«Если есть на свете рай…» Очерки истории Уругвая

Глава 2
Образование Уругвая

Важнейшую роль в создании уругвайского государства сыграла Великобритания. Период XVI–XVIII вв. прошел под знаком непримиримой борьбы между Англией и Испанией. Британия, опоздавшая к разделу «американского пирога» между Испанией и Португалией, пыталась всеми силами наверстать упущенное. Создание колоний в Северной Америке, а также два века беспрестанных нападений английских пиратов на испанские галеоны, перевозившие золото в Мадрид, не могли удовлетворить ненасытную алчность англичан, взоры которых были обращены на юг. Первыми колониями англичан в Новом Свете стали острова в Карибском море, захваченные в 20-е гг. XVII в. – Сент-Китс, Барбадос, Невис, Антигуа и Барбуды. В 1655 г. они завоевали Ямайку. (все эти территории отошли к Британии по Утрехтскому миру 1713 г.). Но они также всячески стремились создать опорные базы для проникновения вглубь континентальной Южной Америки.

Одной из целей участия Англии в крупнейшем европейском конфликте начала XVIII в., Войне за испанское наследство (1701–1714) было установление британского контроля над устьем крупнейшей речной системы р. Ла-Плата, по которой шли самые оживленные торговые пути. По Утрехтскому мирному договору Англия получила значительные концессии на торговые операции в районе Ла-Платы. Важнейшим же итогом заключенного мира стало право «асьенто» – работорговли и продажи черных рабов из Африки на территории Южной Америки, причем Буэнос-Айрес стал одним из главных пунктов доставки «живого товара» на южноамериканский континент. Из 12,5 млн чернокожих рабов, перевезенных в Южную Америку в XVI – середине XIX вв. англичанами, более 6 млн были проданы на невольничьих рынках Буэнос-Айреса^[93].

Таким образом, в первоначальном накоплении капитала в Британии (и последующем превращении страны в «мастерскую мира» и «владычицу морей») важнейшую роль сыграли грабежи богатств Южной Америки, а также работорговля. К этому следует добавить масштабную контрабанду, так как получившие право захода в южноамериканские порты британские корабли везли не только рабов, но и английские товары, которые нелегально сбывали местным «предпринимателям»^[94].

Используя принцип Римской империи «разделяй и властвуй», британцы всячески раздували конфликты между Испанией и Португалией (которую использовали в качестве своего союзника, а затем фактически превратили ее колонию, Бразилию, в свой бастион в Южной Америке). Для этого прежде всего использовалась спорная территория – «Восточный берег» (Banda Oriental) Ла-Платы, и англичане всячески подстрекали Португалию к захвату этих земель.

Во время Семилетней войны, крупнейшего европейского конфликта 1756–1763 гг., который У. Черчилль назвал «по-настоящему первой мировой войной» военные действия активно велись в колониях. Испания первоначально придерживалась нейтралитета, однако после смерти короля Фердинанда VI в 1759 г. его преемник Карлос III подписал так называемый «Семейный пакт» с Францией (воевавшей против англичан), и Британия в 1762 г. объявила Испании войну. Испанцы, захватили португальскую Колонию-дель-Сакраменто на территории Восточного берега, мотивировав тем, что Португалия является экономическим партнером Великобритании, а также тем, что этот городок находится в зоне, которую испанцы считали частью своей провинции Рио-де-ла-Плата.

Англичане стразу же попытались раздуть конфликт, организовав «неформально» (через Британскую Ост-Индскую компанию) совместное англо-португальское вторжение в испанские владения. Компания приобрела у Адмиралтейства два военных корабля, и перебросила на них войска и вооружения в Рио-де-Жанейро, где к ним присоединились два португальских корабля и пять транспортов с войсками на борту. Первоначальный план командующего этой флотилией Р. Макнамары состоял в захвате Буэнос-Айреса и Монтевидео, однако выяснилось, что испанцы хорошо подготовились к отражению атаки, поэтому англичане со своими союзниками решили отбить Колонию-дель-Сакраменто. Атака началась в январе 1763 г. с обстрела города корабельными пушками, но неожиданно его защитники открыли ответный огонь. Флагман англичан «Лорд Клайв» загорелся, взорвался и затонул (среди погибших 272 английских моряков был и их командир Макнамара). Другие корабли также получили серьезные повреждения и были вынуждены ретироваться.

Попытки прямого завоевания Ла-Платы англичанами продолжались во время наполеоновских войн. Вождь уругвайцев Артигас, как и другие жители Восточного берега, приняли самое активное участие в разгроме британских экспедиций с целью захвата Буэнос-Айреса и Монтевидео в 1806–1807 гг.

Потерпев унизительное военное поражение от колонистов, казавшихся спесивым британцам плохо организованным и слабо вооруженным «сбродом», Лондон изменил свою тактику. На первое место вышла поддержка местных оппозиционеров, помощь в антииспанской освободительной борьбе, захват английскими купцами и банкирами ведущих позиций в экономике колоний (пользуясь бедственным положением испанской метрополии) – то есть весь набор средств, которые в наше время называют «мягкой силой» или «гибридной войной».

Высочайшее мастерство в осуществлении этой политики проявилось в том, что Британия умудрялась поддерживала хорошие отношения с деятелями национально-освободительного движения, с их непримиримыми врагами – испанцами (в ходе наполеоновских войн Испания стала союзницей Британии), со странами Священного Союза (созданного в 1815 г. Россией, Австрией и Пруссией), Португалией и побежденной Францией.

Главная цель оставалась прежней – завоевать господствующие позиции в Южной Америке. Однако это предполагалось осуществить уже не через военное вторжение, а экономическое закабаление континента.

Лондон на словах поддерживал испанцев в их стремлении восстановить утраченные позиции в колониях, лицемерно признавал «законные права» Мадрида в отношении южноамериканских колоний, а на деле проводил секретные переговоры с южноамериканскими заговорщиками и оппозиционерами, помогая расшатывать власть метрополии. Обычная тактика «коварного Альбиона» состояла в том, чтобы ставить «на всех лошадей», не упуская ни одной из возможностей.

«Посреднические» услуги по примирению Испании с восставшими колониями, которые оказывались Мадриду, имели своей целью (в случае победы испанцев) получить максимальные права на английскую торговлю с Южной Америкой, а также обеспечить для колоний ограниченное самоуправление.

Одновременно, пользуясь разрывом связей между Мадридом и его колониями, континент наводнялся английскими товарами. Шла бойкая торговля, которая фактически разорвала «континентальную блокаду» (тогдашние «санкции» Франции и ее союзников – главным образом запрет на ввоз в Европу промышленных товаров из «северного Альбиона», который должен был подорвать экономику Британии). Экономическая блокада могла иметь успех только в случае господства французов и их союзников на море, однако в октябре 1805 г. в Трафальгарской битве совместный флот Франции и Испании (союзницы Наполеона до 1808 г.) потерпел сокрушительное поражение от флотилии адмирала Нельсона. С тех пор английские корабли установили полное превосходство в мировой акватории, и никто не мог помешать британской торговле с Америкой.

Хотя открытое экономическое проникновение Англии в Уругвай началось с британской оккупации Монтевидео в 1807 г., контрабандная торговля с Великобританией телячьими шкурами в обмен на промышленные товары шла по возрастающей с момента основания испанской колонии на Восточном берегу, и во многом способствовала быстрому экономическому росту региона.

К 1800 г. на Восточном берегу сформировалась небольшая элита торговцев-скотоводов испанского (креольского) происхождения, использовавшая 50 000 жителей в качестве рабочей силы для ухода, выпаса и реализации продукции животноводства – огромного количества диких коров, составлявших ее главное богатство^[95].

В то же время купцы Монтевидео стали соперничать с Буэнос-Айресом за положение крупнейшего международного торгового центра в южной части Латинской Америки. К 1800 г. они решительно выступали против мадридских властей, ограничивающих «свободу торговли», считая, что прямые коммерческие отношения, торговля с индустриализирующейся Англией, самой динамичной экономикой Европы, принесут им огромные выгоды^[96].

Англия, в свою очередь, рассматривала Америку как источник сырья и обширный рынок для реализации продукции быстро растущего мануфактурного производства. В XVIII в. было разработано множество планов захвата Испанской Америки в интересах британской торговли. Растущее экономическое значение колоний Ла-Платы, их стратегическое расположение, а также ярко выраженное недовольство местных элит властью Мадрида способствовали тому, что Ла-Плата все чаще стала фигурировать в этих планах, схемах и сценариях развертывания как военных, так и торговых операций. Именно они побудили англичан организовать вторжения 1806–1807 гг. и объясняли те почести, которыми купцы лондонского Сити удостоили своего покровителя при королевском дворе, командующего флотом сэра Х. Попхэма^[97].

Бесцеремонность оккупантов в навязывании британского суверенитета вызвала сопротивление колонистов, и экспедиции 1806–1807 гг. закончились политической и военной катастрофой. Однако, по мнению тогдашних лондонских экспертов, 6-месячная британская оккупация Монтевидео имела большой коммерческий успех, состоявший в распространении среди местных жителей «вкуса к изящным, практичным и дешевым товарам английского производства по всему бассейну реки Ла-Плата»^[98].

«Неформальная» империя на Ла-Плате

Отношения между Британией и Латинской Америкой в XIX в. строились как «неформальная империя» (синонимами также являются «джентльменская», «торговая», «либеральная» империя).

Известно, что история империализма традиционно была историей «формальных» империй, устанавливавших в захваченных странах колониальную администрацию и размещавших там оккупационную армию. Таким образом, конец империи обычно связывался с обретением политической независимости. С этой точки зрения латиноамериканская история окончательно порвала с испанским колониальным наследием после Войны за независимость, и XIX в. рассматривается в официальной историографии как период «консолидации национальных государств».

Эта общепринятая точка зрения была оспорена в 1953 г. Р. Робинсоном и Дж. Галлахером, которые утверждали, что определяющей характеристикой взаимоотношений между Британией и Латинской Америки стало создание «неформальной» империи^[99].

Против них сразу же выступили ортодоксальные историки (Г. Фернс, У. Мэтью, Д. Платт), которые настаивали на том, что Британия никогда не стремилась к созданию в Латинской Америке какой-либо империи и не создавала ее^[100].

При этом в их работах сознательно затушевывались главные черты империализма, изложенные в классических трудах Дж. Гобсона и В.И. Ленина. Цель империалистов состоит в том, чтобы контролировать подвластную территорию, природные ресурсы, человеческий капитал. Для этого необязательно аннексировать страны, превращать их в формальные колонии с оккупационными органами политической власти. Достаточно установить господство над финансами, экономикой, средствами массовой информации и местными марионетками, формально занимающими высшие посты в «независимом» государстве^[101]. Как говорил М. Ротшильд, сыгравший большую роль в проникновении Британии в Южную Америку: «Позвольте мне печатать деньги и контролировать финансы страны, и мне без разницы, кто там будет принимать законы»^[102].

Главную особенность британского империализма в отношении Латинской Америки подметил в конце XIX в. бразилец (немецкого происхождения) К. фон Розериц, который в теоретических дебатах 1886 г. противопоставил «греческую колонизацию» (экономическое и культурное проникновение в формально независимые страны) – «римской» (с оккупацией, аннексией, колониальными органами власти). «Греческий путь» (автор намекал на то, что молодая германская империя должна перенимать этот позитивный опыт), иногда называемый «мирным проникновением» (pénétration pacifique), утверждал фон Розериц гораздо более эффективен, не требует колоссальных затрат на содержание войск, подавление бунтов и восстаний, материальное обеспечение своих органов власти. Он также не сопровождается повышенными рисками потери колонии в ходе войн, революций, захвата созданной колонизаторами инфраструктуры, предприятий, «эффектом домино» для других владений и проч^[103].

За полвека до него «греческий путь» (очевидно не зная ничего о древних предшественниках) интуитивно нащупал в своей политике талантливый министр иностранных дел Англии Р. Л. Каслри, находившийся около 20 лет у руля британской внешней политики. Он одним из первых государственных деятелей Британии сформулировал принципы новой политики в отношении Южной Америки, которая была направлена не на завоевание и аннексию, а на открытие обширного рынка для британских мануфактур и обеспечение Англии богатыми природными ресурсами региона, оставляя задачу управления местным элитам, находящимся под контролем Лондона.

Англия, заявил Каслри, должна использовать свою власть, чтобы противостоять притязаниям европейских конкурентов на установление своей собственной гегемонии в Южной Америке, и направить свою политику на «создание и поддержку дружественных нам местных правительств, с которыми смогут процветать торговые отношения – единственное, к чему мы стремимся и чего в равной степени должны желать народы Южной Америки»^[104].

Хотя эта формула была изложена в мае 1807 г., когда войска англичан продолжали оккупировать Монтевидео и готовилось повторное наступление на Буэнос-Айрес (которое привело к полному провалу военной экспедиции) Каслри четко обозначил цель Британии – освобождение колоний от власти испанской метрополии и установление «неформального» контроля над новыми государствами.

Роберт Стюарт Каслри (1769–1822)

Таким образом «посреднические услуги в возврате колоний» Испании камуфлировали помощь освободительному движению – ирония состояла в том, что самоотверженную борьбу против «формальной» испанской империи Лондон мастерски использовал для установления «неформальной» британской. «Святой» лозунг свободы и независимости, за который положили свои жизни десятки тысяч латиноамериканцев, в который раз послужил тараном для смены одних господ другими.

Более того, примечательным в формуле Каслри было то, что говорилось о «новых правительствах» во множественном числе, что явно противоречило всем планам борцов за национальное освобождение, которые мечтали о создании единого, мощного государства на территории континента. Однако такой гигант был бы «не по зубам» британцам и мог в любой момент стряхнуть с себя алчную империю как назойливое насекомое. Поэтому цель изначально состояла в том, чтобы поощрять местные сепаратистские движения, подпитывать их тщеславие перспективами создания своих «суверенных» государств, стравливать друг с другом.

«Дружбу» с Мадридом использовали, чтобы всеми силами препятствовать восстановлению его колониальной власти. Страны, входившие в Священный союз (прежде всего Испания), неоднократно обращались к Британии с целью организации военной экспедиции в Южную Америку – без позволения и участия «владычицы морей» такое мероприятие было невозможно. Однако Каслри в секретных депешах английскому послу в Мадриде в 1816 г. заявил, что не только считает невозможным отвечать на подобные проекты, но и не желает слышать о них.

С другой стороны в отношениях с местными организациями освободительного движения в Южной Америки всячески распространялись сведения о том, что только Англия является их верной союзницей, что без нее неизбежно произошла бы реставрация колониальной власти. Все без исключения важнейшие деятели Войны за независимость (включая «Великого Предтечу» Франсиско де Миранду, С. Боливара, Х. де Сан-Мартина, Б. О’Хиггинса и других патриотов) побывали в Лондоне, где были милостиво приняты на самом высоком уровне. Там же они прошли обряд посвящения в масонские ложи, которые стали главными центрами распространения революционных взглядов в Южной Америке, обеспечили финансирование и рекрутирование волонтеров для вооруженной борьбы, поставки вооружений^[105].

Боливар и его соратники понимали, что имеют дело с весьма коварным союзником, который исходит только из своих эгоистических интересов. Тем не менее у них не было выбора, и они считали необходимым использовать заинтересованность Британии в Южной Америке, благоприятное отношение парламентской оппозиции к патриотам для привлечения Лондона на свою сторону. Из лондонского Сити (единственного места на планете) шло финансирование освободительного движения. Банкиры выдавали ссуды патриотам под письменные гарантии и высочайшие проценты, мотивируя это «огромным риском подобных операций». Таким образом закладывались основы долговой кабалы, в которой страны региона оказались в течение всего периода своего существования.

Успехи британской политики зиждились не только на искусном маневрировании на политической арене, но главным образом на господствующем положении, которое стала занимать Англия после победы над главным конкурентом, наполеоновской Францией. Лондон не стал обременять себя вхождением в Священный союз (под формальным предлогом того, что в условиях конституционной монархии английский король не имел единоличного права подписи под государственными документами), однако его представители играли решающую роль во всех конгрессах союза.

Испанская корона, осознав тщетность надежд, возлагаемых на британское «посредничество» смогла консолидировать свои силы в колониях и к 1818 г. восстановила свою власть, подавив первые очаги независимости на Ла-Плате, в Венесуэле, Чили. Однако успехи метрополии были кратковременными. С возвращением Боливара в 1819 г. началась освободительная война, которая окончательно похоронила планы Фердинанда VII.

В ней немалую роль сыграли «контрактники» из Британии, которые, оставшись без работы после окончания наполеоновских войн, с готовностью (за деньги и долговые расписки) встали под знамена Освободителя. Наряду с 10-тысячным британским легионом (который был сформирован в нарушение всех заявлений Лондона о «нейтралитете»), большую (если не решающую) роль сыграли действия флотилии под руководством английского адмирала Т. Кохрана в водах Бразилии, Чили и Перу.

Британия использовала подготовку Веронского конгресса Священного союза в 1822 г. (последнего в истории этой коалиции) для манипулирования общественным мнением в Южной Америке, утверждая, что спасла континент от «смертельной опасности», связанной, якобы, с планами организации совместной интервенции европейских держав для реставрации власти испанского короны. Но все это было чистейшим вымыслом. К тому времени у европейских монархов главной заботой было подавление революций на юге континента, в Испании, Италии, Греции. В повестке дня, вопрос о Южной Америке занимал второстепенное место и формулировался как «Признание независимости южноамериканских государств».

Британию должен был представлять Каслри, но все хитросплетения и интриги той эпохи, связанные прежде всего с Южной Америкой, привели его к психическому расстройству (циркулировали также слухи о том, что он заразился сифилисом), и в августе 1822 г. он покончил жизнь самоубийством, перерезав себе горло перочинным ножом. Вместо него в Верону поехал герцог Веллингтон, который 24 ноября вручил участникам конгресса меморандум об английской политике в южноамериканском вопросе. В нем декларировалось право Лондона признать де-факто «одно или несколько образовавшихся в Америке правительств». Позиция Франции заключалась в поддержке Испании, «но она все же должна уступить силе вещей». Александр I объявил о своей верности «охранительным принципам» и пожелал Испании успеха в восстановлении ее связи с колониями на «прочной взаимовыгодной основе». То есть не шло и речи об организации интервенции в Южную Америку, и дискуссии шли лишь по конкретным вопросам, связанным с признанием независимости молодых латиноамериканских государств.

Но новый министр иностранных дел Дж. Каннинг всерьез претендовал на роль «спасителя испанской Америки от козней Священного союза». И английские газеты опубликовали фальшивку – так называемый «секретный договор Вероны», якобы заключенный Россией, Францией, Австрией и Пруссией, в котором монархи клялись силой уничтожить любые конституционные правительства в Старом и Новом Свете. В Латинской Америке (да и в Европе) многие десятилетия этот «документ» воспринимался как подлинный, а Каннинг выступал в роли рыцаря, победившего «четырехглавого дракона».

«Большую ложь» Каннинга, состоящую в том, чтобы представить сложившуюся в начале 20-х гг. обстановку как противоборство Лондона с «экспансионизмом Священного союза», Франции и Испании на самом деле можно назвать одним из первых глобальных «фейков» в новой истории, сознательным извращением ситуации, созданием «образа врага» в лице европейских монархий с целью привлечения на свою сторону (и подчинения своему влиянию) новых, независимых государств Южной Америки^[106]. Этот опыт американцы использовали в ХХ в. при создании мифа о «красной угрозе», который служил в годы Холодной войны мощным орудием закабаления латиноамериканских стран, подчинения их диктату Вашингтона.

Следует отметить, что Британии еще за два года до Вероны удалось навязать свою позицию Священному союзу и добиться решения Аахенского Конгресса, состоявшегося в июне 1818 г., об отказе от применения военной силы в отношении Южной Америки. Англия мотивировала это своими планами «посредничества и мирного разрешения противоречий между Мадридом и бывшими колониями». Провал испанских планов по организации интервенции в Южной Америке (ставший следствием «посредничества» Лондона) привел к тому, что Фердинанд VII отказался от тактики переговоров и сосредоточился исключительно на планах военного разрешения конфликта. К 1819 г. власти Мадрида уже были заняты лихорадочной подготовкой военной экспедиции в район Рио-де-ла-Плата. К парадоксам истории относится то, что она так и не прибыла в Америку, потому что колоссальные расходы на ее организацию полностью подорвали королевскую казну. Экономический крах стал причиной развертывания либеральной революции в Испании. Смена режима, происшедшая на Пиренеях в 1820 г., повлекла за собой глубокие последствия для международной политики и фактически поставила крест на планах восстановления королевской власти в Южной Америке.

Создание «моста доверия» с национально-освободительным движением латиноамериканцев было крайне важным для англичан, главная задача которых состояла в расколе прежде единой и гомогенной Южной Америки на множество «независимых» государств. С этой целью поощрялись все местные движения и, напротив, всеми силами и средствами наносились удары по объединительным инициативам, причем вне зависимости от их политического содержания. Так, британцы разрушили планы испанской инфанты Карлоты Жоакины, королевы-консорт Португалии, аннексировать Восточный берег, Объединенные провинции Рио-де-Ла-Плата и другие страны и провозгласить себя «королевой Рио-де-Ла-Плата». Но с не меньшим рвением они боролись против планов С. Боливара объединить все страны континента в единой федерации демократических республик. При подготовке Панамского конгресса Освободитель рассчитывал, что Лондон станет опорой и защитником испано-американской федерации. В переписке с Сантандером, Сукре, Москерой, Эресом и другими сподвижниками он постоянно затрагивал эту тему, высказывал предположения о возможности в союзе с Англией добиться перестройки всемирных международных отношений на основах справедливости.

Но этот идеализм быстро выветрился. Вместо поддержки объединительных планов, Лондон в конце 1824 г. объявил, что будут заключены торговые договоры с Мексикой, Колумбией и Буэнос-Айресом. «Результатом этих договоров после их раздельной ратификации Его Величеством станет дипломатическое признание правительств «де-факто» данных трех стран». Договоры предоставляли Британии статус «наиболее благоприятствуемой нации», обусловливали различные преференции в торговле, гарантии возврата британских кредитов (и закупки на них только английских товаров) и проч.

Несмотря на явно неравноправные и несправедливые условия договоров, они воспринимались колонистами как первое официальное признание независимых государств, и поэтому Боливар после смерти Каннинга в августе 1827 г. (сменившего три месяца назад пост главы Форин Офис на кресло премьер-министра) заявил: «Америка никогда не забудет, что мистер Каннинг помог ей утвердить свои права».

Вскоре после принятия присяги в качестве президента Великой Колумбии Боливар принял решение направить две специальные дипломатические миссии для заключения договоров о дружбе, союзе и конфедерации с соседними странами, сбросившими испанское иго (Перу, Чили, Буэнос-Айрес и Мексика). В подписанных документах специально подчеркивалось, что в испано-американской лиге никоим образом не будет ограничиваться суверенитет входящих в нее стран, их конституционные нормы и взаимоотношения с другими государствами. Эти пункты должны были опровергнуть инсинуации, идущие из Лондона и Вашингтона о «гегемонистских устремлениях» Колумбии и желанию Боливара «подчинить своему диктату соседей по региону».

Главной мечтой Освободителя было создание могучей Великой Колумбии (конфедерации государств, которая бы включала в свой состав нынешнюю Колумбию, Венесуэлу, Эквадор, Панаму, Перу, Боливию, западную Гайану и северо-западную часть Бразилии). Этой мечте не было суждено сбыться. На Панамском конгрессе 1826 г., во многом благодаря подрывной политике Англии и США, не приняли участие Чили, Объединенные провинции Рио-де-Ла-Платы, Бразилии, Парагвая. К концу своего жизненного пути (1830) Боливар пришел с чувством самого горького разочарования. В одном из последних писем он с горечью констатировал: «Я правлю уже двадцать лет, и сделал из этого несколько очевидных выводов: (1) Америка неуправляема; (2) люди, которые служили делу революции, пытались вспахать море; (3) единственное, что можно сделать в Америке – это эмигрировать из нее; (4) Эта страна неизбежно попадет в руки необузданных масс, а затем в лапы тиранов различных рас и оттенков кожи, которые будут настолько мелкими, что их почти невозможно будет различить (5) после того, как мы будем съедены заживо преступностью и уничтожены своей же свирепостью, европейцам даже не надо будет завоевывать нас; (6) если какая-либо часть мира вернется к первобытному хаосу, так это Америка в ее последний час»^[107].

Главная душевная боль состояла в том, что умерла мечта его жизни, разорванная грязными руками корыстолюбивой и аморальной стаи олигархов, ориентировавшихся на новых британских господ. Правление Освободителя закончилось полным поражением великого плана создания могучего, единого южноамериканского государства, развалом “Великой Колумбии» и созданием независимых друг от друга стран.

Для закрепления сепаратистских тенденций новые, «суверенные» государства стравливались друг с другом, и Британия (стоявшая за этими конфликтами) с готовностью играла роль «миротворца», еще туже затягивая местные правительства в свои сети. Так в 1828 г. разразился вооруженный конфликт между Перу и Колумбией, в 1825–1828 гг. шла война между Буэнос-Айресом и Бразилией за Восточный берег.

Эта спорная территория занимала особое место в планах Лондона. После бегства португальского двора в 1808 г. в Рио-де-Жанейро и Майской революции 1810 г. в Буэнос-Айресе, англичане столкнулись с постоянными запросами своих союзников, португальцев, стремившихся овладеть Восточным берегом. Великобритания была союзницей Португалии и получила значительные торговые привилегии в Бразилии. Казалось, что это неразрывно связывало ее с Португалией и в вопросе о Восточном береге. В то же время Майская революция положила начало свободной торговле с Британией, росту английской общины в Буэнос-Айресе.

Первым делом по прибытии в Бразилию, принц-регент Жуан (он управлял делами монархии по причине слабоумия своей матери, королевы Марии I) открыл все порты для торговли с англичанами, и это стало прецедентом для других стран Южной Америки. Лорд Стрэнгфорд, британский посланник в Португалии, сопровождавший королевскую семью в Бразилию, имел поручение от Каннинга «превратить Бразилию в торговый центр для британских мануфактур, предназначенных для распространения по всей территории Южной Америки»^[108].

Сразу же начались переговоры по заключению торгового договора, которые завершились в феврале 1810 г. подписанием документа. Получив незадолго до этого колоссальный по тем временам кредит в размере 600 тыс. ф.ст. от банкиров из Сити, Жуан даровал в договоре право на 15-процентную преференцию для британских товаров, завозимых в Бразилию. В обмен на эту щедрую уступку Британия предоставила «гарантию защиты от любой внешней агрессии на всех подвластных Португалии территориях».

Однако в ходе наполеоновских войн Испания также стала союзницей Англии, и менее всего была заинтересована в усилении позиций Португалии на Ла-Плате. Казалось бы для примирения сторон можно было принять план Карлоты Жоакины (жены Жуана и одновременно урожденной испанской инфанты) и объединить Бразилию, Восточный берег и Буэнос-Айрес под властью Карлоты (в самом радикальном варианте предполагалось установить господство над большей частью Испанской Америки)^[109].

Однако Лондон менее всего был заинтересован в усилении Бразилии и приложил все силы для дезавуирования этой инициативы. Были созданы жесткие условия, оградившие Карлоту от ее эмиссаров и союзников в Буэнос-Айресе. У Стрэнгфорда также были проблемы с командующим британским флотом У. Сидней Смитом, который поддержал инфанту и собирался использовать британские войска и флот для захвата Ла-Платы. Его пришлось срочно отозвать на родину, и оттуда отправить в средиземноморское «захолустье», подальше от греха.

Провал «карлотизма» в Буэнос-Айрес стал одной из причин радикализации и его сторонников, их сплочения вокруг революционной партии, которая активно участвовала в Майской революции 1810 г. Британия, верная своей двуличной тактике, советовала революционной хунте сохранять верность испанской метрополии, а Жуану – воздержаться от вторжения на Восточный берег. Однако произошло ровным счетом наоборот: Ф. Х. де Элио (последний испанский вице-король Рио-де-Ла-Платы), находившийся в Монтевидео, вместо того, чтобы укрепить свои позиции, приступил к блокаде Буэнос-Айреса. В результате городская хунта Буэнос-Айреса предприняла атаку на Восточный берег, и кроме того, там вспыхнуло народное восстание во главе с Артигасом. Элио обратился за поддержкой к Жуану, и тот направил португальские войска «на помощь испанцам».