XXXI
Роковое открытие
В то время, к которому относится наш рассказ, маленькому Мише уже шел шестой год. Лукьяновна из мамок преобразилась в няньки.
На дворе стояли первые числа мая.
Граф приехал на несколько дней в Грузино.
Гуляя по саду, он вдруг был остановлен прибежавшим ему навстречу Мишей, заливавшимся горькими слезами.
– Что с тобой, Мишук? – нежно спросил его граф.
– Не вели Степану ругаться, его маменька вчера велела выпороть, а он нынче меня из конюшни прогнал, говорит: «Пошел ты, нянькин сын». Какой я нянькин сын, я твой и маменькин… – с ревом пожаловался шустрый мальчуган.
Обидевший ребенка Степан был один из графских кучеров.
Алексей Андреевич побледнел.
«Нянькин сын, что это значит?» – пронеслось в его голове.
Взяв за руку сына, он медленно отправился в дом и, приказав ему идти к матери, сам прошел в свой кабинет.
Это была большая комната с низким потолком. В ней за ширмами стояла кровать, у противоположной стены диван и посреди письменный стол, несколько кресел и стульев дополняли убранство.
Алексей Андреевич тотчас же распорядился послать за Степаном.
Последний явился и был, видимо, слегка под хмельком.
– Ты, ракалья, как смеешь обижать моего ребенка и называться его неподобными словами – «нянькин сын» – что это значит?
– Казни потом, батюшка, ваше сиятельство, а дозволь правду тебе молвить, – упал на колени перед графом Степан, – сорвалось по злобе на нее, колдунью проклятую, на твою Настасью…
– Да как ты смеешь, – снова накинулся на него граф, – так называть Настасью Федоровну, которую я уважаю, слышишь ты, я… уважаю, как мать моего сына…
– Казни потом, а выслушай, – продолжал Степан, стоя на коленях. – Провела она, анафемская душа, твою графскую милость, не твой он сын, а Лукьяновны и впрямь нянькин сын…
– Что-о!.. – заорал Аракчеев. – Доказательства, мерзавец, а не то запорю до смерти…
Граф от клокотавшей в его душе злобы захлебывался словами.
– Сам я, батюшка граф, привозил рожать в усадьбу Лукьяновну, сам и пустой гробик в церковь хоронить носил, а ребеночка Настасья Федоровна за своего выдала… Глашка, горничная ее, сказывала, что подушки она подкладывала, чтобы твою графскую милость в обман ввести, вот она какая непутевая, а безвинных людей пороть, на это ее взять, прежде пусть на себе лозы испытает…
Граф не слыхал последних слов Степана. Он не сел, а буквально упал в кресло и закрыл лицо руками.
Этого он не ожидал: лелеянный им ребенок оказывается ему совершенно чужим, сыном Лукьяновны, подкидышем. Пьяный кучер разбил все его лучшие мечты и надежды.
Несколько минут в кабинете царила невозмутимая тишина. Степан продолжал стоять на коленях. Наконец, Алексей Андреевич очнулся и захлопал в ладоши.
– Встань! – бросил он одновременно Семену.
Тот повиновался. Явился лакей.
– Позвать ко мне Лукьяновну и Глашку! – отдал граф приказание ему.
Та и другая не замедлили явиться и по произведенной Аракчеевым очной ставке со Степаном сознались во всем и подтвердили его слова.
Дело представилось перед графом в следующем виде. Настасья, узнав о беременности крестьянки одной из деревень Грузинской вотчины, по фамилии Лукьяновой, через преданную ей старуху Агафонину, завела переговоры с этой крестьянкой о том, чтобы взять младенца ее к себе в дом графа на воспитание. Бедная крестьянка охотно или неохотно согласилась. После переговоров с Лукьяновой Настасья Федоровна распустила слух о своей мнимой беременности и разыгрывала эту роль с неподражаемым искусством: она, например, носила подушку, которую постепенно увеличивала для того, чтобы показаться на самом деле беременною. У Лукьяновой родился мальчик. Одновременно с этим распущен был слух о разрешении от бремени Настасьи Федоровны и послан был гонец к графу. Лукьянову взяли в кормилицы к родному сыну, а затем она осталась при нем нянькой. По приказанию же Настасьи Федоровны, в вотчинное управление был написан официальный рапорт о смерти у Лукьяновой новорожденного сына до крещения. Грузинский протоиерей, повинуясь властной графской домоправительнице, похоронил пустой гробик.
Молча выслушал граф показания свидетелей и отпустил их.
Пройдясь несколько раз по кабинету, он отправился к Минкиной.
От всеведущей Настасьи Федоровны не укрылось происшедшее в кабинете графа. Из слов прибежавшего к ней Миши она быстро смекнула в чем дело и приготовилась к встрече своего разгневанного повелителя.
Когда Алексей Андреевич переступил порог ее комнаты, она бросилась к нему в ноги, стараясь обнять его колени.
– Прости, соколик мой ясный, прости, желанный мой, из одной любви к тебе, моему касатику, все это я, подлая, сделала, захотелось привязать тебя еще пуще к себе и видела я, что хочешь ты иметь от меня ребеночка, а меня Господь наказал за что-то бесплодием, прости, ненаглядный мой, за тебя готова я жизнь отдать, так люблю тебя, из спины ремни вырезать, пулю вражескую за тебя принять, испытать муку мученическую… – начала, обливаясь слезами, причитать Настасья Федоровна, стараясь поймать в свои объятия ноги отступавшего от нее графа.
– Замолчишь ли ты, змея подколодная!.. – крикнул граф и хотел ударить ее ногою.
В это время Миша, молча наблюдавший эту сцену, бросился между ними и ею.
– Мама, мама!..
Граф отступил, затем схватил ребенка на руки и поцеловал его крепким, долгим, как бы прощальным поцелуем.
Затем он поставил ребенка около продолжавшей лежать ничком и плакать Минкиной.
– Постарайся хотя на деле быть ему настоящей матерью и заслужить это почетное имя, да и мое прощение надо тоже заслужить… – прохрипел граф и вышел.
Настасья Федоровна встала, утерла слезы и улыбнулась довольной улыбкой. Она поняла, что гроза миновала.
Граф удалился в свой кабинет и три дня не выходил из него, а затем уехал в Петербург.
Вскоре, впрочем, все снова вошло в свою колею. Лесть и пронырство Минкиной сделали свое дело и граф вернул ей свое расположение.
Желание Степана не исполнилось; анафемская душа – Настасья не попробовала лоз. Его самого вскоре за какую-то незначительную вину сдали в солдаты. Глашку сослали на скотный двор. Одна Лукьяновна, вследствие любви к ней Миши, избегла мести снова вошедшей в силу и власть домоправительницы.
Только Миша лишился ласк Алексей Андреевича: последний первое время даже не выносил его присутствия, что Настасья Федоровна хорошо понимала и старалась избавить от него графа.
Роковое открытие графа, впрочем, не осталось без результата. У него появилось намерение жениться, чтобы иметь настоящего законного наследника, и он стал присматривать себе девушку из своего круга, но безуспешно.
Встреча на Крестовском острове с Натальей Федоровной Хомутовой укрепила это намерение.
Из брошенных вскользь графом слов хитрая Настасья Федоровна проникла и в эти затаенные его мысли и стала готовиться к борьбе с новым врагом своим, который явится в лице законной жены ее многолетнего сожителя.
Она понимала, что борьба эта будет трудной, но все же надеялась не остаться побежденной.
Мы увидим впоследствии, ошиблась ли она?
XXXII
Разбитые мечты
Граф Алексей Андреевич очень быстро сдержал свое слово и не далее, как через день после встречи со стариком Хомутовым и его дочерью на Крестовском острове, приехал с визитом на Васильевский остров.
За первым визитом последовал второй, затем третий, а потом не проходило недели, чтобы высокая, известная всем в Петербурге графская коляска не стояла раз или даже два около коричневого домика на 6-й линии Васильевского острова.
Во время этих, всегда коротких, визитов граф очень мало разговаривал с Натальей Федоровной, всегда выходившей к нему по приказанию родителей, беседуя больше с Федором Николаевичем, и только сладко на нее посматривал и смачно целовал здороваясь и прощаясь протягиваемую ему миниатюрную ручку.
Несмотря на это, старики Хомутовы очень хорошо понимали, с какими намерениями всесильный граф Аракчеев зачастил в их скромное жилище и благодарили Бога за выпадающую их дочери высокую долю стать женою первого после государя человека в России.
С величайшим почетом и радушием принимали они у себя своего будущего высокопоставленного зятя. Они ни на минуту не сомневались, что он будет этим зятем, хотя граф даже намеком не высказал своих определенных намерений относительно их дочери.
Сватовство Николая Павловича Зарудина отошло естественно на второй план, старик Хомутов на радостях о предстоящей судьбе своей любимицы дочки забыл о нем.
Незаметно пролетели летние месяцы, наступил сентябрь. Павел Кириллович Зарудин, давно заметивший странную перемену к себе в Федоре Николаевиче с тех пор, как ненавистный ему Аракчеев стал посещать их дом, о чем с торжествующим видом передал ему сам Хомутов, все-таки, по настоянию сына, поехал на Васильевский остров узнать решение судьбы молодого влюбленного гвардейца.
– Выбросил бы ты лучше из головы эту блажь, коли туда этот Аракчей повадился, толку, чую я, никакого не будет, – говорил он сыну.
– Что мне Аракчеев, ведь не жениться он собирается на девочке, которая ему в дочери годится, а если он знаком с их семейством, то в этом я беды не вижу, я его считаю далеко не дурным человеком и полезным государственным деятелем, чтобы о нем там ни говорили…
– Недурным человеком, полезным деятелем! – крикнул рассвирепевший Павел Кириллович. – Не за то ли ты его таким считаешь, что он отца твоего из службы выгнал?
– Ну, это была с его стороны ошибка, он был введен в заблуждение, более виноваты те, кто переносил сплетни, а он ведь тоже человек, за всей Россией один не усмотрит, часто и виноватого за правого примет и наоборот, – спохватился сын.
– Человек… не человек он, а зверь… лукавый зверь… И не знаю, какой ворожбой в сердце он царево влез… Знаешь ли ты, что когда покойный государь Павел Петрович этого твоего полезного деятеля в 1799 году из службы выбросил, то как нынешний государь Александр Павлович, будучи наследником престола, об этом твоем хорошем человеке отозваться изволил? На вахт-параде в этот день весть об отставке Аракчеева радостно пронеслась между всеми. Великий князь прибыл также до начала развода на плац, подошел к генералу и спросил его: «А слышал ты об Аракчееве, и знаешь, кто вместо него назначен?» – «Знаю, ваше высочество, – отвечал генерал. – Образанцев» – «Каков он?» – «Он пожилой человек, может быть, не так знает фронтовую службу, но говорят добрый и честный» – «Ну, слава Богу, – заметил Александр Павлович, – эти назначения настоящая лотерея, могли бы попасть опять на такого мерзавца, как Аракчеев». Вот тебе твой хороший человек и полезный государственный деятель.
– Это сказка, вымысел его врагов, иначе бы он не мог быть другом нашего государя, если бы тот был когда-либо о нем такого мнения! – вспыхнул в свою очередь Николай Павлович.
– Там сказка не сказка, а говорят… – уклончиво отвечал Павел Кириллович.
Разговор перешел на предстоящую поездку последнего к Хомутовым.
– Хорошо, хорошо, завтра съезжу, только повторяю, хорошего не жди ничего. Не из дружбы к старику повадился туда Аракчей, он до баб да девок – ох как падок, бьюсь об заклад, что девчонка защемила ему сердце, если только таковое у него есть…
Молодой Зарудин побледнел.
– Грех так надо мной шутить, отец!
– Я не шучу, а чует мое стариковское сердце, заметил я, что сильно за последнее время изменился ко мне его превосходительство Федор Николаевич. Приготовить-то надо тебя к этому, не молчать же мне, да сразу обухом тебя по голове и ляпнуть…
Николай Павлович понял, что отец на самом деле не шутит, и почувствовал, как похолодело у него сердце. Он и сам только возражал ему, теша себя, а тоже не ожидал от предстоящей поездки отца ничего хорошего, но думал, что лучше дурной конец, нежели томительная неизвестность.
Павел Кириллович поехал на другой день. При повороте в 6-ю линию, ему навстречу попался Аракчеев, ехавший, видимо, от Хомутовых. Старик Зарудин счел это дурным предзнаменованием.
– Хуже, ведь, чем попа встретить! – даже сплюнул он.
Федор Николаевич встретил своего старого друга с какою-то особенною торжественностью. Это произошло оттого, что только что уехавший граф Алексей Андреевич в первый раз закинул ему словечко о том, что ему надоела холостая жизнь и он не прочь жениться.
– Ведь молодая-то, пожалуй, и не пойдет? – лукаво спросил граф, взглянув на Талечку.
Та вся вспыхнула.
– За вас-то, ваше сиятельство, за такого молодца, да всякая с радостью! – воскликнул Хомутов.
Дарья Алексеевна горячо подтвердила слова своего мужа. Оба они поняли, что это было почти предложение.
Это-то и было причиной торжественного настроения Федора Николаевича.
После обычных расспросов о здоровье, старик Хомутов не утерпел и заоткровенничал с Зарудиным.
– А у нас, ваше превосходительство, кажись, в доме радость скоро будет!
– Какая? – вопросительно поглядел на него Павел Кириллович.
– Граф Алексей Андреевич не нынче-завтра сделает нам честь и будет просить руки нашей дочери. Он сегодня незадолго до вашего приезда очень прозрачно намекнул об этом.
Зарудин вспыхнул и даже выронил из рук чубук.
– И вы?
– Что же мы, какие же родители откажутся от такого счастья для их дочери?
– Гм! – крякнул Павел Кириллович. – А я, признаться сказать, приехал к вашему превосходительству по поручению сына, вы дали слово.
Федор Николаевич, что называется, опешил, но быстро оправился.
– Какое же слово я дал, ваше превосходительство, я свою дочь в выборе принуждать не буду, а она о Николае Павловиче и думать забыла, с большим вниманием и интересом к графу относится.
– Оправдываться не беспокойтесь, ваше превосходительство, – раздражительно заметил Зарудин, – я ведь только к слову заметил, а мой сын не будет соперником какому-нибудь Аракчееву.
– Позвольте, ваше превосходительство, какой же он какой-нибудь, когда имеет счастье быть другом государя и первым после него лицом в империи.
Павел Кириллович вскочил.
– Пролаз он, гатчинский капрал, выскочка! – крикнул он.
– Вы забываетесь, ваше превосходительство, – в свою очередь вскочил и крикнул Федор Николаевич: – Я сам…
– И вы сами такой же, ваше превосходительство, по тестю и зять, – уже визгливым голосом прокричал красный как рак Зарудин и, схватив шляпу, бросился в переднюю и, не простившись ни с кем, уехал.
Федор Николаевич пришел в себя от оскорбления только через несколько минут.
– И я хорош, кому все выкладывать вздумал, с радости совсем дурака свалял. Отставной губернаторишка тоже… какой-нибудь Аракчеев… мой сын… Тьфу!
Хомутов сплюнул и вскоре успокоился.
Не так скоро успокоился Павел Кириллович. Как буря влетел он в кабинет нетерпеливо, с бьющимся от волнения сердцем ожидавшего его сына и разом выпалил ему весь разговор с «солдафоном» Хомутовым, как называл его старик.
Град всевозможных ругательств по адресу Аракчеева и Хомутовых сыпался неудержимо из уст рассвирепевшего старика, и это продолжалось бы бесконечно, если бы он не заметил, что его сын, весь бледный, как-то неестественно сидит в кресле.
Старик замолчал и бросился к нему. Николай Павлович лежал в глубоком обмороке. Тотчас же послали за доктором, который привел его в чувство и уложил в постель.
К вечеру у молодого Зарудина открылась сильнейшая нервная горячка. Около постели больного, кроме старика отца, все свободное время от службы проводил Андрей Павлович Кудрин.
XXXIII
Мечты Талечки
Наталья Федоровна, со своей стороны, тоже очень скоро догадалась, что, значит, и к чему клонятся такие частые посещения их дома графом Аракчеевым.
Не ускользнули от нее и его взгляды и выразительные поцелуи руки.
После же последнего визита графа, когда он сделал такой прозрачный намек, она окончательно поняла, что догадки ее справедливы.
Первое время эта мысль просто испугала ее.
Почти всегда угрюмый, некрасивый лицом, казавшийся далеко старше своих лет и говоривший в нос, граф Алексей Андреевич не мог, понятно, представлять идеала жениха и любимого мужа для восемнадцатилетней цветущей девушки, каковой была Талечка.
Вскоре, впрочем, мысли молодой девушки приняли другое направление.
С одной стороны она пришла к убеждению, что сватовство графа является единственным средством для нее выйти победительницей из заданной ею себе трудной задачи – отказаться навеки от любимого человека, в угоду своей подруги, вследствие данной ей клятвы.
Не о ниспослании именно такого средства она горячо молилась еще так недавно. Бог, видимо, услышал эту молитву. Он не внял лишь другой. Он не вырвал из ее сердца любви к Зарудину и разлука с ним все продолжала терзать это бедное сердце, что, впрочем, она не выказывала ни перед кем, упорно продолжая избегать даже произносить его имя, и в чем она старалась не сознаваться даже самой себе.
Таким образом, появление в их доме графа Аракчеева казалось для фанатично-религиозной Натальи Федоровны посланной ей помощью свыше, а сам граф – орудием божественного промысла.
В этом смысле она благоговела перед Алексеем Андреевичем.
С другой стороны, она столько слышала о графе Аракчееве, о его служебной карьере, о быстром возвышении из простого артиллерийского офицера до друга и правой руки двух государей, что стала невольно сопоставлять его имя с понятием о великом историческом деятеле.
Отец и мать за последнее время восхваляли при ней его на все лады, как человека и как верного слугу государя, восторгались его государственною деятельностью, направленной исключительно ко благу России, говорили, наконец, о его богатстве, о необычайных порядках, которые он завел в своем обширном поместьи Грузине.
Последнее мало интересовало Талечку, но первое произвело на нее сильное впечатление.
«Сделавшись женой такого человека, – думала Талечка, – сколько можно сделать добра и добра не единичного, того добра, о котором говорила m-lle Дюран, и которое так увлекательно проповедовал Николай Павлович».
При последнем воспоминании Наталья Федоровна глубоко вздохнула.
«Сколько можно сделать общего добра всему народу, влияя на человека, в руки которого доверием государя вручена судьба этого народа, – продолжала мечтать она далее, – я буду мать сирот, защитница обиженных и угнетенных, мое имя будут благословлять во всей России, оно попадет в историю, и не умрет в народных преданиях, окруженное ореолом любви и уважения».
В таких радужных красках представлялась экзальтированной по воспитанию молодой девушке ее будущая деятельность по выходе замуж за графа Аракчеева.
В этом смысле она даже стала любить его.
Дарья Алексеевна чутким материнским сердцем угадывала, что происходит в сердце и в уме ее дочери и, действуя умно и тактично, не задавала преждевременно прямого вопроса о согласии Талечки на брак с графом, даже после ясного намека последнего. Своему мужу она строго настрого наказала действовать точно так же.
Она понимала, что лучше всего предоставить в этом случае действовать течению времени и событий.
Время, между тем, шло. Прошло уже несколько месяцев, граф продолжал бывать, но не повторял даже намека.
Хомутова стала недоумевать. Федор Николаевич даже однажды высказал свое сожаление о разрыве с Зарудиным.
Дарья Алексеевна рассердилась.
– Вздор болтаешь. Графиней Талечка будет. Он человек серьезный, не вертопрах, не мальчишка какой-нибудь, понимает чай тоже, что жениться не сапог надеть, с ноги не сбросишь. Со своей воздахтаршей Настасьей хочет, может, исподволь разделаться.
– Говорят, у него от нее сын?
– Что же что сын, незаконный – не сын, обеспечит.
Дарья Алексеевна ушла, видимо, не желая продолжать разговора на эту тему.
Федор Николаевич решил все-таки, когда граф сделает дочери предложение, стороной и деликатно спросить его об этой Настасье. Наступил первый день нового 1806 года.
Граф Алексей Андреевич приехал к Хомутовым прямо после приема во дворце, в полной парадной форме.
– С новым годом, с новым счастьем! – приветствовал он стариков Хомутовых и вышедшую в гостиную Талечку.
– С новым годом, с новым счастьем и вас, ваше сиятельство, – почти одновременно отвечали Федор Николаевич и Дарья Алексеевна.
– Мое новое счастье зависит от вас и еще от одной особы, – торжественно произнес Аракчеев, кинув выразительный взгляд на Талечку, сидевшую на диване около матери, – желал бы иметь сепаратное объяснение.
Старики удалились с графом в кабинет.
Талечка, как сидела, так и замерла на месте. Сердце у ней упало, в глазах потемнело.
Ее вызвал к действительности голос матери, звавший ее присоединиться к ним.
Шатаясь, встала она с дивана и почти бессознательно вошла в кабинет.
– Граф Алексей Андреевич, – торжественным тоном заговорил Федор Николаевич, – сделал нам великую честь и просит твоей руки, мы с матерью согласны, согласна ли ты?
Наталья Федоровна сперва вспыхнула, а потом вдруг страшно побледнела.
Несколько секунд продолжалось молчание.
– Согласна! – чуть слышно, наконец, произнесла она, и если бы мать не поддержала ее, рухнула бы на пол.
С ней сделалось дурно.
– Счастье-то неожиданное нелегко дается, ваше сиятельство! – заметила Дарья Алексеевна, уводя из кабинета почти бесчувственную невесту.
Федор Николаевич с графом остались вдвоем.
Прямой и откровенный старик счел своим долгом рассказать будущему зятю о сватовстве Зарудина и о разрыве с ним, не скрыв даже подробности более полугода тому назад происшедшего домашнего романа, окончившегося болезнью его дочери.
Хомутов думал вызвать этою откровенностью Алексея Андреевича тоже на откровенность, но ошибся.
Выслушав его рассказ, граф издал только какой-то неопределенный звук, но молчал.
Федор Николаевич решил выведать стороною.
– Слышал я, ваше сиятельство, что у вас в Грузине экономка хорошая, – начал он.
Аракчеев вскинул на него почти гневный взгляд.
– Экономка… да экономка хорошая, лучше не сыскать… А что в прошлом было, теперь кончено, – буркнул он.
Разговор оборвался, но Хомутов все-таки отчасти успокоился. В кабинет вернулась вместе с матерью оправившаяся Талечка и на предложенный уже лично графом вопрос, вновь выразила свое согласие быть его женою.
Он крепким и долгим поцелуем поцеловал ее руку, протянутую в знак этого согласия.
Вскоре он простился и уехал.
Ликованию стариков Хомутовых не было предела. Наталья Федоровна, сожгла свои корабли, и была, по-видимому, покойна и довольна.
Мечты о предстоящей ей благотворной для народа деятельности не покидали ее восторженной головки.
Ей не приходило на мысль, что на открывавшейся ей дороге может неожиданно стать дочь этого народа. О существовании Настасьи Минкиной она не имела никакого понятия.
Несмотря на то, что граф очень спешил свадьбой, все же на приготовление к ней потребовалось более месяца.
Хомутовы тянулись изо всех сил и средств, чтобы сделать их дочери, будущей графине, первой даме в империи, после государыни, великолепное приданое.
Наконец, 6 февраля 1806 года, состоялась свадьба царского любимца, графа Алексея Андреевича Аракчеева с дочерью генерал-майора Натальей Федоровной Хомутовой.
Венчание происходило в Сергиевском артиллерийском соборе и совершилось с необычайной помпой; в церкви присутствовал сам государь Александр Павлович и все придворные и высокопоставленные лица империи.
Толпы народа теснились на прилегающих к собору улицах и встречали и провожали как государя, так и его любимца восторженными кликами.
В день свадьбы девица Хомутова получила фрейлинский шифр. После же венчания графиня Наталья Федоровна Аракчеева была пожалована орденом святой Екатерины II степени.
Все предвещало ей радостное будущее, те мечты, для осуществления которых она сделала такой решительный шаг, казалось ей, уже начинали сбываться.