Новая эра. Часть первая

Будь здоров. По возможности держи меня в курсе рецензий, если таковые появятся.

Всегда твой

Наум

Наум, привет!

Должен сообщить тебе, что у меня дела с интернетом – полный швах. На простой выход в интернет приходится тратить несколько часов; представь себе: с утра (а ближе к вечеру вообще труба дело) – полдня омерзительного треньканья, не дающего ни на чем сосредоточиться, после чего аппарат отключается в процессе получения (или отсылки) письма. При этом адская машина устроена таким образом, что, недополучив хотя бы одно сообщение (скажем, получив 1 из четырех), потом по второму, третьему и т. д. разу получаешь уже полученное, а до неполученного никак не доберешься, так что сообщения просто накапливаются и скоро достигнут (если уже не достигли) критической массы, после чего я вообще никогда уже ничего не получу.

Поэтому так вышло, что я получил твое сообщение со сведениями о Штеймане уже после того, как провернул всю операцию с пересылкой. Сегодня попробую повозиться с интернетом среди ночи (ставлю будильник на 4 часа). Если не получится, перешлю письмо через Сергея, с которым завтра встречаюсь, чтобы передать твои книги для раздачи «критикам-ебитикам». Так что если получишь письмо через Костырко, это будет означать, что с прямой E-перепиской придется завязать – хотя бы на время. (Боюсь, на продолжительное, так как я с каждым днем становлюсь все беднее, и впереди в этом смысле – никакого просвета. Эх, мне бы израильскую пенсию, да что делать: сам знаю, что не заслужил).

Два слова по поводу Березовского-публициста (не родственник ли олигарха? – было бы забавно). Я ничего такого давно не читаю, но от мыслительных (с позволения сказать) «ходов» подобного рода не отвык. «Нормальных» евреев я в России, кроме себя самого, не знаю практически ни одного. Остальные – либо ассимилянты на подножном корму, либо пассионарии разных степеней параноидальности, как-то: пылкие православные христиане, грязные дельцы-«олигархи», политики – русские патриоты и прочая плесень, которая повылезала изо всех щелей и сделала образ еврея, живущего в России, карикатурно-провокационным (как будто их сочинил, изготовил и дергает за ниточки какой-нибудь кукловод-Шульгин). А еврея без креста на брюхе так и вовсе днем с огнем не сыщешь – это кроме шуток. Родится такой выблядок – его крестят, женится – венчают, отдаст концы – отпевают, как намедни твоего знакомца-бабника Сапгира (не будучи представлен, сужу исключительно по Тексту). Вот, к примеру, характерная картинка «Из новостей литературной жизни»: «поэт» М-д, бездарный графоман-плагиатор, выпрыгнул по пьяни из окна, переломал себе все, что смог – и в больнице «принял христианство», т.е. крест на жирное брюхо навесил на всякий пожарный случай, поступил, так сказать, «на окормление» к шастающим по палатам попам. Изъясняется на эти темы исключительно посредством мычания, ибо не только Библии, но и Евангелия никогда не читал и «слов не знает». Ныне размышляет над предложением поехать в Израиль лечиться (добавлю от себя: единственное, что мне не нравится в Израиле, – так это неразборчивость относительно таких «светочей культуры», если их угораздило родиться евреями): и хочется на халяву, и колется – как же я, русский православный поэт, буду там среди нехристей. Какая-то во всем этом пошлость уже запредельная, зашкаливающая, и очень хочется, прямо-таки до боли, чтобы М-д этот (прости, Господи) просто подох поскорей… для своего же блага.

Что же касается русских, то ты точно отметил (но как бы не «сфокусировал») очень характерное противоречие: зоологический, геббельсовского толка антисемитизм и – «спокойная тональность», которая, на мой взгляд, свидетельствует о том, что человеку и в голову не приходит, что он антисемит; он, пожалуй, и обиделся бы на такую «инсинуацию», а то и драться бы полез. (Писатель-деревенщик Василий Белов как-то изрек по подобному поводу: «Да что вы мне всё тычете „антисемит, антисемит“, я скоро за такие слова на дуэль вызывать начну»). Именно поэтому русский антисемитизм неуязвим и бессмертен (настолько, насколько «бессмертно» русское самосознание). Меня как-то однажды поразила выступавшая по телевизору ученая немка, сказав примерно следующее: «Считается, что немцы покаялись. Это, конечно, так, но не следует забывать, что они покаялись только в 60-е годы, когда стали хорошо жить». Думаю, к этому же «архетипу» можно причислить и покаяние японцев и, отчасти, итальянцев (покаяние «в католической аранжировке»). Нашкодившие нации оказываются в положении «лишенцев», и им остается только, стиснув зубы и затянув пояса, работать, забыв о национальной гордости, воинской чести, собственной «святости» и тому подобных шаловливых проказницах. Когда настаёт время поднять голову, оглядеться и сменить пояса на подтяжки, оказывается, что живут они совсем неплохо – лучше, чем раньше, – и тут наступает пора коллективного прозрения и покаяния. Так вот, русских, в силу ряда непреодолимых обстоятельств (прежде всего, из-за величины территории, а главным образом из-за непоправимой порчи генофонда), нельзя завоевать (или хотя бы побомбить от души, как славно побомбили-таки их дружбанов-единоверцев сербов, потешили меня, старика!), расчленить и заставить работать из-под палки, забыв о тухлой бредятине национальной мифологии. Поэтому они не могут накопить благосостояния, необходимого для «коллективного прозрения» и покаяния. А без покаяния не могут накопить благосостояния. Получается замкнутый круг. Русским оказали бы большое благодеяние, поставив их на колени и принудив вкалывать, но, похоже, никакой цивилизованной внешней силы (даже совокупной силы Америки и Европы) на это не хватит, а внутренних сил на такой подвиг не хватит ни у кого – по определению. Выходит, пока Россия будет существовать, она останется рассадником самой гнилой и омерзительной юдофобии, а именно – «духовного» (религиозного в своей основе) антисемитизма. Кстати, ни один русский никогда не признается самому себе в том, что это Россия заразила Германию вирусом «духовной» юдофобии, а не наоборот. Русские искренне считают себя спасителями евреев, хотя сгинувшие евреи, по моему разумению, на совести не только (и, может быть, не столько) тевтонов-завоевателей, сколько населения тех стран, на территории которых они отлавливались. Прости, если говорю банальности; не моя это «сфера научных интересов», а просто моя заноза – как выяснилось, неизвлекаемая и со временем только сильнее загнивающая и отравляющая «весь организм». Хуже всего то, что при такой настроенности трудно найти какой бы то ни было смысл или оправдание в писании по-русски (единственная, но явно жульническая отговорка: Я больше ни по-каковски не умею. – Ну и заткни пасть, долбоёб!), а это парализует волю и сводит на нет последние остатки амбиций, без которых в нашем грязном деле далеко не уедешь. Как ты уже догадался, весь этот пассаж сочинен для того, чтобы продемонстрировать, как пишется слово «долбоёб»; можешь говорить что угодно, но ошибки, особенно в сфере «телесного низа», сильно портят впечатление. Я, признаться, надеялся, что корректор поработает более добросовестно. В остальном же текст, при просмотре в книжном варианте, выглядит вполне достойно.

Покровский при встрече просил тебе передать, что с рецензиями «дело на мази»: точно напишут Золотоносов (ты его вроде бы знаешь) и Виктор Топоров (записной антисемит, между прочим, но пишет хлестко, «заставляет себя читать», а вашему брату, как я понимаю, все впрок, лишь бы побольше шуму…)

Всегда твой

Матвей

На пикник поехали только Мирон с Настей. Весна, травка зеленеет, персиковые сады в цвету. Плывешь среди розовых нежных цветов…

Привез Мирону второй том «Гэндзи моногатари», говорит, что совершенно бессмысленный текст, но все же он решил снова за него взяться и дочитать. Я говорю, что поскольку японцы, как и китайцы, в отличие от европейцев, не преобразователи мира, то их жизнь (в глазах европейца) абсолютно бессмыслена, а раскрашивает ее только «эстетика», какие-то изощренные изящества, поэтому японцам хорошо удаются «малые» жанры: стихи, дневниковые записи, а роман – не их жанр. Роман – это процесс становления, преобразовательного движения, личности или народа, потому европейская личность всегда богоборческая, мятежная. А для японцев это не тема, на Востоке нет становления, все вечно и неизменно, у них и богов-то нет.

Мирона поразило в этом огромном тексте, что в нем не описываются никакие реальные события, даже про войну ничего нет, только любовные приключения, и то очень своеобразно, у японцев весьма извилистые границы «дозволенного» и «запретного», вроде того, что можно переспать с женой императора, но нельзя видеть ее лицо. И еще его поразил пиетет, почти подобострастное отношение ко всему китайскому.

Я рассказал ему о выставке Пепперштейна, и тут же «вспомнил», что вот и Паша не любит «реализма», и обожает китайские романы про лисиц, и вообще на Восток ориентируется.

12.3.2000. Утром отвез Юваля в «бакум»¹⁴. Он прошел ворота и побрел куда-то. Вот и младший стал солдатом. Я окликнул его. Он обернулся. «Голову прикрой», – показал я ему жестами. День был солнечный, а он постригся наголо. Отмахнулся, да ладно, мол…

13.3. Встретились с Р. Поехали в Яффо. Вдруг вспомнила мой рассказ «Как меня женили».

– Но теперь ты не жалеешь?

– В общем-то, нет.

– А я тоже быстро вышла замуж. Через неделю. Ему надо было уезжать. Я говорю: ну, приедешь через пару месяцев, тогда и поженимся. А он говорит: через пару месяцев я тебя уже не найду. И был прав.

Я стал рассуждать, что, мол, инстинкт в таких делах – главное.

– Не знаю. Я много не думала, увидела хрен до колена и решила, что подходит.

Метафора, конечно, но задело меня заявленьице. Уточнять, однако, не стал.

Погуляли в порту. Рассказала, что мало часов дают на следующий год, о зарплате поговорили, о пенсии, и вдруг:

– А вообще мне скоро и этого не понадобится, в моей жизни произойдут серьезные изменения…

– Решили уехать?

– Нет, не это. Просто мне надоело нищенствовать. Я хочу приличный счет в банке. Мне надоели минусы…

– Ты ж вроде закрыла…

– Он опять уже разбух.

– Так что, замуж собралась? (Шуткую, а у самого сердце куда-то провалилось…)

– Ну, зачем замуж.

– Таким же макаром, что и тот минус закрыла (взяла деньги у спонсора)?

– Ну, есть много способов.

– А именно?

– Может, я в лотерею выиграю. Или наследство получу. Или еще что.

Поднялись по каменным лабиринтам наверх, забрели в район магазинчиков: антиквариат, ювелиры, художники. Увидела янтарные бусы, зашли, стала мерить (дочке купить).

– Я люблю янтарь… Вот это и мне бы пошло…

– Хочешь, я тебе подарю?

– Подаришь?! Как это?

– Очень просто. Нравится?

– Да.

– Бэри дарагая!

Раз так – она взяла два ожерелья, но я заплатил за одно.

– Ну, ты меня удивил! Надо было на алмазную биржу пойти, раз у тебя такое хорошее настроение, ха-ха-ха!

Зашли в ресторанчик на башне, в котором были месяца полтора назад. Никого. Еда на троечку. Чуток вина. Море за окном искрится. Катерок маневрирует. Чайки. Рыбаки на моле. Картина застывает и становится образом. Любви? Прощания? Она держит мою руку и целует средний палец. Чувствую им прохладу чуть влажных губ, пальцем целую их в ответ. Прячет лицо в моей ладони и качает головой. И я вроде почти забыл про ее грядущие перемены и всякие хренации до колена…

Оказывается, то, что я не позвонил тогда в среду, как обещал, ее «просто убило».

– Я сидела около телефона до трех, пока муж не пришел. Ох, как я разозлилась. На себя, на себя. Что сидела, как дура. Я и в воскресенье поэтому была не в себе.

– Не любишь ты ждать…

– Не люблю, когда мною пренебрегают.

Рассказал, что с «той дамой» («Что стихи тебе писала?») вроде затухло дело. И что «та самая, из книги» тоже на меня обиделась…

– Ты так всех своих старых подруг разгонишь… и найдешь себе молодую…

Было бы неплохо, подумалось.

От Л:

обидно конечно, что книжка разочаровала, но главное, что ее можно будет читать. А текст сам за себя говорит, за твою предательскую книгу. Испания: бордело-катедрало-поело (поело – это еда так называется, вроде плова). В Мадриде замечательный Босх. Толедо напоминает Назарет. Там в катедро есть капелла Эль Греко с прорывом в небо – луч света, а на нем, в небе на иврите написано Йахве, есть музей Эль Греко с одной картиной и есть старинная синагога, переделанная в собор. Эта синагога, такая строгая красавица, и отравила мне все. Никаких признаков не осталось, а вместо Торы иконостас… и так мне стало горько и больно, что этот прорыв эльгрековский показался стрелкой с указателем…

14.3.2000

Читаю новый номер «Зеркала».

 
принцесса была и теперь ее нету
принцесса погибла в расцвете летом
принцесса ложилась спать с арбалетом
принцесса мечтала заняться балетом
принцесса терлась по туалетам
принцесса страдала страстью к минетам
 

Это Могутин сочинил про Диану, фулюган. «Принцесса Динамо» называется. Эпатажно!

Новый роман Гиршовича «Суббота навсегда» – заявленный пересказ «Похищения из сераля» (см. оперу Моцарта). Писать умеет, но… не могу читать, неинтересно это все.

Гольдштейн с Пепперштейном о «русском концептуализме». У Гольдштейна он вызывает тоскливое недоумение, проистекающее из того, что словесность этого склада не имеет ни малейшего касательства к моей жизни, … я не нахожу в этом искусстве содержания. Паша реагирует довольно раздраженно (как и в нашем тогда разговоре в Вади Кельт) и старается уколоть Гольда за его садо-мазохистские томления: Высказанные вами претензии в самом деле немного наивные, детские. В стремлении питаться страданиями, превращать их в культурный аттракцион, в жажде мучительной подлинности я вижу нечто очень несимпатичное, потворствующее неконтролируемой либидинозности. Мы же знаем, что нет ничего страшнее этой подлинности, требовать ее от литературы не следует, она не нужна. Что значит не нужна? Всегда может возникнуть человек, который скажет, что ему она необходима, но мы ему посоветовали бы навестить садо-мазо-клуб… Вот так, просто, послал товарища в садо-мазо-клуб… Запахло драчкой. Но Гольдштейн не забияка. Теперь я понял, почему он мне жаловался на Пепперштейна, что тот «и в интервью хотел одержать верх».

А ведь его сексуальные склонности не имеют никакого отношения к бессмысленности того, что делает в искусстве мусьё Пепперштейн. Требование подлинности (неизбежно связанной со страданиями) не есть «стремление питаться страданиями». Другое дело, что никакой подлинности у Гольдштейна и нет, а есть игра в страдания, включая и смакование, тут Паша прав на все сто. Даже можно понять его возмущение: зачем ему эти игры.

И в диалоге о «мыслях перед сном» Пепперштейн признается, что человек посубтильней, вроде меня, от таких размышлений («о любви, смерти, деньгах») просто не заснет. Он должен прибегнуть к мыслям, которые помогут ему заснуть. Обычно это фантазмы, создаваемые для облегчения жизни. Тут Гольдштейн должен был бы сразу послать его в клуб курильщиков опиума, или любой другой наркоты, где вечно околачиваются всякие субтильные типы, убегающие от жизни в область фантазмов. Но драки, как уже было подмечено, не его стихия.

Далее шелковые умники переходят уже непосредственно к русской литературе. А.Г. выдвигает тезис о «задушевности» русской культуры, а П.П. тут же ловко подхватывает: де концептуализм… заведомо апеллирует к непониманию, априорно обращается к русской культуре как к непонимающей его. Это его революционный шаг, даже футуристы… не шли так далеко. А вот и «откровение»: Невротический ужас перед потерей непосредственности и теплоты, испытываемый культурой старшего поколения, не свойственен психоделизированной молодежи. Они (молодежь эта) обладают биохимической гарантией того, что экстаз у них не отнимут, … что «экзистенция» и «тотальное понимание», и «слияние душ» находятся в препаратах… Ну, и на кой ляд тогда литература? А и не нужна, отвечает Пепперштейн, ваша стариковская литература «теплоты», «подлинности» и всякого такого барахла, а вот наша – нужна народу, как порнография: И вот эта глубинная порнографичность концептуализма действует очень терапевтично, она соприкасается с психоделической культурой… Да чего там скромничать, она ею, психоделической культурой, и является. Но Пепперштейн, конечно, не хочет признаваться в том, что весь этот его «концептуализм» – просто литнаркота, он начинает заливать о том, что в этом самом его концептуализме «закодирована» потребность не только получить доступ к различным типам переживания, экстаза, но так же и быть от них независимым, чтобы не зависнуть на каком-либо биохимическом варианте, а иметь возможность скольжения, освобождения, драйва. Мол, мы, наркодельцы от искусства, полезны, мы отвлекаем молодежь от наркоты биохимической! Еще немного и он попросит государственной поддержки (предел его мечтаний!).

А вот еще «шаве цитут¹⁵»: Человеку, который читает Пастернака и вдруг видит, как его юная дочь возвращается ночью со странно блестящими зрачками, уже легче примириться (смириться!) с концептуализмом. Концептуализм способствует тому, что в Америке называют «birth of the Cool». «Cool» обозначает одновременно «холодно» и «классно»…

16.3.2000. От Бараша: Слушай, я тут развил бурную деятельность в TENETA-2000. Нет ли у тебя чего-то, что ты хотел бы предложить – точнее будет, по обстоятельствам, из прозы? Из нового?

Жду ответа, как паркет балета

S.

От Л:

Статью Урицкого я прочитала. Очень меня обрадовала статейка. Давай засылай продолжение записок, читать нечего. А ты Агнона получил? И пошли «Альбом для марок» Сергеева, пожалуйста. Хотелось бы поподробнее о книжке.

Я пошлю «записки» – суди сама. А про книжку чего уж, скоро придут посылки, тогда пошлю (а заодно и Агнона), сама увидишь.

С философом все «ушло». А как твои подвиги?

Поехали с Р полюбоваться цветением окрестных садов. Недоумевала

– Это слива? Нет… и не вишня… Может яблони? Яблони вообще белым цветут. Хотя и розовые бывают. А ты знаешь, какой у нас был сад?! Все к нам приходили, собирали фрукты и ягоды, такое было изобилие! Я так люблю на земле возиться!

Гуляли в этом весеннем раю. Полсада было с голыми ветками, одетыми в розовые цветки, а на другой его половине ветки в зеленых листьях, а цветки уже опали. Сорвала орешек, уже начинавший вызревать на месте цветка, надкусила… – Ты знаешь что это? Это абрикос! Точно абрикос!

Мне было без разницы. Около одной ветки она остановилась:

– Посмотри!

Оторвавшийся бело-розовый лепесток как-то странно танцевал вокруг ветки.

– На чем он держится? На паутинке? Не видно…

– Да, нить паутины, вот, я вижу.

Иногда эта невидимая нить вдруг вспыхивала на солнце и вновь пропадала. Обнимались-целовались.

– Поедем в гостиницу? – предложил я.

Покачала головой:

– Не хочу…

Повезла меня обедать в свой любимый китайский ресторан около Рамле. Потом поехали в кино на «Американ бьюти».

– Я так надеялась, что не будет никаких убийств. Он должен был закончить так, чтобы все разошлись с улыбкой, это же такой легкий фильм. Но с самого начала ясно было, все эти кровавые лепестки, что кончится плохо…

Когда в фильме герой-кинолюбитель показывает любимой девушке «самое красивое, что он видел (заснял) в жизни»: как танцует под слабым ветерком пустой целофановый мешочек, я нагнулся к ее уху:

– Помнишь тот лепесток в саду?

Она, улыбаясь, кивнула. Ей было холодно, и она не снимала мой пиджак. Когда вышли из кино дул сильный ветер. Добежали до машины. Целовались. Я опять предложил поехать в гостиницу. Опять покачала головой. Потом, вернувшись в «деревню», еще долго сидели в машине и целовались.

– Я могу тебя целовать все время. Все время…

17.3.2000. От Л:

Спасибо за записки, еще не читала. О подвигах потом напишу, ведь нужна дистанция?

Для Л: В воскресенье пошлю «Альбом» и Агнона

От Ф:

Дорогой мой, надеюсь, ты на меня не сердишься из-за моего молчания, мне и так очень тяжело.

Ты написал, что понимаешь меня, но проблема в том, что я себя не понимаю.

Что было, есть и всегда будет, это осознание, что ты человек очень близкий и дорогой.

Наши отношения – это то, что принадлежит нам обоим, поэтому ответственность за них и право определять их судьбу – наше, вдвоем.

Обиды здесь ни при чем.

Ты пишешь, что тебе «тяжело». Я это понимаю так, что раз ситуация стала тягостной, ее надо менять. Люди должны приносить друг другу радость, а не заниматься поднятием тяжестей. Мне, во всяком случае, этот спорт уже не по возрасту. Наши отношения с самого начала были теплой дружбой. Давай вернем их в это состояние. Мне показалось, что ты понимаешь все это так же как и я, поэтому и написал «понимаю».

А что мне уж действительно не понравилось, если хочешь знать, так это какие-то, извини меня, угрожающие напоминания об «ответственности» и о «правах». Я хочу быть – и тебе искренне того же желаю – свободным человеком, и иметь возможность самому выбирать друзей и формы отношений с ними.

18.3. От Ф: Ты действительно понимаешь. Спасибо

Ответственность я понимала как то, что не могу просто замолчать и исчезнуть. Твое же право выбирать друзей и отношения неоспоримо. Как и мое. Так что зря ты рассердился. Твои отношения – тебе строить. Я же могу принимать или не принимать свою «роль», и только свою.

Попробуем вернуться к теплой дружбе.

Френдли секс тоже не помешает. Время от времени…

От Л:

Мне сегодня приснился длинный сон с тобой, твоей супругой, Р и даже с Наташкой… я привезла лесную землянику из Испании (там, в Барселоне на рынке видела сверкающие бусинки лесной земляники, с ее неповторимым запахом детства) мы с Наташкой радуемся ей, потом помню мы в каком-то странном замке, в Ерушалаиме, там ортодоксальный херомант нам что-то объясняет, и ты со мной, а потом приходит Р, и ты подходишь к ней и показываешь мне, очень смешно показываешь, на пальцах, что у нее грудь больше моей, а Наташка возражает, потом мы с тобой у фонтана голые и светает, нам нужно успеть одеться потому что приходит твоя жена и мы с ней разговариваем, она почему-то мне очень рада, как старой знакомой и говорит про какой-то бизнес ее и еще не помню что…

Ай-да сон… Мы во Флоренции тоже набросились на землянику и малину…

А меня позавчера Р пригласила в свой любимый китайский ресторан и вдруг туда заходит наш с тобой старый дружок А-Поц А-Гадоль¹⁶ с какой-то бабой, тоже смутно знакомой. Как всегда сделал вид, что не узнал-не заметил. Ну, я тоже обниматься не полез. Но все-таки как-то взволновался. Вот есть такие люди, их не так уж много, слава Богу, что когда встречаешь их – как будто наткнулся на что-то мерзостное и весь в нем перепачкался.

А еще «астральное тело» взбунтовалось было, аж напугало. Но вроде присмирело. Пришлось-таки злобно оскалиться…

В лесу, когда дамы пошли погулять, Мирон продемонстрировал фотографии свой любовницы в голом виде. В ванне, из ванны…

– Вот я снял ее новый домик, это она с матерью…

– А мамаша тоже ничего…

– Да, без лифчика ходит. Она мне тоже говорит: не подглядывай…

Мы с Аркадием одобрили – хорошенькая.

– Она выглядит младше своих лет (36). И фигура мальчишеская: маленькая грудь (мы запротестовали), но зато крепкая попка, поэтому кажется…

Тут не только хвастовство, но очевидное сексуальное возбуждение. Он уже показывал мне когда-то фотографии жены и предлагал свинг. А Аркадий рассказал о Полонском:

– У Полонского, новая подруга. Ему уже семьдесят, а ей, как ты думаешь? Тридцать семь!

– Ну, это нормально, – говорит Мирон. – Вот если бы ей было семнадцать.

– Оля хадаша¹⁷, с ребенком, – продолжает Аркадий.

И мы с Мироном дружно: «Аа!»

– Абсорбирует, значит, – съязвил я в адрес прославленного сиониста.

Потом пошли гулять, в тот сад на краю леска. Набежали тучи, ветер. Цветы персика (или абрикоса?) обильно облетают под ветром, как редкий розовый снег. Дорожки между деревьями усеяны лепестками.

Я вдруг стал жаловаться, что бабы надоели. Даже с женой как-то…

«Нуу! – они дружно осудили меня. – Жена – святое дело! Во-первых, это твоя обязанность, так сказать супружеская…» – «Вот именно что обязанность», – продолжаю хныкать. «Нет-нет, жене нужно оказывать уважение. А то уж совсем…»

От Л:

У меня было такое предчувствие, что не может это само улетучиться и еще будет продолжение, но почему злобный оскал? Астральное тело, оно же сама эротика?! А поц был с русской бабой? Все хочу спросить, а с Володей ты так после ссоры и не виделся? Мне понравилось из письма, что натура твоя чувствительная и легко ранимая вся «разнюнилась, заскрипела стариковскими обидами»… а когда книжку получишь?

С Володей виделся и не раз говорил. Ссоры как бы нет, но нет и прежней близости. А насчет оскала… В следующей порции записок.

Да, поц был с русской бабой, такой кудрявой блондинкой, может, ты ее знаешь, тоже училка.

Р все удивлялась, чего это я за ними подглядываю из-за горшка с фикусом.

19.3.2000

… – Ты не знаешь что произошло! Моего «Тёму» поранили. Вот такое у меня было чувство, когда я увидела: как будто у родного человека открытую рану видишь! Я никогда не думала, что так отреагирую. И я знаю кто это сделал. Один злобный эфиоп, когда я его выгнала, у него рожа была просто перекошена от злобы.

– Странно только, что тебе раньше машину не портили.

– Вот и директорша говорит. Мне только в первый день, в нашем доме кто-то нацарапал на багажнике, но я не поняла что…

Настроение у меня было не боевое. Грусть какая-то.

– Почему ты все молчишь? Ты сегодня какой-то молчаливый.

– Не знаю…

Вдруг спросила:

– А ты хочешь, чтобы женщина тебя безумно любила?

– Нет.

– Нет?!

– Нет ничего ужасней.

– А сам хочешь любить?

– Нет. Хотя легче когда сам любишь, чем когда тебя.

– Мне тебя жалко. А чего ты боишься?

– Любовь это плен. Рабство. Когда сам любишь, то ситуация все-таки под контролем, а если тебя – караул.

– Мне тебя жалко. А если взаимная любовь?

– Это самое страшное. Это начисто разрушает.

– Разрушает?!

– Ну вот ты с тем.., вы же любили друг друга? Так что ж ты убежала? Он же хотел жениться?

– Ну, во-первых, я уехала не только поэтому… А потом… я чувствовала, что если мы поженимся, все кончится. И он был… немного простоват… И ужасно ревновал. Делал мне такие сцены, что даже муж никогда… Он мог просто убить.

– Ну, видишь! Свобода для тебя дороже любви! Поэтому ты мне и нравишься.

– Я первое время чувствовала себя ужасно, даже физиологически, ужасно. Я даже не могла спать с мужем. Прошло много времени, пока я успокоилась… у меня была подруга, она мне оставляла ключи. Ну, я ей, конечно, делала дорогие подарки, помогала подзаработать… Но все равно я не жалею, что это у меня было. Будет о чем перед смертью вспомнить.

– Выходит, ты живешь только для того, чтобы было о чем вспомнить?

Промолчала.

– А у тебя не бывает так, – говорю, – что нет уже на всех душевных сил, усталость… ведь на каждого себя тратишь…

– А на что еще себя тратить?

Опять приставал к ней, чтоб рассказала про своего Мики.

– И опять я живу на два дома… Я когда приезжаю к нему, то уже чувствую себя… хозяйкой.

– Вы с ним выходите?

– Очень часто. Обычно в рестораны. Иногда он берет меня на свои деловые встречи. Говорит, что я ему помогаю. Учит, что и когда сказать надо для пользы дела.

– А чем он занимается?

– Деньги делает. Строит, импорт, все что хочешь… А иногда мне так от него тошно…

– Так зачем…

– А что у меня еще остается? Чем мне жить? Чужой жизнью, сплетничать?

– Вот и получается, что мужчина в жизни женщины – это все. А женщина в жизни мужчины…

– Во-первых, не мужчина, а мужчины, а во-вторых, не всё. Я очень любила математику, серьезно занималась…

Переключаю тему:

– Ну что, посмотрела фильм?

– Какой фильм?

– Ну, ты рассказывала, что мужик приглашал тебя посмотреть фильм об экскурсии…

– А ты как думаешь?

– Думаю, что посмотрела.

Засмеялась и закрыла лицо руками.

– Ой, тут ко мне напросились Люська и говорит: «Мне так нравится как ты одеваешься, но я хочу тебе сказать, только ты не обидишься? Правда не обидишься?» Ну, пришлось пообещать. «К черному костюму, – говорит, – нужны черные чулки, а не светлые, два цвета делят фигуру, укорачивают ноги. Я ей говорю: это нужно учитывать тем, у кого ноги короткие и толстые. Я плохая, да? А чего она цепляет?

Я смеюсь. Ноги у нее действительно классные.

Любимые игры с членом:

– А можно потрогать? Можно? Можно? А чего ты страхуешься? Думаешь, я сейчас вот так отвинчу?

– … ну посмотри, ну посмотри! Чего ты смеешься, ну посмотри, какой красивый! В следующий раз возьму фотоаппарат и сфотографирую! Для твоего Мирончика, ха-ха-ха!

Перед этим рассказал ей, как Мирон показывал фотографиии своей голой любовницы.

20.3.2000. От Л: Я тут почитала Пепперштейна в тенетах, интуитивно понятно почему ты в нем разочаровался. Слушай, а где эта ваша деревня, в которой так хорошо зимой? Я сегодня видела тягомотный сон, мы там втроем и собак мой с твоей Клепой, и ты всё с моим мужем говоришь о делах, хочешь дом купить в лесу на речке. А он говорит, что около нас есть дом на продажу. А стоим мы почему-то в Рамле, помнишь, где мы на лодке катались в подземном водохранилище Ибн-Рашида, и мы гуляем, и вдруг потрясающий вид открывается, как в Барселоне на горе, там есть на горе крепость, кот. была построена на месте еврейского кладбища…

Давай записки дальше

Пурим самеах!¹⁸

Позвонил Бараш, и опять припомнил, что я написал про 15 человек на его вечере. Так и хотелось ему сказать: нудный ты, Эпаминонд Максимыч, ох, нудный!

Просил, чтобы я Кононову написал, может стихи его возьмется издать.

Сидели с Р на скамейке, смотрели на море, на закат. Она все поеживается – холодно. Но мой пиджак не берет: «Замерзнешь». Мы в дауне: разговоры о любви, воспоминания.

– Я так ждала твоего звонка! Я утром вставала с улыбкой, зная, что мы встретимся! Уроки в тот день пролетали! Мне даже училка та, с которой я подружилась, сказала: «Ат ниръет меушерет»¹⁹. Как я была увлечена! Сейчас не то. Но все равно…

21.3.2000. Поехал один в Иорданию. Жена не могла, а Р я не стал рассказывать, сам погуляю, может что-нибудь подвернется. Пересекли границу у Бейт Шеана, на пропускном пункте пусто, буднично. Поднимаемся в горы, карнавал цветов. В основном зеленый и ярко-желтый. Три женщины достойны внимания. Очень милая девушка-экскурсовод с прямыми длинными волосами цвета стали, и такие же стальные глаза, губы «неправильные», с дырочкой посредине, очень милая, и одна черненькая, лет двадцати пяти: короткая стрижка, красивые умные глаза, но толстая, и с мамой, у той такие же тяжелые бочки пониже спины. И одна дамочка лет за сорок, но ничего, только курит все время и неприятные складки от углов рта к подбородку. Может и под пятьдесят. Дамочка клюет.