Мечтатели & герои. Рассказы для тех, кто следует за своей звездой

Я столько раз слышал вот это паскудное «у тебя ничего не получится, не там и не в то время родился, даже не мечтай», что сейчас от слов поддержки действительно значимых для меня людей, мое сердце набирает бешеный ритм – оно уже готово к взлету. И я тоже готов сделать что угодно, чтобы этот полет состоялся. Что угодно.

– Можно тебя на минуту? – полушепотом говорю я Луне.

Мы выходим в коридор и когда остаемся наедине, я говорю:

– Венера ненавидит роботов.

– Вот черт! – говорит Луна и опирается спиной об стену, словно в бессилии. – Кажется, это будет сложнее, чем я думала.

Ее лицо меркнет, и от улыбки не остается и следа.

– Так плохо? – спрашиваю я.

– Если Венера ненавидит роботов, она не сможет признать робота внутри себя. Считай, миссия уже провалена.

– И что будет?

– Полет придется отложить, – пауза. – На неопределенное время…

– Нет, – говорю я, а потом неожиданно для самого себя добавляю: – Что будет с Венерой?

С какого меня вдруг заинтересовала судьба робота?

– Венеру придется уничтожить, – как ни в чем не бывало, говорит Луна. – Это сбой программы. Как поломка человеческого гена – ремонту и восстановлению не подлежит.

– Хм, роботы для вас – всего лишь расходный материал? Один не получился, не страшно, ведь его можно выкинуть и сделать другого, – пауза. – Но как же ее мечта?

– Возможно, – пауза, – для этой мечты еще не пришло время. Возможно, – пауза, – это не ее мечта вовсе. Возможно, – пауза, – она по случайности вытащила из информационного поля не свою мечту. Не украла, нет, просто перепутала. Есть еще с десяток этих «возможно», но мы никогда не узнаем правду. Ты и сам считаешь, что мечта у Венеры глупая.

– Нет, не считаю, – говорю. – Больше не считаю. Дай мне еще немного времени. Я попробую изменить ее мнение о роботах.

– Знаешь, почему я поручила эту миссию тебе? – спрашивает Луна и, не дожидаясь ответа, говорит: – Ты готов на все ради мечты.

Я лишь улыбаюсь и молчу. Зачем ее переубеждать? Луна – человек. Но сейчас мне кажется, что в искусственном интеллекте Венеры душевности больше, чем в Луне. Она думает, что все дело в мечте. А я думаю вот о чем: разве поломка гена – это повод для смерти? Если ты не такой, значит тебе нет места ни на Земле, ни в Космосе? Разве нас не учат принимать других такими, какие они есть?

– Когда? – вдруг спрашиваю я. – Если Венера – это новейшая модель, когда ее выпустили?

– Не больше месяца назад.

Но почему я помню ее всю свою жизнь?

***

– Какое твое первое воспоминание? – спрашиваю я.

Мы с Венерой сидим на открытой террасе и смотрим на звездное небо. Пока компьютер тестирует нашу стратегию полета, у меня есть время достучаться до механического сердца. Хотя я догадываюсь, что никакого теста нет. Это всего лишь прикрытие, чтобы отсрочить полет.

– Мне четыре года, и мы с папой идем по берегу моря. Он ловит крабиков, которых в номере отеля варит в граненом стакане кипятильником, – не задумываясь, отвечает Венера, а затем поворачивается ко мне и добавляет: – Это очень вкусно, – и снова устремляет взор на звезды. – Я хочу фото с обезьянкой. Но она постоянно стягивает с меня шапку и не дает сделать кадр. В конце концов, шапка оказывается в обрыве, и фотограф успевает нажать на кнопку затвора. На фото я улыбаюсь. Кажется, что этот ребенок абсолютно счастлив.

– Классно, – только и говорю я.

– Вовсе нет. Это потом я узнала, как мы оказались на море. В детстве я очень сильно болела. Даже могла умереть. А мягкий морской климат спасал мою жизнь.

Откуда у нее это воспоминание? Ведь моря в ее жизни никогда не было. Она робот. У нее не было детства, впрочем, как и настоящих родителей.

– Где сейчас твои родители? – спрашиваю я, оставляя свои мысли при себе.

– Они погибли в автокатастрофе. Но это было очень давно. Как будто ничего и не было.

Откуда у нее эти воспоминания? Она не может помнить своих родителей. Потому что у нее их нет. Потому что она – робот.

– Назови пять вещей, которые ты обожаешь, – я продолжаю свой беспристрастный допрос.

– Ммм, – Венера задумывается всего на пару секунд. – Космос, путешествия, одиночество, животные, природа.

– И пять вещей, которые ненавидишь?

– К чему эти вопросы?

– Просто хочу узнать тебя получше, – говорю первое, что приходит в голову.

– Но мы знакомы, Плутон! Ты что забыл? Мы же учились вместе. Мы – лучшие друзья. А ты как будто видишь меня впервые.

Да, конечно, учились вместе. Я закончил Космическую академию несколько лет назад, а Венера существует не больше месяца. Парадокс в том, что мы действительно учились вместе. Я это помню.

– Да, мы так давно знакомы, но я только сейчас понял, что совсем ничего о тебе не знаю, – говорю я. – Хочу понять, какой ты человек. Хочу увидеть тебя твоими глазами. Ведь нам предстоит провести целый полет бок о бок. Возможно, – делаю паузу, – мы проведем вместе остаток нашей жизни на этом корабле.

– Нет, – говорит Венера и смеется, – я не собираюсь провести остаток своей жизни на этом корабле. Мы обязательно вернемся домой, и я возьму тебя в свою команду по туризму на Плутон. Людям нужны такие разговоры. Потому что порой они сами не знают, кто они такие, пока у них не спросят. Только отвечая на вопросы вслух, мы находим на них ответы внутри себя.

Да, все так, как и говорила Луна: вопросы и ответы.

– Так какие пять вещей ты ненавидишь? – спрашиваю еще раз.

– Только две. Одиночество и роботов.

Внутри себя я ликую. Наш разговор пошел именно в то русло, в которое я и планировал.

– Одиночество? – спрашиваю. – Оно же вроде в пятерке лучших?

– Да, обожаю быть в одиночестве, – отвечает Венера. – Но ненавижу, когда это одиночество длится слишком долго.

– А что не так с роботами?

– Я уже говорила. Они живут моей мечтой.

Теперь самое время для моей коронной проповеди. Через пять минут она поймет, кто она есть. А я спасу жизнь роботу и отправлюсь воплощать мечту всей своей жизни.

– Ты же знаешь, – говорю я, – что человек ненавидит то, что есть у него внутри? То, – пауза, – что он отказывается признавать. Или, – пауза, – не имеет смелости признать, хоть и хочет. То, – пауза, – что он отрицает в себе. То, – пауза, – что он хочет и может иметь. То, – пауза, – что уже имеет, но попросту не замечает. Ненависть, – пауза, – всегда сигнал.

Правда же, я был хорош?

– Хочешь сказать, что я – робот? – Венера заливается смехом. – Это очень смешно. Очень-очень.

Но вдруг Венера останавливается, и от смеха не остается и следа. Она говорит:

– О божечки… Кажется, я все поняла!

О, да! Я знал, что у меня получится!

– А что, – пауза, – если нас не случайно отобрали в эту экспериментальную команду? – говорит Венера. – Что, если команда и вправду экспериментальная? А полет на Плутон – всего лишь прикрытие. То есть мы – не люди, мы – подопытные крысы. Мы с тобой похожи лишь тем, что нам нечего терять в этой жизни. Ни семьи, ни друзей, ни любимых – ничего этого нет. Если нас отправить в Космос, никто на Земле не станет горевать, если мы вдруг не вернемся. Мы как те роботы в человеческом обличье. Никто не заплачет на наших похоронах.

– Думаешь, это заговор?

– Очень на то похоже.

Я не знаю, кому верить. До этого момента моим безоговорочным командиром была Луна, и ее приказы не обсуждались. Но Венера звучит чертовски убедительно. Робот звучит чертовски убедительно. И тут я впервые задумываюсь: а робот ли?

– Этот полет обречен, как ни крути, – говорит Венера. – Просто помни, когда будешь переступать порог корабля, что добровольно загоняешь себя в ловушку, – пауза. – В любом случае, я буду рада провести остаток своей жизни вместе с тобой. Потому что, – пауза, – мне действительно нечего терять.

Венера дружески хлопает меня по плечу, а затем набрасывает на себя свитер и берет бумажный стаканчик с кофе. Она уходит, оставляя меня наедине со звездным небом. Почему? – проносится в моей голове. – Почему от кофе до сих пор идет пар?

А что, если Венера на самом деле человек? Что, если татуировка серийного номера на мочке уха – всего лишь обманка? Что, если смысл моего задания в чем-то другом? Что, если это я должен что-то понять?

***

– Ты понял? – спрашивает Луна.

Луна сидит в кафетерии космической станции и болтает ложкой в стаканчике кофе, когда я подсаживаюсь за ее столик. Честно, ничего не понял. Мой стаканчик с кофе обжигает пальцы, и я пока отставляю его в сторону.

– Что понял? – спрашиваю.

– Что с Венерой?

– Она отказывается видеть робота внутри себя.

– Так, я могу готовить документы на ее отключение или ты хочешь еще немножко времени? – спрашивает Луна.

И вроде все по протоколу, наверное. Но почему-то я слышу в ее голосе сарказм. Какая же она холодная стерва! Почему, почему она такая холодная? Такая строгая и расчетливая. Без промедления готова расстаться с членом экипажа, потому что он не такой. Не такой, как нужно, или не такой, как она сама?

– Так я могу?

– Не знаю, – отвечаю. – Я не вправе распоряжаться чужой жизнью.

– О, да, сейчас я в твоих глазах выгляжу палачом. Хладнокровным, беспощадным, бессовестным палачом. Но, знаешь ли, у меня тоже есть сердце. Какое никакое, но все же сердце. Я – не враг. Я здесь, чтобы помочь тебе. Таким, как ты.

Ну вот, теперь я запутался еще больше и уже совершенно ничего не понимаю.

– Ну, хорошо, – говорит Луна. – Чего ты хочешь, Плутон?

– Я хочу увидеть Космос, – говорю свою отточенную фразу.

– Но для этого совсем не обязательно лететь на другой конец Вселенной. Потому что Космос здесь, – Луна вытягивает указательный палец и тычет им в меня. – Ты и есть Космос. Часть его. Мы все – часть Космоса, поэтому он всегда с нами. Он в нас. Ты вообще давно заглядывал туда в последний раз?

– Туда – это куда?

– В свой Космос. В себя.

Продолжаю молчать, потому что по-прежнему ничего не понимаю. Как будто весь мир пытается до меня достучаться, но эти попытки отскакивают от невидимой стены, которая отделяет мой разум.

– Если бы люди знали, что скрывается под шрамами других людей, они были бы к ним добрее, – говорит Луна и делает паузу. – Ты очень многое знаешь обо мне, Плутон. Так ведь? – еще одна пауза. – Но ты никогда не задавал мне вопросов. Поэтому ты ничего не знаешь, – пауза. – Этим мы и отличаемся: я следую инструкции, а ты задаешь вопросы, – пауза. – Спрашивай.

Вот, что я знаю о Луне: она – золотая девочка, родилась в хорошей семье, с самого начала ей было уготовано место на космической станции «Плутон-1», она – звезда факультета Космической академии. Короче, лучшая из лучших. И поэтому все остальные боятся подойти к ней и на пушечный выстрел, несмотря на то, что в тайне мечтают быть рядом. Она высокомерная и заносчивая, холодная и смелая. Это общеизвестные факты. Но откуда мы их знаем, непонятно. Никто и никогда не задавал Луне вопросов.

– Какое твое первое воспоминание? – спрашиваю я первое, что приходит мне в голову.

– Море, – отвечает Луна. – Я помню море.

Почему опять море?

– Я плыву на корабле. И крики чаек над белым парусом. А что помнишь ты?

– Море, – говорю и делаю паузу. – Я тоже помню море. И маленьких мертвых дельфинов. Они лежали вдоль берега, как будто море выплевывало то, что уже ненужно. Много, много маленьких мертвых дельфинов.

Почему мы все помним море? – не укладывается в моей голове.

– Знаешь, я никогда не была золотой девочкой, как вы все думаете. Это базовая программа, которую беспрекословно приняли за истину и никто не попытался опровергнуть. А надо было всего лишь спросить, – пауза. – Я всегда была обычной, все пять дней своей жизни. Но мечтала о многом, – пауза. – Мечтала о Космосе. Нет, мне совсем не нужно лететь в далекую даль, чтобы увидеть Космос. Я вижу его здесь. В людях, в роботах. Но мне хотелось быть причастной ко всему этому, хотелось иметь семью. И помогать другим осуществлять их мечты.

– В чем проблема? – спрашиваю я. – Твои родители – создатели космической станции.

– Я думала, что мои родители умерли. Что их забрало море.

И я.

– Но это ложное воспоминание, – продолжает Луна. – Оно необходимо для нашего выживания, для защиты нашей психики. Для того чтобы мы поняли, кто мы такие. Чтобы мы приняли себя такими, какие мы есть. И в тот момент, когда я увидела себя настоящую, я обрела семью, своих истинных создателей. И моя мечта стала реальностью.

Луна заправляет прядь волос за левое ухо, обнажая мочку, которая до этого была скрыта. Цифры ребят в моих глазах и сливаются в одно черное пятно. Да какая уже разница, что там за модель?

Хватаю ее стаканчик с кофе. Мы сидим здесь уже сколько? Минут 20, может, 30. Но стаканчик до сих пор горячий и дымится. А внутри не кофе. Там маслянистая тягучая жидкость.

– Я знаю, кто я есть, – говорит Луна.

Случайно задеваю локтем свой стаканчик, он опрокидывается, и маслянистая тягучая жидкость растекается по столу. Это не кофе. В моем стаканчике тоже был не кофе.

– А знаешь ли кто есть ты?

Эта горячая жидкость – это смазка для искусственных организмов. Для роботов. Рефлекторно хватаюсь за левую мочку, но ничего не могу увидеть. Как можно сильнее оттопыриваю ухо и спрашиваю у Луны:

– Что здесь написано? Здесь что-то написано?

– Ты действительно хочешь это знать?

Сглатываю комок в горле и до последнего надеюсь, что это все шутка. Что Луна просто решила приколоться надо мной и написала на своей мочке какие-то цифры. И даже если она не написала, даже если она на самом деле робот, я-то точно человек. Все это просто развод ради забавы.

Сглатываю снова и снова, но ком в горле остается.

Мы так похожи.

Мы ненавидим то, что отрицаем в себе.

– Я знаю, – говорю я. – Знаю, кто я есть, – и что-то похожее на человеческие слезы стекает по моим искусственным щекам.

Луна тянется ко мне через стол. Она оттопыривает мочку левого уха и читает:

– R220123, – довольная собой, она делает глоток из бумажного стаканчика и добавляет: – Новейшая модель.

А завтра я лечу на Плутон.

июль-август 2019 г.

Жара’21

Голая. Я лежу на диване, забросив ноги на спинку, и изнываю от невыносимой жары – это все, на что я сейчас способна. Мое вспотевшее тело липнет к раскаленной коже, и даже настежь открытые окна не облегчают состояние. Слышу, как похрипывает Ларс, распластавшись на паркете, и направляю на него пульверизатор с водой.

– Брызнуть?

Кот, который боится пульверизатора больше чем пылесоса, продолжает лежать неподвижно, и только медленно вздымающийся живот подает сигнал о признаках жизни.

– Ну, тогда терпи.

Я направляю пульверизатор на себя и несколькими пшиками прохожусь по всему телу. На несколько секунд становится легче. А потом снова начинается огненный огонь. Может, я не заметила, как умерла и попала в Ад?

Температура приближается к отметке в 40° С и бьет все рекорды. Не помню, чтобы когда-то было настолько жарко в Минске. Никто не помнит. Но это лето 2021-го точно навсегда останется со мной. И его жара, которая сводит с ума.

Еще пара градусов вверх, и я точно пойду за вентилятором – терпеть это безумие больше невозможно. Но пока снова прохожусь по липкому телу пульверизатором. Капли воды – единственная роскошь, которую могу сейчас себе позволить.

Когда на телефоне раздается звук уведомления, вздрагиваю. Для клиента уже слишком поздно. Хотя, зная ее… Дрожащей рукой тянусь за телефоном. За эти пять секунд мое сердце успевает и замереть, и простучать «sos» азбукой Морзе со скоростью 220 ударов в минуту. Нажимаю на кнопку блокировки, и тревожность меня отпускает. Фух, это всего лишь Юля, и она спрашивает, как у меня дела.

Запускаю руку в миску с ягодами, захватываю горстку черешни и отправляю все это безобразие прямо в рот. А второй рукой пишу ответ: «Паршиво». Юля присылает новое сообщение: «Обнимаю, котик. Но помни, что скоро станет легче. Я могу чем-то помочь? Хочешь приеду?» Выплевываю косточки черешни в миску и отвечаю: «Не, я справлюсь. Спасибо».

И тут раздается звонок в дверь. От неожиданности роняю телефон на пол, и тот только чудом не разбивается, а Ларс моментально устремляется в свое секретное укрытие – под книжный стеллаж. Какого х***? Какого дебила принесло ко мне в полночь?

А что, если я топлю соседей?

Облизываю пальцы, но они все равно сохраняют сладкую липкость и аромат черешни. Набрасываю на голое тело сарафан из хлопчатобумажной ткани, которая сразу же прилипает к потной коже. Дверной звонок раздается вновь. На цыпочках и едва дыша, чтобы не выдать свое присутствие, пробираюсь сквозь коридор в ванную. На полу сухо, никакие трубы не текут – потопа по моей вине нет.

Все так же тихо пробираюсь к входной двери и заглядываю в глазок. Но во мраке лестничной площадки невозможно ничего разобрать. Звонок раздается вновь, и я вздрагиваю. Сейчас бы забиться под книжный стеллаж, как Ларс, и притворится, что меня вообще нет. Даша? А кто такая Даша? Нет здесь никакой Даши. И взрослых тоже нет. Но, увы, теперь взрослая здесь я, и я должна научиться разруливать всякое дерьмо.

– Кто там? – спрашиваю через дверь.

В ответ тишина.

Что сделает умная девушка? Пойдет спать. Что сделаю я? В общем, мне не хватает кого-то, кто бы сейчас стоял рядом и шептал: «Не ходи туда, дурра, не ходи!» – забрасывая в рот горстку попкорна со вкусом карамели.

Открываю дверь и вижу на пороге… папу. Рядом стоит клетчатый баул. В таком челноки привозят всякий ширпотреб на рыночные прилавки, а модели Луи Виттон выходят с ним на подиум, как с модным аксессуаром. Могу поспорить, что в папином бауле закатки, которые я никогда не ем и которые он постоянно пытается мне всучить.

Вместе с папой в квартиру врывается сквозняк. Мое лицо обдает горячим воздухом, и это возвращает меня к реальности. Или напротив, вырывает из нее.

– Не поняла, – говорю специально с ударением на «о». Знаю, что это ошибка, но именно это слово сейчас, как никакое другое, передает мое состояние. – Что ты здесь делаешь?

Папа заходит в квартиру и затаскивает закатки в клетчатом бауле. Хотя, возможно, сегодня там не закатки, а ведро картошки. Пока непонятно.

– Я больше не могу быть с матерью, – говорит он и садится на банкетку у входа.

– Чего это?

Родители прожили вместе 40 лет. Да, все это время прошло в сплошных скандалах, но я никогда и подумать не могла, что в один день они могут разъехаться. Что могло пойти не так?

– Наше время вышло.

Папа достает из кармана носовой платок, которому больше лет чем мне, и вытирает со лба капли пота. Жара – не лучшее время для расставаний. А может, именно жара, доводя нас до сумасшествия, помогает услышать себя и не побояться показать настоящее лицо. Жара – как алкоголь. Развязывает язык и заставляет говорить правду.

– И???

Все еще жду более внятных объяснений.

– Я ушел.

А, теперь понятно. В клетчатом бауле не закатки и даже не картошка. В ней уместилась целая жизнь отца.

– Ты разлюбил маму?

– Нет.

– Но ты ушел от нее? Или она тебя выгнала?

– Нет. Это сложно объяснить.

– Хорошо. Допустим. И что теперь? Ты решил поселиться у меня?

– Это временно.

– Но почему ты не предупредил, что едешь? За три часа в поезде можно было найти время на звонок.

Мама тоже молодец. Могла бы позвонить и предупредить, что отец ушел. Если бы я знала, что он приедет ко мне, хотя бы заточила ножи, чтобы не выслушивать в очередной раз, какая хреновая из меня хозяйка.

Папа встает, берет свой баул и тянется к дверной ручке.

– Понял. Я тебе не нужен. Меня здесь не ждут. Пойду жить на вокзал.

– Стой.

Хватаю его за локоть, не давая открыть дверь.

Что бы там у них не случилось, не верю, что это навсегда. Для родителей ссоры – это стиль жизни. И главная причина, почему я уехала из дома при первой же возможности. Хорошо, не уехала, а сбежала.

– Оставайся сколько нужно, – говорю я. – Уже слишком поздно для споров. Поговорим завтра. Постелю тебе диван, и будем отдыхать.

Около часа ворочаюсь в постели и не могу заснуть. То накрываюсь влажной простыней, то стягиваю ее с себя. Самый жаркий день стал для меня самым нервным. Сначала клиентка, которая, видите ли, недовольна моей работой, потом папа, свалившийся с небес. Духота наваливает на грудь и блокирует дыхание. Хотя нет. Это Ларс наконец-то вышел из своего укрытия.

– Все хорошо, – шепчу на ухо коту, проводя рукой по пушистой головке, и тот заливается мурлыкающей трелью. – Все будет хорошо.

Эта невыносимая жара доведет меня до ручки. Надо купить вентилятор. Не жмись – говорю я себе – еще заработаешь. Все будет хорошо.

***

– Даша!

Сквозь сон слышу, как кто-то кричит мое имя. Голос папин. Но папа не может быть здесь. Он не должен быть здесь. Как бы сильно мне этого не хотелось.

– Даша!

Нет, это неправда.

– Даша!

Это всего лишь сон. Или дурманящая жара.

– Даша!

Сделав над собой усилие, открываю глаза. Это папа. И вспоминаю, как ночью он неожиданно появился на пороге моего дома.

– Наконец-то, – говорит папа. – Ты так всю жизнь проспишь.

– Зачем ты меня разбудил? – стону я, натягивая потную простынь на голову, и переворачиваюсь на другой бок. – Я хочу спать.

Надо научиться ложиться спать до одиннадцати и вставать в семь. Да, надо научиться жить, как нормальные люди.

– Вставай. Завтрак уже готов.

– Что? – моментально сбрасываю с себя простынь и вскакиваю с постели. Только вот не от большой радости. – Я не разрешала пользоваться моей кухней!

Никому нельзя пользоваться кухней без моего надзора. Когда папа уже запомнит?

Не умывшись, не убрав лоток Ларса, сразу бегу на кухню, представляя на ее месте катастрофу. И вижу… катастрофу. Все шкафчики раскрыты, тарелки разбросаны по столу, ложки, крошки – боже, чего там только нет. Мой внутренний перфекционист только что получил три инфаркта миокарда.

– Что ты наделал?! – спрашиваю я и по очереди закрываю кухонные шкафчики.

– Я хотел порадовать тебя…

Папа берет тряпку и вытирает столешницу, складывая грязную посуду в мойку.

– Но я не просила об этом! Я не ем…

Бросаю взгляд на обеденный стол. Папа пожарил тоненькие ажурные блинчики. Такие, какие я и в жизни не приготовлю. Самые вкусные, самые красивые, самые нежные. Папины.

– Я не ем блины. Сколько раз уже можно повторять?!

Сглатываю слюну. Пахнет просто восхитительно. Больше всего на свете хочу сейчас блинов. Папиных блинов. И обязательно с глубокской сгущенкой, которой у меня, конечно же, нет.

– Не выдумывай. Садишь и ешь.

Покорно сажусь за стол, предвкушая, как блинчики будут таять во рту. В такую жару совсем не хочется есть, а тем более горячее. Но устоять перед аппетитными блинчиками просто невозможно. А когда папа достает из холодильника сгущенку и ставит ее передо мной, мои вкусовые сосочки (ну и пошло же звучит) трепещут от радости.

– Откуда сгущенка? В холодильнике ее точно не было.

– Специально для тебя привез.

Вот, что удивительно. Папа, сбегая из дома, в порыве прихватил для меня баночку сгущенки? Ага.

Макаю блинчик в сгущенку, кладу в рот и просто млею от удовольствия. Какое же это блаженство.

– Чем займешься? – спрашиваю я и делаю глоток остывшего кофе.

– Да тут все надо ремонтировать, – говорит папа, обводя кухню рукой, в которой держит вилку. Но он явно имеет в виду вообще всю квартиру. – Кран течет, дверь в туалете скрипит, крышка от унитаза оторвалась. А ножи! Что с ножами? Почему ты не точишь ножи?

Ну начинается… И это он еще не открывал верхний шкафчик кухни. Может, предупредить, чтобы был поаккуратнее?

– Этому дому нужен мужчина, – подытоживает он.

Конечно, все дело, как всегда, в мужчинах. Без них и жизнь не мила.

– Ой, пап, не начинай. Не нужен мне никакой мужчина. Я сама справлюсь.

– А я сказал нужен! – папа грозно бьет кулаком по столу, но это выглядит так смешно и мило.

Папа всегда был мямлей. Мама крутила им как хотела, а он беспрекословно подчинялся. А тут вдруг решил поиграть в авторитета. Не верю!

– Я уже взрослая. И сама разберусь, что мне делать с моей жизнью. Перестаньте лезть с советами, о которых я не спрашивала, – произношу реплику из паблика психолога, который учит выстраивать личные границы.

– Я должен передать тебя в надежные руки.

– Не надо никуда меня передавать. Я не товар, который можно купить, продать, подарить, передать. Я человек, пап. И у меня есть свои желания. И свой путь.

– Бу-бу-бу.

Ой, да что я тут распинаюсь. Старое поколение все равно никогда нас не поймет. Родители постарели, а мозгами как будто остались в своем славном прошлом. Они мечтают только об одном – выдать меня замуж. Потому что тогда я перестану быть их головной болью и стану чужой головной болью. Но почему я вообще должна быть чьей-то головной болью? Почему я не могу стать чьей-то радостью?

– Если у меня нет претендента, что мне делать? Идти замуж за первого алкаша из подворотни?

– Ты сама от них нос воротишь. Кто не подойдет, сразу посылаешь.

– Да никого я не посылаю!

– Посылаешь-посылаешь.

– Я не виновата, что они все слабонервные. Или не нравятся мне.

– Ты думаешь, он сразу тебе должен понравиться?

– Конечно. Если это мой человек, я сразу это почувствую. Это как бабочки в животе.

– Бабочки-хуялочки, – выдает папа в своем духе, и я смеюсь. – Ты думаешь, что любовь – это страсть, вспышка. И обязательно с первого взгляда.

– Ага, – киваю и слизываю с тарелки остатки сгущенки.

– Знаешь, сколько я за матерью бегал? Целое лето! Она тоже от меня нос воротила. А потом ничего, привыкла. Потому что любовь – это не твои бабочки-хуялочки. А когда рядом с человеком спокойно. Уважение, поддержка, забота, дружба, понимание, компромиссы – вот из чего вырастает любовь.

Последний раз вот так по душам мы с папой говорили никогда. Я и не знала, что он может сказать что-то умное, а не только травить тупые шуточки. От чего становится все чуднее и чуднее. А еще по ощущениям сегодня пик жары за все лето. И я уже практически не соображаю.

– А если у тебя там где-то затрепыхались бабочки-хуялочки, – говорит папа, – души скотину и беги.

Ну да, вот примерно такие шуточки.

– Ой, все, пап.

– Что значит все? – папа снова бьет кулаком по столу. – Слушай отца. Он тебе плохого не посоветует.

– То, что ты называешь «добиваться», сегодня называют «домогаться». И за это в тюрьму посадить могут.

По крайне мере, мы все надеемся, что когда-нибудь сталкерство перестанет быть безнаказанным.

– Глупости не говори, – говорит папа.

Я допиваю кофе и облизываю пальцы после жирных блинчиков.

– Это ты говоришь глупости, пап, – кладу тарелку и кружку в мойку, – И вообще. Мне уже давно пора работать, а не разглагольствовать.

– Надо помочь тебе, Даш, надо тебе помочь.

– Твоя лучшая помощь будет в том, что ты уйдешь, – срывается с моих уст, и я тут же жалею о своих словах.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? Я тебе больше не нужен? Просто скажи, и я уйду.

Папа встает и демонстративно берет свой клетчатый баул, как будто и правда собирается уйти.

– Да нет же, нет, – я выхватываю сумку из его рук. – Просто у меня сегодня сложная работа. Мне очень нужно сосредоточиться. И раз уж ты здесь остаешься, веди себя тихо.

Какой смысл в том, что я это говорю? Папа и тихо – понятие несовместимые.

Он что-то мычит на отцовском, включает кран и принимается за мытье посуды. Как же бесит!

***

Включаю ноутбук и проверяю почту в поисках очередного гневного письма от клиентки, написанного в час ночи. Удивительно, но во входящих нет вообще ничего. Даже призыва записаться на очередной инфо-курс, который исполнит все мои желания.

Запускаю вордовский файл и, пока он открывается, захожу в Instagram¹, потом на Facebook² и наконец TikTok. Лайкаю новые комментарии и отвечаю на них смеющимися смайликами со слезками в уголках глаз. Что это, когда внутри закипаешь от злости, кричишь в себя адской болью и разочарованием, а пальцы, ни на секунду не задумываясь, печатают «ахах»? Мы слишком много смеемся в сети, не признавая своей печали. Поэтому потом люди удивляются: «Странно, он был всегда таким веселым и милым. Как такое могло случиться? Что значит не вывез? Хорошо же все было! На кого теперь семью оставил?»

Перевожу взгляд на распахнутое окно, прикрытое белыми шторами с красными полосами по бокам. Надеюсь, их не видно с улицы. Окно так и манит. Но Ларс запрыгивает на колени, и я выкидываю из головы дурные мысли. Не сегодня.

– Даш, – говорит папа, заходя в мой домашний офис.

– Я ЖЕ ПРОСИЛА НЕ ОТВЛЕКАТЬ МЕНЯ!

– Ты все равно сидишь в телефоне.

– Я работаю, а не сижу в телефоне.

– Ну хорошо-хорошо.

– Что ты хочешь?

Не понимаю, откуда в моем голосе берется агрессия. С чужими я – самый добрый и милый человек на планете. А своим родственникам готова вцепиться в горло и перегрызть его. Не хочу слушать глупости, которые издают их рты. И нет, это не из-за жары. Так было всегда.

– Мы в прошлый раз меняли смеситель, – говорит папа. – Я оставил трубки от старого. Где они?

Упс…

– Выкинула?

Натягиваю свою самую милую улыбку и многозначительно хлопаю ресницами.

– Я же просил не выбрасывать. Где мне теперь взять образец? Придется разбирать весь кран.

Ненавижу хлам. Ненавижу хранить ненужные вещи. Ненавижу жить будущим: а вдруг когда-нибудь пригодится? А будет ли это «когда-нибудь»?

Телефон вибрирует в моих руках, и я перевожу взгляд на экран. Юля спрашивает, как я. Тут же набираю ответ: «Все бесит!» Она пишет: «Мне приехать? Отвечаю: «Нет, спасибо. Надо работать. Некогда нюни распускать».

– Ну и жара, – говорит папа, снова заходя в комнату.

Он промакивает лоб носовым платком и обмахивает себя рукой, как будто это может помочь.

– Почему ты не купишь вентилятор?

– Я не могу сосредоточиться, – огрызаюсь я. – Хватит ходить туда-сюда.

– Я открутил кран и иду в магазин за новым.

– Ага, – отвечаю, даже не глядя в его сторону.

Когда входная дверь закрывается, сразу же набираю маме.

– Я так больше не могу! – кричу я в трубку. – Делай что хочешь, но ты должна вернуть отца назад!

– К сожалению, это невозможно, – отвечает мама.

– Что значит невозможно? Попроси у него прощения и все.

– Такая наша судьба. У всего есть свое время.

– Мам, у вас что-то произошло?

– Жизнь, Даш, у нас произошла жизнь. Ты не ждешь ее, а она берет и происходит.

Мама сама на себя не похожа. В ее унылом голосе слышится горечь и апатия ко всему происходящему. Какая же кошка пробежала между родителями?

– Ты не волнуйся за отца, – говорю я. – С ним все хорошо. Я как-нибудь уговорю его. Он вернется, вот увидишь.

– Не вернется, Даш, не вернется. Но я рада, что с ним все хорошо. Я попросила его помочь тебе.

Наверное, мама попросила папу, чтобы тот помог мне дойти до нервного срыва.

На экране высвечивается уведомление. Это сообщение от клиентки и набрано оно капслоком: «ЭТО ВСЕ НЕ ГОДИТСЯ!!! ПЕРЕДЕЛЫВАЙТЕ!!!»

Что переделать? Как переделать? Почему переделать? Вопросы, которые я задавала неоднократно и ни разу не получила на них ответ. «Вы же профессионал, вам виднее». Ага, я профессионал в писательстве, но никак не в чтении мыслей. А, может, это жара так действует на нее? Что ж, придется открывать свою чакру третьего глаза, заглянуть в мозг клиентки и ВСЕ ПЕРЕДЕЛАТЬ.