Уж на сковородке, или Слава богу, вынужден жить!

Сказка в тепло-коричневых тонах

– Дедушка! Почему здесь так плохо пахнет?

– О! Это очень давняя история! В одной семье родился мальчик…

– Знаю! Знаю! В другой – родилась девочка, а потом они выросли и поженились. Но пахнет здесь противно почему?

– Не было никакой девочки. Я и рассказываю про «пахнет». Ты просто не слушаешь.

– Слушаю-слушаю, говори!

– Так вот, в одной семье родился мальчик. Как его звали, уже никто не помнит. Помнят только, что он любил носить все коричневое. Его родители тоже любили пастельные тона, и маме его, рыженькой, теплые, золотистые оттенки визажист советовал, но у Мальчика с коричневым постоянно всякие казусы случались. Нарядятся все мальчики из класса на Рождество белоснежными ангелами и начнут «Аве Мария» петь, а Мальчик так своими коричневыми крыльями и «коричневым» голосом из хора выделяется, что всякая благость пропадает. Или придет к самой красивой девочке из класса…

– Ага! Девочка все же была!

– Была и не одна, но они тут ни при чем. М-да, так вот, придет он к ней (такой розовенькой, в розовеньком платьице, с розовеньким бантом) на день рождения, подарит коричневые шоколадные конфеты, сядет в своих коричневых брючках, коричневой рубашечке, коричневых носочках, коричневых ботиночках в самое коричневое креслице и сидит там весь вечер, ни с кем не разговаривает, не танцует, торт не ест. А все мальчики и девочки в голубом и розовом неловко себя чувствуют, будто что-то не так сделали. Да что там, неловко, прямо скажу – дерьмово себя чувствовали.

Или вот еще, подарят Другому мальчику самолет, машинку радиоуправляемую, все бегают, играют, хвалят да радуются, а этот Мальчик губки скривит, личико отвернет – сразу видно, что машинка так себе, ничего особенного, и самолетик ему вовсе не интересен. Ребятишки кругом все тише-тише восторгаются, а потом и вовсе поскучнеют и разойдутся. Машинка с самолетиком останутся одиноко на ковре тосковать.

С Дедом Морозом вовсе конфуз вышел, какого не бывало с Начала времен. Пришел он к детям на елку, подарки принёс, сам осанистый, зычный, краснощекий, веселющий. Дети за ним вприпрыжку вокруг елки бегают, песни поют, стихи читают, конфеты из мешка таскают, в игры играют, хохочут. Тут заметил Дед Мороз, что мальчик один сидит в сторонке, на коричневом стульчике, сандаликом бежевым пол ковыряет. Непорядок.

– Ты почто, мальчик, не играешь, не поешь, конфеты не ешь? Али обидел кто, али хвор?

– Не хочу, – говорит наш Мальчик, – скучно это все, от конфет живот болит, а сам ты – ненастоящий, и борода, и румянец ненастоящие.

Дед даже задохнулся и в самом деле побагровел, так его Мальчик за живое задел.

– Как так, ненастоящий? А я вот тебя заморожу сейчас!

– Не заморозишь, не положено, тебя живо в полицию загребут, а тебе еще за сто Елок вперёд заплачено.

– Ну, тогда… подергай за бороду что ли, борода у меня самая настоящая.

– Ага, нашел дурака! Сейчас такой суперклей делают, топором не отрубишь, на все утренники хватит, хоть с мылом мой!

– А вот подарок тебе, какой ты у меня в письме просил, разве не чудо?

– Подарок тебе мои папка с мамкой в мешок положили, сам видел.

Тут в зале всхлипывания послышались, гомон детский утих. Девочка одна в голос залилась:

– Неужели Дед Мороз ненастоящий, а чудеса как же? А я верила, как дура, что это он мне подарки приносит и на Новый год под елку кладет.

– И я! И я! – тут уже рев со всех сторон разразился.

Дед Мороз и посохом стучал, и елку зажигал «волшебным» способом, и снежинки с потолка сыпал, ничего не помогало. Пришлось Старшей воспитательнице торт ребятишкам пообещать и в столовую их увести. А Дед Мороз исчез потихоньку, от греха подальше, будто его и не было. М-да-а-а… Такая вот история про мальчика в коричневом. Прямо в этой комнате и случилась.

– Дедушка, а воняет-то чем?

– А? Воняет? Так это не добежал кто-то до двери с двумя ноликами, живот прихватило. В тот самый раз, от конфет, или еще когда, не помню.

2015 г.

Сказка о мужчинах в интересном положении

Гулял по скверику бо-о-о-ольшой Мужчина с ма-а-а-аленькой Собачкой. Гулял и тоскливо посматривал то на Собачку, то на свой живот, в котором помещалось еще штук пять-шесть таких же маленьких собачек, вот-вот готовых появиться на свет. «Вот дурак так дурак! – думал про себя мужчина, а может и покрепче какие слова думал. – Зачем пить бросил?! Стоял бы сейчас, без проблем, возле пивного ларька. Живот бы был „пивной“, сбегал за угол – полегчало, и никаких проблем с ним, а тут…» Мужчина снова глянул на живот, на этот раз злобно. «Ну, куда?! Куда я их дену?!». На этом самом мысленном восклицании оторвал он взгляд от живота, чтобы за Собачкой присмотреть, но вместо нее увидел прямо перед собой маленькую Старушку – кудряшки синенькие, губы фиолетовые, перстни серебряные.

– Вздыхаете? – Мужчина обреченно кивнул. – А я, между прочим, все про ваши вздохи знаю.

– Как? Откуда? – взвился он штопором с пробкой из бутылки сухого красного.

– Насквозь вижу, – сказала Старушка, значительно глядя ему на живот.

Мужичок сдулся весь, обмяк, только живот дирижаблем.

– И мысли ваши тоже, – теперь Старушка смотрела на его голову, задрав высоко свой фиолетовый одуванчик.

Гигант глянул недоверчиво.

– И куда я их дену? Дурак я, дурак! – На что мужик кивнул обреченно. – А я ведь могу горю вашему помочь.

Теперь страдалец посмотрел подозрительно и решительно, даже агрессивно, заявил:

– Топить не буду, в приют не отдам!

– В хорошие руки пристрою или продам, – закончила за него старая провидица. – Только, кто их возьмет, тем более, купит, у всех своих девать некуда, – повела она в сторону скрюченным, наманикюренным пальцем в серебре.

Мужик проследил за пальцем и с удивлением обнаружил то, чего не замечал до сих пор, не до того было – за Собачкой глядел и на живот свой пялился. По всему скверику перемещались следом за маленькими собачками крупные мужчины с большими животами. Животы отличались по форме и по размеру – у кото-то «вот – вот», а у кого-то «чуть погодя». У высоких, тонконогих – грушеобразный живот, в основном, хвостиком вниз, у низеньких, толстозадых – хвостиком вверх. Из чего стало ясно – в хорошие руки не получится. И еще, что не он один пить бросил.

– Чего ж теперь делать? – спросил без тени надежды.

Старушка, напротив, была уверена, что «наше дело правое, и мы победим».

– У вас жена в каком звании – майор, полковник?

– Генерал, – ответил Мужчина и почему-то еще больше затосковал.

– Не надо, батенька, так убиваться, это же прекрасно, что генерал.

– Чего ж хорошего?

– Возможностей больше.

– Да, куда еще больше? – снова заштопорил мужик. – Фарфор на столе, машина у подъезда, собачка наиимпортнейшая, наимоднейшая, питается «Роял канином» в шоколаде, – помолчал и добавил, – у меня тоже… овсянка первосортная, кроссовки для прогулок «Адидас».

– Не те возможности, голубчик! Равняться есть на кого.

– Я и так при ней только по стойке «смирно» и дышу через раз, куда ж еще равняться?

– Что ж вы примитивный такой? Я вам предложение хочу сделать.

– Женат я уже, – оторопело сказал дядька, – и возраст у нас с вами…

– М-да-а-а… Что ж, пока старшиной начнете, а там, глядишь, лейтенанта получите, все же опыт у вас есть, женаты на генеральше давно.

– Это как? Я работать, что ли буду, служить?

– Ну, да, наконец-то дошло, милейший. Не просто работать – руководить, организовывать, управлять.

– …А с Собачкой кто гулять будет?

– О! Не беспокойтесь, все будет в полном ажуре, человек у нас есть специальный, опытный, все в лучшем виде – выгул, кормление, игры.

– А?.. – Мужчина посмотрел вопросительно на живот.

– За ЭТО тоже не беспокойтесь. Живот у вас исчезнет, будто ничего и не было, рассосется, так сказать. Стройный будете, поджарый, энергичный, – энергично тряхнула Бабулька кудряшками.

Собачка вдруг жалобно заскулила и прижалась к хозяйской ноге.

– А Их? – кивнул тот с ужасом на свой живот.

– Не-е-ет! Ни в коем случае! Им не будет ни больно, ни плохо, там, куда они вернутся, им будет хорошо, там – их родина.

– Значит, я буду генералом? И жена будет у меня строиться?

– Не сразу, дружочек, не сразу. Сначала старшиной, потом лейтенантом, потом… В общем, как служить будете. А жена? Конечно, построится, как по званию догоните.

– Так, это что же, выходит, я пахать буду, отвечать за всех солдатиков, а она ж меня еще, согласно званию, строить будет, а когда я до генерала дорасту неизвестно?!

– Любезный, что вы так разгорячились? Жена ваша, между прочим, тоже не сразу генералом стала. Зато вы будете главным у солдат, денежки свои у вас будут, мясо вместо овсянки кушать станете, фигура, опять же, стройная, с собакой гулять не надо, не надо думать, куда Их пристроить.

– Нет! – рубанул Мужчина. – Не согласен! Я уж лучше тут как-нибудь, на овсянке. Гуляю с одной и с пятью погуляю.

Старушка открыла было накрашенный рот, что-то возразить, но он ее решительно пресек.

– И не уговаривайте! Вы сами – то, кто будете, гражданка, откуда? – неожиданно поинтересовался милицейским голосом.

Помолчал и добавил:

– И мне, это, Их жалко, вот.

Тут Старушка залилась не старушечьим смехом, затряслась просто от смеха, задрожала, стала расплываться в воздухе и растаяла вовсе, только эхо от смеха еще некоторое время раздавалось, но потом и оно исчезло. Мужчина вздохнул облегченно, почесал Собачку за ухом и пошел к дому, кивая на ходу другим Мужчинам с собачками.

Май, 2015 г.

Высокохудожественная сказка про холодец из Эрмитажа

Художник Худов страдал инсталляциями. По ночам к нему шастала узкобедрая, узкогубая Муза и нашептывала творческие замыслы. С утра невыспавшийся Худов брался за работу, проклиная изощренные идеи Музы. Она, между прочим, все слышала и на Худова злилась, но бросить его не могла, потому как личностью была подневольной, обязанной служить, при ком поставили. Оставалось только мстить. Вдохновительница и мстила вдохновенно – такие идейки подкидывала, что вдохновляемый завывал нечеловеческим голосом. Соседи, люди тактичные, сострадательно покачивали головами, понимая про «муки творчества», и брались за беруши. Хотел Худов её прирезать потихоньку, все равно никто не узнал бы – Муза величина эфемерная – но та была настороже и являлась только во сне.

Однажды Худов перетаскал за день для очередной инсталляции двадцать крышек от канализационных колодцев, общим весом около тонны, и упал молча (завывать был не в силах) носом в диван. Тут его сознание расширилось, и он увидел сладостную, свершившуюся месть, так явно, что моментально бодро сел и даже решительно встал с демонической улыбкой на остроносом лице. Наутро к подъезду подкатил грузовик, крепкие парни сгрузили крышки в кузов и дали Худову денег, на которые он купил краски, кисти, холст. У «узкой» в тот день был выходной и когда она явилась на работу, было поздно – свершилось. Муза совсем было скользнула тощим телом под жесткий Худовский бок, ближе к уху, но взгляд её задержался на новом предмете интерьера – мольберте. Эфемерное создание прошибло током, но не энергией творческой, а электричеством, с выделением холодного человеческого пота: «Уволят к чертовой матери! Я же в станковой живописи, как свинья в апельсинах!». Художник, не тревожимый ночной гостьей, спал с младенческой улыбкой на устах. Она же, напротив, металась как дневной Худов и даже стенала по-Худовски: «Сволочь! Зарезал все же, без ножа зарезал! На кусочки распластал! На кусочки…». И тут в её головке что-то мелькнуло, потом прояснилось, наконец, сложилось отчетливо. Она торжествующе глянула на своего несостоявшегося убийцу и привычным жестом откинула одеяло.

Наутро, ничего не подозревающий, счастливый мастер кисти, движимый ночным вдохновением, взялся за работу. Легко набросал обнаженные эрмитажные дамские плечи, груди в декольте и без них, нежные шеи с завиточками локонов у основания, милые розовые ушки, совершенные носики в профиль и анфас, дуги бровей с кисточками и без, глаза от лучших портретистов, локотки и прочее-прочее. Когда прочее кончилось, искусник задался вопросом глобальным – что нового он скажет в искусстве. Критически осмотрев свою работу, решил, что все было уже увековечено кем-то из живописцев, все части прелестного женского тела, а вот щиколотки – щиколотками никто не прославился. Но тут выяснилось, что и у Худова со щиколотками худо. Со всей остальной анатомией ему помогла академическая школа, здесь же она оказалась бессильна. Живописец, в чем был, выскочил на улицу, заметался пожаром по бульвару в надежде рассмотреть дамские ноги, но, как назло, бульвар был пуст, только поземка змеилась по мостовой. Страдалец поджал голые пальцы в шлепанцах и уныло побрел к подъезду. На мгновение ему почудилась узкая голая лодыжка, но тут же исчезла. Художник тряхнул головой, отгоняя наваждение, и вернулся в квартиру. А зря не присмотрелся, может, по-другому бы все дальше вышло. Не наваждение то было, а старая знакомая. Она, по такому случаю, не отсыпалась после ночной, а следила за своим подопечным, хихикая в кулачок.

Ночью Муза маялась в холодном коридорчике – Худов не спал, а на глаза ему попадаться было опасно. Худов не спал, он остервенело листал альбомы с репродукциями и даже студенческие конспекты и зарисовки. Потом с воплем: «Не то! Не то!», – бросал бумаги на пол и кружил по комнате, как Бобик за хвостом. Пробовал рисовать свою мосластую ногу, в бешенстве замазывал сделанное и снова стелился метелицей по мастерской. Такого эффекта вдохновительница не ожидала и лихорадочно молилась всем знакомым богам – покровителям, чтобы послали мастеру сон. Когда окно из чернильного стало серым он, наконец, забылся тревожным сном. Сотрудница Аполлона тихонько подкралась к спящему, положила руку на лоб и он увидел во сне её узкую, но изящную лодыжку. Тотчас пробудился, так резко, что она едва успела исчезнуть. Бормоча себе под нос, почему-то: «Ах, Аполлон! Ах, Аполлон!», – он споро набросал лодыжки Музы и, повалившись на постель, мгновенно заснул, теперь уже спокойно и глубоко.

Проснулся Худов от голосов в комнате, один из которых принадлежал его приятелю Толстову. «А, проснулся! – заметил Толстов его приоткрытый глаз. – Что это, брат, ты тут натворил? Холодец какой-то эрмитажный. Носы, локти, шеи, уши, коленки и даже щиколотки. Щиколотки, надо заметить, удачнее всего вышли. На Пикассо не тянет, но для инсталляции новой эти кусочки человеческие сгодятся. Эй, Худов! Ты что, заснул снова?». Но Худов не спал, он даже не был в обмороке. После слов «инсталляция» и «кусочки» в мозгу его вспыхнула молнией мысль: «Обманула, провела!» – после чего он стремительно полетел по белому тоннелю навстречу свету. Муза мелькнула в самом его начале, но скорость была такая, что художник не успел ухватить лиходейку за хитон. А дальше, как кинолента промелькнула вся жизнь, за один единственный миг последнего выдоха и все. Все, художник Худов предстал перед высшим Творцом, и это его личное дело.

Музу уволили без выходного пособия, как не соответствующую квалификации. Пришлось идти в натурщицы к студентам академии художеств, а так как фигура у неё была плосковата, то малыми заработками перебивалась бедняжка с хлеба на воду. По ночам, скучая по Худову, шептала со слезами в подушку: «Ну, зачем я его крышки от люков таскать надоумила?! Вдохновила…».

Май 2015 г.

Сказка о старых привычках и новом везении

Было это во времена нашей советской родины. Не очень давно, но уже и не недавно. Пить было принято во всех социальных слоях, во всех местах: семьях, предприятиях, заводах, фабриках, культурных учреждениях, руководящих органах. Пороком, проблемой и, чем там еще, пьянство не считалось – лишь бы на работу ходил, да, когда надо: «Славу КПСС повторял». Так и жили. Все. Массовая культура повального пьянства для виду порицалась, а на самом деле всячески попускалась и поощрялась даже, по вполне понятным причинам.

Так вот. Жил в те времена один Начальничек не то чтобы очень большой, но с большими возможностями. Вырос он на советской родине, потому, привычки имел соответственные. «Слава КПСС» всегда был готов отбарабанить, даже, если ночью разбудить, даже смертельно пьяный. «Отче наш», про себя, перед начальственной «головомойкой» тоже хорошо исполнял. Воровал талантливо, взятки брал артистически, руководил, благодаря партбилету, хорошо. В общем, был опытный, крепкий хозяйственник. По части пития опыт также имел немалый и здоровье подходящее. Подчиненные – народ тренированный, на совещание раньше одиннадцати не собирались – не безопасно, отданные после семнадцати распоряжения не выполняли – все равно забудет, да и распоряжения еще те. Коллектив дружный – к 17—00 портвейн разлит, пельмени и сосиски поделены по авоськам, в 18—00 – все, как штык, к семейному очагу, продолжать начатое в 17, чтобы завтра с утра дружно заступить на трудовую вахту.

Так бы и дожили спокойненько до заслуженной пенсии, а Начальничек до почетной, но… Нежданно – негаданно грянула Перестройка. Коллектив к глобальным переменам оказался не готов. Начальничек же, на удивление, своими насквозь отравленными алкоголем мозгами вовремя скумекал, что к чему, и в новую, НЕ плановую, экономику вписался. И все бы ничего, но новые русские, хваткие ребята – партнеры его, не имели тренировки в команде старого партократа – алкоголика и в график не вписывались. Звонит ему в 17—00, ничего не подозревающий партнер, просит к завтрашнему утру бумажку важную навалять и подписать (а в том его часть дела и состояла, должность и старые партийные связи в нужное русло направить), он рапортует готовно – пьяно: «Всегда готов! Будет сделано!». Наивный молодой подельник в 9 утра за бумажкой прилетает, а не тут-то было. Опытная секретарша мягко советует ему не заходить, занят, мол, в 11 освободится. Но куда там, у брателлы пальцы веером, в дверь не проходят. Влетает в просторный кабинет и видит раздувшуюся, красную, хоть прикуривай, физию. В глазках, как у пекинеса, не выгулянного нерадивым хозяином, ни тени мысли, даже намека на то, что он его, партнера, помнит, не то что семнадцатичасовые вчерашние договоренности. Бизнес-пацан безрезультатно камлает, как шаман над приболевшим чукчей, и вылетает с гортанным криком в приемную. Умная секретарша, стремясь сохранить место работы, ласково, но крепко, хватает его за полу малинового пиджака и уверенно предлагает забрать бумажки в 11. Парень обреченно кивает и, выдав на выдохе воспоминания, об интимных отношениях с Начальничком и его матерью, соглашается. Ровно в 11, совершенно преобразившийся, опохмелившийся хозяин кабинета, вручает ошалевшему бизнес-партнеру нужные документы, выправленные в лучшем виде. Ничегошеньки юноша не понимает в старых правилах организации труда, простых, как режим работы вино-водочного магазина. Эх, новое неопытное поколение дельцов, у которых дым коромыслом от вершимых сделок и подделок! Но, наступив несколько раз на грабли, парень пристраивается к расписанию и пачки денежек, с коньячным «Наполеоном» в нагрузку, передает только после подписания всех важных бумаг.

Так бы они и дожили спокойненько до максимального финансового благополучия, а Начальничек и до новопартийного, но… Все-таки, новое время диктует новые отношения и привычки старые желательно менять и перестраиваться, хотя бы из чувства самосохранения. Расслабился как-то бизнес-партнер юный, деньги, они притупляют чувство опасности, не учел привычек старшего подельника и подставил с нужными бумажками Серьезных ребят. Вытряхнули они его из шикарного малинового гардероба и пустили голым по широкой центральной улице в сибирскую стужу, хорошо никаких частей тела не лишили, а то и самой жизни. Добежал он до любовницы, облачился в запасной кардинальский пурпур и на большой скорости до ненадежного соратника догалопировал. А времени было 17 -10. Ах, как пожалел молодец, что время «после пяти», когда увидел маслянистые лужицы знакомых глазок: «Я ж тебя, кобеля, б…я, трезвым, трезвым хотел пристрелить, чтобы ты весь мой ужас пережил, б…я!».

А Начальничку повезло, конечно, если бы было «до одиннадцати», неизвестно, от пули бы умер мгновенно-счастливо или от инфаркта долго-мучительно.

2015 г.

Рифмозависимость

В прежние времена было принято ходить на службу в армию. Все так делали, а тех, кто не делал, даже неполноценными считали. Тогда-то и жил на свете славный юноша. Жил – не тужил, окончил математическую школу, учился в институте на инженера, стихи сочинял, песни пел под гитару. Парень, как видно, он был чувствительный, вот и влюбился страстно и, вместо того, чтобы дальше зачеты успешно сдавать, перестал вовсе конспекты писать, а только серенады исполнял и стихи читал в комнате общежития предмету своей страсти. К концу семестра, не имеющие снисхождения к влюбленным студентам, ректор и проректор нашего Ариэля отчислили. И пошел он в весенний призыв охранять родину. Но это было еще полбеды.

Самая беда случилась во время службы. И, скорее всего, из-за его чувствительности и склонности к поэзии. А дело было так. Служить парня, как высокого ростом и положительного характеристикой, отправили на Северный флот. На флоте старшина называется мичман. Мичман этот имел обыкновение приказы, наставления и прочее рифмовать. И все бы ничего, только все рифмы у него начинались с одного и того же слога «ху». Ну, например, учит он матросиков тщательно кровать заправлять, а кровать на флотском жаргоне «люля», и звучит такой диалог:

– Это что у вас, товарищ матрос?

– Люля, товарищ мичман!

– Это, по-вашему, люля?

– Так точно, люля!

– Ху… ля, – рифмовал начальник, а дальше шло его мнение о качестве заправки кровати.

Или спрашивает коварно мичман провинившегося матросика, куда он его послал с поручением, тот отвечает вполне искренне, не ожидая подвоха:

– На камбуз, товарищ мичман!

– На камбуз?! Ху… з, – лихо заворачивает командир, дальше следует характеристика действий матроса.

– Стоял как-то наш студент на посту у знамени крейсера, как самый красивый и политически грамотный, а тут мимо мичман идет, заметил он, что у матроса ремень не в порядке и спросил по привычке, указуя на ремень: «Что это у вас такое, товарищ матрос?». «Ремень, товарищ мичман!». «Ремень – ху… нь!» – гаркнул мичман, так грозно, что у юноши в глазах потемнело, а когда прояснилось, видимо, осложнение случилось. Теперь он без рифмы ничего не говорил, конечно, все они начинались с приставки «ху». Рифмовал все и вся, независимо от обстоятельств, да так, что шокировал даже видавшего виды мичмана. За поразительный талант его даже в штаб служить перевели, откуда он успешно демобилизовался.

И тут у него сложности начались. Когда дома любимой бабушке в ответ на предложение покушать шанежек, он их привычно срифмовал, старушка по тугоухости не расслышала, но, когда он обрисовал папе политическую ситуацию в мире и условия службы на флоте, маме пришлось срочно выйти за заварочным чайником на кухню. Отношение к замужеству своей девушки в его отсутствие он передал так поэтично, что товарищу мичману и не снилось, а у бывшей невесты изменилась форма ушей.

Решил тогда парень продолжить учебу, восстановиться в институте. Но на первом же зачете засыпался и не из-за отсутствия знаний, а из-за проклятых рифм. Даже умудренный опытом профессор, сам в свое время неплохо рифмовавший, вынужден был признать, что формулировки для общего употребления некорректны и к обучению бывшего студента допустить невозможно. Поплакала мама, попереживал папа и устроил мальчика на работу. Но с работы его скоро уволили, по той же причине, что не взяли обратно в институт. Дело он хорошо делал, голова варила, но рабочий процесс так озвучивал, что ни один отоларинголог не мог потом вылечить пострадавшим уши. Даже мужчины не выдерживали.

Повели паренька к докторам, сначала к тем, кто попроще, потом к профессорам. В конце концов, особо устойчивые к рифмам специалисты, поставили диагноз – рифмозависимость. Изучать юношу стали, как лингвистический феномен. Ведь он не просто рифмы виртуозно подбирал, а исключительно с первым слогом «ху». Родители подали иск, с требованием наказать мичмана и выплатить компенсацию, так как теперь их сын стал нетрудоспособным. На суде парень подтвердил, что товарищ мичман – ху… ман – явился основной причиной его стресса, вследствие которого он начал все подряд рифмовать. Присяжных тогда не было, потому шок выпал на долю небольшого судейского кворума, который и удовлетворил иск.

Сказка эта – назидание юношеству. Учишься – учись, влюбиться всегда успеешь, неустойчивая юношеская психика может оказаться не готовой не только к сильным любовным переживаниям, но и к армейским сильным выражениям.

2015 г.