Набравшего скорость рыцарского коня, конечно, остановить не могло ничто, но Гэбриэл и не собирался его останавливать. Легко увернувшись от оружия замахнувшегося противника, Гэбриэл изо всех сил толкнул коня в бок, и тот, поскользнувшись, с диким визгом рухнул, увлекаемый инерцией по мокрой траве. Вскочил, стряхивая с себя седло и всадника, и, брыкаясь, бросился прочь, а Гэбриэл подошел к упавшему противнику. Тот елозил в грязи, матерясь, не в состоянии сам подняться. Заорал на Гэбриэла:
– Пошел вон, щенок! Не смей ко мне прикасаться, понял?! за мной все Междуречье, тронешь меня, и ты труп, понял, ты труп!!!
– Плевать. – Хрипло сказал Гэбриэл и с силой пнул его в забрало шлема, вызвав вопль ярости и страха.
– У тебя нет чести, щенок! – Гнусаво заорал Бергстрем сквозь погнутое забрало. – Упавшего легко пинать, сука!!! Дай подняться, и я тебя…
– Связанного пацана труднее резать и калечить? – Прошипел Гэбриэл, и снова пнул противника в голову. – Или в этом чести больше?!
– Какого па… – Андерс захлебнулся, получив новый удар, а Гэбриэл, вскочив ему на грудь, ногой припечатал его голову, вдавливая железо в череп. Порывы штормового ветра трепали и мотали все, что могло двигаться, швыряли воду гигантскими пригоршнями, но на востоке небо уже светлело, обещая очень скорый конец грозы. Светлело на глазах, ветер стихал. По равнине одни русские всадники гоняли немногих уцелевших бойцов, другие сопровождали пленных, сгоняя в одну кучу и корнелитов, и латников, и междуреченских пехотинцев. Но Гэбриэл вновь заметил это лишь краем глаза, выпрямляясь и утирая воду с лица. По телу разливалось физически ощутимое блаженство, облегчение и тихая радость: к нему шел брат, в забрызганных чужой кровью доспехах, с неизменной перчаткой в левой руке, с зеркальным отражением всех его чувств на лице. Произнес, подходя:
– Merde, Младший, ну, и сюрприз!.. – Обнял его, выдохнув остатки напряжения и тревоги.
– Я старался. – Скромно ответил Гэбриэл, и Гарет рассмеялся, отстраняясь:
– Да уж! Дурилка бешеная! Неужели в Валену сгонял?! Для бешеной собаки сто миль не крюк… – Он посмотрел на тело у ног.
– А по забралу кто его кувалдой долбанул?
– Не кувалдой, а ногой. – Поправил Гэбриэл справедливости ради.
– М-да… А хотел стать герцогом. И ведь почти стал! Без церемоний ты его. Папаше придется так в шлеме сынка и похоронить.
– Сынка?! – Вздрогнул Гэбриэл.
– Да, сынка. Это не Антон, это Андерс – видишь, титульный воротник в гербе? И у папаши еще раковины есть, в предках тамплиеры были. И так ссучился род, да и загнулся на хер – у Антона больше сыновей и внуков мужского пола нет.
Гэбриэл даже ссутулился от разочарования и недовольства собой, но Гарет похлопал его по плечу:
– так даже лучше получилось. Убить, это что? Сдох, и все дела. А так он еще помучается, сука, зубами будет клацать и волосенки себе с причинного места драть… Оба-на! Кого это я имею честь, охреневая, лицезреть?! Марк Эльдебринк, да еще и знаменосец графа Валенского!
Марк, подъехавший к ним со знаменем Гэбриэла в одной руке и поводьями Пепла в другой, склонил учтиво голову. К ним подвели фризского жеребца, все еще фыркающего и храпящего.
– Хочешь себе? – Спросил Гэбриэл у брата.
– Хочу. – Тут же ответил тот. – Рыцарь Кальтенштайн заслужил хороший подарок… Для начала.
Туча отошла к Фьяллару, доносившееся оттуда ворчание стало мирным, добродушным. Братья, сопровождаемые оруженосцами, знаменосцем и рыцарями, подъехали к группе пленных. Корнелиты сбились в отдельную общую группу, междуреченские рыцари и их оруженосцы стояли отдельно от простых кнехтов. Гарет придержал коня подле корнелитов.
– Ого! – Усмехнулся ядовито. – Ангел, собственной потрепанной персоной! Как шустро нашивки-то спорол с вамса! Только я полукровка, и вижу дальше людей. И острее. Я на тебя столько дней любовался, что ни с кем не спутаю. Как ты там кричал нам? Что мы с братом кто?.. Теперь ответишь за каждое слово свое, гнида.
– Что ж делать, отвечу. – Ангел сплюнул. – Жаль, кожу с тебя содрать не успел. Я б из нее флаг себе сделал.
– Хорошая идея. – Хмыкнул Гарет. – Флаг-не флаг, а среди трофеев Хефлинуэлла место твоей шкурке найдется. Растянут в рамке, с биркой. Где-нибудь между кабаном и козлом.
Ангел побледнел от бессильной ненависти, встретил взгляд Гэбриэла, прохрипел злобно:
– Хороший конь у тебя, Хлоринг. Молись на него.
– Это вы херово бегаете. – Отмахнулся Гэбриэл и тронул поводья, следуя за братом. Многие провожали его мрачными, ненавидящими взглядами, именно его справедливо считая виновником разгрома и плена. Эх, если бы удалось его тогда остановить, и кишки выпустить! Но что получилось, то уж получилось.
В отличие от корнелитов, понимавших, что пощады не будет, междуреченские кнехты особенно не беспокоились. Тех, кто шел биться из идейных соображений, за новое герцогство и против Хлорингов, среди них почти не было. Почти все они готовы были хоть сейчас присягнуть Хлорингам и встать под их знамена – так обычно и происходило в рыцарских междоусобных войнах. Поэтому они провожали братьев взглядами скорее любопытными: близнецы, а разные. Разные волосы, броня, повадка. Герцог живой, насмешливый, брат его – мрачный, серьезный. Вначале показалось – и более опасный… Но последующие события показали, что герцог Элодисский и сам по себе не подарок. Именно после событий близ Кальтенштайна он навсегда получил прозвище Красный Жнец. И не смотря на улыбчивое лицо, уповать на его милосердие еще бессмысленнее, чем на жалость графа Валенского.
– О'Келли, Хьюитты, Рорки… – Гарет, с высоты своего роста и роста своего коня разглядывал потрепанных боем, хмурых рыцарей. – Не вижу фон Берга и Венгерта… Но и так улов неплохой. О, имена, о, люди!
– Мы не понимаем, что произошло, герцог. – Гордо произнес граф Анвилский, Эдуард Морганн, Бергстрем по матери, дальний родственник Эльдебринков, самый родовитый из пленных. – Мы узнали о вашей беде, шли на помощь…
– И объединились с корнелитами, едва появился граф Валенский. – Насмешливо перебил его Гарет, а Гэбриэл добавил:
– Хватит врать, как там тебя. Вы собрали малый тинг в Лавбурге, где порешили взять нас с братом в заложники и торговаться с королевой насчет собственного герцогства в Междуречье. Думаешь, мы об этом не знаем?
– А это измена, Морганн. – Холодно добавил Гарет. – Измена, как она есть. Ты клятвопреступник и бунтовщик, как и все, здесь присутствующие. Что скажешь в свое оправдание?
– Мы не собирались вас убивать. – Хмуро произнес Эдуард. – Мы всего лишь хотели прекратить царящий в Междуречье бардак. Сколько можно было смотреть на зверства корнелитов и ждать вашего вмешательства?!
– Столько, сколько нужно. – Сурово произнес Гарет. – Убивать нас вы, может, и не собирались, но наша гибель от рук корнелитов была более чем вероятна, а, Морганн? Ну, а я собираюсь. Измена карается смертью, и вы это отлично знаете. Ваши земли конфискуются нами, ваши жены и дети отправятся в монастыри пожизненно. Приговор окончательный и отмене не подлежит, помилования не будет. Казнь свершится здесь и сейчас.
Рыцари, ожидавшие чего угодно, но не этого, встрепенулись, зароптали, раздались возгласы:
– Ваше высочество! Милорд! Ваше… как же так?! Милорд!!! – Но Гарет, не оборачиваясь, развернул коня и, дав знак Адаму, поскакал в сторону Кальтенштайна.
В этот день на поле перед крепостью Кальтенштайн были казнены восемьдесят рыцарей и сто два оруженосца, а так же около тысячи корнелитов и корнелиток, и поле это впоследствии окрестили Красным. Казнили пленных немецкие наемники герцога; титулованным особам самолично рубили головы Адам и Гейне, для корнелитов соорудили наспех виселицы из того леса, что шел на осадные машины – это приказал сделать с мстительным удовольствием сам Гарет, – для тех, кому не хватило деревьев в ближайшей роще. Гарет и Гэбриэл наблюдали за казнью двенадцати самых знатных рыцарей, после чего развернули коней и поехали в крепость, откуда уже тянулась вереница крестьянских телег – собирать трупы, трофеи и раненых. Крепость готова была принять раненых, и монахи-францисканцы уже ушли на поле, отыскивать тех, кто еще дышит, и отпевать покойников с обеих сторон. В конюшни Кальтенштайна вели коней, каких эта крепость не видала и в лучшие времена – по крайней мере, в таких количествах.
– Сэр Йоганн! – Окликнул его Гарет. Тот стоял посреди двора, оценивая обстановку и отдавая распоряжения, но на голос герцога откликнулся сразу. Подошел, кланяясь Гэбриэлу:
– Граф!
– Пора тебе пересесть на другого коня, рыцарь Кальтенштайн. – Весело сказал Гарет. Рыцарь с нежностью поглядел на своего конягу:
– Это не конь, это мой старый боевой товарищ.
– Так пусть теперь отдыхает в холе и покое. – Усмехнулся Гарет без тени насмешки. – Ест отборный овес и люцерну, резвится на лугу среди хорошеньких кобылок. Прими мой первый подарок! Не взамен, но на пару к твоему другу.
Рыцарь Кальтенштайн сглотнул, рука дрогнула: такого коня, которого сейчас подвели к нему, он мог разве что погладить при случае… И то не факт. Конь нервничал, атласная шкура была в грязи и крови, но стать, порода и цена были видны невооруженным глазом. Коней лучше в данный момент во дворе крепости просто не было, фриз не уступал даже олджернонам Хлорингов и эльфийцам сотни Дэна Мелла. Он был ниже, чем олджерноны, и ниже, чем длинноногие кони руссов, но мощь и грация соединялись в нем с необыкновенно гармоничными пропорциями и роскошными мастью и гривой с хвостом. Ганс Кальтенштайн любил своего старого коня, но отказаться от этого красавца было выше его сил. Рыцарь был из той редкой породы людей, кто искренен в чувствах и поступках, руководствуется в жизни своими понятиями о чести и достоинстве, и совершенно не честолюбив и не завистлив. Ему и в голову не приходило, что теперь он может ожидать от герцога, которого, что ни говори, спас в самый безнадежный момент, рискуя своей жизнью и жизнью всех своих подданных и собственных дочерей, какого-то вознаграждения. Подарок в виде роскошного коня его тронул чуть ли не до слез и преисполнил благодарности, прямо скажем, непропорциональной ни заслуге, ни дару за нее, но искренней и честной.
– Будем пировать! – Воскликнул Гарет. – Матиас! Отправляйтесь в Торхвилл, бегом, туда-обратно, за провизией и пойлом! Не будем же мы у местных крестьян последнюю скотину сжирать!
Гэбриэл пошел к своему коню, которого окружили руссы и немцы, разглядывая и восхищаясь, и мельком заметил, что Кину у дальней стены, под навесом, разговаривает с каким-то другим эльфом, похожим на него, на первый взгляд, как две капли воды. Конечно, для людей все эльфы были одинаковы, да и полукровки различались лишь цветом глаз и волос, но Гэбриэл-то подобной предвзятостью не страдал… Приглядевшись, он понял, что они все-таки разные: у незнакомого эльфа были шире расставлены глаза очень светлого, орехового цвета, тогда как у Кину глаза были яркие, янтарные, как у рыжего кота. Но похожи они были так, что Гэбриэл и без подсказки брата сообразил, что видит одного из своих дядек – Гикори, или Тиса.
– Гикори Ол Таэр, брат вашей матери, Лары Ол Таэр. – Сказал эльф приятным голосом с небольшим акцентом, когда Гэбриэл подошел к ним. – Счастлив видеть тебя, Сетанта. Я выехал, чтобы встретиться с вами, еще до того, как узнал о ваших неприятностях. Ри постоянно держит нас в курсе. Мы, несомненно, поможем: наши личные воины, мои триста лучников и Золотая Ала Тиса, стоят у Каяны со вчерашнего дня. Но мы понимаем, сколько ненужного вам шума вызовет даже такое эльфийское вмешательство, которое не противоречит Священному Миру, и потому медлили, видя, что вы справляетесь сами. Я лишь помог подмоге подойти короткой дорогой через Зеленый Лес… Рад, что вовремя.
– Угу. – Кивнул Гэбриэл. Лично ему дядька понравился: простой такой, как для эльфа, искренний. Но он помнил, как к дядькам относится брат, и помнил, почему. Немного узнав возможности Кину, Гэбриэл верил, что дядьки, если б захотели, в самом деле могли через сны брата найти его на ферме. Все было бы тогда иначе. Он вернулся бы домой, не изувеченный физически и морально. Отец узнал бы о фермах и о Красной Скале, и уничтожил бы их в зародыше, с Драйвером заодно. Сколько душ было бы спасено при этом! От этой мысли стало так тошно, что Гэбриэл стиснул зубы и отнял руку, которую машинально протянул было для рукопожатия. Эльф чуть дрогнул, недоуменно нахмурился.
– Нам не привыкать без вас обходиться. – Сухо произнес Гэбриэл. – Незачем было волноваться. Ножки эльфийские мочить, ручки пачкать. Мы уж сами как-нибудь.
Недоумение исчезло – Гикори понял. Произнес спокойно:
– Мы сожалеем, если ошибались, но мы были уверены, что найти тебя нельзя, и что мы сделали все, что могли. И сейчас уверены, что это было так.
– Брат думает иначе.
– Мы знаем. И сожалеем. Дайте нам шанс, если мы не правы, понять это и заслужить прощение.
– Кого я вижу! – Гарет, освободившись, поспешил к ним. – Дядюшка Гикори, сам, своей собственной величественной персоной! А что без дядюшки Тиса? Не по Сеньке шапка? Много чести? Ты и без него рассчитываешь узнать все, что вам надо?
– Я понимаю, – так же невозмутимо произнес Гикори, хоть глаза чуть сузились и лицо потемнело, – что тобою движут давние обида и горе. Потому не сержусь.
– Обида?! Не-ет, merde, вы меня не обидели. Вы меня унизили, плюнули и растерли! Отшвырнули прочь, когда были нужны, даже слушать не стали то, что я пытался вам рассказать: что вижу брата, связан с ним, и могу показать вам место, где он сейчас находится. Вы знаете Остров, как никто, вы без проблем нашли бы его! Но зачем вам это?! Вы же до сих пор нас ненавидите за то, что мама нас родила.
– Это не так…
– Это так! Так вот: идите к черту вместе с ненавистью со своей. Вы не нужны ни мне, ни брату, ни моей племяшке. И да: мы знаем, кто и как убил маму. Ты же за этим приехал на самом деле? Так вот, передай Тису, который даже ради этого с нами увидеться не захотел: что мы справимся без вас. Мы отомстим за маму, и воспитаем маленькую луа Айвэн. А главное, – голос Гарета от злорадства стал ниже, – я запрещаю вам соваться в мое герцогство. Если мои подданные, или вассалы моего брата, сунутся на эльфийскую территорию и что-то там напакостят, я сам с ними разберусь, как требует Священный Мир, либо выдам вам на расправу, но нарушить наши границы не позволю. Я знаю, чего на самом деле вы хотите. Но пока живы мы с братом и наши наследники, у вас это не выгорит! Так Тису и передай!
– И он прав. – Закончил Гикори, вернувшись к брату. – Мы в безвыходном положении, брат. Эльфы не позволят нам пойти против сыновей и внуков Лары. Мы не в силах это преодолеть.
Повисла тишина. Тис прошелся по шатру, скрестив руки на груди и низко нагнув голову. Спросил вдруг, не поворачиваясь, совсем не то, что ожидал услышать Гикори:
– Как они ее назвали? Айвэн?
– Да. ОН дал мне увидеть ее… Она в самом деле вылитая Лара. Она даже магию использует так же и такую же, как это делала сестра.
– Ты говорил с НИМ?
– Немного. – Гикори чуть смутился. – Ты же знаешь, я всегда любил его и восхищался им. И не смотря ни на что кое-что от той любви и того восхищения… осталось. Я поговорил с ним. Спросил про девочку. ОН показал мне ее. Хочешь ее увидеть?
Тис молчал очень долго. Лицо его было мрачновато-грустным. Потом, вновь удивив брата, кивнул:
– Да.
Гикори мимолетно коснулся его руки, посылая ему образ Вэнни, играющей в саду с рыжим котом.
– Как думаешь, – спросил Тис после новой долгой, очень долгой паузы, – они позволят нам забрать ее в Лисс?
И каким бы неожиданным для Гикори ни был этот вопрос, ответ слетел с губ мгновенно:
– Нет. Никогда.
– Может, зря ты с ним так? – Спросил Гэбриэл, провожая Гикори глазами.
– А ты догони, извинись. – Огрызнулся Гарет. – Поклонись в ножки, скажи: "Прости, дорогой дядюшка, что обидели твое гадищенство. Вы ни в чем не виноваты, это мне, дураку, надо было думать, когда рождался у нашей мамы". Они нас и отца никогда не перестанут ненавидеть, свиноты надменные.
Гэбриэл заметил въезжающий в ворота фургон Саввишны, положил руку брату на плечо:
– Забудь. У меня тут для тебя сюрприз небольшой… Думаю, ты будешь рад.
– Ты меня пугаешь, Младший! – В дурашливом ужасе отшатнулся от него Гарет. – Не знаю, что, после всего, что ты уже сделал, по-твоему значит "небольшой сюрприз", но мне уже страшно!
– Ну… Он в буквальном смысле небольшой. Маленький такой. Я сейчас. – Он нырнул в фургон, потом появился вновь и принял оттуда на руки девочку… нет, хрупкую девушку в темном платье, которая, поставленная на ноги перед Гаретом, потупилась и покраснела.
– Ингрид. – Произнес Гарет. Слов нет, мысли о смерти этой бабочки-поденки его мучили несказанно. И жила хреново, и умерла кошмарно, да еще по его вине. Но в то же время он чувствовал нечестивое облегчение: не придется заморачиваться с официальной содержанкой. Ну, не лежит у него к этому душа! Поэтому в ее имени, произнесенном Гаретом, прозвучали одновременно облегчение и обреченность. Он был искренне рад, что она не погибла, просто камень с души свалился. Но теперь ее вообще не бросишь, она совсем одна, из-за того, что он в недобрый момент решил перебежать дорожку Фридриху… "Вот это и называется ответственность!" – уныло напомнил он себе и обнял Ингрид, которая тут же начала всхлипывать.
– Не плачь. – Сказал он, вздохнув и прощаясь с беззаботной жизнью свободного повесы. – Тебе не о чем беспокоиться, малышка, я тебя не оставлю. Заберу тебя в Гранствилл, куплю дом… Ты ни с чем не останешься.
– Спасибо! – Ингрид расплакалась сильнее, прижимаясь к нему. – Спасибо… спасибо! Я совсем одна… Мне так страшно!..
– Все, ты больше не одна, и бояться тебе нечего. – Смягчился Гарет, почувствовав желание и подумав не без приятности, что зато у него теперь есть любовница, которая будет под рукой в любой момент этой войны. Тоже, между прочим, ничего себе. Одеть только ее надо. Страх и ужас, а не платье!
– Говоришь, выросла лилия? – Марк весело усмехался, откровенно потешаясь над Котом. Они сидели в любимом кабаке у Южных ворот, на Брыльской дороге, и Кот, заказавший миску гусиных потрохов и пинту пива, с круглыми от волнения глазами рассказывал Марку о Гранствиллском Чуде. – Прямо на глазах, а?!
– Да хоть кого спроси! – Горячился Кот. – Прямо на глазах взяла и выросла! Я же там сам был! Весь город вслед за его высочеством на колени бухнулся!
– И ты бухнулся? – Продолжал потешаться Марк. Кот смутился:
– Ну, да. А че? Принц это, а я че?
– Девка-то хоть симпатичная? Из-за которой буча вся?
– Ага. – Разбитная трактирная девка принесла ему большую тарелку потрохов, стукнула о стол большой кружкой с пивом, и Кот жадно набросился на еду, продолжая говорить с набитым ртом. – Тощенькая, но ниче такая, смазливая с рожи шибко, и такая, знаешь… Ну, для тех, кто от малолеток невинных тащится.
– Жаль, что ее в тюрягу не заперли. – Посетовал Марк. – Я б ее оттуда выкупил, толпе бы сказали, что померла… И все довольны. В свите принца, говоришь, уехала?
– Ага. И хлыщ этот, армигер графский, из-за которого вся буча.
– Ну, а насчет цветка-то брехня, а? ну, признайся!
– Да ничего не брехня! – Взорвался Кот, изо рта вывалились кусочки мяса, он торопливо запихал их обратно. – Говорю: сам видел! Офигел аж!
– Цветы сами собой за секунду не вырастают. – Ухмыльнулся Марк, отхлебнул темного холодного пива, и вдруг ухмылка стерлась с его лица, он завис, на какое-то время выпав из реальности. Кот, хихикая и продолжая трудиться над потрохами и пивом, рассказывал, как разочарованы были благочестивые горожанки, но Марк вдруг перебил его на полуслове, спросив невпопад:
– А помнишь, как пацанву, которая кота мучила, осы покусали?
– А?.. Ага! – Хохотнул Кот. – Ох, и орали они тогда, ох, и драпали!
– Тогда мимо еще графиня Июсская со свитой проезжала…
– Да?.. Не помню. – Кот сыто рыгнул, вытер рукавом жирные рот и подбородок, собрал со стола то, что уронил из тарелки. Потянул к себе кружку с пивом. – А че?
– Ниче… – Марк встал.
– Ты куда?
– Отлить. – Марк выскочил на задний двор, распугав копошившихся там кур и цыплят, плеснул в лицо из бочки с дождевой водой. Да ну, нафиг! Не может быть! Не может такого быть!!! Но все же сходится, все! Ее внешность. Осы. Нереальное цветение в округе, даже комаров и гусениц нет! И наконец, лилия… Надо сходить, посмотреть на эту лилию, хотя и так ясно, Кот такого просто не выдумает, мозги не те. Но если это правда…
– Ох, че-о-орт… – Марк ослабил ворот, провел мокрой пятерней по лицу. Думай, Хант, думай! Эти сведения стоят целое состояние. И существо, которое прикидывается графиней Июсской, тоже стоит состояние… черт, да больше, чем любое состояние!
– Думай, думай! – Он постучал себя кулаком по лбу. Как срубить бабло наверняка? Ведьме все сказать за бабки? А если она, узнав от него все, что нужно, его просто заколдует, как в тот раз, и сама заберет себе девку, а он сдохнет ни за что?.. Пригрозить его высочеству, что если он не заплатит, о лавви станет известно всем, и пусть тогда охраняют свое сокровище, если смогут?.. Продать сведения врагам Хлорингов? далвеганцу, например?
– Ох, черт! – Повторил он. А может, похитить лавви самому и там уже решить, как распорядиться таким призом?..
– Думай, думай! – Почти просяще пригрозил он себе. Ясно одно: на него свалилась нежданная, гигантская, прямо-таки космическая удача. И от того, как он распорядится тем, что знает, зависит его дальнейшая жизнь. Или смерть.
Хозяин Лосиного Угла явился с рассказом о том, что город и особенно окрестности осаждают какие-то неведомые твари, которые убивают людей и скот. Округа охвачена ужасом, стражники и кнехты графа ничего сделать не могут. Что делать?
– Все просто. – Сказала Барр, стоя позади Драйвера, который сам ничего не понял. – Я могу вас избавить от этих тварей, но за это придется платить. По пять дукатов с рыцарей, по дукату с цеховых мастеров, по десять талеров с лавочников и корчмарей, и по талеру с дыма.
– Помилуйте, барон! – Изумился граф, обращаясь к Драйверу, – откуда такие деньги?! И за что?! Ведь год неурожайный, бедствия одно за другим, люди последний кусок доедают…
– Жить захотят – найдут деньги. – Равнодушно ответила Барр. Граф по-прежнему избегал смотреть на нее, обращаясь к Драйверу, который ерзал в своем кресле, стоявшем в приемной, пусть и не такой огромной и роскошной, как приемная принца Элодисского, но тоже достойной – кучу золота в свое время в нее вбухал! В целом повторив обстановку и стиль приемной в Золотой Башне.
– Из камня крови не выжать. – Сказал решительно граф. – Что-то мы, конечно, выделить сможем, но эти суммы – это же… смешно!
– Смотри, не умри от смеха, Этельберт. – Сказала Барр, глядя на него в упор, так, что ему пришлось перевести на нее взгляд, и поежиться. – У тебя есть время, подумай. Послушай, о чем говорят людишки в корчмах… Поинтересуйся, что там, с Майским Деревом? И после этого вернись, и мы обсудим суммы. А уж смеясь, или нет, это вопрос десятый.
– Хм… – Значительно кашлянул Драйвер. – Согласен. Это и есть мой вердикт, граф. Подумай, и вернись с окончательным ответом…
И, как только тот ушел, со злости громче обычного гремя шпорами, повернулся к Барр:
– Сандра, объяснись, что ты имеешь в виду?
– Только то, дорогой, – промурлыкала она своим как бы утомленным голосом, звучавшим почти нежно, когда она обращалась к нему, – что время нищеты кончилось. И пришло время собирать камни, время процветания и реванша. Только и всего. Доверься мне. Разве я когда-нибудь тебя подводила?
Драйвер подумал мельком про оставленного по ее требованию в живых Гора, но не напомнил. Суммы, озвученные ведьмой, прозвучали до того заманчиво, что он воспрял духом и встрепенулся, предпочтя думать о том, как они заживут, если все сработает. Что именно "все", Драйвер решил не думать. Не его это дело. Ведьме лучше знать.
Фон Берг, Венгерт и пара десятков конных кнехтов гнали лошадей вдоль русла мелкой каменистой речушки, текущей в неширокой лощине, мало, кому известной из-за своей укромности. Этой лощиной пользовались в основном пастухи и охотники, да те, кому не хотелось лишний раз мозолить глаза путникам на главных дорогах. Дожди превращали тропу вдоль речушки в болото, и пока этого не произошло, беглецы торопили шпорами, плетями и матюгами храпящих коней, пока шум яростной битвы не стих, и они не оказались надежно укрыты от любой погони расстоянием и кустами. Только тогда Венгерт придержал покрытого потом коня и обратился к Фон Бергу:
– Эй, Герб! Куда мы?
Они оба видели, как погиб их друг Андерс, и пребывали в шоке.
– В Дракенфельд. – Сказал Герберт фон Берг. – У меня семья там.
– Думаешь, отобьешься, или отсидишься?
– Соберу все, что можно, и рвану в Далвеган. Сулстады меня Хлорингам не выдадут, враги моих врагов…
– Не успеешь. – Отрезал Венгерт.
– А что ты предлагаешь?
– В Блэксван, к Элоизе. Она не выдаст. А Хлоринги к ней не пойдут, не сейчас… И к тому же, она графа, вроде как, спасла.
– И всю жизнь у нее отсиживаться?!
– Почему всю жизнь?.. Переждем, пока Хлоринги и их прихвостни лютуют, и свалим в твой Далвеган. На службу к Сулстадам.
– У меня семья! – Повысил голос фон Берг. Надо же! Еще сегодня утром он был лучшим другом почти что герцога и потенциального короля, владельцем богатого междуреченского города и окрестных сел и угодий, и вот – он беглец, которого если еще не объявили мятежником, то вот-вот объявят, и тогда ему хана. Он пока что никак не мог сообразить, откуда взялись эльфы и англичане, а главное – руссы, да еще в таком количестве, и почему граф Валенский, который должен был находиться в крепости, оказался снаружи?.. Да и не важно сейчас это было. Важно было то, что дом, в который он стремился сейчас всем существом своим, и в самом деле мог стать для него смертельной ловушкой. Но там оставались жена Миранда, которой он чаще всего просто пренебрегал, дочки Ники и Анни, сын, наследник, гордость и надежда, десятилетний Андерс, крестник покойного друга, а главное – старики-родители, да и теща тоже… Все они, если его объявят мятежником, отправятся навеки в монастыри на Севере, где людей-то в окрестностях нет, одни волки и медведи. А его любимый город станет добычей Хлорингов и будет ими пожалован какому-нибудь схизматику, который даже нордского языка не знает!
Остатки совести, мужества, сыновьих и родительских чувств гнали его в Дракенфельд. Попытаться успеть собрать все самое ценное, что можно унести, собрать семью, погрузиться на какой-никакой корабль, идущий по Лав вниз, к Фьяллару, и скрыться в Далвегане. Спасти родителей от горя и позора, а детей – от вечного заточения, – вот, что он обязан был попытаться сделать. И внутренне именно к этому фон Берг и склонялся, но, как всегда, стоило последнему оставшемуся в живых другу надавить, напирая на то, что уже слишком поздно, опасно, да и бессмысленно, и фон Берг сдулся, поворотив коня в направлении Блэксвана и своей судьбы. Черпая при этом какие-то странные крохи утешения в мыслях о том, что ему следовало сделать, прежде чем отправляться с Андерсом на Кальтенштайн: отправить семью к сестре тещи в Нью-Нэш, собрать и отправить вместе с ними фамильные ценности и дорогие вещи…
Выбрав самую укромную и малоизвестную тропу, Венгерт и фон Берг не ожидали столкнуться на ней с теми, кто так же хотел бы избежать ненужного внимания. Друзья ехали молча, рысью, и так же молча им наперерез выехала другая группа всадников, поменьше. Пара мгновений обоюдного замешательства – и фон Берг узнал Птиц, а главное – проклятую Сову. А она узнала их с Вегертом.
Имея за спиной два десятка бойцов, фон Берг не колебался ни секунды. Хоть мелкую, но он сегодня победу одержит, хоть такой, но реванш возьмет! Ради мертвых друзей, Иеремии и Андерса, да и Элоизе будет приятно, если он явится с головами убийц ее племянника! Все это пронеслось в его голове за доли секунды, а в следующую он уже орал:
– Взять их! – Обнажая меч и бросаясь в бой.
Их было намного больше, чем Птиц – тех было всего девять. Но побежденные есть побежденные. Не успела Конфетка, действуя по-эльфийски молниеносно, тремя стрелами снять трех всадников, а Ворон и его полукровки – издать свой фирменный пронзительный вопль и поднять на дыбы коней, как кнехты бросились наутек во главе с Венгертом, а фон Берг обнаружил себя в гордом одиночестве погоняющим усталого коня на превосходящих числом ровно в девять раз противников.
Нужно отдать ему должное: осознав, что друг предал, кнехты бежали, а он сейчас умрет, Герберт фон Берг не остановился, не попытался удрать, а с яростью обреченного устремился к Сове: хоть одно доброе дело сделать перед смертью, убить поганую суку! Порадовать души друзей! Но Конфетка пустила стрелу прямо в центр лошадиного лба, и конь под фон Бергом рухнул, как подкошенный, не успев даже взвизгнуть.
– Он мой! – Крикнула Сова, спешиваясь. Ворон подхватил под уздцы ее горячую, как порох, или ее хозяйка, кобылу, остальные Птицы, свистя и подначивая, закружились вокруг, горяча тонконогих лошадей. Сова обнажила тонкие эльфийские сабли, закрутила их, искусно и эффектно фланкируя. Фон Берг поднялся из грязи, сплюнул. В последний раз он видел Сову зареванной девчонкой с длинными растрепанными косами и в драном платье; сейчас, увидев ее стриженной, в кожаной броне, с саблями в руках, он поразился ее сходству с Элоизой Сван. Те же сумасшедшие широко расставленные глаза, те же рот, скулы, мускулистая мальчишеская фигура и длиннющие ноги… Эльфийская грация делала ее более женственной и соблазнительной даже в мужской одежде, но сходство было таким разительным и недвусмысленным, что фон Берг мгновенно вспомнил сплетни о том, что Элоиза вроде бы в ранней юности родила от какого-то эльфа байстрючку. Ему вдруг стало смешно. Эх, мужики-то не знали!
Он ухмыльнулся широко, выписывая кончиком двуручного меча восьмерки и зигзаги:
– Что, шлюшка, помнишь меня? Помнишь, как попискивала, когда на моем ""е вертелась? Не соскучилась по моему дружку?
– Соскучилась. – И голос у Совы был почти в точности, как у Элоизы! – Я его отрежу, засушу и на поясе носить буду. Хочешь, петушиными перьями украшу? Тебе понравится.
– Языкастая, смотрю, стала! – Фон Берг сделал выпад, уверенный, что своими сабельками она его меч никогда не отобьет. Сова тоже это знала, потому ускользнула, быстрая, словно солнечный блик, мигом очутившись у него за спиной – но и он был быстр, стремительно развернулся, угрожая мечом и скалясь от злости и азарта.
– А я много, что языком умею. – Не растерялась Сова. – Только это не для таких, как ты!