– Гохэн? – Прохрипел он. – Да он сам мне рассказал.
Что следующим словом было: «Врешь», Гэбриэл просто догадался. Бил Гримхольд умело, виртуозно, и не кулаками или палкой, а какой-то мокрой тряпкой, особым образом свернутой. Тяжесть была такая, словно в палке были камни – а может, и были. Очень скоро во рту появился привкус крови, а в глазах – мушки и квадратики. Пытался Гримхольд сорвать с его пальца и кольцо Мириэль, но кольцо не только не снималось, но еще и жгло пальцы палачу, и тот, поколебавшись, оставил его. Отрубить палец, чтобы снять кольцо вместе с ним, он не рискнул – ему ясно дали понять, что никаких следов пыток на полукровке быть не должно. Через какое-то время Гримхольд оставил Гэбриэла в покое и уселся трапезничать под маленьким окошком, судя по запаху – освежал чесночные миазмы. Гэбриэл проморгался, присмотрелся: точно. Гримхольд лопал кровяную колбасу, штуку, по мнению полукровки, и так отвратную, да еще и заедал ее чесночными дольками, щедро насыпанными на салфетку, которые предварительно обмакивал в крупную серую соль. И столешница, и салфетка, и дольки, и руки были грязными, и Гэбриэла отчаянно затошнило, он зажмурился, жалея, что смотрел. Пришел кто-то, судя по разговору – подручный Гримхольда, молодой и отлично понимающий чудовищную речь палача. В окошке темнело. Гэбриэл сначала подумал, что темнеет в глазах, но подручный зажег светильники, значит, и вправду темнело. Его мутило, порой он слышал голос Гарета. Брат спрашивал одно и то же: «Где ты, где ты, где ты?».
– Не знаю я. – Вяло отвечал вслух Гэбриэл. – Но здесь Дрэд.
– Чего он? – Донесся голос помощника. Гримхольд ответил на своем чудовищном наречии, и тот понял – захихикал.
– Да уж, в Гоноре его никто не найдет. – Сказал немного погодя.
– Гонор. – Прошептал Гэбриэл. – Они называют это «Гонор».
Первыми в Лавбург приехали Карл Бергквист, будущий епископ Гранствиллский, и Вольфганг Бронсон, ближайший родственник Карлфельдтов и Еннеров. Хозяин Росной Долины приехал сразу вслед за ними, еще один давний друг принца Элодисского прибыл не просто так, а со своими знаменитыми арбалетчиками и тремя сотнями копий тяжелых всадников. По его словам, он торопился на помощь сыну лучшего друга. И Гарет причин ему не верить не видел. Тем более что времени Конраду Карлфельдту как раз хватало, чтобы добраться от Кьелля в Росной Долине, старинного замка Карлфельдтов, до Лавбурга, если отправился он сразу после достопамятного Малого Тинга, на котором было решено взять Хлорингов в плен. И доказывало, что он спешил, как мог. И если бы не пропажа брата, Гарет чувствовал бы сейчас себя отлично. Все оказывалось отнюдь не так мрачно и опасно, как ему казалось. Новый Гранствиллский епископ ему понравился: не старый еще, даже, пожалуй, молодой, лет тридцати пяти, не красавец, но очень симпатичный и обаятельный, очень умный, а Гарет Хлоринг любил умных людей, даже прощая им за это кучу недостатков. С некоторым напряжением Гарет ожидал появления герцога Анвалонского – тот дал знать через своих сыновей, что обязательно будет, не смотря на траур по младшему сыну, нелепо погибшему буквально только что. Герцог Далвеганский ожидаемо прибыть отказался, ссылаясь на здоровье, но вместо него обещался быть граф Кенка, и его появления Гарет тоже опасался. Боялся, что не сдержится, лицезря одного из главных мучителей своего брата, но больше того – боялся, как отреагирует брат… Который вот-вот вернется, не может не вернуться, из Блэксвана.
Норвежцы продолжали собираться в Лавбург, представители старейших родов Нордланда, потомки легендарных двенадцати соратников Бъерга Черного, сына бога грозы и войны. На данный момент всего их было двадцать два, и девять из них были друзьями или союзниками Хлорингов, восемь были открытыми врагами, остальные формально придерживались нейтральных позиций. Обсудить следовало происходящее в Междуречье, новый расклад сил, судьбу оставшихся без хозяев земель, и, как подозревал Гарет, – судьбу его сестры и его брак. Причем о его браке с Фиби Еннер заговаривал каждый второй. Девушка была красива, слов нет, и вроде бы была все еще девицей, хотя это как раз герцога Элодисского волновало меньше всего. Но Гарет решил бороться за свой брак с Софией до конца. Да, его сердце и личная жизнь должны быть принесены на алтарь пресловутого общего блага. Он обязан жениться не для себя и ее, а для королевства. Но хотя бы иллюзию выбора, хотя бы глоточек свободы, но он должен для себя здесь урвать! А еще – он обязан был сейчас продемонстрировать свою силу, так внушал ему кардинал, так неназойливо советовал епископ Карл. Он обязан отстоять свои решения по поводу уже отданных феодов, пресечь все разговоры о Северном Герцогстве, даже если, как советовал Вольфганг, герцогом станет его брат. «Тебя пробуют на прочность, как молодого вожака волчьей стаи. – Говорил Конрад Карлфельдт. – Прогнешься хоть немного, и тебе конец. Но и хамить, быковать не стоит. Нужно быть гибким, но несгибаемым, бескомпромиссным, но обаятельным и приветливым. Это очень серьезные и сильные люди. Даже те, кто считается другом Гарольда, отнюдь не обязательно будут таковыми для тебя».
«Обязательно зайдет речь об Эльфийском побережье. – С другой стороны говорил Вольфганг. – Этот вопрос назрел давно, это больной, щекотливый вопрос. Люди не хотят в соседях эльфов, и не желают больше облизываться на их земли и города. Тебе решать, герцог, чью сторону ты примешь: людей, или своих эльфийских родичей. В идеале – пусть бы оставили побережье и скрылись навсегда в Дебрях или в пресловутом Ивеллоне, туда им и дорога. Если ты сумеешь их в этом убедить, Остров будет носить тебя на руках, как нового великого короля». Но Гарет, во-первых, знал, что никогда «его эльфийские родичи» на это не пойдут и предпочтут воевать, а во-вторых, знал, что война эта вовсе не обязательно будет выигрышной для людей. Эльфы готовились к ней триста лет, изучали противника, копили силы. «Ты нужен мне, Младший! – твердил он про себя, обращаясь к брату. – Ты мне нужен, merde!». Один он не мог одновременно быть и гибким, и несгибаемым, и бескомпромиссным, и обаятельным, но с братом у него все получится! Эту игру в «хорошего и плохого» они освоили в совершенстве, и именно ради таких вот случаев и людей.
Тему эльфов и эльфийского побережья за трапезами в Замке Ангелов поднимали почти так же часто, как тему брака Гарета и Фиби Еннер. Никто не был в Лиссе, Креоле или Зурбагане, но все хотели знать, что это за города, насколько они велики и какова там защита. И обращались, естественно, к Гарету, который там бывал, и не раз. Он чувствовал, что норвежцы не столько интересуются городами эльфов, сколько пытаются понять, как настроен он лично. Готов ли он пойти с ними против эльфов? И Гарет не знал, что делать. Из своего отношения с дядьками он секрета не делал, но нарушать условия Священного мира не собирался. Гарет во-первых не хотел зла и войны Эльфийскому побережью и остальным эльфам, которые, в отличие от дядек, ему ничего плохого не делали, а во-вторых, как уже было сказано, не верил, что у людей есть хоть один шанс выиграть эту войну. Он видел в бою Кину, он знал, на что способны были его мать и Тис Ол Таэр. Знал это и герцог Анвалонский, и Гарет крепко надеялся на него и его здравый смысл. Ол Таэр не единственные, кто в течение бесчисленных веков отточил свое боевое и магическое мастерство, но норвежцы, похоже, этого не понимали. Они относились к эльфам, как к обычным противникам, они даже считали их боеспособное население так же, как население соседнего герцогства – отметая «бабье, ребятню и старичье». Понимая, что тема слишком опасная и серьезная, Гарет пока что отмалчивался или отшучивался. То же советовал ему и кардинал. Общую беседу захватывали погодки, которые своими громкими голосами, скабрезными шуточками и слитным ржанием делали невозможным любое серьезное обсуждение в принципе, и Гарета это пока вполне устраивало. Он с нетерпением ожидал возвращения Младшего.
Пока на четвертый после его исчезновения день оно и не пришло. Гарета «накрыло» после общего обеда, прямо перед ужином, когда он был у себя, в бывших графских покоях Замка Ангелов. Брата били, и били подло, безжалостно отбивая почки, печень, селезенку. Били в солнечное сплетение, в пах. Связь возникла такая, что Гарет наплывами ощущал запах чеснока и сивухи.
– Где ты?! – Орал он вслух. – Где ты, мать твою, кто с тобой?! – Но в ответ слышал только глухое: «Не знаю, не знаю…». Потом имя: Дрэд. Гарет на миг лишился дара речи, задохнувшись от ярости и страха. И в этот миг в его покои вошли Матиас и Тис.
Увидев своего дядьку, на которого был так зол, Гарет на какие-то мгновения перестал даже корчиться от боли. Он был так изумлен, что окончательно лишился дара речи. «Может, это не Тис? – Мелькнула шальная мысль. – Я его сто лет не видел, может, просто похож?». Но венец наместника и черты лица, сильно напоминавшие черты их с братом, даже больше, чем черты Кину или Гикори, не оставляли места сомнениям: это был именно наместник Дуэ Элодис, собственной персоной.
– Я прибыл на ваш тинг. – Сказал Тис спокойно, по-эльфийски. – Знаю, что происходящее напрямую касается и Эльфийского побережья, и полагаю, мое присутствие необходимо.
– Какого… – Выдохнул Гарет, и вдруг отчетливо услышал: «Гонор. Они называют это «Гонор».
– Гонор?.. – Повторил вслух.
– Гонор? – Переспросил Тис. – Твой брат в Гоноре?
– Я сам разберусь. – Нахмурился Гарет.
– Что тебе важнее: жизнь брата, или детские обиды? – Поинтересовался Тис.
Глава вторая: Суд Божий
Гримхольд оставил Гэбриэла только после того, как его вырвало кровью. Сказал своему подручному – и Гэбриэл сквозь шум в ушах услышал, и даже понял, что тот говорит: «Не давать ему пить, а то сразу сдохнет». Внутри все было не просто отбито, а превратилось, по ощущениям Гэбриэла, в кашу, не оставляя ни иллюзий, ни надежды. Так хреново ему не было даже в Садах Мечты. И никакие лекарства, никакая магия, наверное, его уже не спасет. Даже пресловутая живучесть полукровок здесь не поможет – Гэбриэл понимал, что внутреннее кровотечение убьет его, не сразу сейчас, так позже: он слышал от Доктора, что это убивает даже эльдар, только позже, чем людей. Ну, так и мучаются они тоже дольше. Проклятый Дрэд все-таки отплатил им с братом, не зря отец предупреждал, что тот очень опасен… И зря они с Гаретом так нагло с ним обошлись. «Отомсти за меня. – Просил Гэбриэл брата, плавая на границе яви и бреда. – Не спусти им всем этого, понял?! Я с того света тебя достану, если оставишь их жить и радоваться». «Держись, не сдавайся. – Слышал он в ответ. – Мы тебя вытащим, не сдавайся!». «Разве что, чтобы похоронить. – Вяло отмахивался Гэбриэл. – Вэнни отдай Мириэль, в лесу ей будет лучше… О ребенке Марии позаботься, очень тебя прошу… И о Солнышке…». Больнее всего Гэбриэлу было за брата. Тот не просто вновь оставался один, и вновь будет всю жизнь корить себя за это. Он переживет с Гэбриэлом все, включая его смерть. Это было несправедливо. «Это я дурак, это я виноват во всем, ты не при чем!». – Пытался он внушить брату, не зная, слышит ли тот его, или это только бред.
Алисе все эти дни тоже было не по себе. «Пламя Фейри» вело себя как-то странно, цвет его из винно-рубинового превратился в кровавый, бросая на ладонь тревожные отсветы. Алисе то и дело слышалось, что ее зовут, только кто, она не могла понять: то ли Гэбриэл, то ли Гарет, то ли вообще кто-то неизвестный? Она ничего и никому не говорила, и старалась вести себя, как обычно, но не могла не тревожиться, то и дело бросая осторожные вопросительные взгляды на Мириэль, когда та гуляла с Вэнни в ее саду. Эльфийская королева не отвечала на эти взгляды, и Алиса не знала, что думать и что делать, пока однажды ночью не проснулась от того, что кольцо врезалось в палец. Вскрикнув, Алиса глянула на палец, и похолодела от ужаса: из-под кольца сочилась кровь, пятная руки и наволочки. Не помня себя, феечка бросилась в сад, всем существом своим ощущая чей-то зов.
Мириэль уже ждала ее подле грота.
– Ты это тоже чувствуешь. – Произнесла утвердительно.
– Гэбриэл! – Прошептала Алиса, протягивая к ней руку. Мириэль только кивнула. Подле нее, на камне, сидел, нахохлившись, большой черный орел, и весь вид птицы говорил о том, как ей плохо. Даже глаза, обычно яростно-янтарные, были наполовину затянуты пленкой. Приоткрыв клюв, птица тяжело дышала.
– Что с ним?! – Спросила Алиса, чувствуя, как от настоящего, теперь уже совершенно конкретного ужаса приподнимаются волосы на затылке. Если прежде она пугалась, в то же время надеясь и не веря по-настоящему в плохое, то сейчас что-то неминуемое, холодное, неизбежное сжало сердце и внутренности ледяными тисками.
– Он умирает. – Ответила Мириэль чуть слышно, и Алиса едва сдержала вопль отчаяния и протеста.
– Нет, мой Гэбриэл не умрет! – Глаза ее полыхнули золотым огнем. – МОЙ ГЭБРИЭЛ не умрет!!! – Голос ее начал как-то странно вибрировать. – Я никому его не отдам, даже смерти, слышишь?!
– Слышу, и очень надеюсь на тебя, маленькая лавви. – Спокойно ответила Мириэль. – Сейчас если кто и может хоть что-то сделать, то только ты. Если я не ошиблась в тебе, то твоя сила велика. Коснись птицы. Обними своего жениха.
В подвале замка Гонор, где остался висеть в колодках Гэбриэл, в этот глухой ночной час бодрствовали только крысы. И только они и увидели, как перед поникшей мужской фигурой, от которой так вкусно пахло свежей кровью, прямо из воздуха соткалось странное существо: все состоящее из текучего изумрудно-золотого огня, гибкое, с неестественно-длинными ногами и пальцами на тонких руках, с треугольной головой, увенчанной похожими на рога ветвями, или похожими на ветви рогами. Глаза у существа были огромные, миндалевидные, черные, без белков, мерцающие золотыми искрами. Несколько мгновений оно рассматривало, чуть склонив рогатую голову, висящего в колодках узника, и неподвижное лицо каким-то образом, не дрогнув ни единой черточкой, выразило безграничные скорбь и нежность. Потом оно прильнуло к нему, обвив гибкими руками голову и плечи узника, и так замерло, постепенно бледнея, теряя свой яркий огонь, отдавая его весь, пока не растаяло без остатка. За много миль к югу отсюда, в саду у грота в замке Хефлинуэлл, бледная, как полотно, Алиса упала к ногам эльфийской королевы, и та, подхватив ее, бережно поцеловала в лоб и понесла в дом. Орел встряхнулся, тихо проклекотал что-то, и глаза его были ясными и яростными, как прежде.
Утром весь Хефлинуэлл был потрясен новостью: Алиса, графиня Июсская, невеста графа Валенского, тяжело больна. Несколько дней потом она лежала без памяти, бледная, с темными кругами под глазами, и Моисей понятия не имел, что делать и как ей помочь, а главное – что с ней такое? Только Мириэль была спокойна, и отвечала неизменно, что очень скоро девушке станет лучше, просто сейчас ее не надо трогать и тревожить.
А в Гоноре утро выдалось приятным. Для суда все было готово. Гости замка – рочестерский барон Макс Поллестад, барон из Оленьего Ручья Улоф Острёмм и его сын, барон из Сонной Лощины Пер Олафсон и их люди, – заняли свои места на трибуне, точнее, просто на каменных ступенях, пристроенных к стене над плацем. Они должны были выслушать свидетелей, и после осмотреть тело Хлоринга и засвидетельствовать, что на нем нет никаких следов пыток и увечий, кроме самых старых, о которых и прежде знали все. Магистр поручился за своего Гримхольда, заявив, что тот просто виртуоз своего дела. И если он сказал, что Хлоринг одной ногой в могиле, значит, беспокоиться не о чем.
Барону Поллестаду, близкому родственнику Карлфельдтов и Бергквистов, происходящее очень не нравилось. Он мрачно поглядывал на магистра и на Дрэда, решив про себя, что воспротивится происходящему, если только увидит хоть какое-то беззаконие. Иоаннитов, как, впрочем, любых пришельцев из Европы, он не любил и не доверял им, так же, как не доверял ни инквизиторам, ни клиру в целом. Ему было невдомек, что именно поэтому на него и пал выбор магистра – лучшего свидетеля незачем было и искать. Поллестаду придется в конце концов подтвердить, что все было законно и пристойно, у него просто не будет другого выхода. И ему поверят даже Хлоринги и Бергквисты, не говоря уже о кардинале. Который, – пообещал себе Дрэд, – не долго будет оставаться таковым.
День вновь выдался жарким, даже душным. Тяжелое пекло сгустилось над Гонором с самого утра, ни единое колебание воздуха не шевелило повисшие знамена. Сам воздух над разогретыми камнями, казалось, дрожал и струился. Такое редко случалось здесь, в предгорьях, где всегда дул освежающий ветерок, и предвещало большую грозу, не редкую в эту пору года.
– Некрасиво получится, – прошептал магистр, – если ливень хлынет во время казни.
– Он все равно его не спасет. – Так же тихо прошептал почти на ухо магистру Дрэд. – Но ты прав: будет некрасиво. Будем уповать на Господа и на удачу. До сих пор она нас не оставляла.
– Хлорингов она не оставляла тоже… – Пробормотал магистр и промокнул потное лицо платком. И над ним, и над гостями были натянуты тенты, которые спасали от палящих лучей, но не от духоты. А вот рыцарей, охранявших судей и подсудимого, в их длинных кольчужных хауберках не спасало ничто.
– Его ведут, ведут! – Прошелестело по трибуне свидетелей, и из темного проема появился Гэбриэл в сопровождении четырех рыцарей. Магистр подобрал в эту стражу самых высоких из них, чтобы проклятый полукровка не выделался так на их фоне. Руки его были закованы в кандалы; на ногах остались темные кожаные эльфийские штаны и сапоги, но вместо богатой сорочки, запятнанной кровью, на него надели грубую тюремную рубаху.
– Выглядит неплохо. – Недовольно произнес Дрэд.
– Доверься мне. – Усмехнулся магистр. – Гримхольд выглядит полным придурком, но дело свое знает. Он профессионал, у него осечек не бывает. Ты сам знаешь, что полукровки сильнее людей. Храбрится щенок. Гордый. Таких ужасно приятно ломать. – Он тихо засмеялся, почти захихикал. – Жаль, ты не дал нам времени на вдумчивое и тщательное дознание, очень жаль!
Дрэд промолчал. Ему тоже было жаль. Сейчас, здесь, при виде стройного каре иоаннитов, в торжественной атмосфере судебного процесса, в появление каких-то там эльфов не верилось вообще. В конце концов, Дрэд их вообще еще не видел! Видел полукровок, верно. Один из них вон стоит, даже головы не опустил, выпрямился, словно все еще ощущает себя облеченным властью. А эльфы? Где они, кто они? Что они могут? Если они так сильны и могущественны, как рисуют их летописи Десятилетней Войны, почему они еще не захватили весь Остров? Мышление Дрэда было по-европейски простым: если кто-то что-то может, он обязательно сделает. Если противник силен и опасен, он не станет ждать нападения с твоей стороны, он нападет сам и присвоит все твое себе. Раз эльфы этого не делают, значит, не могут. В конце концов, прошло триста лет, за это время они могли просто выродиться.
Члены суда были торжественно представлены присутствующим. Протокол соблюден был скрупулезно. Имелись даже пресловутый «адвокат дьявола», невысокий улыбчивый толстячок, и врач, молодой, светловолосый, с утомленным и чуть брезгливым лицом. Он официально засвидетельствовал, задав Гэбриэлу несколько вопросов, что подсудимый здоров и пребывает в здравом уме. Другого от врача ни Дрэд, ни магистр и не ждали, потому ничего пока и не заподозрили. А Гэбриэл, сам пребывая в полнейшем недоумении: очнувшись утром от холодной воды в лицо, он не чувствовал никаких последствий вчерашнего избиения, словно его вообще никто не трогал, – решил пока что свое чудесное исцеление не демонстрировать. У него была одна надежда, безумная, но в сложившейся ситуации другой просто не было. А для того, чтобы «прокатило», он должен изображать умирающего. Он и изображал: пошатывался, пока шел к плацу, даже застонал, когда в глаза ударил солнечный свет. Стоял прямо, но кандалы устроил о деревянные перила так, что со стороны выглядело, будто он нуждается в опоре. Когда были озвучены обвинения в его адрес, Гэбриэл едва не рассмеялся, настолько они показались ему нелепыми. Якобы, он продал душу дьяволу, был одержим бесом, и даже имя этому бесу было, какое-то непроизносимое, которое, однако, обвинитель произносил, делая при этом невероятно значительное лицо. Бес в лице Гэбриэла, будто бы, соблазнял девиц и женщин, делая их одержимыми и заставляя их совершать постыдные вещи, грешил содомией, был еретиком-схизматиком, хулил и поносил святую церковь и ее служителей, в общем, был крайне неприятным и очень опасным субъектом. Первым свидетелем выступил небезызвестный Гэбриэлу Венгерт, который чуть ли не со слезами на глазах расписывал, как Гэбриэл, полыхая огнем из глаз, расправился голыми руками сначала с его другом Иеремией, бароном Смайли, а потом и с Андерсом, графом Анвилским, которого топтал ногами, на которых он, Венгерт, явственно видел копыта.
– То не человек был, и не эльф даже, а чудовищная адская тварь, – крестясь, говорил Венгерт, и даже горные бароны начали посматривать на Гэбриэла с опаской. – И видели это не только я и мои спутники, но и все на Красном Поле.
Трое кнехтов после подтвердили все: и огонь из глаз, и копыта, и даже клыки во рту.
– Истинно словно дьявол, бесновался на поле. – Говорил, дрожа, молоденький кнехт. – Не было от него спасения никому, кого рубал мечом своим, напополам с одного удара человека разрубал, кого копытами топтал, кого рвал зубами, а зубы белые, острые, страсть!
– Что ты можешь сказать на это, несчастный? – Вопросил обвинитель, обращаясь к Гэбриэлу.
– Все чушь и вранье. – Ответил тот. – Венгерт врет потому, что от рождения врун и тварь, да еще и ненавидит нас, а кнехтам просто со страху померещилось. Я высокий и сильный, и глаза у меня, да, эльфийские, красные бывают. При чем тут демоны и бесы? Вроде серьезные люди, а несете хрень какую-то. – И горные бароны у себя под тентом запереглядывались, закивали, теперь поглядывая на Гэбриэла с симпатией.
– Церковь милосердна. – Обратился к Гэбриэлу «адвокат». – Господь учит прощать, и церковь готова простить тебе грехи твои, если покаешься, признаешь все и отдашь себя на милость Божью.
– А Господь не учит, случайно, что врать грешно? – Огрызнулся Гэбриэл. – Если я покаюсь, то совру. Здесь уже и так достаточно вранья прозвучало.
– Суд вызывает следующего свидетеля. – Провозгласил коронер. – Девица Элоиза Сван, дочь покойного Конрада Свана из Блэксвана.
Гэбриэл дар речи на миг утратил. Дева Элоиза обрядилась в женское скромное платье, и выглядела, как он и подозревал, в нем едва ли не как корова в седле. Стриженые волосы она покрыла темным платком, глаза опустила смиренно долу, руки, сложенные на животе, покрыла, как положено по этикету, платком. Гэбриэл даже не сразу ее узнал.
– Женское платье-то не жмет, Элоиза? – Спросил громко. – Ты когда-нибудь прежде-то платье носила?
Его тут же жестко призвали к порядку, а Элоиза, потупившись, демонстративно приложила платочек к глазам.
И понесла, едва обвинитель дал ей слово. По ее словам, не Смайли привез Гэбриэла в Блэксван, связанного и избитого, а сам Гэбриэл явился туда, и сразу так опутал ее своими чарами, что она сама себя не помнила, не понимала, что делает и что говорит, и даже не заступилась за Смайли, которого бес, прикинувшийся Хлорингом, голыми руками превратил в кровавые ошметья. Фантазия у Элоизы оказалась столь же изощренная, сколь и все остальные ее таланты, она такие «подробности» и детали вспоминала, что даже горные бароны вновь засомневались. Каялась, плакала, просила помощи и защиты у церкви.
– Он и сейчас меня соблазняет, – всхлипывая, твердила она, – я даже смотреть на него боюсь, дьявола, такие соблазны он мне наговаривает вот прямо сейчас…
– Ты, однако, водки обожралась, – не выдержал Гэбриэл, – вот тебе черти и мерещатся! Сама подумай, дура, ты-то отсюда уйдешь живая?! Они со мной покончат и за тебя возьмутся, не потерпят они бабу, которая живет так, как ты!
Поднялся невообразимый шум. Судьи требовали, чтобы подсудимого призвали к порядку и заставили замолчать любой ценой, шумели люди Элоизы, враждебно поглядывающие на рыцарей-иоаннитов, возмущались горные бароны.
– Все знают эту «девицу»! – Перекрыл все голос Поллестада. – Распутная и бесстыдная девка, вот она кто такая, раубриттерша, пьянчуга и развратница! В гробу я видал таких свидетелей! Кто вообще видывал, чтобы девка на суде свидетелем была?!
– Суд инквизиции… – Подал голос Магистр, но тут возмутились все горные бароны, они даже повскакивали со своих мест.
– Нет никакой инквизиции в Нордланде! – Орал, покраснев, Олафсон, – и суда Инквизиции нет! Вы не дома, не во Франции какой-нибудь, прости, Господи, чтобы порядки здесь свои устраивать! Уберите это чучело ряженое, или мы за себя не отвечаем!
– А ты слова-то выбирай, Олафсон! – Окрысилась на него Элоиза. – Ты, «удак вонючий, у меня кровавыми слезами умоешься и козлу «уй отсосешь за «издеж обо мне!!! Ты, «лядь, меня знаешь!!!
Что тут началось! Многие рыцари откровенно ржали, Дрэд покраснел от злости. Элоизу в качестве свидетельницы посоветовал магистр, но кто мог подумать, что ее красивое и качественное выступление обернется таким фиаско?! Свидетельство было – пальчики оближешь, но вот репутацию дамы они недооценили… Элоизу увели, но ее людей магистр решил все-таки допросить, чтобы их показаниями перекрыть негативный эффект. Говорить согласился только один из ее рыцарей, он скупо подтвердил, что Гэбриэл дрался со Смайли безоружным, и убил его голыми руками. Что Элоиза до того момента в Смайли души не чаяла, а тут, словно ее и в самом деле очаровал кто, вцепилась в Хлоринга, словно ненормальная.
– Копыт не видел, врать не буду. – Неохотно ответил на очередной вопрос обвинителя. – Но глаза красным огнем горели, и зубы, того… скалил, словно зверь какой.
После выступления последнего свидетеля «адвокат» вновь предложил Гэбриэлу все признать, покаяться, и вручить себя на милость «матери-церкви».
– Все ложь, и я ни в чем таком не виноват. – Вздохнув, сказал Гэбриэл. – Но доказать это, похоже, я могу только одним способом. Я требую Божьего Суда.
– Правильно! – Воскликнул Поллестад. – Это его право!
Напоминать, что инквизиция не использует Божий Суд и не признает его результаты, магистр не посмел и вопросительно уставился на Дрэда.
– Обвиняемый, – сказал, поднявшись, Дрэд, – как было уже доказано, обладает нечеловеческой силой. На это он и рассчитывает.
– Если так сильно боитесь, – тут же перебил его Гэбриэл, – то пусть противник будет не один. Сколько поставите против меня, столько и будет, хоть все ваши рыцари и рыцарята. Вы в Бога не верите, смеетесь над ним, суды эти устраивая. А я верю. И не боюсь ничего. Если Бог со мной, то кто против меня?
Стало тихо, и тишина эта сильно не понравилась Дрэду. Впервые за эти дни в душе шевельнулось предчувствие, что все не так удачно складывается, как казалось.
– Ты уверен в своем палаче? – Тихо спросил он магистра.
– Абсолютно. – Ответил тот так же тихо. Дрэд поднял руку, приковывая к себе внимание.
– Да свершится Суд Божий. – Сказал он торжественно. – Противников подсудимого выберет жребий.
Удалившись затем, чтобы обсудить ситуацию, Дрэд позвал Гримхольда, от которого вновь потребовали заверений, что Хлоринг – не жилец. И получили их. И Гримхольд, и магистр были абсолютно в этом уверены.
– Он у меня ночью кровью блевал. – Заявил Гримхольд. – Верный знак. До ночи не доживет. А если дать ему пить, то сразу и сдохнет. Проверено.
– Вот как! – Обрадовался Дрэд, когда магистр перевел ему «речь» своего палача. – Хорошо бы заставить его перекреститься… Дать ему пить, и заставить перекреститься и прочесть Отче наш… Если он при этом умрет, это будет просто великолепно. Это будет несомненный Суд Божий!
Не смотря на болезнь Алисы, Иво все-таки поехал в Гранствилл, в тот самый дом, который теперь внушал ему трепет и смятение. Сколько этот дом помнил страстных часов и счастливых моментов! И то ужасное потрясение помнил тоже. Войдя в комнату, в которой они с Габи пережили столько страстных мгновений, Иво почувствовал томление и тоску. Снова стало страшно: как они встретятся? Как обычно, приписывая Габи чувства, которые она по его мнению испытывала, Иво отчаянно ее жалел и всем сердцем стремился дать ей сразу понять, что сочувствует ей гораздо сильнее, чем осуждает. Ему ведь и в голову не приходило, что сама Габи чувствует и думает на самом деле совершенно иначе! Пребывая в плену приятной иллюзии, что Габи сознает, насколько она сама всем не угодна и не нужна, Иво в глубине души верил, что она оценит его преданность. Должна оценить – как же иначе?! Вот только Габи понять, что она чем-то кому-то не угодна, была просто не в состоянии, и по-прежнему ощущала себя венцом Вселенной, хотя, надо сказать, в последнее время очень и очень страдающим и перепуганным венцом. От Иво она хотела и ждала извинений, признаний в любви и помощи, и прилетела к нему на свидание даже раньше урочного часа, чего прежде с нею никогда не случалось.
Габи не надела даже маску. К черту – он и так знает, кто она. Перед дверью она несколько секунд помедлила, не хотела, чтобы он видел, как она запыхалась, кое-как успокоилась – не могла заставить себя выждать дольше, мысль о том, что Иво там, за дверью, ждет, подстегивала ее, – и вошла.
Он был такой красивый! Да, Габи влюбилась в него потому, что красивым его считали все, но он и в самом деле был безумно красив! Лицо, губы, тело, волосы – все было красиво! Васильковые глаза со странными зрачками, взгляд… Габи хотела заставить его извиняться, каяться, может, на колени встать, чтобы она его простила – и не смогла, бросилась ему на шею, глубоко втянув в себя его запах, сводивший ее с ума.
– Габи… – Иво страшно смутился, он ожидал не такого, – Габи… подожди…
– Зачем?! – Крикнула она, отстраняясь и вцепившись в ворот его сорочки. – Зачем ты заставил меня столько страдать, столько думать о тебе?! Зачем ты затеял этот цирк с женитьбой, почему, зачем?!
– Габи… – Беспомощно повторил Иво, потому, что она принялась торопливо расстегивать его сорочку, одновременно ухитряясь распускать тесемки своей юбки. Больше он ничего сказать не смог, потому, что Габи принялась жадно целовать его, увлекая всей своей тяжестью, надо сказать, не такой уж ощутимой, к постели. И Иво сдался, не смотря на свою решимость не изменять своей будущей жене, не иметь с Габи больше секса никогда и ни за что, сдался, потому, что на порыв Габи не ответить было невозможно. В ней был такой огонь, что не вспыхнуть рядом с нею было нереально и для мужчины покрепче и посильнее волей, чем Иво. Она вся была – страсть, дикое, неконтролируемое желание, откровенное и бесстыдное в своей откровенности. И так красивая, в страсти она становилась нереально желанной, просто воплощенное желание.