Read the book: «Тонкий тающий след»

Font:

* * *

Моей маме, моей дочери Арине и моим драгоценным подругам

Я иду по ковру.
Ты идешь, пока врешь.
Мы идем, пока врем.
Вы идете, пока врете.

Старинная грамматическая шутка

Глава 1

Рано или поздно все узнают. Все рухнет, и она ничего не сможет с этим поделать.

Мягкая желтая игрушка в кепке как у Шерлока Холмса смотрела на Надю тупым веселым взглядом. «Пикачу Детектив, 20 см, цена 550 руб.», – сообщила этикетка. О господи, он еще и детектив. Вот мерзость-то. Она почувствовала, как холод пробирается по спине и ощутила запах сгоревшего масла – откуда он здесь?

Сзади раздраженно засигналили. Надя бросила игрушку на пассажирское сиденье, сжала руль ледяными пальцами и, тронув педаль газа, услышала урчание двигателя. Нервным движением подтянув шарф потуже, она поехала к выезду с заправки.

Может, вернуть? Замешательство длилось всего пару секунд. Нет, невозможно. Лучше вообще не соваться, а то еще поймают при попытке положить это на место. Это же надо было – украсть покемона! Да еще на заправке, где она бывает дважды в неделю… Надя поджала губы и излишне резким движением направила машину в плотный поток.

* * *

Зима, слава богу, кончилась, но весна ей на смену не спешила. Мокрая, серая и какая-то растерянная, Москва ждала, когда исчезнут с улиц неряшливо огороженные снежными валиками разнокалиберные лужи – а пока поставляла горожанам стандартные порции мартовской грязи и слякоти. У обочин, на переходах, у входов в метро, на обуви и брючинах, на боках троллейбусов и на лобовых стеклах машин – капли, капли, грязные капли.

Отношение к машине у Нади было мужское. В салоне всегда безупречная чистота и ничего лишнего, но вот мыть… это же просто потеря времени, при нашей-то экологии. Дворники начали скрипеть. Когда на техосмотр? Через пару недель надо бы уже записаться, заодно и резинки поменяют. Мыть машину или не мыть? И куда теперь девать этого Пикачу, будь он неладен… На этот раз все случилось как-то сразу: на несколько секунд Надя будто одеревенела, взгляд остановился на ярком пятне, а рука сама собой протянулась и спрятала игрушку в карман пальто. А ведь там камеры! – Спина похолодела и, кажется, даже стала влажной. Боже мой, ну что же делать. Неужели это опять началось? Пять лет спокойной жизни – и вот оно, снова. Стресс. Врач сказал: «Виноват стресс». Но не так уж сильно я нервничаю. Вадим, Лешка, работа – все, в общем, как обычно. Бабушка… бабушка без изменений. Ужасно, что на этот раз врачи даже не стараются обнадежить. Да, наверно, из-за этого… На этот раз все произошло как-то внезапно – раньше по растущему напряжению Надя за несколько дней могла сказать, что это случится снова. А сейчас сигналов не было. И это пугало.

* * *

Магазин «Товары для художников» освещал промозглую вечернюю улицу теплым светом витрин. В таком месте, как это, уж точно заботятся о правильном освещении: не голубой и не желтый, а ровный и мягкий свет, имитирующий натуральное солнце – а как иначе? Ведь только часть красок покупается по номерам, а чтобы влюбиться в новый оттенок пигмента или бумаги, его нужно правильно увидеть. Здесь знали толк в деталях и баловали знатоков хорошим выбором – за это магазин в торце здания большой галереи любили многие профессиональные художники. Надя подъехала прямо к входу и встала, как любила: кое-как, наискосок, не задумываясь. Машина не просто была ее личным пространством – она как будто давала ей право на какую-то дополнительную дерзость. Иногда за это приходилось платить, но Надя считала, что тратит на штрафы меньше, чем иные дамы на туфли, – и вообще, это никого не касается. Пока я главный добытчик в семье, сама плачу штрафы и кормлю своих мужиков, ставлю машину как хочу, и точка.

Открыв дверь, она не глядя опустила ногу – и, конечно, угодила в лужу. Вода залилась в ботильон сверху, узкая штанина мгновенно промокла и ледяным языком прильнула к ноге. Б-р-р-р. Надя нащупала в квадратной деловой сумке упаковку одноразовых платков, быстро протерла обувь и, плотнее запахнув строгое темное пальто, быстро взлетела по семи знакомым ступенькам.

– Верочка, привет!

– Привет, Надюша! Рада тебя видеть! Как ты?

– Да все хорошо, как обычно. Как твои дела? Я этюдники хочу посмотреть, еще Вадиму нужно масло и несколько кистей.

– Давай покажу, что есть. К сезону этюдников будет больше, но это через месяц примерно, ближе к майским должны привезти. Пока у нас только базовые модели…

Тюбики и банки с красками, растворителями и грунтами, карандаши и кисти в пластиковых ячейках стендов, коробки с пастелями и углем, холсты на подрамниках, листы разной по плотности и оттенкам бумаги, блокноты, ластики и фартуки, мастихины, книги, мольберты и манекены… Этот мир, отделенный от обыденности тонким стеклом витрин, Надя знала во всех деталях. Она любила его запахи и звуки, могла с закрытыми глазами перечислить порядок цветов в круге Иттена и назвать правильные сочетания для любого тона, и, если бы не вечные заботы, она могла бы здесь оставаться часами… Она на пару мгновений застыла, машинально крутя обручальное кольцо на пальце и будто медитируя на глубину. Как васнецовская Аленушка, усмехнулась сама себе и обратилась к Вере:

– Этюдник не готова пока, Вер. Надо подумать. Давай пока возьму масло, Сеннелье – вот список по номерам. Еще походную палитру и щетинные кисти: плоскую пятерку, круглую восьмерку…Синтетику четверку круглую еще.

– Да, конечно. Может, еще маленькую из колонкá? А для Алеши акварель? Не нужна? – Верочка работала в «Товарах для художников» уже много лет и знала всю семью, которая в разных сочетаниях заходила сюда за художественными материалами.

– Да, давай еще колонка, пусть двойка будет, спасибо. Алеша не рисует больше, он же у нас теперь серьезный человек, юрист. Уже второй курс заканчивает! – В голосе Нади звучала гордость.

– С ума сойти! Юрист… И как, нравится ему?

– Вер, я сама удивляюсь. Учится как зверь, а сейчас еще на практику в полицию пошел, увлекся не на шутку. – Надя улыбнулась, будто сама не особенно веря своим словам. – Свекровь, конечно, в шоке: внук самого Невельского, и вдруг не художник, а чуть ли не мент! Но что поделаешь…

– Ну, переубедить детей нереально, остается только поддерживать.

Махнув Верочке на прощание, Надя подошла с покупками к кассе. Незнакомая черноволосая девушка в очках в массивной оправе дежурно улыбнулась:

– Не желаете выбрать что-то для себя? У нас много товаров для любителей – вот, например, стартовый набор: блокнот и графические инструменты, можно попробовать скетчинг…

– Ну конечно, по мне ведь сразу видно, что я не художник, да? – Этот свой холодный стервозный тон Надя и сама терпеть не могла. Еще одна вещь, которую она сегодня не контролирует…

– Ой, простите, пожалуйста, просто… – кассир почти заикалась от смущения. – Вы так солидно одеты, и маникюр… художники обычно не так выглядят… простите! Я не хотела вас обидеть. Дисконтная карта есть у вас?

– Разумеется. Максимальная. Я постоянный клиент.

Очень хотелось грохнуть дверью, но Надя просто еще раз потуже подтянула шарф. Чему тут удивляться, в самом деле? Деловой костюм, пальто, офисная сумка, красный маникюр и полное отсутствие украшений – ее вид и правда богемным не назовешь. Управлять рисками в страховой компании и выглядеть как художник – это было бы просто странно. Но разве можно с такими навыками работать в продажах? Она же тупо ничего не понимает в людях, эта девочка.

Надя бросила сумку с покупками на пассажирское сиденье, взяла желтого Пикачу и быстрым движением сунула его в урну у крыльца магазина. Потом, хорошенько потянувшись, перешагнула проклятую лужу и одним рывком переместилась за руль. А Ленка меня все ругает, что я юбки с каблуками не ношу. Хороша бы я была сейчас…

До дома оставалось минут двадцать.

* * *

Старый бежевый дом с высокими узкими окнами стоял на углу Плющихи незыблемо и величественно. Надя любила свой район до самозабвения. Даже внезапный отъезд матери, обида на которую не изгладилась за прошедшие двадцать лет, не отнял ни капли очарования от Надиного ощущения дома. Здесь ей было хорошо, здесь была ее крепость. Она недолюбливала только тесноту и странные судороги старого лифта, поэтому всегда поднималась на свой шестой этаж пешком. Широкая лестница с плавными поворотами и пологими ступенями была построена в то время, когда еще было принято ходить пешком – и это ощущалось при каждом шаге. Перила пока оставались прежними – узкими, из отполированного до черноты старого дерева. А вот старую желто-серую плитку на площадках постепенно заменяли, и это было жаль. Но что поделать – центр, новые состоятельные жильцы наводили свои порядки в местах общего пользования. Хорошо, хоть удалось отстоять старые рамы: реставрировать их было дороже, чем менять на стеклопакеты, но это был редкий случай, когда авторитет «семьи художника Невельского» подействовал на соседей, простых богатых бизнесменов, и они подчинились доводам о стилистике, эстетике и прочих загадочных вещах.

Надя легко поднималась по лестнице – удобная все-таки привычка, никакого фитнеса не надо. Неженственно, говорит Ленка. Женщина должна уметь себя беречь, а ты по лестницам шатаешься, как физкультурник. Без каблуков. И стрижка эта. И почему ты всегда без украшений? Надо будет сейчас после ужина посмотреть вебинар, который Ленка мне подарила, – а то ведь обидится. Завтра в три совещание, надеюсь, эта тормознутая Наташа не забудет вставить слайды в презентацию. Так, а что у нас на ужин? Сегодня все хорошо, возиться не придется: котлеты есть, а нарубить салат и сунуть в духовку готовый пирог – дело десяти минут. Сначала пирог, ему надо минут сорок, потом уже остальное.

Подходя к двери, Надя достала ключи, на секунду закрыла глаза… Что, если все узнают? Сознательно расслабив мышцы и приветливо улыбнувшись, она открыла дверь.

Глава 2

Улыбка досталась коридору, потому что встречать ее никто не вышел. Надя длинно потянула носом запах своего дома, еще на секунду прикрыла глаза и снова улыбнулась, но уже по-другому – расслабленно и блаженно. Сняв пальто и жакет, она присела и наконец сняла промокшую обувь.

Электросушилка для обуви – что-то вроде двух кипятильников, соединенных общим проводом, – была ее любимым предметом в межсезонье. Надя вообще так следила за мельчайшими компонентами комфорта, что иногда это напоминало манию. Она не держала в доме никаких сувенирчиков, рюшечек и статуэток, потому что не любила визуального шума и вещей, которые не работают. Но предусмотреть каждую мелочь и устроить все максимально разумно – это был настоящий пунктик. Ей нравилось продумывать все до мелочей и располагать так, чтобы можно было жить хоть с закрытыми глазами. Вот пожалуйста: на случай мокрой обуви у нее есть и сушилка для обуви, и розетка для нее рядом с банкеткой.

Слегка шаркая по полу простыми серыми тапочками, Надя прошла по коридору к средней из трех комнат, в которой работал муж. Одна паркетная дощечка перед его дверью уютно скрипнула.

– Вадим, ку-ку! Я дома. Привезла тебе масло и кисти.

– Привет, дорогая. – Встрепанный и невеселый Вадим был погружен в общение со смартфоном. Набрав что-то на экране, он спрятал телефон в карман просторного старого кардигана: одевался муж, как и положено художнику, небрежно и просто. – А этюдники были?

– Были, но пока для пленэров не сезон, их там немного. И какие-то все тяжелые и страшно дорогие. – Надя углубилась в недра квартиры, повышая голос, чтобы муж мог ее слышать. – Я пока ехала, вспомнила, что где-то на антресолях должен быть мой старый. Давай поищем. Только переоденусь, а ты принеси пока лестницу?

Вадим поморщился, но промолчал. И снова достал телефон из кармана.

Надина домашняя униформа – узкие джинсы и черная футболка – тоже не очень вязались с идеалами женственности. Но у Нади было целых два аргумента, которые даже Ленке казались более-менее сносными: во-первых, так она одевалась в точности как муж (только без кардигана), а это сближает. А во-вторых, демонстрировала тому же мужу свою стройную, легкую фигурку. В ее возрасте быть стройной без усилий – что ни говори, большое преимущество. Вадим всегда говорил, что у художника должна быть изящная жена, и, кажется, ничего не имел против стрижки. Хотя Ленка говорит…

Надя вышла в коридор и окликнула мужа:

– Вадим, стремянку несешь?

– Да, момент. – Он отвлекся от смартфона и спустя полминуты вернулся в коридор со старой складной лесенкой.

Надя поднялась на верхнюю ступеньку, с усилием открыла тугой шпингалет и распахнула белые, окрашенные масляной краской дверцы.

– Как думаешь, выдержит меня антресоль?

– Я каждый раз волнуюсь, когда ты туда залезаешь. Давай осторожнее, Надь!

Ловко, как обезьянка, она перелезла с лестницы на антресоль – та даже не скрипнула. Вадим поднялся на третью ступеньку стремянки и напряженно смотрел на жену. Она покрутила головой, секунду подумала и начала продвигаться внутрь, мимо стопок старых книг, коробок с утварью и прочим хламом, который был изгнан из жилых помещений после отъезда матери. Ага, вот оно! Этюдник стоял справа у стены, прямо за ним была художественная папка большого формата – может пригодиться, Надя как раз задумала уборку в мастерской мужа. Она вытащила оба нужных предмета и ползком, не разворачиваясь, двинулась обратно. Неудобно извернувшись, передала Вадиму сначала папку, потом этюдник… И в последний момент цапнула еще шкатулку, которая стояла слева, почти с краю. Экзотическая, вся в металлических кружевах, она была украшена яркими разноцветными каменьями и весила, наверно, целую тонну.

– Надь, а это что?

– Это что-то от матери, не открывай. Я потом посмотрю, уже забыла, что там.

В двери повернулся ключ.

– Родители, привет! – Лешка явно был в хорошем настроении, но по дурацкой привычке девятнадцатилетнего молодого специалиста напускал на себя многозначительную усталость и озабоченность. – Еда есть?

– Да, конечно, Леш, давай иди мой руки. Через десять минут сядем, – ответила Надя, с нежностью глядя на сына. Его эта материнская ласка чаще сердила, чем радовала, но она не могла ничего с собой поделать: парень, на ее взгляд, был просто эталонный красавец, и она таяла каждый раз, когда на него смотрела.

Вадим раскрыл папку, появившуюся с антресолей:

– Надь, это, кажется, твое.

– Да? – Надя быстро заглянула в картонный зев папки. – Ну давай мне, я разберусь.

Подхватив шкатулку и папку, она прошла пару шагов по коридору, бедром толкнула дверь и оказалась «у себя»: в этой комнате, помимо супружеской постели, стоял ее небольшой столик, туалетный и по совместительству компьютерный. Или скорее наоборот.

Папка с внезапно обнаружившимся Надиным наследием была безжалостно засунута в щель между столом и стеной, а шкатулка воцарилась на столе. Ее марокканская пышность в простом серо-белом интерьере спальни выглядела неуместной. Надя подняла тяжелую резную крышку и заглянула в обитое бордовым бархатом нутро. Внутри лежала груда украшений – экзотических, ярких, невероятных. «Вполне нормально для Марины», – подумала она, мысленно называя мать по имени. И небрежным движением захлопнула крышку.

* * *

Узкий пенал кухни вмещал только самое необходимое, и есть приходилось у стола, придвинутого вплотную к стене. Но наличие отдельных комнат для каждого члена семьи было важнее, чем мифический приход гостей, ради которого потребовалось бы накрывать стол в каком-то более просторном помещении. Гостей у них давно не бывало: Вадим не особенно любил «сборища», а Надя слишком уставала на работе, чтобы еще в выходной танцевать у плиты и перемывать горы посуды. Она собирала ужин почти не глядя: большая миска с салатом, разогретые на сковородке под крышкой котлеты (Вадим уверял, что еда из микроволновки становится неприятной на вкус), тарелки, вилки, салфетки. В духовке оживал замороженный пирог с вишней – проверенный, на вкус будет лучше, чем домашний.

Мужчины уже сидели у стола, который Надя по какой-то странной причуде всегда застилала тканевой скатертью – простой и однотонной, но обязательно из обычного хлопка или льна, без всяких пропиток или, не дай бог, клеенчатого слоя.

– Ну и как твоя практика? – Вадим смотрел на сына, слегка приподняв выразительные темные брови, как будто не ожидая ничего хорошего в ответ.

– Все нормально, па.

– Чему тебя там учат, никак не пойму. Ты всего лишь на втором курсе университета. Какой прок нюхать эту баланду, если ты не собираешься идти… как это говорится – в правоохранительные органы?

– Прок очень прямой. Надо понять, как устроена вся система, чтобы в ней успешно работать, – Лешка говорил монотонно и отчетливо, голос его был мрачен.

– Хорошее дело, работать в этой репрессивной системе.

– Она не репрессивная. Она правоохранительная. Охраняет право, понимаешь?

– Да уж что здесь непонятного. Это ведь не бином Ньютона. Дядьки с резиновыми палками, которые ничего больше не умеют, следят за тем, чтобы никто не высовывался. Тех, кто высовывается, бьют, – раз начав иронизировать, Вадим явно не собирался останавливаться.

– Откуда ты это взял? – Лешка вскипел быстро, потому что этот разговор был далеко не первым, и он знал, что переубедить отца не получится. – Там нормальные люди работают, как ты и я.

– Как я? – Вадим пытался прикрыть откровенную злость улыбкой, поэтому гримаса получалась жутковатая. – Ну спасибо, сын.

Надя попыталась вмешаться:

– Ребята, ешьте, а? Остывает же.

Лешка сбавил темп:

– Я просто хочу сказать, что в полиции работают нормальные, порядочные люди. И работа у них не из приятных. Но они ее делают, потому что должны.

– Возможно, они должны. Я о них ничего не знаю, – парировал Вадим. – Но при чем здесь ты, скажи на милость? Внук прославленного художника. Картины деда в Третьяковке висят. Сын художника. Ты все детство рисовал, и как рисовал! Ну как так, Алексей?

– Ну как так! Да вот так. Какой от твоего искусства прок? Оно делает мир лучше?

– О господи, каждый день одно и то же… и когда вам только надоест, – пробормотала Надя и попробовала сменить тему: – Котлеты совсем не удались, раз не могут вас отвлечь от дискуссии?

– Котлеты просто супер, дорогая, – дежурная похвала мужа вынесла Надю за воображаемую черту, внутри которой разворачивались боевые действия. – Да, искусство делает мир лучше! И я могу понять, почему в милицию идут те, у кого нет образования, эрудиции, внятной семейной истории, но у тебя же совсем иная ситуация!

– Да, конечно. У меня она совсем другая. Мне с детства выносили мозг этими кисточками, красками, колоритом и этюдами. – Внук художника и сын художника говорил об искусстве без того почтения, которого от него ждали. – Я в художку восемь лет ходил, как на каторгу. Бархатные штанишки, кофточки с жабо, бабушкины восторги – а я хочу сам жить, сам, понимаешь? Хочу жить так, как я решил! Мне нужно, чтобы мир был лучше – и не где-то там, а здесь, на нашей улице, в нашем доме. Чтобы в нем было меньше нечисти, чтобы матери было, наконец, на кого опереться.

Лешка осекся, увидев, как отец вздрогнул и побледнел, стиснув вилку.

– И вообще, ну чего мы спорим? – сказал он уже тише. – Я же сказал, что буду адвокатом. В полиции не останусь. Просто чтобы быть хорошим адвокатом, надо поработать на земле. Это так называется – на земле. Когда видишь все изнутри и проходишь все этапы.

– Леш, возьми еще котлетку, – вмешалась Надя. – А чем ты сам там занят? Ты ведь не ловишь преступников? Наверно, помогаешь кому-то, да?

– Ну, в основном я, конечно, бумажки там ношу. Но и наблюдаю, как работают. Как опрашивают, например, – переключившись на приятную для себя тему, Лешка мгновенно расслабился. – Руководитель практики у меня прикольный – майор Прохоров. Он такой типа продвинутый чувак, книжек много читает, история там, криминалистика, психология. В отделении его профессором зовут, но только за глаза, он мужик жесткий.

– И что, чему интересному он тебя научил? – Вадим уже взял себя в руки и старался говорить мирно, в тон сыну.

– Ну он много всего читает по нашему делу. Там же все время новое что-то публикуют, и статьи, и книжки. В основном на английском, конечно, но и переводят же. Вот, например, прям свежая теория, почему люди становятся преступниками? – Он смотрел на отца так, будто приглашал его включиться в увлекательную игру.

– И почему же?

– Ребята, вам не надоело? Может, сменим тему? Я чай поставила, пирог уже вот-вот будет готов, – Наде не нравились разговоры о преступлениях, но с тех пор, как сын пошел на юридический, эти темы в доме обсуждались постоянно.

– Надюша, погоди, не мешай. Тут у нас теоретическая часть началась, дай просветиться…

– Ну так вот, – рассказывая, Лешка увлекался, повышал голос и быстрым движением взъерошивал волосы, совсем как его отец. – Буквально лет пять назад два американских криминолога, Хоскин и Эллис, провели исследование криминальных элементов. И обнаружили, что те, у кого указательный палец короче безымянного, имеют склонность к агрессии и преступлениям.

– Да ладно? Ерунда какая-то… – Вадим доел и отодвинул от себя тарелку.

– А вот и не ерунда! – Лешка о еде уже забыл, так увлекла его собственная лекция. – Если женщина ходит беременная и у нее в этот период повышается уровень тестостерона, у ребенка формируются такие вот руки. И похоже, этот гормон действует еще и на психику будущего ребенка, потому что потом из таких детей вырастает больше преступников.

– Леш, но ведь тестостерон – это мужской гормон? Откуда он у беременных?

– А вот и нет. Он и у женщин есть, оказывается. Я сам не знал. Ну ты вот видел женщин с усиками? Это оно. А повышаться тестостерон может даже от неправильного питания. И вот, исследование! Факты, как говорится, налицо. Я как узнал, сразу стал на свои руки смотреть. У меня, слава богу, явно все в порядке. Мам, дай свою!

Лешка легко и быстро схватил мать за маленькую кисть и развернул ее вверх пальцами над столом. Вадим захохотал:

– Ну все, наша Надежда Юрьевна – криминальный элемент! Вот оно что!

Надя вскочила:

– Да ну вас, развели тут демагогию. Так, все, я пирог достаю.

Быстро собрав тарелки, она вынула из буфета большое блюдо для пирога – благородной формы, но без декора, абсолютно гладкое – и отвернулась к духовке.

– А что, кстати, много женщин-преступниц?

– Не, гораздо меньше, чем мужчин. Раза в три, наверно.

– Ну, вполне логично. А какое преступление самое частое?

– Ну кража, конечно. Мам! – Лешка обернулся на грохот формы для пирога. – Тебе помочь?

– Вот засада, ну это же надо! Уронила пирог… – На Наде, что называется, лица не было. – И как теперь чай пить?