Read the book: «Будешь моей»
Глава 1
Остро пахло весной, едва распустившимися листьями, сырой землёй, помнящей недавние слои снега, проклюнувшимися первоцветами. Это помимо выхлопных газов, отходов жизнедеятельности собак, которые вылезли после затяжной зимы, и тревоги, повисшей в воздухе.
Паникой, которой была пронизана каждая пара глаз, наблюдающая за происходящим. Благо хоть журналистов близко не подпускали. Оперативная необходимость.
Олег терпеть не мог такие вызовы, ненавидел всей душой. Не только он, весь отряд. Хуже нет – работать на захвате заложников в общественном месте, когда вокруг полно гражданских, а здесь ещё и дети.
Просто грёбаное бинго!
Пара конченых ублюдков, вооружившись дробовиком, захватили частный детский сад «Солнечный лучик», находящийся на первом этаже густонаселённого жилого комплекса, куда ходил трёхлетний сын одного из них. Зашли спокойно под предлогом забрать малыша до тихого часа, устроили пальбу, благо не по людям, кто-то позвонил в полицию.
Итого в заложниках оказалось двадцать три ребёнка от полутора до семи лет, шесть человек педагогического состава, заведующая, два повара – все женщины. Единственный мужчина, дворник, был на улице.
Что этим уродам нужно, сформулировать они толком не могли. Пьяно блеяли что-то в духе паршивых боевиков, требуя то вертолёт, то пиццу из соседней пиццерии, то ДНК-тест сыну, потому что жена – тварь последняя, его нагуляла, теперь и вовсе собралась разводиться и алименты на честного человека повесить. А так – не пойдёт!
Толпу зевак удалось отогнать за оцепление, но с расстояния всё равно глазели, снимали, переговаривались. Информация просочилась в социальные сети, примчались взволнованные родители, которые справедливо требовали от силовиков «сделать что-нибудь».
Идти на штурм, когда в заложниках дети, а там два неадекватных, хорошо, если только пьяных урода? Отличная идея!
Привезли мать одного из захватчиков, того, чей сын посещал «Солнечный лучик». Под окнами сада она уговаривала нерадивое чадо одуматься, отпустить детей, пока никто не пострадал, женщин отпустить. Заламывала руки, голося на всю округу:
– Максим, Макси-и-и-имушка-а-а-а, остановись, остановить, Христом богом прошу!
Дебелая тётка в стёганой цветастой куртке поминутно останавливалась, искала взглядом невестку и слала на её голову все проклятия, какие только могла придумать. Сгубила, довела хорошего парня, честного человека, всё по её вине, змея подколодная. А она говорила, предупреждала Максимушку.
Естественно, сука, любой мужик при размолвке с женой, первое что делает – хватает оружие и берёт в заложники детей, некоторые из которых ещё науку справлять нужду в горшок не освоили.
На очередном протяжном «Макси-и-и-имушка-а-а-а» раздался выстрел, прозвучавший набатом. Следом понеслись крики стоявших на улице родителей, кому-то стало плохо, засуетились работники скорой. Несколько карет стояли наготове рядом, в этом же дворе.
– Ранена женщина, они готовы впустить медика, – спустя короткое время сообщил переговорщик – Самойлов Денис Валерьевич, для своих просто Ден – бывалый мужик, с огромным опытом работы.
– Я пойду, форму организуешь, командир? – поднял тяжёлый, угрюмый взгляд Андреев.
– Только женщину, – перебил Денис. – Они пустят только женщину.
Женщин в отряде не наблюдалось. В принципе в СОБРе служили женщины, встречались индивидуумы, но их, слава богу, сия чаша миновала. Командир скорей ушёл бы охранником в «Пятёрочку», чем смирился с женщиной под своим началом.
В секретариате, экономическом отделе, снабжении – пожалуйста, сколько угодно.
– И что там по женщинам? – командир перевёл смурной взгляд к машинам скорой помощи.
Очешуительная в своём идиотизме идея, прибавить к заложникам ещё одну. Обоссаться, какая прекрасная! Просто фантасмагория какая-то.
Командир уткнулся в план помещения, в который раз прокручивая в голове возможность штурма. Ликвидировать бы этих ушлёпков, и дело с концом, но угашенная мразота держалась вне зоны поражения, усадив женщин и детей перед окнами актового зала.
Крохотные цветные стульчики, синтезатор на подставке, расписанные мультипликационными героями стены, перепуганные женщины, державшие вокруг себя детей, как квочки цыплят…
Через несколько минут от одной из карет двинулась женщина в форме скорой помощи в сторону невысокого крыльца, неся в одной руке укладку. До этого Олег наблюдал, как командир что-то долго, настойчиво объяснял женщине. По глазам, – остальное скрыто под балаклавой – было видно, что он буквально наступает себе на горло. Только делать нечего, если верить стрелявшим – ранена беременная, помощь, капец, необходима.
Женщина поравнялась с автобусом, в котором находился отряд. Замедлилась, перекинула укладку, которая едва ли не перевешивала её, из руки в руку, двинулась дальше.
Женщина… женщина, мать твою! Девушка, совсем девчонка, лет восемнадцать-двадцать, во сколько медицинский колледж заканчивают, не старше. Форма висела на худой невысокой фигурке, нелепо сидела на бёдрах, куртка болталась на узких плечиках. Русые волосы собраны в косу, скреплённую между лопаток дешёвенькой оранжевой резинкой. Стоптанные кроссовки, такие же дешёвые, как резинка эта…
На мгновение обернулась, словно взгляд почувствовала. Олег как-то сразу выцепил все детали. Длинная шея, изящный поворот головы, тонкая ключица, выглядывающая из-под вытянутой горловины синей футболки. Мягкий овал лица, пухлые губы, глаза с чуть поддёрнутым внешним уголком под длинными ресницами, разлёт бровей.
Красивая девчонка, замутить бы с такой, но прямо сейчас не до мыслей о прекрасном. Голова должна быть максимально чистой, свободной от любой информации, кроме выполнения задачи, от любых эмоций. Нельзя помнить, что с утра поругался с соседом из-за звука перфоратора, в идеале – имя собственной матери.
Через десять минут после того, как девушка скрылась за дверями детского сада, дверь распахнулась. В проёме мелькнуло бледное лицо врача, подзывая на помощь. К ней поспешил Денис, подавая знак, чтобы все оставались на своих местах. Напрягся всем телом командир, ребята сразу сосредоточились, чутьё подсказывало – настал момент истины.
Из-за двери вышла женщина, с трудом передвигаясь. К приличному животу добавлялась перевязанная рука, виднеющаяся из-под распоротого свитера, потёки крови на одежде. За другую руку держался мальчик лет трёх от роду. Всхлипывая сопливым носом, он опасливо озирался вокруг. Медичку дёрнули обратно в полумрак, за дверь, мелькнула лишь светлая подошва кроссовок.
– Лёша! Сынок! – завопила жена одного из захватчиков, подхватилась с места, пришлось ребятам из оцепления останавливать отчаянно кричащую женщину.
Не хватало только, чтобы этот ненормальный открыл огонь по людям, в желании подстрелить жену. Что в голове у психопата, понять в теории можно, что у пьяного, угашенного психопата – вряд ли.
– Макси-и-и-имушка-а-а-а! – заголосила во всю мощь мамаша. – Отпусти ты их всех, раз даже этого отпустил! Максим!
Суматоха на крыльце, отвлекающая внимание. Вопли толпы, смешавшиеся в какофонию звуков. Окрики оцепления, чтобы зеваки не лезли на рожон в желании снять лучший кадр, запостить в социальных сетях чьё-то горе ради пары сотен лайков, а перепуганные до полусмерти родители, не неслись к окнам в инстинктивном желании спасти своих детей.
Операция пронеслась почти мгновенно. С одним из уродов церемониться не стали, ликвидировали при первой же возможности. Второго уложили мордой вниз, не удержавшись от пары крепких ударов, как заводной он повторял, что не виноват, мимо проходил. Всё задумал Макс, и оружие принёс, и в заложников стрелял, и лампочки в коридоре побил, а он… так… за свежей выпечкой вышел. Со всех сторон агнец невинный.
Убивать бы таких по пять раз подряд, пока рука не устанет, да инструкция не велит. Права, мать их, человека, соблюдать необходимо, словно шакальё это к роду человеческому отношение имеет.
Парни похватали ревущую малышню, перепуганную непонятными событиями, последующим шумом, выстрелами, криками, напряжением, стоящим в воздухе, что аж искрило. Выводили испуганных женщин, передавали в руки медикам.
Олег осмотрелся, в углу раздевалки, обхватив руками голову, скрючившись, сидела та самая, из скорой помощи. Рядом открытая укладка, разбросанные медикаменты, ампулы, бинты, отброшен в сторону кровоостанавливающий жгут, кусок тряпки, напоминающий свитер раненой беременной.
– Всё хорошо, – проговорил он как можно спокойней, не отводя взгляда от коротких ногтей без маникюра, побелевших от того, с какой силой она обхватила голову. – Всё закончилось.
Вообще-то, перепуганная девушка – не его дело. Отряд своё сделал, сейчас появятся психологи, они знают, что говорить в таких случаях, подтянутся следователи, дознаватели, туча других должностных лиц.
Почему-то не хотелось просто взять и уйти. Бросить перепуганное до смерти создание. Не мог он развернуться, оставить скрюченную фигурку купаться в своих страхах.
– Дай руку, – проговорил Олег вкрадчиво, присаживаясь на корточки рядом. – Поднимайся.
Девушка покачала головой, отказываясь, отняла руки от головы, посмотрела в упор, хмурясь. Олег знал, что единственное, что она видела – глаза. Светло-карюю радужку с тёмным ободком – на этом всё. Такие карие глаза, по статистике, у почти восьмидесяти процентов населения планеты.
Скосила взгляд в бок, показывая на что-то за своей спиной, попыталась отодвинуться, сморщилась, как от сильной боли. Олег заглянул через голову сидящей. Там, между стеной и детским шкафчиком – обычным, садиковским, с рисунком на дверце, – жался мальчонка лет пяти от силы, глядя огромными глазёнками на человека в чёрной форме, в полной амуниции. Пугающее должно быть зрелище для ребёнка.
– Я его спрятала, – прохрипела девушка, поясняя, зажмурилась.
– Понятно, – кивнул Олег, попытался перехватить девушку, в ответ услышал отчаянный писк. – Ранена? – уточнил он, только заметив, что на синем рукаве форменной куртки проступило бурое пятно крови.
– Врач, нужен врач! – крикнул Олег, вставая.
Мальчика почти сразу выхватили из укрытия, подхватили на руки, понесли на улицу, тот не издал и звука, лишь с интересом разглядывал происходящее, хмурился чему-то своему, напоследок помахал девушке.
– Тина? – Олег услышал мужской голос за спиной. – Молодой человек, отойдите, не стойте, как памятник собственной беспомощности, – продолжил немолодой уже фельдшер скорой, оттесняя здоровенного СОБРовца, не выражая и толики почтения к власти и силе. – Девочка, что тут?
– Эй! – рявкнул за спиной командир, показывая жестом, что пора уходить.
Своё дело они сделали. Пришла пора заслуженных и не очень люлей. Захват детей, ликвидированный террорист, второй с побоями, которые, ясно дело, не сам себе нанёс, два раненых заложника – это то, что известно Олегу, – и толпа свидетелей всей этой вакханалии.
Им звиздец…
Глава 2
Никогда прежде я не бывала в больницах. Вернее была, и не один раз, на практике, с сестрёнкой, когда та пневмонией болела, к маме приезжала, но в качестве пациентки очутилась в первый раз.
Не так и плохо оказалось. Палата просторная, с двумя большими окнами с жалюзи, стены в жизнерадостный персиковый цвет выкрашены, четыре удобные медицинские кровати, пациентов, включая меня, всего двое. Врачи внимательные, вежливые, участливые, медсёстры ласковые, все улыбаются, жалеют, сочувствуют, еда в столовой – и то сносная. В супе попадалось мясо, в каше масло, компот и вовсе был вкуснейший. Не посещали бы меня сто раз на дню, посчитала бы санаторием.
Но меня посещали, постоянно, увеличивая усталость и нервное напряжение в геометрической прогрессии, вынуждая вздрагивать от каждого открытия двери.
Сначала пришёл дознаватель – молодой мужчина, въедливый как червь. Долго расспрашивал кто я, откуда, где родилась, с кем жила, на кого училась, почему, как очутилась там, где очутилась. Что видела, слышала, чем нюхала, что именно, с какой частотой дышала, с какой целью.
Не успела отдышаться, как явился ещё один, на этот раз женщина. Снова пришлось рассказывать, кто я, откуда, где родилась, зачем, и что по этому поводу думаю.
Чуть позже появился следователь, дотошно расспрашивал, что именно происходило в те злосчастные минуты, которые я находилась в раздевалке захваченного детского сада. Что помню о нападавших, детально, посекундно. Как проходил штурм, кто где стоял, куда бежал, как дышал, что в это время делала я…
Складывалось впечатление, что я не свидетельница, не потерпевшая, даже не соучастница преступления, а зачинщица. Вся моя жизнь была положена на то, чтобы оказать содействие мудаку, захватившему детей в заложники. Мало того – именно с этой целью я появилась на свет.
Ай да я, ай да сукин сын, вернее дочь!
Я окончательно запуталась в именах, званиях, должностях приходивших. Начала подозревать, что да, я виновата. Во всём! Начиная с самого факта моего рождения, заканчивая тоном, которым разговаривала со следователем.
После обеда появилась психолог МЧС в сопровождении клинического психолога больницы – так они представились. Долго и нудно разговаривали со мной «за жизнь». О детстве, планах, личной жизни, будущей профессии, о том, почему я люблю мороженое, какие цветы нравятся. Мне же хотелось послать всех подальше с этими расспросами, завернуться в одеяло, уткнуться в стену, закрыть глаза, уснуть, а проснуться дома, и чтобы ничего этого не было. Вообще не случалось никогда в жизни.
В завершение ненормальная девица, представившаяся корреспондентом местного телеканала, суя мне в лицо камерой, начала расспрашивать про мой «подвиг». Что я чувствовала в этот момент, о чём думала…
А я ничего не чувствовала, ни о чём не думала, кроме всепоглощающего страха. Какого-то животного леденящего ужаса, такого, что вспоминать больно на физическом уровне.
Когда выяснилось, что кому-то нужно идти в захваченный детский садик, никому и в голову не пришло, что им окажется практикантка, не получившая диплом. Оставалась пара месяцев, после окончания колледжа меня обещали взять на работу, на подстанции был катастрофический кадровый голод, но пока я не была специалистом. Принимать никаких решений права не имела, оказывать полноценную помощь тем более.
Подавать шприцы с набранным лекарством, каким – решает врач, таблетки, опять же, по указанию врача, накладывать датчики кардиографа, иногда подержать ватку, придержать бинт, редко-редко наложить повязку, внимать, слушать – вот мои обязанности.
Рвались многие, почти все, но захватившим мудакам понадобилась женщина. Единственная женщина из трёх бригад категорически отказалась, сославшись на маленьких детей, ждущих дома. Имела право… её и осуждать никто не стал. Я точно не смела, неизвестно, как я бы себя повела, имея своих детей.
Помню, как вызвалась, под громкое цоканье Михалыча – нашего водителя. Старший пытался отговорить, говорил, что сейчас приедет та, которая пойдёт. Кинули клич, вызвалась фельдшер с опытом в боевых действиях. Уже едет, застряла в пробке.
Только в это время суток пробка могла на несколько часов затянуться, человеку же необходима помощь сейчас, немедленно, тем более беременной женщине!
Помню, как долго и обстоятельно говорил со мной мужчина в чёрной форме, здоровенный и пугающий отчего-то. Всё, что я видела – прозрачно-голубые глаза и светлые нахмуренные брови. Помнила последний его жест перед тем, как пойти – он провёл огромной ладонью по волосам, погладил, тяжело выдохнув, будто сам себя душил.
Меня запустили, толкнули в сторону раздевалки, обычной, как почти во всех детских садах. С рядами маленьких шкафчиков и скамейками по центру. У батареи вдоль окна сидела женщина, прикрывая одной рукой живот, вторая безвольно болталась, багровея от крови. Та, запёкшаяся, выписывала узоры на бледной кисти и линолеуме цвета дерева.
Живот… большой живот ходил ходуном, словно младенец собирался не просто выйти на свет прямо сейчас, а сделать это напрямик, разрывая чрево.
– Какой у вас срок? – спросила я, обрабатывая рану трясущимися руками. – Как вас зовут?
– Семь месяцев, – бледными губами ответила женщина. – Елизавета, Лиза…
Об огнестрельных ранениях я знала только то, что нам рассказывали и показывали на картинках, в реальности не приходилось встречать. До одури боялась сделать что-нибудь неправильно, перепутать, испортить. Я ведь даже не врач, меня не должно было здесь быть, а передо мной раненная беременная…
От чего сильней паниковала, понять было сложно. Одинаково пугало то, что в положении, то, что огнестрельное, и то, что не специалист.
«И кто бы сейчас помог этой несчастной?» – молча уговаривала я себя, стиснув зубы, старательно изображая уверенность в собственных знаниях и умениях.
Я не десантник, но прямо здесь и сейчас девиз «Кто, если не мы?» пришёлся бы как нельзя кстати. Кроме меня некому.
– Что тут? Скоро? – заорал один из захватчиков, размахивая двустволкой. – А?! Пошевеливайся!
Долетел запах перегара, смешанного со свежими спиртовыми парами. Он только что глотнул водки, точно сделал это не первый раз за день.
– Макс, давай потише, успокойся, – засуетился второй.
Безоружный, невысокий, вертлявый как угорь, с бегающим тёмным взглядом из-под низких надбровных дуг под высоким лбом.
– Пристрелю обоих! – завопил Макс, наведя на нас с Лизой ружьё, впивая тёмно-серые глаза на узком, ничем не примечательном лице, такого на улице встретишь – не запомнишь.
Внутри похолодело, стало не просто страшно или жутко, слово подобрать не смогу тому чувству, что затапливало меня тогда, пока вдруг не услышала отчётливое и звонкое:
– Ой, ой! Я, кажется, рожаю. Ой, ой, а-а-а-ай, – пронеслось протяжное, заставив меня окончательно заледенеть. Легче бомжам оказать помощь, чем принять одни роды. На роды всегда неслись так, словно пятки жгло. Старались изо всех сил доставить в роддом, передать акушерам с рук на руки. Как угодно, хоть взлететь, лишь бы не принимать в машине.
В бригаде минимум двое медиков, а я была совсем одна, не считая роженицы, пьяного мудака с ружьём, его приятеля, который скакал вокруг, как Табаки1, скаля пасть и брызгая слюнями.
– Женщине необходимо в роддом! – выпалила я. – Отпустите женщину! – уставилась на Макса, рассудив, что если он с ружьём, то главный.
Роды… я не была готова принимать роды. Любой скоряк скажет, что лучше шестерым.
– Бегу и тапочки теряю, – окрысился тот.
Направил ружьё прямо на беременный живот, отчего Лиза застонала громче, отчаянней, заставляя меня покрыться холодным потом, нервно вдохнуть, судорожно соображая, что делать, как поступить. Ведь должен быть выход, должен!
– Послушайте, отпустите женщину, пожалуйста! Вы же не хотите, чтобы она родила прямо здесь, сейчас?!
– Да насрать! – было мне ответом от Макса, чтоб ему провалиться, извергу! – Нам терять нечего, да, Серёг?
– Не знаю… – тот, что похож на Табаки, как оказалось Серёга, с сомнением смотрел на громко стонущую Лизу, явно выражая солидарность со мной.
– Отпустите. Я останусь вместо неё! – выпалила я, не соображая, что говорю. – У меня отец – крупный чиновник, со мной все ваши условия выполнят, вот увидите. Отец до самого губернатора дойдёт, если надо будет, дойдёт до президента!
– Чёт не похожа ты на дочь чиновника, – усмехнулся Макс. – Чего бы дочь губернаторской шестёрки на скорой работала?
– Волонтерство – популярная тема, даёт плюшки при продвижении по социальной лестнице. Баллы активности легче зарабатываются, проще место тёплое получить. Чем больше баллов – тем лучше место. Молодёжная политика области, не слышали? Очень удобно, но места ограничены, между своими поделены, сами понимаете, – несла я откровенную ахинею, смешав в кучу социальные программы, о которых что-то слышала, с теми, что придумала на ходу.
Продолжала убеждать в том, что дочка огромной шишки, не зная ни одного мало-мальски захудалого депутата. Не приходилось встречать даже муниципалов, что говорить о крупных чиновниках. Начиная с какого ранга чиновник может считаться «крупным», и то не ведала.
Тогда я что угодно соврала бы, любую сказку придумала, про какие угодно баллы рассказала, лишь бы не принимать роды.
Одной! Преждевременные! Нет, нет, нет, лучше под прицелом пьяного урода остаться, чем роды…
Какие конкретно аргументы моей пламенной речи на грани истерики их убедили, я не знала, в итоге женщину отпустили, всучив ей ребёнка, примерно трёх лет. Пришлось довести их до дверей, чувствуя между лопаток леденящий холод ствола.
Лишь глянув на улицу, на яркое весеннее солнце, голубой, как никогда, небосвод, набухающие почки деревьев, сочно-зелёную траву на газоне рядом с крыльцом, поняла, что именно я наделала. Это мог быть мой последний взгляд на этот мир…
Остро почувствовала, что не увижу, как из этих липких почек распускаются свежие листья, как набираются соков за лето, как желтеют осенью, украшая городской пейзаж… что могу погибнуть.
Умереть, толком не начав жить. Ничего не увидев, не поняв, не почувствовав… Господи, как же обидно, до слёз… до спёртого в груди в тугой комок дыхания. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Меня заволокли обратно в раздевалку, швырнули в угол, требуя позвонить отцу с требованием миллиона долларов наличными, словно в тупом боевике. Набрала первый попавшийся номер, молясь, чтобы никто не взял трубку.
В это же мгновение выбежал мальчишка лет пяти, видимо взрослые не сумели удержать. Светленький, взлохмаченный, в трикотажном костюмчике с широкими шортами, как у баскетболиста.
Захватчики двинулись в сторону, откуда прибежал малыш, выкрикивая угрозы всех положить, хватит сюсюкаться, надоели. В панике я не придумала ничего лучше, как запихать парнишку в угол между стеной и шкафчиком, будто это могло спасти его… как-то спрятать, уберечь.
Смутно, в хаотичном порядке, который никак не получалось восстановить, помнила шум, грохот, мужские крики, короткие переговоры, детский и женский визг. Оглушающие выстрелы двустволки, прозвучавшие пугающей канонадой, глухие звуки, словно стреляли сквозь пуховую подушку. Острую боль в руке, предварительно же жар, будто калёным железом прожгло.
Казалось, я оглохла, ослепла, перестала осязать…
Ещё помнила карие глаза напротив и глухой мужской голос, говорящий вкрадчиво, словно кот, уговаривающий съесть сметану:
– Дай руку. Поднимайся…
Позже оказалось, что пуля двустволки рикошетом от стены отлетела в моё плечо ниже сустава. Ранение касательное, лёгкое, в левую руку – одним словом, до свадьбы заживёт.
Чудом не ранило мальчика, страшно представить, что могло бы произойти… Хорошо, что моя рука встала на пути к ребёнку, с его-то крошечным тельцем. Там, где меня лишь задело, малыша могло…
Впрочем, об этом думать страшнее, чем о преждевременных родах, которые пришлось бы принимать, не начни я отчаянно врать, выворачиваясь, как уж на сковороде.
Что из этого я могла рассказать пронырливой корреспондентке? Про какой «подвиг»? Как испугалась до смерти, наговорила с три короба и всё от страха забыла?
– Скажите, что вы чувствовали? – не отставала девица, тыкая в меня крошечным микрофоном.
Я же смотрела на неё, как баран на новые ворота, пыталась собраться с мыслями и хотела только одного, чтобы меня оставили в покое. Сколько можно? У меня болела рука, действительно болела, сильно. Болела голова, живот болел, всё болело. Я реветь хотела, а не про «подвиги» рассказывать…
«Так бы поступил любой на моём месте»? Не поступил бы, потому что не любой испугается родов настолько, что подставится под пули.
– Это ещё что такое?! – громыхнул голос у дверей.
Санитарка закатила ведро в палату, упёрла пухлую руку в крутой бок, обхватила другой швабру и уставилась на гостью, предварительно оценивающе глянув на меня.
– Что за проходной двор, я спрашиваю?! Ступайте отседова подобру-поздорову, покаместь заведующего не кликнула! Ходят всякие, антисанитарию разводят! Идите, идите, нечего здеся!
Корреспондентке с оператором пришлось ретироваться. Открыть рот, отстоять свою позицию санитарка не позволила. Я упала на подушку в бессилии, слушая незлобное, успокаивающее ворчание. Ладно, следственные органы ходят, как к себе домой, ничего не поделаешь, власть – есть власть, имеют право, да и то, совесть бы поимели, изверги, человек только-только с операционного стола. А таких вот проныр гнать в шею надо и не стесняться.
Подвиг подвигом, может грамоту вручат или медаль, наверху виднее, но покой необходим после такого-то стресса.
– Всех взашей гони, деточка, не стесняйся, не думай даже, – назидательно проговорила напоследок санитарка, закрывая за собой дверь, оставив в палате запах дезинфицирующего средства.
Покоя не случилось. В дверях появился парень, обвёл пустую палату карим взглядом. Соседка, уставшая от шума, предпочла ретироваться во время визита корреспондентки.
– Тина? Силантьева? – спросил он, будто сомневался в том, что видел.
Я приподнялась с подушки, села, тяжело вздохнула, оглядывая исподлобья пришедшего. Спортивная фигура с широкими плечами, рост не меньше ста восьмидесяти, может и выше, но ненамного.
Светлая, однотонная футболка обхватывала накачанные руки, несмотря на раннюю весну – со следами свежего загара. Тёмно-серые штаны-карго с эластичным поясом, демократичные кроссовки New Balance 574, на которые старательно натянуты голубые бахилы. В одной руке снятая толстовка, в другой полупрозрачный пакет с продуктовым набором. Фрукты, шоколад, творог, колбаса какая-то, сыр в производственной упаковке…
Я уставилась в лицо спрашивающего. Взлохмаченные волосы, стрижка актуальная, но явно живущая своей жизнь, отсутствие модной сейчас бороды, лишь лёгкая небритость, и что-то такое… едва уловимое в образе, аура вокруг, говорили, что он имеет отношение к силовым структурам.
Следователь, опер, прокурор… я толком не разбиралась в служебной иерархии, в должностях, званиях и их обязанностях. Пакет с продуктами, одежда, общий расслабленный вид указывали на обратное – если следователь или опер, то на выходных или в отпуске. Странное место выбрал товарищ для отдыха…
– Силантьева, – кивнула я, смотря на пришедшего.
В характеристике «парень» я ошиблась, передо мной стоял мужчина. Старше моих двадцати на шесть-восемь лет минимум. Крошечные морщинки в уголках карих глаз говорили о том, что их обладатель часто смеётся. Чётко очерченные губы, широкие скулы, квадратный подбородок, такой называют волевым.
От академической красоты далёк, от нынешних стандартов тоже. В рекламе селективного парфюма такого не увидишь, не красавец с голливудской улыбкой и совершенно пустым, пусть и выразительным взглядом.
И всё же что-то… притягивающее, примагничивающее бросалось в глаза, откровенно смущало, вводило в ступор. Мысли глупые в голову лезли, мутило от этого, вынуждая сердце рвано дёрнуться, будто в преддверии чего-то знакового.
Глупости! Действие усталости, пережитого стресса, лекарств. Какая разница, как часто смеётся пришедший, пусть задаёт очередные вопросы и проваливает.
