Глава 21
Наша жизнь в период функционирования слабеющей Советской власти
Власть в стране сменилась после кончины Л. И. Брежнева в 1982 году, но была советской, и её ещё никто не отменял.
У института НИИ по БИХС и у его директора было много недоброжелателей в политических структурах и академической среде. Скандал был хорошо подготовлен и грянул на очередном съезде партии в 1984 году. В докладе председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС М. С. Соломенцева институт на всю страну был подвергнут разгромной критике. Утверждалось, что руководство института затратило огромные средства и не обеспечило выпуска новых лекарственных препаратов, хотя выпуск новых лекарств не входил в задачи института, которые состояли в выявлении биологических активностей тысяч химических соединений, синтезируемых в стране.
В институт нагрянула комиссия Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Члены комиссии были вежливы, улыбались, соглашались с доводами докладных записок руководителей разных подразделений института. Но выводы комиссии были предрешены, и ничто их не могло поколебать. Л. А. Пирузян был уволен с поста директора и остался руководить отделом в своей Альма-матер, институте химической физики АН СССР. Одним из пунктов криминала было то, что Ученый совет института, по крайней мере, наполовину, состоял из евреев. Мельком упоминалось, что крупным отделом по проверке безопасности лекарств руководил человек с агрономическим образованием, то-есть Леонид Максович Фонштейн, кто не запомнил, это мой муж. Все это я описываю, конечно, с его слов. Не буду упоминать сотрудников института, которые в эти тяжёлые дни повели себя не должным образом. В 1985 году институт был реорганизован, его директором стал почему-то А. И. Степанов, много лет работавший в нашем институте ВНИИ генетики и селекции промышленных микроорганизмов. Вскоре и он был снят с должности директора. Институт был вновь реорганизован, сокращен и в дальнейшем переименован. Отдел Лёни под его руководством продолжал функционировать ввиду важности тематики. Лёня безумно устал еще в предыдущие годы от громадной ответственности, которая лежала на нем: не пропустить препараты с нежелательными свойствами на медицинский рынок, устал от большого давления авторов препаратов, в большинстве своём очень влиятельных ученых. В 1983 году Лёня перенес тяжелую операцию по удалению желчного пузыря, набитого камнями. Нам эти камни даже подарили. Мы с Мирой, Лёниной сестрой, сидели много часов в коридоре 1-ой Градской городской больницы, пока его из операционной не перевезли в реаниматорскую. Это было 7-го марта, и врачи, наверное, тихо матерились, что зав. отделением академик В. С. Савельев настоял на срочной операции перед всенародным праздником. Потом, когда Лёня уже лежал в общей палате на 17 человек, я пробиралась в любое время в своем белом лабораторном халате через служебный вход, который имеется в каждой больнице и не запирается. Через некоторое время он опять попал в ту же больницу, по-видимому, по причине тяжелых переживаний, связанных с судьбой института. Но тут на меня махнули рукой и не выгоняли из больницы даже ночью. Мужики в палате после тяжелых операций умудрялись есть и пить, не соблюдая никаких диет. Ничего, выживали. Кстати, тяжелые заболевания не миновали в этот период и других руководящих сотрудников института. Лёнина больничная эпопея была отмечена в одной из очередных телеграмм ко дню его рождения: «Фунт обломков найден широком теле. Ежедневно йоту нарзана».
Жестокая и незаслуженная расправа с институтом НИИ по БИХС при практически полном попустительстве академической администрации оставила глубокую рану в душах Л. А. Пирузяна, его жены Э. С. Пирузян и сотрудников института. Разгром шел по накатанному пути. Сначала в институте нашли иностранного шпиона, потом завели, так называемое, «яблочное дело».
Некоторые младшие сотрудники института, чтобы немного подработать для оплаты квартир, которые они снимали в частном секторе, брали разрешения у заведующих лабораториями прибавить к отпуску несколько дней без сохранения содержания, собирая яблоки в соседних с Купавной совхозах. Многим заведующим лабораториями было предъявлено обвинение в том, что они брали взятки за добавление этих нескольких дней к отпуску сотрудников. Так как Лёня руководил несколькими лабораториями, то он оказался среди главных обвиняемых. Его даже вызывали в прокуратуру к следователю по особо важным делам, заодно пытаясь взять у него компромат на других сотрудников института. Проведя со следователем целый день, Лёня у неё, наконец, спросил:
«Неужели в таком серьезном учреждении нет более важных дел?» на что женщина-прокурор ему ответила, что нет.
«Яблочное дело» и другие гонения были в одночасье прекращены, наверное, по указанию тогда уже крупного партийного деятеля А. И. Лукьянова, который вскоре стал председателем Верховного Совета СССР. В НИИ по БИХС в то время работала его жена, доктор биологических наук Л. Д. Лукьянова.
Шли годы. В 2000 году Л. А. Пирузяна избрали академиком РАН. Лев Арамович и его жена Элеонора Суреновна в 2000-е годы совершили подвиг. С присущей им обоим необыкновенной энергией они издали фундаментальный труд в 2-х томах об истории организации, функционирования и разгрома института НИИ по БИХС. В основу книги «Медицинская биофизика, биологические испытания химических соединений» легли научные статьи Л. А. Пирузяна и его сотрудников, сопровождаемые воспоминаниями о работе в уникальном учреждении бывших сотрудников института, а также документы, представляющие неоценимую объективную ценность для историков советской науки в период ее заката. Первый том книги «Медицинская биофизика, биологические испытания химических соединений», Москва, Издательство «Медицина», 844 стр. с подзаголовком «Уроки истории» был издан в 2005 году, а второй том с подзаголовком «Документы», 752 стр. был издан в том же издательстве в 2006 году. Лева и Нора подарили их нам с дарственной надписью: «Дорогим Наташе, Лёне! Обнимаем, целуем. Всегда Ваши Нора и Лёва Пирузяны». Мы в эти годы уже давно жили и очень напряжённо работали в Америке. Эти два объёмных тома привезла нам в Америку Лёнина сестра Мира, везла она их в ручной клади, но чего не сделаешь для родного любимого брата!
Лёня вспоминает о своей дальнейшей работе после разгрома НИИ по БиХС: «К концу 1986 г. работать в реорганизованном институте с новым директором стало практически невозможно, и я принял решение о переходе на другую работу. С большим трудом мне удалось вернуться в свою Альма-матер, Институт общей генетики АН СССР, несмотря на то, что к этому времени я уже в течение многих лет был членом Ученого совета института, а также членом специализированного совета по защите докторских диссертаций при этом институте. Кончились изнурительные поездки в Купавну. Вместо 2-х с половиной часов пути на автобусах и электричке в один конец, попадал на работу в течение 15-ти минут пешей прогулки».
Вскоре Лёне предложили должность Ученого секретаря института, и он согласился. Статус этой должности в институте поднялся. Склоки, которые существовали в институте практически со дня его основания, прекратились, думаю, что не без Лёниных усилий. В секретариате АН стали говорить, что они никогда еще не сталкивались с таким Ученым секретарем, который им тоже успевал давать массу ценных советов.
Печальные события этого 80-летия продолжались. В 1983 году на 70-м году жизни умерла Марианна Петровна Шаскольская, которая была постоянным и желанным гостем в доме моих родителей и с которой была тесно связана значительная часть и моей жизни. Безвременно ушёл из жизни крупный советский учёный. Марианна Петровна входит в список 40 самых выдающихся в мире учёных женщин. Международные конференции её памяти ежегодно проводятся в Москве. Слава богу, остались ещё люди, которые её хорошо помнят и ценят её заслуги.
23 мая 1985 года ушла из жизни моя мама, Ломовская Эмма Григорьевна, когда ей было 75 лет. Последние годы ее жизни мы жили совсем рядом, прогуливались с ней по Молодежной улице, она никогда не выглядела старой (а, может быть, мне это казалось) по сравнению с другими пожилыми женщинами, которых мы встречали. Она, в отличие от папы, уже хорошо понимала обстановку в стране и говорила мне об этом.
В последние годы они с папой каждый год ездили отдыхать или в университетский дом отдыха в Красновидово или на турбазу Дома ученых в Прибалтике. Папа писал там стихи и баллады на темы жизни на турбазе и читал их перед отдыхающими, которые принимали их благосклонно. Папа в конце жизни очень хотел передать свое членство в Доме ученых мне. Но уже настали другие времена, и всем было не до этого.
В 1982 году состоялся съезд генетиков и селекционеров в Кишеневе. Лёня поехать не смог. Папу пригласили за счет организаторов съезда как старого генетика и они с мамой поехали. Там же была и Ксения Алексеевна Головинская, вдова Д. Д. Ромашова, с которой мои родители дружили всю жизнь и на съезде так и ходили всегда вместе. Я там делала доклад и на него пришел мой старый знакомый Борис Николаевич Вепренцев. Он работал в Пущино, и мы с ним не пересекались много лет. И с тех пор вплоть до его безвременной кончины больше не виделись.
С. Юрой Дьяковым поехали в село под Кишенёвым познакомиться с матерью Вани, мужа Юриной дочери Маши. Встретила она нас не очень любезно, но потом как-то оттаяла. Оказалось, что ее вместе с четырьмя маленькими детьми в одночасье выслали в Сибирь и она сумела сохранить жизнь всех четырех своих детей. Угостила нас молодым молдавским вином из собственного винограда. Уехали мы все равно расстроенные.
Мама угасла буквально за два месяца. Диагноз не установили, даже после вскрытия. В. Измайловской больнице для научных работников, куда я ее привезла вторично уже перед самой кончиной, царило хамское отношение к пожилым людям, как у среднего медицинского персонала, так и у врачей. Она была в полном сознании до последней минуты, и вдруг я ясно увидела как ее душа отлетела и все было кончено буквально через час после нашего приезда в больницу. Ее даже не поместили в реанимационное отделение, хотя все показатели указывали на необходимость этого шага. Ее смерть на моих глазах осталась навсегда глубокой раной в моем сердце. В этом, 2016 году исполнилось 106 лет со дня её рождения. Теперь, кроме нас с Олечкой, Веры Шаскольской и нескольких моих школьных подруг уже, практически, о ней почти и вспомнить-то некому. Помнит мою маму и внучка С. Н. Скадовского, Мария Николаевна Строганова, с родителями которой Николаем Сергеевичем Строгановым и дочерью С. Н. Скадовского Ниной Сергеевной Строгановойс мама дружила долгие годы, работая на биолого-почвенном факультете МГУ и вспоминая часто с ними старые добрые времена расцвета генетики в Советском Союзе до наступления долгой эры лысенкоизма. Мама и Николай Сергеевич кончали один и тот же вуз. Можно, как я уже упоминала, сейчас найти её несколько научных статей в интернете. В память о ней останутся и эти мои воспоминания, если они когда-нибудь увидят свет. Приведенные в этих воспоминаниях письма моей мамы своим родителям в Москву из Хабаровска в начале 30-х годов, а особенно, её письма моему папе Д. В. Шаскольскому в Германию в 1948 и 1949 годах, по моему мнению, представляют историческую ценность. Они написаны не как воспоминания через много лет, а прямо по горячим следам событий. Сейчас эти письма вместе с некоторыми другими документами и фотографиями истории нашей семьи, начиная с начала 20-го века, хранятся в архиве Гуверского института при Стэнфордском университете.
После маминой кончины я несколько раз слышала, как она меня звала «Тусёк», и я считала, что ей хочется забрать меня с собой. И я, действительно, вскоре попала в больницу, но выкарабкалась. Летом 1985 года скончался Израиль Иосифович Семеновский – преданный отец Миры и отчим Лёни с 1938 года. Он был ровесник века и жил бы ёще, если бы не неудачная операция. Он вырос в маленьком еврейском местечке Смелы на Украине, потом работал в Москве по снабжению военных пошивочных ателье, хорошо разбирался в тканях. Всегда, конечно, только дома с тоской вспоминал дореволюционные времена и цены. Лёня мальчиком этих разговоров не одобрял. Израиль Иосифович очень любил свою жену, во всем ей подчинялся, помогал по хозяйству, очень любил обоих своих детей и внучек и они, особенно Наташа, с которой они вместе жили, платили ему тем же. У нашей дочки Оли были две родные бабушки, моя и Лёнина мамы и два неродных дедушки, которые ее очень любили. Мой папа был очень образованным человеком, и Оля любила его и умела с ним общаться. Эта ее способность общения с некоммуникабельными людьми всегда мне нравилась, т. к. сама я была начисто лишена этого свойства и всегда об этом жалела.
В начале 1985 года скончался Сос Исаакович Алиханян, не дожив до своего 80-летия. Не выдержало больное сердце. Многие годы после его кончины нас, его учеников, в день его рождения приглашала в гости его жена Татьяна Семеновна и семья их сына Андрея. Сос Исаакович очень любил своих внучек, но, конечно, всегда мечтал о внуке. Он увлекался и хорошо разбирался в живописи и имел дома хорошую небольшую коллекцию картин. Столы ломились от вкусной армянской еды, приготовленной Татьяной Семеновной и ее невесткой в память хозяина дома. В институте жизнь Соса Исааковича – основателя такого уникального учреждения, в котором были совмещены теоретические и прикладные исследования по генетике и селекции микроорганизмов, продолжалась в жизни и работе его многочисленных учеников. Конечно, наука развивалась, приходили новые люди, становились заметными фигурами в институте, возникали совершенно другие методы селекции в связи с бурным развитием генной инженерии, которую поддерживал морально и финансово и развивал многолетний директор института, теперь уже академик РАН В. Г. Дебабов (Генная инженерия – осуществление манипуляций с изолированными генами и введение их в другие организмы). Но память о Сосе Исааковиче всегда сохранялась.
В 2006 году Институтом генетики и селекции промышленных микроорганизмов, как в былые времена, совместно с пущиновским Институтом микробиологии и физиологии микроорганизмов была организована школа-конференция «Генетика микроорганизмов и биотехнология», посвященная 100-летию со дня рождения С. И. Алиханяна. Мои московские коллеги прислали мне много фотографий с этой замечательно организованной конференции и рассказы о ней. Я послала на эту конференцию своё выступление, и Таня Воейкова его зачитала. В этом же году вышел журнал «Генетика», полностью посвященный памяти С. И. Алиханяна. Все статьи о нем как основоположнике генетики микроорганизмов в Советском Союзе, написанные его учениками и последователями, читались с большим интересом. Я уже не была свидетелем деятельности нашего института в 90-х годах. Представляется, что на плечи его многолетнего директора В. Г. Дебабова и его окружения легла почти непосильная ноша усилий по продолжению успешной работы института. Нельзя забывать и о потере большого числа квалифицированных молодых кадров, которые сейчас живут и работают в Европе и США. Кроме того, часть престижных генно-инженерных лабораторий, которым в течение многих лет шла значительная часть денег, поступающих в институт из государственного бюджета, воссоединилась с Японской фирмой, построившей свое современное здание в Москве рядом со зданиями нашего института. Но институт продолжал функционировать. В. Г. Дебабову долгие годы удавалось сохранять в институте и теоретические лаборатории, которые непосредственно не занимались селекцией и получением более высокопродуктивных штаммов методами генной инженерии. Думаю, что изменения в судьбе института стали особенно очевидны, наверное, по совпадению, а скорей всего по объективному стечению обстоятельств, после того, как отдали последнюю дань памяти его организатору. Я, про себя, думала, что душа Соса Исааковича после того, как отметили 100-летнюю годовщину со дня его рождения, покинула институт. Я уже не говорю о том, что В. Г. Дебабов примерно в это время остался только научным руководителем института, новым директором института в это время стал М. Ю. Бебуров, который много лет назад работал в нашем институте в должности младшего научного сотрудника, а в 90-е годы вырос в успешного бизнесмена.
Мы с Лёней, наконец, смогли приехать в Москву жарким летом 2010 года после получения необходимых документов. Процедура их получения с годами заметно упростилась, да и мы стали жить по соседству с российским консульством в Сан-Франциско. Я, конечно, пришла в свой институт, в котором проработала со дня его основания. Выглядел он и снаружи, и внутри обшарпанным, как будто его с тех пор, как построили в 1984 году, так никогда и не ремонтировали. Встречи с друзьями и коллегами были очень волнительными и совершенно неожиданными для сотрудников моей бывшей лаборатории. Татьяна Александровна Воейкова звонила им из своего кабинета и просила придти к ней, не говоря зачем. Делились впечатлениями о своём житье-бытье. Конечно, всем было интересно послушать о том, как мы живем в Америке. Многие, кого мне хотелось бы увидеть, были в отпуске. Тепло пообщались с В. Г. Дебабовым и В. Н. Крыловым. Немногим бывшим моими сотрудниками Тане Воейковой, Лиде Емельяновой, Тане Чиненовой, Лене Славинской, Ире Бирюковой я рассказала о своих планах написать статью о многолетней работе нашей лаборатории с упоминанием их фамилий. Всем идея понравилась, но впоследствии мне показалось, что им это стало почти безразлично. Я всё-таки написала такую статью и так и не знаю, будет ли она опубликована в каком-то из российских журналов. Но после значительных усилий с моей стороны и помощи моих ленинградских коллег статья под моим авторством была опубликована в журнале Историко-биологические исследования, 2017, том 9, № 3, Санкт-Петербург. Эта статья, которая называется «История выхода на мировую арену актинофага phiC31 и актиномицета Streptomyces lividans 66» теперь уже находится на моем веб-сайте, куда будут помещены и эти мои воспоминания.
Крупные реорганизации в институте начались уже давно, но в 2012 году стали закрываться многие лаборатории, в том числе и генетические. В общем, пришли совсем другие, новые времена. Надо сказать, что я начала свою работу по генетике актиномицетов и актинофагов почти у истоков развития этой области знаний и теперь оказалась свидетелем почти полного окончания золотой эры этих исследований.
Слишком дорого обходятся поиски биологически активных веществ, образуемых природными изолятами. Практически все крупные американские фармацевтические компании закрыли отделы по поиску и изучению биологически активных природных соединений и необдуманно освободились от больших коллекций микроорганизмов, которые собирались в течение долгих десятилетий. Упомяну только, хотя я внимательно уже и не слежу за этой ветвью научной литературы, о попытках заставить заговорить молчащие кластеры генов, которые в значительном количестве содержатся в хромосомах актиномицетов. Вот и выбрасывай после этого институтские коллекции природных изолятов! Правда, используемые продуценты какого-то антибиотика тоже содержат молчащие кластеры биосинтеза других антибиотиков. В этом мы убедились на собственном опыте, работая с продуцентом рапамицина уже в Америке.
Попробую сейчас, если получится, вернуться к более последовательному, по годам, описанию нашей жизни. Отмечу только, что в отпуск летом 1985 года никуда не ездили, лишь провели неделю на даче у Дьяковых под Москвой. В магазине при соседней фабрике уже ничего не было, в деревне, где стоял их дом, у жителей не могли купить не только молока, но даже и картошки. Все шло на пропитание семей и никаких излишков на продажу не оставалось.
Глава 22
Бурное развитие микробной генетики за рубежом
80-ые годы, несмотря ни на что, были годами активных международных научных контактов и очень напряженной, и, как мне представляется, результативной работы сотрудников нашей лаборатории в области генетики актиномицетов и актинофагов уже с элементами селекции, а также, по мере возможностей, с использованием в применении к этим объектам методов генной инженерии.
В июне 1982 года в г. Киото (Япония) состоялся Международный симпозиум по генетике промышленных микроорганизмов (GIM82). С. И. Алиханян с начала организации этих симпозиумов в 1970 году был постоянным членом Международного комитета по генетике промышленных микроорганизмов (GIMIC), который направлял работу этих симпозиумов. В разные годы в его состав входили известные ученые в этой области исследований. Ученые, которые по каким-либо причинам уже не могли участвовать в работе комитета, имели право предложить вместо себя другую кандидатуру, которая должна была быть утверждена действующими членами комитета. Я была приглашенным докладчиком на этом симпозиуме. В состав нашей делегации входили Владимир Георгиевич Дебабов, директор нашего института, Сергей Михайлович Навашин, директор института антибиотиков, и его заместитель Э. В. Барташевич, Александр Михайлович Боронин, уже тогда, по-моему, директор Пущиновского института биохимии и физиологии микроорганизмов. Сос Исаакович Алиханян по состоянию здоровья уже не мог поехать на этот симпозиум. В письме, адресованном GIMIC комитету, он предложил рассмотреть в качестве члена этого комитета мою кандидатуру. На заседании комитета (GIMIC) в начале работы симпозиума в комитет были кооптированы восемь новых членов. От нашей страны в него были включены А. М. Боронин и я. Я, практически, хорошо знала всех членов комитета как ученых, внесших значительные вклады в генетику промышленных микрорганизмов. Для большинства из них это было признание их научных заслуг. О своей роли я не задумывалась, а просто всегда работала, и это не рисовка, а чистая правда. Я была членом комитета (GIMIC) с 1982 года до начала 1990-х. Потом для меня наступили новые времена, и больше в работе этих симпозиумов я участия не принимала. Таким образом, за мою научную карьеру я участвовала в работе GIM74 (Англия), GIM82 (Япония) и GIM86 (Югославия) в качестве приглашенного докладчика. Мои доклады как приглашенного докладчика были также опубликованы в трудах GIM70 (Чехословакия) и GIM78 (США), на которых я по разным причинам не присутствовала. Вот уже 43 года проходят симпозиумы по генетике промышленных микроорганизмов (GIM), но я теперь не слежу за их работой.
Из Москвы на симпозиум GIM82 прилетели в Токио беспосадочным рейсом за 12 часов. Как же изменился Токио с 1968 года! Ни ветхих построек в центре города, ни женщин в кимоно на улицах, ни маленьких палаток с сувенирами, ни торжественных религиозных шествий. Нас встретил представитель одной из японских фармацевтических фирм, с которой имел тесные контакта С. М. Навашин. Вот уж мы напробовались очень вкусных гигантских креветок с жареной картошкой, которые очень любил Сергей Михайлович. Разговорились. Наш гид упомянул, что он никогда не уходит в отпуск, т. к. боится перепоручить свою работу кому-то другому во время своего отсутствия.
Мы с Лёней дружили со многими японскими коллегами, когда работали в Америке. И сейчас с некоторыми продолжаем переписываться. Конечно, у нас с ними были только дружественные и научные контакты и мы не спрашивали у них, как изменилась Япония за последние десятилетия. Но впечатления у меня остались, что теперешнее поколение японцев другое, более раскованное, да и удивляться тут совершенно нечему. В общем, как-то так получалось, что и мы много пользовались советами наших молодых японских коллег при работе в Америке и мы им тоже помогали осваивать актиномицеты и актинофаги и генетические методы работы с ними. Интересным для меня было то, что я видела, конечно, мельком – ту Японию, когда мои японские коллеги еще не родились или были совсем маленькими детьми.
В. Киото из Токио ехали на поезде, который шел с такой скоростью, что рассмотреть окружающий ландшафт не удавалось, кружилась голова. В первый же день встретились с Д. Хопвудом и Джимом Шапиро, который тоже в 1982 году стал членом GIMIC. Зашли перекусить. Я все время расстраивалась, что не могла активно участвовать в быстром разговоре. Потом с Джимом поговорили о транспозонах, в изучении которых он в то время лидировал, а наши данные указывали на присутствие у варианта фага phiC31 чужеродной вставочной последовательности. И я, конечно, сразу почувствовала, насколько он более эрудирован в этой проблеме, чем я. К тому же он подарил мне пластинку с произведениями Малера. Он им очень увлекался и удивился, что я не слышала его произведений. На следующий день я сделала свой доклад, было много вопросов, оттиск этого доклада, опубликованного в трудах симпозиума, у меня сохранился.
Мой доклад «Genetic approaches to the development of phage cloning vectors in Streptomyces» (Генетические подходы к конструированию фаговых векторов для клонирования у актиномицетов), опубликованный в трудах GIM82 (Proceedings of the IV-th International Symposium on genetics of industrial Microorganisms, 1982) в соавторстве с И. А. Сладковой, О. А. Клочковой, А. В. Ореховым, Т. А. Чиненовой и Н. М. Мкртумян подводил (повторюсь) итоги наших предыдущих исследований актинофага phiC31, содержал подробные данные по корреляции генетической, физической и рестрикционной карт ДНК этого актинофага. С помощью многочисленных делеционных мутантов фага была идентифицирована большая, размером 7,5 кв, несущественная для литического развития область ДНК актинофага. Это позволяло включать в эту область фрагменты чужеродной ДНК, например, ДНК актиномицетов, то есть использовать фаг в качестве переносчика генов актиномицетов или других микроорганизмов. В этой же области, как уже упоминалось, нами был идентифицирован ген, ответственный за синтез фермента интегразы, обеспечивающего встраивание генома актинофага phiC31 в хромосому актиномицета. Как и в случае с самим фагом phiC31, генно-инженерные опыты с геном интегразы начались только спустя десять лет после его идентификации в наших работах. Создание плазмидных векторов, несущих изолированный фаговый ген интегразы, – очень важный этап в генной инженерии актиномицетов. Я думаю, что мы и сами могли бы раньше подсуетиться с переносом гена интегразы на актиномицетную плазмиду.
Наверное, это подсознательно тормозилось низким уровнем освоения нами методов генной инженерии. А может быть, мы просто в то время не сообразили это сделать. Единственное, что успокаивало, это то, что мы были такие несообразительные в хорошей компании с Китом Четером, а ученым из компании Илай-Лили потребовалось значительное время (те же заколдованные 10 лет), чтобы начать и осуществить эту работу. Сейчас уже в течение многих лет стало совершенно очевидным, что ген интегразы фага phiC31 играет уникальную роль не только в генной инженерии актиномицетов, но и генной инженерии других микробных, растительных и животных объектов. Начало изучению уникальных свойств интегразы фага phiC31 положили многолетние пионерские работы Маргарет Смит и сотрудников её лаборатории.
Вернусь к содержанию нашего доклада, опубликованного в трудах GIM82. В докладе также подводились первые итоги работ по обнаружению и функционированию в геноме фага phiC43, родственного фагу phiC31, мобильной чужеродной последовательности, которая внедрилась в геном фага из хромосомы актиномицета.
Впоследствии было показано, что эта последовательность содержится в хромосоме актиномицета, из которого был изолирован фаг phiC43 в количестве 5-ти копий. По одной копии ее содержали и модельные штаммы S.coelicolor A3(2) и S.lividans 66.
Симпозиум очень интенсивно работал четыре дня. В последний день был устроен банкет для членов комитета GIMIC. Вот тут уже все было в традиционном японском стиле. Сидели за низкими столиками, подавали бесчисленную очень вкусную еду японки в кимоно. Киото почти не видели, а из Токио сразу улетели в Москву.
В 1983 году я в последний раз участвовала в работе Международного Генетического конгресса, который состоялся в Дели. А всего на протяжении 15 лет подряд я была участницей Генетических конгрессов в Японии (1968 г.), США (1973 г.), в Москве (1978 г.) и в столице Индии Дели (1983 г.). От нашего института на Генетический Конгресс в Индию послали нас вдвоем с Нелли Исааковной Ждановой. Мы с ней и ее мужем Виктором Григорьевичем Ждановым работали в одном институте и часто общались. Оба они заведовали лабораториями в нашем институте, были выдающимися селекционерами и снабжали микробиологическую промышленность страны высокопродуктивными штаммами микроорганизмов – продуцентов биологически активных веществ. Как я уже упоминала, даже за несколько дней, проведенных в тесном общении, узнаешь человека лучше, чем за годы знакомства. В данном случае надо было немного подстроиться друг к другу. В первый же день состоялся торжественный ужин. Когда проглотили первый кусочек еды, рот как будто стал объят пламенем от большого количества перца и никакая вода не снимала этого состояния. Решили попробовать очень аппетитные на вид вегетарианские блюда, которых было очень много, но они оказались еще более острыми. Так что мы ушли с этого ужина голодными. Пришлось несколько дней довольствоваться московскими плавленными сырками с крекерами. Воду пили и чистили зубы только из запечатанных бутылок. Водопроводную воду в рот брать не полагалось. Жили мы в современном большом отеле. Там же проходили и заседания конгресса.
Мой доклад в соавторстве с Т. Воейковой, А. Ореховым, и О. Клочковой, в основном, был посвящен анализу и получению гибридов между штаммами S.coelicolor A(3)2 и S. lividans 66 с целью получить оптимальный реципиентный штамм для молекулярного клонирования, совмещающий способность к эффективной трансформации и трансфекции плазмидной и фаговой ДНК штамма S. lividans 66 и имеющий удобные генетические маркеры от штамма S.coelicolor A(3)2. Но впоследствии мы этот штамм не использовали. Просто как-то не пришлось.
Комнаты обслуживающего персонала отеля выглядели неопрятно. Из наших окон виден был длинный высокий забор, с утра вдоль него выстраивались мужчины, чтобы прямо на улице справить малую нужду. Продолжительные периоды года в воздухе города носились инфекции, и никто не был от них застрахован. Рикши, по-моему, передвигались на мотоциклах, а может быть, на велосипедах с прикрепленными к ним экипажами для двух пассажиров. Мы как-то избегали этого вида транспорта и ходили пешком.