Не чужие

Посвящается моему деду –

Григору Саакяну.

Об авторе

Наира Григорѝ (Хачатрян) родилась в Ереване – столице Армении.

Окончила медицинский институт, параллельно училась на режиссерских курсах при киностудии им. Амо Бекназаряна.

Писала и печаталась на армянском языке.

В 1994 году переехала в Москву, где продолжала работать врачом.

НЕ ЧУЖИЕ

К семидесяти годам соседки Вера Никитична Агафонова и Надежда Матвеевна Самойлова остались одни. Мужья умерли, дети разъехались.

Всю жизнь жили в одном доме, в одном подъезде, но близко не общались. Дело в том, что Самойлова была из «интеллигентных», работала в НИИ, а Никитична – то в магазине, то в поликлинике, то в ДЭЗе.

А тут прибились друг к другу, как будто всю жизнь вместе прожили.

Хотя так и было: хоть не вместе, да рядом. Прежних соседей почти не осталось. Лица все незнакомые. Район престижный, поэтому новые жильцы важные, как на подбор: спесь так и стекает с гладко выбритых лиц. Жены ухоженные, на иномарках. Детей мало. Не то что пообщаться – поздороваться не с кем.

И вот однажды пригласила Матвеевна соседку за скромный стол – по случаю годовщины смерти мужа. А после так и повелось – то одна в гости позовет, то другая. Хотя до сих пор за глаза критиковали друг друга. Никитична называла Матвеевну финтифлюшницей (за церемонность), а та о Никитичне говорила досадливо: «Простая, как три копейки».

А потом выработали один режим на двоих. С утра в магазин вдвоем – когда скидки. Там и решали, что будет на ужин. Причем, если ужин был у Никитичны, то Матвеевна обязательно покупала что-нибудь к столу от себя. Это раздражало Никитичну: казалось, что «финтифлюшница» выпендривается – пользы на десять копеек, а ей приходится соответствовать.

Но зато она отыгрывалась в дачный сезон. На маленьком участке, который ей достался от второго мужа, Никитична успела построить домик-времянку и посадить плодовые деревья. С ранней весны она хлопотала над саженцами и собирала потом неплохой урожай.

Всё лето таскала с собой подругу «на дачу», но работала там одна. Изнеженная Матвеевна ничего делать не умела. Правда, прибирала в домике и готовила. Иногда сажала цветы, но без успеха – рука у нее была «не зеленая» – ничего не приживалось и не росло. Осенью помогала закатывать банки. Она больше по вареньям была мастерица, а Никитична – по соленьям.

После сборки урожая Никитична чувствовала себя кормилицей и насильно отдавала половину банок товарке.

Так и жили. С утра отправлялись в магазин, после обеда – на прогулку, а вечером вместе ужинали и смотрели сериал. Концерты смотрели врозь: вкусы разные. Никитична – День милиции по Первому каналу, Матвеевна – классику на «Культуре».

Сын Никитичны жил в Москве, на другом конце города. Иногда навещал ее. Чаще всего один. Когда с ним приезжала невестка или внучка-студентка, Никитична расстраивалась. «Сидит и рыскает глазами по всем углам – что выбросит, что оставит, какой ремонт сделает после меня», – это про невестку. А про внучку: «Копия матери! Ей не я нужна, а квадратные метры. Спит и видит, когда вечеринки тут будет закатывать».

После таких семейных визитов соседка плохо спала, жаловалась на давление. Хотя сына любила до дрожи и откладывала часть невеликой пенсии на похороны, чтобы не побеспокоить его своей смертью.

Сын же Матвеевны, умница и красавец, еще в лихие 90-е уехал в Америку и остался там. Сначала обустраивался несколько лет, потом женился. После вызвал мать. Матвеевна побыла месяц и вернулась обратно.

– Чужая я там, понимаешь? – делилась она с подругой, – Славик весь день на работе, а мне делать нечего. Английский я не знаю, общаться не с кем. Нет, невестка замечательная. Со мной как с королевой. Всё делает сама, помощи от меня не ждет. Старается, русский учит. Но вот если бы была из наших, да еще внуков бы мне подкинула, я бы не возвращалась. А так… плохо мне там, скучно…

На исходе пятого года совместного сосуществования, Матвеевна как-то не пришла на ужин. Никитична, разволновавшись, побежала наверх.

Матвеевна лежала на пороге без сознания. Хорошо, что дверь была открыта – видимо, инсульт с ней случился, когда она открыла дверь, чтобы пойти к соседке. Иначе произошло бы непоправимое: пока выломали дверь, помочь уже не смогли бы.

Пока лежала в больнице, Никитична от нее не отходила. Отлучалась лишь что-нибудь приготовить да помыться.

Потом начались долгие месяцы реабилитации. Приехал Славик, нашел матери невропатолога, сиделку, специалиста по лечебной физкультуре и логопеда.

От сиделки дружно отказались. Никитична даже обиделась, когда сын соседки предложил ей деньги. «Ты, главное, врачей оплачивай, а я что – чужая, что ли?»

Матвеевна старалась изо всех сил, но выздоравливала плохо. И характер у нее испортился. Иногда, намаявшись с ней целый день, Никитична возвращалась домой, обливаясь горькими слезами. Грозила в темноту кулаком: «Вот позвоню Славке, пускай сиделку ищет! Мочи моей больше нет с тобой!»

Но утром опять обреченно шла к подруге, как на работу.

Матвеевна и сама чувствовала, что своими капризами перегибает палку, однако ничего сделать не могла, а только гладила ладонь подруги здоровой рукой да плакала одним глазом.

Новый год встретили вместе, хоть Матвеевна и уговаривала соседку поехать к сыну. «Ой, кому я там нужна, Матвейна!» – отмахнулась та и занялась новогодним угощением.

Матвеевна впервые встала и села за стол. Правда, ненадолго, но это был настоящий подарок.

К весне, как начался дачный сезон, Матвеевна была уже на ногах. Это был второй – царский! – подарок, потому как всю зиму Никитична горевала, что не сможет ездить на дачу из-за соседки.

Сначала ездила одна, потом и подругу заставила. Правда, толку от нее уже не было никакого. Матвеевна быстро уставала и двигалась, как черепаха. И сказать по правде, очень раздражала своей шаркающей походкой. А ужинать с ней уже было невмоготу, потому как пол-ужина у нее вываливалось из парализованного угла рта.

Но Никитична терпела: как-никак почти родной человек.

Через год Славик приехал из Штатов с твердым намерением увезти мать.

Никитична помогала соседке собираться. Месяц минул как в лихорадке, а как подошло время, Матвеевна не выдержала – разрыдалась: «Как же я без тебя, занозы?..»

Слава уехал один, взяв с матери обещание, что к Новому году приедет сама.

Через месяц Никитична поехала на дачу за последним урожаем и не вернулась.

Искали ее недолго. Упала на платформе и умерла мгновенно, от обширного инфаркта. Оказалось, что сердце у нее было больное. А тут перетрудилась, давление подскочило, да и волнений было много…

Матвеевна пережила подругу на день. Через три часа после того, как ей сообщили горестное известие, легла спать и не проснулась.

Ну не оставлять же Никитичну одну – не чужие, поди…

РЕКА ВРЕМЕНИ

Старая Србуи стоит у витой кованой решетки и провожает глазами проезжающие машины.

Автомобили теперь сплошь большие, черные, стекла затонированы – и не разберешь, кто там сидит. А дорога стала узкая. Двум таким машинам не разъехаться.

А раньше дорога была хоть и грунтовая, но широкая. И район был окраинный, весь покрытый садами. А сейчас стал престижным: старые дома скупают и строят вместо них новые, большие. И каждый норовит часть дороги урвать, подальше свой забор поставить. Вот и стала дорога узкой.

И садов теперь не видно – одни стены да ограды. Понастроили домища, накупили машины огромные, и прячутся в них – ни поздороваться, ни словечком с соседями перекинуться. Удивительно: чем мельче человек – тем больше ему места надо занять…

«А вот мой Григор, – думает Србуи, – большой был человек. И душой, и сердцем. Но такой неприхотливый! Когда только вернулись в родные края, и выдали нам клочок этой каменистой земли на спуске в ущелье, радовался как ребенок!»

Встретили репатриантов, правда, не так уж и приветливо. Тогда во всех шпионов видели. Но не сослали – и на том спасибо. Григор был не простой работяга, а строитель с образованием. Хотя все тогда были непростые: и врачи, и архитекторы, и инженеры – всех ссылали. А их не тронули. Видимо, строители были нужны больше, чем врачи.

А потом, на этой скудной земле, муж построил их первый домишко с земляным полом. Там и родился их первенец – Армен. Как они были счастливы… А какой был мальчик – крепенький, смышленый! Все ему давалось легко – и языки, и математика. И что за красавец! Девочки вокруг сбивались в стайки и жужжали: Армен, Армен!

Всю жизнь Григор строил свой дом. Сначала вырыл маран, потом поставил крепкий дощатый пол и устроил светлую комнату, которая позже стала гостиной, выходящей окнами в ущелье. А за окнами разбил сад. Затем пристроил кухню и две спальни. А еще позже соорудил перед гостиной и кухней большую веранду. Если сидеть там за столом, то видно узкую змейку реки на дне ущелья. Сколько раз они ловили на веранде скорпионов! Но, слава богу, обошлось, никто не пострадал.

А сколько застолий помнила эта веранда, увитая виноградом! Правда, больше печальных. Потому что следом за Арменом она родила и потеряла двоих сыновей. А последнего не донесла, выкинула на позднем сроке.

Странно все устроено в жизни… Пока были бедные и, можно сказать, бездомные – все было хорошо. А как устроились… эх. Думали: всё, больше детей не будет. Да и возраст был уже немаленький.

И тут родилась Эрминэ. Маленькая, слабая. Не хотела Србуи к ней привязываться: боялась, что не вынесет очередной потери. Для ребенка всё делала механически. Даже от груди хотела отлучить…

Но Армен не дал. Он сразу полюбил сестренку какой-то звериной, яростной любовью. Стал ей защитником на всю жизнь. Обвинял мать, что та недостаточно ее любит. А Эрминэ глядела на мир черными печальными глазами, как будто прощаясь с ним каждый день.

Но все же девчушку выходили, вырастили. Армен возил ее заниматься плаванием, говоря, что спорт ей необходим. Учился он играючи, не прилагая усилий, и все свободное время уделял Эрминэ – старался всячески развивать сестру.

А у Србуи сердце словно окаменело. По-прежнему готовила, убирала, заботилась, но… без любви, а просто потому, что надо.

Григор дочку тоже обожал. «Мой дар» – называл ее. Хотя та и училась хуже, чем действительно одаренный брат, и болела чаще. Да и красотой не блистала, откровенно говоря. Глаза большие, чернющие, будто маслины, и бездонные – никогда не поймешь, что у нее на уме. Руки-ноги тонкие, как спички, бледные, безвольные. Потом уже, когда брат отдал ее в спорт, стала крепенькой, стройной. Не красавица, но с изюминкой.

А замуж не вышла. Поди пойми, что у девчонки на уме. Может, несчастная любовь какая – кто ее знает… Хоть и любила брата, но даже с ним не делилась. Только взгляд становился печальней, чем обычно.

А Григор все трудился, трудился… строил, строил свой дом. Вкус у него был отменный. Из любой ерунды мог, как говорят, «конфетку» сделать. И ставни необычные навесить, и стулья украсить, и стол старый облицевать – не налюбуешься.

А уж как неприхотлив был! Проголодался – мог краюшку хлеба посолить и съесть. Ни тебе пахлавы, ни разносолов с родины (с бывшей родины) – ничего не требовал. С обильных застолий убегал…

Всем помогал, но никого не пускал к себе в душу. Только ее, Србуи. «Ты моя святая¹!» – говорил он, поглаживая ее каштановые, а потом седые волосы.

Думала, так у всех. Однако, как не стало мужа, оглянулась – оказалось, он единственный был такой. Сам был святым человеком. Ни разу не нагрузил жену неприятностями, но всегда тащил груз ее скорби.

К этому времени Армен уже два года как уехал. На заработки. Тяжелое было время. А как отца не стало, и Эрминэ уехала к брату. Србуи сама ее вытолкнула – подальше от горя. И – слегла. Если бы не соседка, так и умерла бы вслед за мужем. Но та не дала, выходила. Спрашивается – зачем?.. Кому она нужна теперь: без Григора, без детей?..

А потом приехал Армен. Бранил, что не вызвала раньше.

Оказалось, пока Србуи лежала в беспамятстве, нижний сосед, которому всю жизнь помогали, чем могли, оттяпал кусок земли и оформил на себя. Когда узнали, было уже поздно. Вырубил деревья, посаженные Григором, и поставил забор.

Армен успокаивал мать как мог. Купил соседний дом и обещал, что разобьет вокруг сад. Только зачем ей новый сад, если, сидя на веранде, видишь не змейку реки в ущелье и сады, а глухую стену?

Потом Армен женился – на русской. Хорошо, что отец этого не увидел… Привозил невесту знакомиться. Красавица, конечно, слов нет. Но пустышка. Кроме внешности Бог ничего не дал: ни ума, ни глубины. Ни поговорить с мужем, ни позаботиться… Зачем? На это есть Эрмиша! А она создана, чтобы платья и драгоценности носить да красоту свою лелеять.

Еле уговорил ее сын двоих детей родить. Старший лицом пошел в мать, а глубиной в деда. Хороший мальчик… Александром назвали. У Србуи брат был старший, Алексан, от турецкого ятагана погиб в младенчестве. Она его не видела. «Будем считать, что в честь него», – вздыхала. А девочка темненькая, кокетливая растет, как мать. Чужих не признает. От Эрмиши ни на шаг!

Да… Если бы не Эрминэ, развалилась бы семья. А так – и хозяйка, и нянька, и психолог, и повариха. Вся, без остатка, отдалась семье брата. Вынянчила, воспитала племянников. А брату еще и секретарь. Невестка же – «только для украшения быта», как шутит Армен.

Раз в год приезжает к матери Эрминэ. Уговаривает переехать к ним. Но Србуи не отступает. Не уеду – и всё. Здесь могилы Григора и мальчиков. Куда она от них?..

А несколько лет назад Армен нанял строительную фирму, и возвели ей дом. Такой же огромный, как соседские. И ограду поставили эту витую. А маленький дворик весь вымощен дорогим камнем.

Ни веранды теперь, ни кухоньки любимой. Всё новое – техника, мебель. Всё светлое, неживое. Ковры роскошные, люстры. И Србуи при всем этом, словно сторож. Боится на диван присесть, плиту включить.

Соседи – кто умер, кто продал дом с участком новым богатеям. Никто никого не знает. А нижний сосед открыл ресторан. Теперь и в тишине не посидишь – по вечерам музыка залихватская: тюркская, арабская, блатная. Где наши песни?.. Грустные, мелодичные?..

Вот и сидит Србуи вечерами в маленьком дворике за витой оградой. Поглаживает руки с выступающими змейками синих вен и пигментными островками да провожает глазами машины.

Кто они? Кто эти люди? И что я здесь делаю, Господи?..

¹ Србуи в переводе с арм. – святая.

РЫБА

Годы, прошедшие после института, высушили Оксану, превратив в подобие классической старой девы: невысокий рост, почти болезненная худоба, ранние морщины на лице, желтоватая «пергаментная» кожа и жирная, неуместно-яркая красная помада. Все это дополнялось жеманством, выдаваемым за естественность и обаяние.

«В общем, скучно», – думала Ляля, лениво прихлебывая кофе.

Говорить было почти и не о чем, но встреча старых подруг (а на самом деле просто однокурсниц) обязывала. Все дежурные вопросы были заданы, темы исчерпаны, новости и сплетни озвучены.

– А давай коньячку! – с искусственным оживлением вскрикнула Ляля и, не дожидаясь согласия, подозвала официантку.

После коньяка беседа потекла легче. Перешли на личное. Ляля, счастливая супруга и мама двух девочек, слушала безрадостный рассказ Оксаны о профессиональных успехах, которые ограничивались пределами одного офиса. Начала с принеси-подай, выбилась в мелкие начальницы.

– А романы у тебя были? – не удержалась Ляля от бестактного вопроса.

– Ну-у… – замялась собеседница, – поклонники, конечно, были. Но ты ведь знаешь мои моральные принципы.

«Мать твою за ногу! – подумала Ляля. – Моральные принципы! Да если бы Серёга, по которому ты сохла, пальчиком тебя поманил, под каким кустом бы валялись твои моральные принципы?»

– А ребеночка не хочется?

– Без мужа?

– Моральные принципы? – с пониманием кивнула подруге Ляля.

– Да нет, не потому. Я думала об этом. Но ты же помнишь мою мать… С ребеночком она сидеть не будет. А не работать я не могу. Кто будет нас содержать?

– Может, тебе найти вдовца с ребенком?.. Слу-у-ушай, – посветлела лицом Ляля, – у мужа на работе есть очччень приличный мужчина. Александр. Симпатичный. У него жена умерла год назад. Оставила двоих детей. Дочка совсем взрослая, а мальчику года четыре, кажется. Надо вас познакомить!..

– Да ну тебя! Энтузиастка! – жеманно отмахнулась Оксана.

– Всё, решено! – Ляля твердо ударила ладонью по столу и одновременно кивком подозвала официантку. – Счет, пожалуйста! А ты жди звонка. Я всё устрою.

Наскоро распрощавшись, подруги расстались. Оксана – в предвкушении встречи с симпатичным Александром, а Ляля уже вся в делах и планах.

Усевшись за руль модной «японки», она тут же позвонила мужу:

– Масик, надо срочно пригласить к нам на ужин Александра. У меня есть кандидатура! Ну, кто-кто? Однокурсница моя! Почему старая?.. Я, что ли, старая? Получишь у меня! – прожурчала Ляля со счастливым смешком. – Короче, договорись с ним на субботу. Я девочек отправлю к маме и приготовлю зашибенный ужин. Купишь хорошее вино, и дело в шляпе. Ну… не красавица, конечно, но фигура хорошая. Ни грамма лишнего веса. Не то что… Ой, спасибо, масик, ты же знаешь, у меня комплексы. Всё, целую, до связи!

До субботы оставалось два дня. И работа закипела: забрать девочек из школы, съездить в супермаркет, вечером приготовить ужин, покормить детей, сделать с ними уроки, искупать, уложить… встретить мужа, покормить, помыть посуду… Назавтра с утра на рынок, потом заново – покормить, сделать с детьми уроки, отвезти их к бабушке, убраться, приготовить… В субботу доготовить, привести себя в порядок, накрыть и, в ожидании гостей, выпить бокал прошлонедельного вина «для непосредственности общения».

Александр явился торжественный и немного потрепанный. Принес ординарный букет и бутылку «Мартини Асти». Без фантазий…

Кокетка Оксана прибыла для приличия с получасовым опозданием.

Вечер, в общем, удался. Еда была вкусная, вино отличное. Вспоминали студенческие годы, много смеялись. Александр ушел раньше, но взял номер телефона Оксаны. У Ляли заблестели глаза – получилось!

Через три дня позвонила Оксана, сообщив, что приглашение на свидание не заставило себя ждать. Голос у нее был счастливый. Выведывала подробности про жену, про детей. Ляля предварительно навела справки и всё ей рассказала.

– Масик… кажется, у нас получилось! – проворковала она вечером, прижавшись к мужу. – Как приятно сделать доброе дело!

Пару раз Оксана рассказывала по телефону, что Александр, не откладывая дело в долгий ящик, познакомил ее с детьми. Потом – затишье…

Долго-долго никаких новостей. Звонить было неудобно. Александр тоже молчал.

Через пару месяцев встретились с ним на офисном корпоративе, и Ляля, не удержавшись, спросила:

– Ну что? Как у вас с Оксаной дела?

– А никак. Нет никаких дел.

– То есть… вы не встреча-а-аетесь? – разочарованно протянула она.

– Ну почему же, пару раз встретились…

– И что не так?

– Понимаешь… она – рыба.

– В постели?

Александр рассмеялся:

– Нет, до этого не дошло.

– Может, русалка? – улыбнулась с надеждой в голосе Ляля.

– Нет, – твердо сказал Александр. – Рыба!

И отошел от нее.

РУТ

Погода с утра порадовала прохладой. Рут, не переносившая жары, решила прогуляться по набережной. Несколько утомительных дней в ожидании приезда Алекса… «Ничего, потерпим», – подумала она, тщательно наряжаясь перед большим зеркалом на дверце раздвижного шкафа.

Через полчаса вдруг выглянуло солнце, и привычно стали ныть ноги. Рут решила присесть в ближайшем прибрежном кафе и переждать солнце, внезапно выглянувшее из-за туч.

Сезон пока не начался, и в кафе сидела компания из местных мужчин, попивая пиво и заглядываясь на редких туристок в купальниках. У кромки моря играли дети. Вода еще не прогрелась, и когда волна накрывала их ноги, ребятишки с визгом и смехом бросались врассыпную, а потом опять возвращались к своим игрушкам.

«Каникулы у Алекса начнутся через несколько дней, и если будет так же прохладно, то нужно придумать ему какое-нибудь занятие, чтобы не скучал», – подумала она.

Алекс… через пару лет ему уже будет скучно с бабкой. Мальчику захочется компании ровесников, барышень, и это нормально. Только вот что будет делать она?.. «Придется перенести наш совместный отдых на зиму», – подумала Рут и тут же скривилась: рождественские каникулы он проводит у деда.

Дед… Александр. В честь него и назвали внука. Она даже не могла определить, какое чувство испытывает, думая о нем сейчас. Было время, когда ей казалось, что любила.

Рут была красива. Очень. Родители хоть и небогаты, но дали ей хорошее образование. Одеваться девушка умела, и на те небольшие средства, которые ей выделялись, искусно и толково выбирала вещи, которые подчеркивали ее и без того незаурядную внешность. Любую тряпку она могла «обыграть» так, что казалось, что лучше ее и нет. В студенческие годы, стоило Рут показаться в каком-нибудь незатейливом платье, как оно тут же копировалось окружающими, отнюдь не бедными студентками.

Поклонников было море. Но они только раздражали девушку. Всегда немного замкнутая и отстраненная, она чуралась их настойчивого внимания, назойливого обожания, двусмысленных взглядов. Когда появился Александр, ей показалось, что он защитит ее от всего этого. Парень был интересен внешне, умён, старше Рут на семь лет. Тогда это казалось огромной разницей.

«Надо же, – подумала она, взглянув на компанию мужчин за соседним столиком. Всем им было за тридцать. – Сейчас они кажутся мне щенками, молодыми и глупыми. А тогда 28-летний Александр казался уже совсем взрослым, мудрым и опытным. А может, он таким и был?.. Может, он отличался от этих простых мужиков…»

Образованный, из очень достойной семьи. Играл на рояле почти так же хорошо, как и она, хотя был не музыкантом, а дипломатом. Молодым, многообещающим.

«Не знаю, что меня в нем зацепило. Может, комплекс девочки из небогатой семьи сыграл свою роль. А может, пришло время, и нужен был принц, который мог расколдовать принцессу – спящую, холодную? Он был нежным, опытным любовником… и казалось, что это и есть любовь…»

Рут вздохнула, поправила модные очки, закрывающие пол-лица, но лишь подчеркивающие по-прежнему изящный его овал.

Сейчас она чувствует к Александру только ревность. Пока были супругами, он мечтал о том, чтобы Рут ревновала его так же, как он ее. Наверное, ощущал что-то. Понимал, что ее чувство – не любовь. А сейчас она ревнует внука к нему.

Эта ревность – досадливая, угрюмая, тяжелая – накрывает ее всякий раз, когда Алекс с восхищением рассказывает, как здорово они с дедом проводят зимние каникулы. Александр приучил внука к горным лыжам, и теперь каждую зиму сердце Рут сжимается от мысли о том, что он там, в горах, может покалечиться или, не дай Бог, убиться. И дикая, неуправляемая злоба поднимается из глубин ее сердца по отношению к человеку, с которым она прожила десять лет. Счастливых лет. И ни разу не побеспокоилась – останется он жив на очередной горной трассе или нет.

Десять лет и дочь-красавица. Все смелό, как волной. Когда, наконец, пришла она – эта проклятая любовь. Зачем она нужна такая?.. Сколько бед, сколько страданий из-за нее… Как она сопротивлялась, когда хозяин бара-ресторана, в котором они часто собирались с друзьями (его друзьями! – подчеркнула она для себя), смотрел на нее, сверкая в ослепительной улыбке своими идеальными зубами.

Первое время только зубы его и видела. Боялась взглянуть пристальней. А когда взглянула – поняла, что пропала. Понимала, что не на нее одну парень производит такое впечатление, что все дамы млеют от него. Понимала, что молодой – на год младше Рут, записной сердцеед – не ее тема. Что нет ничего общего между их мирами.

Но как только он приближался, дыхание перехватывало, и сердце начинало выпрыгивать из груди. Ей казалось, что все вокруг замечают ее состояние. И от этой мысли Рут покрывалась душным румянцем. Сославшись на плохое самочувствие, уходила домой.

Она перестала ходить на встречи и вечеринки, но не перестала думать о нем. Постоянно, с упорством маньяка, воспроизводила в памяти его улыбку, насмешливый голос, небольшой шрам на подбородке, темно-зеленые глаза в обрамлении густых черных ресниц. Она стала еще более замкнутой и отстраненной, еще более нелюдимой.

Александр, которого за десять лет брака она так и не научилась называть уменьшительно-ласкательным именем, переживал. Отправлял ее к врачам, на курорты и в путешествия. Но Рут возвращалась еще более подавленной и отстраненной.

Все закончилось, когда она однажды, встретив Бо (как все называли хозяина бара) на улице, взяла его за руку и послушно пошла с ним…

Рут аккуратно промокнула слезу и решила отвлечься от тягостных мыслей. Кофе уже остыл, но солнце еще нещадно палило. Поэтому она заказала минералку с лимоном и огляделась.

Внимание мужчин за соседним столиком было поглощено девушкой в бикини. Как будто чувствуя их взгляды, она неспешно прогуливалась по пляжу, греясь на солнце и под взглядами случайных воздыхателей.

Рут презрительно скривила губы: «Деточка, тебе кажется, что ты красавица? Через пару дней от таких красавиц на пляже будет не протолкнуться. Так что наслаждайся вниманием, пока не стала одной из».

Какая у нее была фигура!.. Это сейчас ноги Рут покрыты сеткой отвратительных, извилистых, выступающих вен. А когда-то муж покупал ей мини и наслаждался ее успехом у окружающих мужчин.

Муж… Уже второй. Потому что, как только Рут поняла, что Бо любит ее так же, как и она, немедленно собрала вещи и ушла от Александра. Оказалось, Бо тоже искал ее. Узнавал от общих знакомых о ее поездках и однажды даже приехал на один из курортов, где Рут отдыхала, но уже не застал ее.

Боже, что это была за любовь!.. Любовь-боль, любовь-наслаждение, любовь-смерть и любовь-рождение. Кому нужно такое чувство, если ради него жертвуешь ребенком и мужем (от которого ничего, кроме добра, не видела)? Когда оказывается, что все друзья были не ваши, а его? Когда даже родители не могут простить тебя и принять твой выбор? Когда дремавшая до этого ревность поднимается темной волной и душит тебя всякий раз, когда взгляд любимого падает на другую женщину? Когда мысль о том, что если родится ребенок, то его любовь разделится между вами, и это невыносимо?..

Кому нужно это сумасшествие, длящееся годами? И только его присутствие, его рука, сжимающая твое плечо, приносят небольшое облегчение. И только его тело, его дыхание и даже запах – источники наслаждения – немыслимого, мучительного и невыносимого… И только собственное тело становится единственной реальностью и единственным источником счастья…

Наваждение, длящееся пятнадцать лет. Пока однажды родная дочь, которая так и не простила матери, что та бросила их с отцом, не выкрикнула ей правду: мол, у ее горячо любимого Бо на стороне растет сын от другой женщины…

Солнце спряталось за тучей. Рут расплатилась с официантом и тяжело поднялась с пластикового кресла. «Нужно успеть дойти до дождя», – подумала она, с улыбкой взглянув на малышей, убежавших от большой тучи к родителям, подальше от моря.

«Дети…» – подумала она и горько улыбнулась.