Не чужие

ВОСЬМИМАРТОВСКОЕ

Вечер не удался. Она сидела в ресторане напротив чужого мужчины, невольно забившись в угол, куда, в ожидании небывалого количества посетителей, был втиснут дополнительный стол.

Ресторан действительно был полон. Столики стояли так густо, что их неуклюжий разговор то и дело сбивался из-за обрывков чужого веселья. Веселья тех, чей праздник удался.

Она с унынием думала о том, как долго и тщательно собиралась на эту встречу. Как пыталась скрыть то, что он не должен был видеть: слегка набрякшие веки, усталую линию овала располневшего лица, ненужные складки на спине под тонким платьем, специально купленным для этой встречи.

Невпопад отвечая на вопросы, она вспоминала, как буквально летала месяц, получив от него весточку. Как по утрам затемно тащилась в тренажерку, чтобы привести себя в порядок. Как бегала к рекомендованной парикмахерше, отвалив четверть зарплаты на прическу с мудреным окрашиванием.

И все усилия ради этого мужика – неотесанного, чужого. Который даже дверь не открыл перед ней… Вместо этого уверенной походкой зашел в ресторан, чуть не придавив ее дверью. Бросил пальто гардеробщику и стоял со скучающим лицом, пока она, запыхавшись от бега за ним, раздевалась, путаясь в крючках редко носимой шубы. И даже руки не подал, чтобы взять эту шубу, которую она бережно передала гардеробщику.

Потом ей пришлось вынести несколько минут унижения, пока он, ругаясь с менеджером, вытребовал им место за маленьким столиком, втиснутым между углом и колонной.

Темы разговора быстро исчерпались. В принципе, они уже все рассказали друг другу в «Одноклассниках». Год назад, после развода, она пристрастилась к социальным сетям, выискивая знакомых и друзей из прошлой жизни. Увидев фотографию импозантного мужчины, она даже не сразу сообразила, кто это. И с трудом соотнесла образ толстого очкарика с мускулистым, уверенным в себе мужчиной на фоне достопримечательностей различных стран и континентов.

Как здорово было прийти после опостылевшей работы (в окружении таких же женщин среднего возраста с неинтересной жизнью) и читать его рассказы о путешествиях по разным странам!

Она не заметила, как «подсела» на них, и через некоторое время уже мечтала встретиться с ним лично. Услышать обо всех этих странах, попивая вино, убаюкиваемая его мягким низким голосом. «С чего я взяла, что он у него мягкий и низкий?» – думала она с раздражением, прислушиваясь к отрывистому баритону – колючему, с хрипотцой.

То ли вино быстро ударило в голову, то ли окружающий шум и гам раздражал, то ли мужчина, сидящий перед ней – с жестким, бесстрастным лицом, но ей вдруг стало душно. Захотелось выбежать на мороз, вдохнуть мартовский холодный воздух и прийти в себя.

Он почувствовал ее состояние и вызвал официанта, чтобы расплатиться.

Пока ждали, ей стало по-настоящему дурно. «Зачем, зачем я пришла сюда?.. На что я надеялась, старая, никчемная дурочка? На неземную любовь? Все кончилось. Остается доживать свою унылую жизнь и перестать надеяться на чудо. Завтра же удалю свою страницу из Одноклассников!» – думала она, поспешно одеваясь и не попадая крючками в петельки шубы.

Почти выбежав из ресторана, она вздохнула, успокоилась и, отвергнув жестом предложение довезти ее до дома, твердым отстраненным голосом попросила посадить ее в такси.

Он проводил ее до машины, расплатился с водителем и, громко хлопнув дверью, отвернулся и пошел по набережной, забыв про припаркованную машину.

Не замечая ветра, он шел по набережной реки и колючий ветер бил в лицо, срывая слезы.

Столько лет! Столько лет он ждал ее! Стоял возле ЗАГСа, когда она, счастливая, в белом платье выходила замуж за другого. Встречался с одноклассниками, близкими и далекими друзьями-приятелями, чтобы узнать хоть что-нибудь о ней. Работал, добивался всего того, что сделает его достойным этой женщины. И ждал.

Ждал, когда она родила дочку. Ждал, когда она гуляла с коляской в парке. Ждал, когда она водила дочь в школу. Ее брак оказался неудачным. Она тускнела, старела, а он все ждал. И когда, наконец, ее никчемный муж отчалил, оставив ее с дочерью на произвол судьбы, он стал потихоньку создавать вокруг себя мир, в котором ей, возможно, будет интересно находиться. Чтобы приблизиться к ней…

Он так давно мечтал об этом, что кое-чего не учел.

Что при виде ее он опять, как много лет назад, потеряет дар речи. Что не сможет даже приблизиться к ней, чтобы взять ее шубу в гардеробе. Что всю свою неуверенность выльет на незадачливого менеджера ресторана, тут же поняв, что поставил спутницу в неудобное положение. Что не сможет за столом сказать те слова, которые отрепетировал до встречи. И это он, у которого было столько женщин: молодых, прекрасных, разных!..

Он понял, что все рухнуло, в момент, когда она стала задыхаться в его присутствии. Все остальное уже было грустным эпилогом долгожданного вечера.

Знал, что назавтра не найдет ее страницы в «Одноклассниках». И что он больше не найдет в себе сил снова создать мир, в котором ей захочется находиться…

ПУТЕШЕСТВИЕ

Она была и оставалась маленькой девочкой. Волосы, собранные пучком на голове, и узкие брючки контрастировали с сероватой, рано постаревшей кожей. Солидная специальность, женатый сын, и даже внуки не поколебали ее уверенности в том, что она по-прежнему девочка, и всё впереди.

Но что было впереди, она никак не могла сформулировать даже для себя.

Каждое утро, собираясь на работу, она по-прежнему собирала теперь уже седоватый «девичий» пучок, подводила стрелками глаза и слегка потяжелевшей, но такой же беспечной походкой направлялась на работу, где начинала свою карьеру и дослужилась до небольшой руководящей должности.

При этом даже от подчиненных она требовала называть ее по имени и на «ты». Молодежь поначалу стеснялась, но потом привыкала. Ребячливость никак не мешала ей прекрасно выполнять свою работу, а также быть заботливой женой и мамой. Внуков она воспринимала как побочный результат жизни – с небольшим недоумением: как же так, я – и бабушка?..

Старость нагрянула внезапно. Друг за другом, с разницей в несколько месяцев, умерли престарелые родители. И единственная избалованная дочка вдруг осознала, что никакая она не девочка, а самая что ни на есть бабушка, и осталась теперь на «передней линии».

И пучок закрутился раковиной. И походка стала не задорной, а шаркающей. И вдруг оказалось, что очки, которые она отвергала с негодованием многие годы, стали необходимы. А панибратство молодых стало раздражать и вызывать недовольное брюзжание.

Контраст был настолько разительным, что знакомые не успели привыкнуть к переменам, произошедшим в ее характере… Жалость быстро сменилась усталостью от вечных придирок, а на работе стали поговаривать о ее выходе на пенсию.

Она и сама хотела покоя. Надоели даже стены учреждения, знакомые с молодости. Но что делать, если не ходить на работу?.. Сын вырос, у него своя семья, муж живет собственной незаметной жизнью (чаще на даче, которую она недолюбливает). Отношения с внуками ограничиваются подарками ко дню рождения и их вежливой благодарностью.

Она принялась интриговать и бороться за свое место. Некогда добродушная бессребреница, стала искать влиятельные знакомства, дабы остаться на месте.

И добилась своего. Осталась. Вечно недовольной, брюзжащей и интригующей старухой. Которую некогда любили за веселый нрав и бескорыстие, а сейчас начали презирать за высокомерие, интриги и придирчивость.

Ровесники уходили на пенсию, а она сидела и сидела в своем невысоком кресле мелкой начальницы, «гнобя» молодых. Работу свою, впрочем, по-прежнему выполняла безупречно. И часто не только свою, а еще и чужую, за которую она в общем-то по делу и критиковала. Но кого это интересовало? Грымза и есть грымза…

За последние двадцать лет ни разу не прогуляла и даже по болезни не отсутствовала. Всегда на месте и всегда раньше всех.

И поэтому, когда в один из дней она не явилась на работу, это восприняли как гром среди ясного неба. Позвонили домой: справиться о здоровье. Она взяла трубку и сказала, что отравилась, видимо.

Но это был инфаркт. Муж уехал на дачу. Сын – в командировке.

Она ощутила это как приключение…

Мама и папа рядом, а она, с неизменным хвостиком, задорной походкой, держась за их руки, ушла туда, где ее ждало будущее. Настоящее будущее.

ПЕРСИК

Звенящий августовский зной. Густой и вязкий, как мед, воздух наполнен жужжанием и стрекотом, шуршанием и пением. Скучающее солнце взирает сверху на небольшой винный заводик, облепленный домами и садами, и на ровные ряды виноградников поодаль.

Но вдруг райскую тишину этого места нарушает звук мотора, и на авансцену вплывает большой, белый туристский автобус. Он останавливается перед входом в здание винзавода, и спустя несколько минут из автобуса вываливается оживленная толпа туристов.

Туристы хоть и утомлены дорогой, но предвкушение дегустации и обеда, а также жара гонят их внутрь здания.

И через пару минут на улице остается лишь одна девочка-подросток. Она начинает медленно обходить здание и останавливается перед одним из домов по соседству.

Дом стар. Когда-то его строили любовно и тщательно – это видно. Но время, неумолимое и безжалостное, выглядывает из каждого облупленного, хотя и чисто вымытого окна.

И вдруг девочка замечает движение в саду, на уровне высокой травы. Подумав, что это собака, она бежит посмотреть на нее. Но вдруг резко останавливается.

В саду копошится старуха. Увидев девочку, она выпрямляется, и оказывается, что они одного роста: щуплая, слишком маленькая для своих ранних подростковых лет девочка в очках с диоптриями и старуха – черная от солнца, покрытая морщинами и такая же приземистая, как дом.

Они некоторое время молча стоят, изучая друг друга. Кажется, что старуха выросла из земли, на которой стоит. Кажется, что она была здесь и сто, и тысячу лет назад. И так же работала в саду. Вокруг строились и разрушались империи и государства. Возводились и уходили под землю дома, и храмы, и дороги, а она стояла здесь и изо дня в день, изо дня в день делала свою работу. Уже не зная для чего и для кого. Не понимая ни смысла, ни начала, ни конца этой жизни. Сажала, полола, собирала, убирала… и потом снова сажала, полола…

Не отрывая глаз, слившись дыханием, долго-долго стоят они друг перед другом. В этом взгляде вся история одиночества каждой из них.

На крыльцо винзавода вышла невысокая круглолицая женщина и окликнула девочку. Та вздрогнула и отвела взгляд. Мать подошла к ней и взяла за руку.

– Вы извините, она нездорова, – сказала женщина.

Старуха улыбнулась беззубо и протянула большой спелый персик. Девочка оглянулась на маму и, получив одобрительный кивок, сделала пару шагов к старухе. И вдруг обняла ее… Старуха прижала девочку к себе и погладила ей волосы. Та взяла персик и убежала к маме. Потом она снова оглянулась на старуху и ушла.

– Что это с ней? – спросила женщину одна из туристок, вышедшая вслед за ней.

– Не знаю… Ты видела, как она смотрела на нее? Прямо в глаза! А ведь это впервые… – задумчиво ответила мать.

Автобус, заполненный разморенными обедом и дегустацией туристами, отъезжает. У окна сидит девочка, прижимающая к груди большой персик.

В саду, провожая глазами автобус, стоит одинокая и древняя, как эта земля, старуха. Она будет стоять здесь всегда: через год, через сто лет, через тысячу…

ПРО ВАСЮ

Вася был крут. Вася был велѝк.

По крайней мере, он сам так про себя думал. С тех пор, как под нажимом еврейской мамы написал диссертацию и из категории «встань наконец с дивана, ленивая скотина!» перешел в категорию молодых преподавателей одного из московских вузов.

От мамы Вася унаследовал черные глаза с поволокой, а от «паспортного» папы (выбранного мамой ради фамилии) – леность и рыхлость. Впрочем, для студенток гуманитарного вуза с эстрогенной интоксикацией и рыхлый Вася был лирическим героем романа. В пандан к глазам он отпустил демоническую бородку и стал плести паутину для зазевавшихся мушек-цокотушек.

По теории Васи, красавицы были тупиковой ветвью цивилизации. Им негоже было опускаться до уровня домохозяйки и мамаши. При слове «мамаша» он представлял свою маму, положившую свою молодость и красоту на алтарь воспитания гениального сына. Хотя на фотографиях в толстом альбоме красоту мамы заметить было сложно. Разве что глаза, щедро переданные Васе, и выделялись на строгом лице с выдвинутым вперед подбородком… Да, мама и характером пошла в Габсбургов. И нехватку короны щедро вымещала на добродушном и ленивом «паспортном» муже.

Вася перебирал своих мушек тщательно, но замуж отпускал охотно, без тени ревности наблюдая за тем, как они беременели, расплывались и от бессонных ночей теряли живость и блеск глаз, которыми так преданно смотрели на Васю в период недолгого ухаживания и вялого романа.

Самые красивые приходили в институт уже с ухажерами, равняться на которых Васе было «стрёмно». И он с завистью провожал глазами их стройные фигуры, исчезающие в темных недрах внедорожников.

Он представлял рядом с собой красавицу, посвятившую свою жизнь его неопределенному таланту. (То, что он талантлив, Вася слышал с детства от мамы. Но в чем, пока не понял.)

Шли годы, Вася становился рыхлее, постепенно в глазах мамы вновь переходя в категорию «встань с дивана, ленивая скотина!», что означало – пора подумать о докторской.

И тут в институте появилась Нина.

Нина была красива. Большие темные глаза и густая коса. Стройный стан и выдающиеся формы. Что неудивительно, так как Нина была грузинкой, правда, тоже с «паспортной» фамилией. Но эта фамилия никак не сказалась на восточном воспитании Нины. Папа – грузин, взявший фамилию жены, – был лют и строго чтил традиции воспитания девочек. Именно поэтому Нина, не познавшая школьных увлечений, попала прямо в лапы уже усталого, но алчного Васи.

А Вася забыл, что с грузинкой нельзя крутить любовь, на ней непременно нужно жениться.

Мама, уже отчаявшаяся увидеть внуков, с радостью согласилась на грузинку. Восточное воспитание компенсировало отсутствие еврейской крови. Хотя своим родственникам она представляла Нинину родню грузинскими евреями.

Вася свою женитьбу воспринял как индульгенцию от докторской и смирился. Тем более что сроки поджимали, и объяснить беременность неопытной Нины ее отцу преждевременными родами было бы сложно.

Так великий Вася стал обычным толстым лысеющим дядькой с тусклыми глазами, парой детей, которых мама Васи терзала на предмет выявления гениальности, и расплывшейся от беременностей и домашних забот женой.

Ему оставалось лишь сокрушаться, что в «этой стране» не ценят таких, как он, – талантливых и великих. И зарплата маленькая.

P.S. Вася – вымышленный персонаж, и его сходство с кем-либо случайно и зависит от вашей фантазии.

ПЕСНЯ СЕНТЯБРЯ

Автобус был переполнен. Люди сидели, стояли и висели в вынужденных позах, стараясь не касаться друг друга. Жара вырисовывала влажные узоры на их одежде, тела щедро отдавали излишнее тепло и запахи пота.

Перегруженный автобус лениво полз по загородной трассе, не защищенный ни тенями деревьев, ни облаками от палящего сентябрьского солнца. Обстановка в салоне была угнетающей. Казалось, достаточно искры, чтобы вспыхнул настоящий пожар. Люди, что стояли, уже усталые от дороги и жары, ревниво озирались на занявших сидячие места. Хотя и те, услужливо взяв на колени тяжелые сумки стоящих и накрепко приклеившись к дерматиновому сиденью жарой и тяжестью, чувствовали себя не слишком уютно…

Казалось, дороге не будет конца.

На сиденье, стоявшем против движения автобуса, сидела юная девушка в легком сарафане до пят. Казалось, она окружена сферой, куда не проникали ни звуки, ни настроение окружающих, ни даже жара. Ей было лет пятнадцать-шестнадцать. Рядом, взяв ее за руку, сидела пожилая женщина – очевидно, бабушка.

Грузная женщина, обливающаяся пόтом, не сдержалась.

– Деточка, ты бы уступила место пожилым! – сказала она. Скорее, чтобы выплеснуть раздражение, потому что стоящих стариков в окружении и не наблюдалось.

Девушка повернула к ней улыбающееся лицо: крупный нос, большие глаза, обрамленные густыми ресницами и трогательными завитушками от собранных в косу волос.

Вместо нее ответила бабушка:

– Она не может. Если вам трудно, то садитесь на мое место», – и привстала.

Тут толстушке стало неудобно:

– Нет, нет, майрик¹, что вы, я постою! Просто думаю: что же это за непорядок – молодежь расселась! Я же не знала!

Девушка как будто и не заметила перепалки – ее глаза были полны мечтательного ожидания, на губах трепетала тень улыбки.

– На конкурс едем… конкурс вокалистов. Впервые. Не думала, что так жарко будет. Весь сарафан измяли, – с сожалением сказала бабушка.

– А, так вы в нашу новую музыкальную школу? – подхватила соседка напротив. – Какую школу построили – даже орган есть! Учителя из Еревана аж едут!

Жители провинциального города одобрительно закивали головами.

– А что ты будешь петь, дочка?

– «Сарери овин», – улыбнулась девушка.

– Любимая песня моей мамы! – всплеснула руками женщина. – Охорми² ее душу! – и вытерла слезу.

Девушка запела. Голос ее, высокий и свежий, словно дуновение ветерка, поднялся под крышей и разлился по всему автобусу.

Пассажиры повернулись к источнику чуда, не осознавая, что же произошло в мгновение ока. Перед ними были не пустынные пейзажи пригородного шоссе, а древние горы, чьи вершины трепал прохладный ветер. Он подхватил слова тоски по утерянной любви и погнал дальше и дальше, унося с собой запахи цветов и полей, городов и морей – к тому, кому предназначались эти слова, оставляя после себя покой и слезы освобождения. Не было больше жары, раздражения, усталости. Только сладкая грусть и мысли о своем, глубоком…

Автобус остановился. Девушка привстала, и тут стало заметно, что она хромает. Старушка в полной тишине пыталась пробиться к выходу. Но тут ее внучку подхватили на руки и бережно, словно фарфоровую вазу, передавая из рук в руки, спустили из автобуса и поставили напротив перехода.

– Майрик, может, мы проводим вас? – молодые люди окружили их.

– Чего спрашиваете?.. Проводите, я подожду! – буркнул водитель.

Пассажиры покорно стояли в автобусе под палящим солнцем и наблюдали, как бережно ребята довели бабушку с внучкой, и бегом возвращались обратно, в насквозь промокших рубашках.

– Ай мард³, что вы за люди! Даже не похлопали девочке, – возмутился старик, стоящий у средней двери.

Народ зааплодировал и замахал руками стоящей у дверей школы паре.

Автобус отъехал.

– Ну, Нунуш-джан, свой конкурс, считай, ты уже выиграла, – улыбнулась бабушка. – Пойдем уже, жарко, – и пропустила ее в дверь школы.

¹ Майрик – матушка, вежливое обращение к пожилой женщине.

² Охорми – помилуй Господь.

³ Ай мард! – восклицание, обращение к людям.

КРОКОДИЛА

Кличка пристала ей от соседского мальчишки. Сама Маргарита считала себя красавицей. И, наверняка, была ею когда-то. Но в возрасте, когда другие красавицы выходят на пенсию и нянчат внуков, она ярко красила губы, и надевала ботфорты с мини-юбкой.

Соседи похихикивали ей вслед, но в целом относились спокойно. При всей своей чудаковатости была она дружелюбна – то за лекарством для одинокой старушки сбегает, то с собакой больного жильца сверху погуляет. А на праздники готовила угощение и зазывала в гости. Но ходили к ней неохотно: все-таки она была слишком странной.

Куда Крокодила уходила по утрам и где была до вечера, никто не знал. Кем она могла работать в такой одежде и с вызывающим макияжем?.. Ну не девушкой по вызову же! Дома ее тоже редко кто навещал.

А по субботам и воскресеньям она пропадала на два дня. Непременно оставляла ключи у соседки – вдруг кто-то наведается, а ее нет. Но за все годы соседства к Крокодиле никто так и не наведался.

Пока в одну из суббот в ее дверь не стал барабанить незнакомый мужчина. Соседка осторожно открыла дверь на цепочке:

– Вам кого, молодой человек?

– А Рита дома?

Соседка так привыкла к ее прозвищу, что минуты три раздумывала, о ком это он.

– Да, здесь. Но ее нет. Она уехала.

– А… значит, в деревне.

Соседка заинтересовалась.

– А вы кто ей будете?

– Сын.

– Сы-ы-ын? – соседка внимательно оглядела крупную фигуру в модном тренчкоте и опустила глаза на дорожную сумку у ног.

– Где же ты был все это время, сын?

– В Париже. Я там живу.

Соседка еще более подозрительно вгляделась в непрошеного гостя. Вполне красив, ухожен, лет за тридцать. Вполне может быть, что и из Парижа.

– А чем докажешь?

– А почему я должен вам доказывать? – усмехнулся незнакомец.

– А потому! – уперла руки в бока соседка – Потому, что она мне ключ оставила. Но я же не знаю, кто ты: сын – не сын. Может, ты ограбить ее решил!

– Ага, ограбить. Поэтому стучу в дверь, чтобы все соседи об этом узнали.

Мужчина взял дорожную сумку и двинулся к лестнице.

– Стой! Погоди! Эй, сын! Ты куда?

– В гостиницу, куда ж еще?

– Какая гостиница?.. Мать тебе ключи оставила, а ты в гостиницу?.. Ну иди, открою, так и быть.

Соседка исчезла на минуту, потом явилась с ключами, открыла дверь и бесцеремонно вошла первой. Как же можно было упустить такой шанс? Лет десять никого у Крокодилы не было, а тут – парижский сын, деревня какая-то… Надо было разобраться.

– Ну садись, сын, я тебе чаю поставлю.

– Спасибо, не нужно. Я устал, хочу принять душ и отдохнуть. А мама не сказала, когда вернется?

– Ну знамо, когда, в воскресенье вечером. Ей же в понедельник надо…

Соседка осеклась. Куда Крокодиле надо в понедельник, разодевшись в мини-юбку и блузку с дырочками, раскрасив рот лиловой помадой, взбив седые с синими прядями волосы и на высоченных каблуках? На панель?.. Сыну-то не скажешь!

– А, так она все еще ходит в больницу?

Соседка аж присела и благоразумно решила промолчать. Но пауза затянулась, и, похоже, ей указывали на дверь. Тогда она решилась.

– А чего это она каждый день в больницу-то ездит?

– А вы не знаете?..

– Ну, я знаю, конечно, но мне неудобно спрашивать.

Сын усмехнулся:

– А сейчас удобно?

– Ну дык не ее же спрашиваю, – захихикала соседка.

– Волонтером она там. С тех пор, как бабушка умерла там от онкологии, так и ходит. Уже лет десять.

– А чего это ты ее с собой в Париж не заберешь, а, сын? – не без труда переварив такую информацию, полюбопытствовала соседка.

– Я бы забрал. А кто за дедом в деревне будет ухаживать? Он, конечно, справляется, но мама ему помогает. Вот к нему и поехала, скорее всего.

Сын открыл дверь, явно приглашая соседку на выход.

Но женщине и самой уже не терпелось поделиться потрясающими новостями с другими. Дверь за ней закрылась.

Пару минут она стояла, раздумывая, к кому же пойти в первую очередь. Потом двинулась на верхний этаж.

– Вот тебе и Крокодила…