Read the book: «Книга пяти колец»

Миямото Мусаси

Font:

В оформлении издания использованы иллюстрации из архива Shutterstock

Составление, предисловие, комментарии Александра Маркова

Перевод с японского языка Андрея Фесюна

* * *

Наука внимания, смирения и победы

Обе книги, включенные в этот том, знаменитая «Книга пяти колец», обучающая уникальным принципам битвы на двух мечах, и «Сборник наставлений на воинском пути», важнейший источник по этике и этикету бусидо, написаны в эпоху спокойствия. Битвы кланов, потрясавшие всю Японию, остались позади, только бродячие певцы рассказывали об обстоятельствах таких битв, добавляя к героической линии непременную любовную. Даже не тренировки, а благородные занятия в широком смысле стали уделом самураев – от изучения конфуцианских и буддийских текстов до выездов на лошади и светского общения со множеством знакомых. Хотя императив вассальной преданности и сохранялся, но сама идея клана постепенно вытеснялась идеей семейства как хозяйственной единицы. Япония вступила в эпоху, которую можно сравнить и с западным Ренессансом, и вообще с любыми вариантами позднего феодализма. В этот период есть и бунты, и смуты, и сражения, но они уже не экзистенциальный вопрос существования строя, а аномалии, как бы предусмотренные самим строем. Если не будет врагов, то с кем сражаться. Но в позднем феодализме экономические интересы всегда могут брать верх, может наступать время без войн, время светских удовольствий и показного аристократизма.

Но такое спокойствие трудно совместить с этикой воина. Время мелочности, смешения обязанностей, высокомерия и коррупции чиновников, местных интересов и суеверий, наконец, прямого пренебрежения даже самыми святыми своими обязанностями – вот что такое эпоха позднего феодализма. Миямото Мусаси, будучи аскетом и учителем аскетизма, об этом не пишет прямо, он говорит, что его ничего не интересует кроме успеха идеального воина, но вот Дайдодзи Юдзан Сигэске развертывает панораму порчи страны и борьбы за новую высокую этику воинского сословия. Только эта новая этика может вернуть сословию уважение, и в конце концов, восстановить гармонию в стране.

Конечно, любой текст, написанный в такой период, несет на себе приметы романтической тоски по прошлому, подкупающей нас, современных читателей, особенно когда материал для нас экзотичен. Но если мы просто будем любоваться Японией и ее моральными достижениями, восхищаясь японским рыцарством, мы не поймем ни ту ни другую книгу до конца. Романтическая интонация, которую мы не можем не расслышать в обеих книгах, не должна заслонять от нас то, насколько не романтичны оба автора. Даже когда они едва различимо, но упорно хвалят старые добрые времена, это никогда не бывает патетическим превознесением героев прошлого, как в западной культуре, «богатыри – не вы». Это всегда повод сказать, что мы будем действовать еще лучше, что совершенства можно достичь здесь и сейчас, что времени нам всем дано не так много, но следя за собой всякий час и всякий момент, мы восстановим истинную духовную суть самурая. Это не приключения традиции, к которым привык западный мир, но та жизнь традиции, в которой всякое внимание к подвигу уже есть начало подвига, а самообладание может достичь такой невероятной тонкости, что сдвигает горы.

Миямото Мусаси (1584–1645) был самураем и, как мы бы сказали, стратегом. Тактические приемы его мало интересуют: в них всегда есть и бахвальство, и случайность, и показная дерзость. Но настоящий самурай – аскет, суровый к себе, следящий за любым своим помыслом, взвешивающий и уравновешивающий любое свое намерение. Он всегда идет по краю пропасти, и только чудесной силой поднимается вверх, к вершине боевых искусств. Вероятно, в западной культуре самый близкий к «Книге пяти колец» труд – это «Лествица» синайского монаха первой половины VII в. Иоанна. Иоанн Лествичник также требовал не доверять себе, потому что любой помысел может оказаться тщеславным, контролировать малейшие душевные движения, и все время идти над пропастью греха, поддерживая равновесие не отдельными усилиями, а напротив, неприязнью ко всем человеческим стремлениям, неизбежно пораженным грехом. Не просто ловкость, не просто умение балансировать и находить золотую середину, но особая щедрость духа, готовность принять самое невероятное, после которого любая вероятность будет односторонней – вот принцип такой аскезы. Поспешный шаг вперед не менее опасен, чем уклонение вправо или влево, потому что он выводит из равновесия, делает тебя податливым твоим же страстям, расслабляет и потому просто отбрасывает как что-то негодное. Смысл этой аскетики – не быть хорошим, даже не быть героем и подвижником, – но быть годным, понимая всякий раз, что твою годность не ты оцениваешь.

При всем различии перспектив аскетического христианства и японского буддизма общего в понимании пути немало. Как Иоанн Лествичник подводил итоги самоконтроля, созданного античным стоицизмом, и превратил самоконтроль в чудесное и страшное испытание себя, так и Миямото Мусаси подводил итоги традиционной самурайской бдительности, но превратил эту бдительность в способ постоянно подвергать себя проверке, исчерпывать себя, и только в этой мгновенной исчерпанности обретать новую жизненную энергию. Еще одно сходство между обоими аскетическими трудами – безгневие. Гнев – это всегда ложная надежда, попытка опереться на ярость, на оружие, на какие-то инструменты воздействия на других, на крик и кулак. Тогда как безгневие подманивает противника и наносит ему смертельный точнейший удар. Следя за противником, мы не перенимаем его привычки, но понимаем, где мы хозяева, а он – неблагодарный гость, неблагодарность которого мы должны разоблачить, показать, что хозяева и знатоки – мы, и мы должны всех научить сменять неблагодарность на благодарность.

Главная идея книги – умение владеть двумя мечами, длинным и коротким, и сражаться ими одновременно и есть вершина самурайской аскезы. Вероятно, Миямото Мусаси был единственным мастером такого боя: мало кто решался пытаться достичь совершенства в этом искусстве. Ведь оно требует не просто равновесия, а постоянного мгновенного контроля над своими порывами, мыслями, догадками. Ты должен не просто мыслить быстрее своего противника, ты должен уметь мыслить быстрее собственной мысли, должен предвосхитить свою же мысль, прежде чем она прозвучала. Ты обязан, как и в любой аскетике, был неустанным, все время бодрствовать и всё время концентрироваться, но такую концентрацию и неустанность создает бодрствующая мысль, свободно и ясно вылетающая на волю и позволяющая обороть козни врага, прежде чем враг решит, что делать дальше.

Главный сюжет книги – это особый сердечный настрой, ритм, который противопоставляется традиционной стратегии и тактике. Этот ритм, когда ты ему верен, делает твою мысль ясной. Ты должен сбить врага с ритма, заставить его постоянно перестраивать себя, менять позу и тактику атаки. В результате он будет фрустрирован, в том числе и твоей скоростью и догадливостью, и проиграет. Ты действуешь против противника своей проницательностью, своей мгновенной догадливостью, своим постоянным экстатическим озарением. Блюдя свой ритм, ты блюдёшь чистоту сердца, и становишься мощнее войска. Ведь в войске всегда есть какая-то несогласованность, а ты можешь строгостью к себе полностью согласовать тело и дух.

Эта книга запрещает самураю только защищаться, он должен побеждать. При этом статус его не так важен, и Миямото Мусаси потому и публикует свой труд, что его должен прочесть самурай любого статуса, в том числе обедневший. Прямо здесь каждый может начать аскетический подвиг, научиться воздерживаться от излишеств, потом – от лишних движений, а потом и к необходимым движениям прибегать только тогда, когда они способствуют полной прозрачности, ясности и искренности мысли. Такой самурай может брать уроки у мастеров или из книг, но для него главный опыт – это сражения со всё более трудным противником. Сначала победить опытного мастера, а потом в одиночку целую группу противников – вот бусидо, путь воина. Любое другое бусидо – фальшивка, это отдельные приёмы напоказ. Бусидо – это именно путь; как путешественнику на долгом перевале не к лицу хвастаться и тщеславиться, так и воину, последователю бусидо, неприлично гордиться отдельными приёмами и навыками. Тот прием, который не вписывается в ясный ритм, но напротив, разрушает ритм, будет губительным, а не спасительным. Тот навык, на который ты полагаешься, думая, что можно уже не думать и не концентрировать мысль в сердце, становится разрушительным для души и тела.

Как и христианская аскетика исихастов, так и аскетика «Пяти колец» требует сводить ум в сердце, то есть создавать особую концентрацию ума, когда любой порыв, любое чувство дает себе сразу отчет, и поэтому учит нашу мысль быть скорой и незаметной для противника. Этой сердечной концентрации противопоставляется страстное чувство, когда самурай полагается не на умное сердце, а на что-то другое, на свою сильную руку, острый меч или хорошо изученные инструкции. Всё это страсти, возбуждающие самурая, дающие краткий успех, но совершенно не обучающие навыку атаки. В лучшем случае страстный самурай научится защищать себя от равных, но в роковой схватке он проиграет любому достойному противнику. Тогда как самурай-аскет, познавший бусидо, и без меча, пойдя в рукопашную, одолеет противника, найдет слабое место еще прежде, чем противник применит силу. Ведь он понимает, чем слаба поспешность, и найдет этот момент поспешности в поведении противника и ударит туда.

Трактат Миямото Мусаси изучается и сейчас, у него немало почитателей в современной японской политической элите и бизнес-среде. Уважение к различным ремеслам, как тоже требующим меры риска, сразу подкупает в этом трактате. Он иногда печален – кажется, что настоящим мастером бусидо никогда не стать. Но на самом деле им можно стать, и мы становимся таким мастером всякий раз, как задумываемся о смерти. Потому что тогда мы должны не только достойно прожить свою жизнь, но подготовить достойных наследников, сыновей или учеников. И тогда вдруг оказывается, что они могут стать не менее внимательны к себе и строги к себе, чем мы, даже азартно нас в чём-то опередить.

Миямото Мусаси был также живописцем и поэтом. Он гордился родством с кланом Фудзивара (могущественный род периода Хэйан, VIII–XII вв.). Он требовал возродить постоянную военную подготовку, устраивать импровизированные тренировки. И он же делал искусство самураев демократическим: любой мастер, умеющий безупречно выполнять свое дело – потенциальный самурай. Можно строить дома по-самурайски, и инструкции по самурайскому выверенному строительству домов мы находим в обеих книгах.

Его книга делится на пять свитков. Земля – образ знания самой сути, и в свитке Земли описана сущность пути военного искусства. Оно отличается от других искусств бдительностью, верностью себе, особым благородством во всех движениях. Вода – символ единства, единого потока. В свитке Воды поэтому указано, как именно можно преподавать и передавать учение о бое. Это не просто традиция, это особое учение, которое нужно обрести в себе, – тогда ты будешь в мире со всем миром и будешь побеждать всегда. Огонь – символ стремительности. Поэтому свиток Огня рассказывает, как биться в гуще боя, как стремительно и невероятным образом обарывать противника, который во всем себя превосходит. Огненно сражаться – это сражаться так, чтобы ни в чем не уступать, не подводить себя. Ветер – символ всеприсутствия и знания о разных краях, ветер всё знает. И в свитке Ветра мы читаем о других школах, об их достижениях и о том, как истинный воин сам себе и школа, и всё множество школ. Наконец, Пустота в буддизме – это искренность, прозрачность, прямота. В свитке Пустоты мы обретаем сам путь воина, бусидо, как предельную искренность и честность с собой.

Дайдодзи Юдзан (1639–1730), известный также как Дайдодзи Сигэскэ, был выходцем из известной самурайской семьи, ведшей свое происхождение от клана Тайра через Тайра Корэхира (Х век). Сигэтоки взял имя Дайдзодзи от названия деревни, куда он удалился на покой. Он был хорошим прозаиком и поэтом. Из его прозаических произведений о деяниях самураев уже при жизни прославились Ивабути Ява («Вечерние рассказы в Ивабути») – серия историй о Токугава Иэясу, расположенных в хронологическом порядке, Отибосю – история Иэясу, его родственников и сподвижников, города и замка Эдо, построенного ими, Тайсёдэн («Предания о великих полководцах») и Госинрон («Записки о пяти вассалах»). По сути, он и создал новую форму преданий: новеллистическое оформление не только отдельных уроков, но и всей истории их небывалых подвигов. Книга Будо сёсин-сю («Сборник наставлений на воинском пути») не была опубликована при его жизни, но в конце периода Эдо стала широко читаться. Читателей привлекал буддизм автора, отход от конфуцианства, что позволяло почувствовать некоторую автономию аристократизма от государства и государственничества.

В жизни Дайдодзи Юдзан был учителем благородства, его трактат в чем-то напоминает такие западные трактаты по аристократизму, как «Придворный» (1528) Бальдассаре Кастильоне. Дайдодзи Юдзан рассуждал, что раз самураи уже занялись чтением книг и светской жизнью, нужно все эти благородные недавно возникшие обычаи превратить в основу нравственной безупречности. Аристократ Дайдзодзи, как и аристократ Кастильоне, требует от аристократа легкости духа, даже некоторой небрежности, уважения ко всем людям труда и умения легко со всеми общаться и находить общий язык. Всем нравиться – это быть не суетливым, в чем-то даже беспечным и рассеянным, но при этом умеющим сразу концентрироваться и быть честным и порядочным с собой во всякий миг.

Но главная тема трактата – почтение к родителям и господину. На этом основана вся самурайская и вообще феодальная этика. Но Дайдодзи Сигэске превращает эту тему из социальной в нравственную. Почитать старших – это дать им сбыться в себе. Бусидо пророчествует в нас, а не просто учит нас. По слову русского поэта, пророчество «как оружье пощады любой и согласья на взмах» вдруг застает нас одновременно в строгости своей и кротости, вручая кротость нам, а строгость – нашему методу боя. Свидетелем такого вручения и был Дайдодзи Сигэске, и многочисленные новеллистические экскурсы, сатира на коррумпированных чиновников и обленившихся самураев, весь этот критический литературный реализм – это рамка такого неотменимого свидетельства, инструмент принятия его всерьез.

Обе книги нас учат и продолжают учить многому. Они объясняют, как именно можно быть собой, когда нас раздирают противоречия: например, не просто нам нужно сделать несколько дел за один день, но каждое дело вызывает свой спектр кричащих эмоций. Они показывают, что любое наше бытовое действие, даже уборка дома или полив цветов – это вполне самурайское дело, не потому, что оно может быть представлено как миссия, а наоборот, потому что мы понимаем миссию вещей по отношению к себе. Цветы, домашние животные, книги и кухонные специи нам даны, чтобы мы смогли не только пробуждать в себе эмоции, но и производить эмоции чистые, извлекать их в любой момент в своей первозданной чистоте. Наконец, они учат, что мы можем совершить подвиг не только чрезвычайным напряжением всех сил. Подвиг начинается, когда силы гармонично распределяются по нашему телу и нашим делам: тогда все видят, что дело, даже самое трудное и неподъемное, можно сдвинуть с мертвой точки. И жизнь тогда сдвигается с мертвой точки и становится живее, чем она могла о себе представить.