Read the book: «Хайо, адотворец»

Мина Икемото Гош

Font:

HYO THE HELLMAKER

by Mina Ikemoto Ghosh

This edition is published by arrangement with Darley Anderson Children’s Book Agency Ltd and The Van Lear Agency

Popcorn Books^®

Text and illustrations © Mina Ikemoto Ghosh, 2024

* * *

Моей семье – потому что потому
И тебе, выбравшему эту книгу, – спасибо. Надеюсь, это хорошая эн

* * *

Семья Хакай, адотворцы, Тайва, 134
Поставки несчастий и настоящий рукотворный ад
Наведение порчи на ваших врагов
Индивидуальный подход
Цены договорные

– Адотворцы, значит? – сказала демоница, еще раз прочитывая письмена свитка и водя по тексту визиткой семьи Хакай. – Это дословный пересказ вашей истории или в мифологическом ключе?

Хайо Хакай, тридцать третий адотворец, как и все предыдущие Хакай, наизусть знала содержание свитка, зажатого в когтях демоницы, и также знала, что там достаточно правды, чтобы с ней считаться.

Хайо ничего не ответила. Шок от того, что всего несколько секунд назад она обнаружила демоницу – ту самую демоницу, которая замкнула ее деревню в бесконечной череде зим, – в собственном кабинете, за собственным столом, лишил ее дара речи. Демоны из сказок были чудовищами-людоедами, потерявшими разум от неутолимого голода, ставшего их платой за поедание плодов хитоденаши. И эти демоны вроде как не должны были копаться в архивах семьи Хакай, вчитываясь в древнюю рукопись.

Хайо рассматривала демоницу: ее глаза, зубы, грациозные жесты, нечеловеческий блеск волос. Что новенького? Какого дьявола Хайо следует опасаться теперь?

– «Боги Судьбы наказали Первую из Нас за убийство богов болезни, нищеты и разложения – покровителей несчастья, – вслух прочла демоница. – Слишком поздно она поняла, что без несчастья счастье невозможно. Убив богов бедствий, она поставила под угрозу существование богов удачи. Судьба прокляла ее, сделав Первой из Нас – носительницей несчастий вместо уничтоженных ею богов. Ее дочери унаследуют ее проклятие. Ее сыновья унаследуют ее оружие. Все мужчины и женщины рода Хакай никогда не освободятся от бремени ее преступления и, отдавая долг вины, будут вечно помнить о нем». – Демоница подняла взгляд от свитка. – Как по мне, построить семейный бизнес на этом якобы проклятии не так чтобы очень тянет на раскаяние.

– Это не «якобы» проклятие, – наконец обрела голос Хайо.

Демоница холодно на нее посмотрела:

– Значит, в тебе сидит вся сила древних богов несчастья, но ты даже не попыталась использовать ее против меня?

– Адотворение не так работает.

– Естественно. Будь оно таким удобным, не было бы проклятием. – Демоница сунула свиток обратно в шкатулку. От ее мерцающих волос исходил запах запекшейся крови и увядающих цветов. Хайо едва подавила желание бежать. – Как жаль, что твои соседи не помнят, что ждет их впереди. Иначе они бы уже поручили тебе отомстить за них, а?

Снаружи жители деревни ломали лед, распахивая замерзшие ставни, и встречали рассвет. Никто не знал, что они уже прожили этот день, что Хайо может предсказать каждую треснувшую сосульку, каждый вороний вираж в небе – и что она знает, как каждый из них выглядит в момент смерти.

Демоница склонила голову:

– Так скажи, Хайо Хакай, сколько же зим прошло с тех пор, как я превратила твою деревню в свой фруктовый сад? Сколько зим ты наблюдаешь, как люди страдают от проклятия хитоденаши? Пять? Шесть?

Восемь.

– Заткнись.

– Знаешь, я ведь не убила ни одного жителя. Ни одного. Ни в эту зиму, ни в прошлые. – Демоница взяла со стола кисть, покрутила ее в руках. – Груша хитоденаши – паразитирующее проклятие. Ему нужна живая человеческая оболочка, которая позволит пить яд из самого сердца. Я сажала семена, чтобы превратить твоих друзей в мои деревья хитоденаши и подарить им вечную жизнь. Но убивает твоих односельчан то, что раз за разом деревья сжигают дотла, и винить в этом можно только тебя и твоего брата. Не меня.

Хайо сжала кулаки. Впилась ногтями в ладони:

– И за что это нам? Что мы тебе сделали?

– Я задавала тот же вопрос восемьдесят лет назад, во время Войны Ада Земного. Что я такого сделала, чтобы никто не считал мою человеческую сущность достойной… покоя? – Она почесала голову, потом пожала плечами: – Сядь, Хайо Хакай. У меня к тебе предложение.

– Ты оставишь жителей деревни в живых?

– Поздно. Умирали в одном цикле – умрут во всех. Но ты и твой брат… – Черно-золотые глаза демоницы смотрели не мигая. – Я в каждом цикле пыталась заразить вас семенами хитоденаши, но они ни разу не прижились. Нет, правда, даже смешно: я прошла такой путь, чтобы вы оба познали вечные страдания хитоденаши, а вы оказались к ним невосприимчивы. Ха!

– Ты явилась сюда ради меня и Мансаку? – Хайо едва сдержала смешок. – Вот уж непонятно.

– Считай это кровной местью. – Демоница подтолкнула к ней стул. – Я вроде велела тебе сесть.

– А не то что?

– А не то я пойду, найду Мансаку и оторву ему челюсть. Может, хоть это меня удовлетворит, раз уж ты отказала. Не узнаю, пока не попробую.

Хайо села.

Демоница улыбнулась, обнажая золотистые клыки:

– Что ты знаешь об острове Оногоро?

– Это Особая культурная зона Укоку. – Хайо порылась в памяти. – Боги удачи Укоку отступили туда во время Войны Ада Земного, прихватив с собой достаточно нас, удзинов, чтобы выжить. С тех пор боги не покидали это место, а Оногоро-удзины не могут выезжать оттуда, кроме как ради специально одобренных Культурных экспедиций.

– И чем славится Оногоро?

Сердце Хайо заколотилось в ушах.

– Они делают синшу – единственное известное противоядие от хитоденаши.

Бесценное черное рисовое вино Оногоро, синшу, было лекарством для пораженных хитоденаши – оно уничтожало ростки и отравляло демонов, порожденных людьми, которые ели ядовитые плоды. Насколько известно, синшу производили только на Оногоро. Нигде никому это больше не удавалось.

Потому говорили, что после Войны Ада Земного синшу выкупило свободу для Оногоро. Теперь весь мир зависел от Оногоро, потому что только синшу позволяло сдерживать проклятие хитоденаши. Укоку официально пребывал под оккупацией Харборлейкса, но только Оногоро смог выбить себе особые привилегии – угрожая прекратить производство синшу, если острову не предоставят почти полное самоуправление.

На Оногоро действовали свои законы. Там запретили иноземных богов. Там отказались преподавать на четырех языках, как на остальной территории Укоку. Изолировались, чтобы «сохранить свою вымирающую культуру и защитить своих богов». И да, им позволили – поскольку официальная версия гласила, что без богов Укоку невозможно приготовить синшу. По словам местных, только эти боги могли вызвать благословенный дождь, ключевой ингредиент синшу, и весь остальной мир пока не смог доказать обратное.

Так и появилась Особая культурная зона Оногоро.

– Вот что я предлагаю, Хайо. Мне не попасть на Оногоро. Охрана не позволит демонам даже шаг к воротам сделать. Я освобожу тебя и твоего брата от моей зимы. – Демоница нацелилась когтем на Хайо. – А вы взамен отправитесь на Оногоро вместо меня.

На кончике когтя мелькнул световой блик.

– Зачем?

– Я слышала, кто-то выращивает там груши хитоденаши. Целый фруктовый сад. Для себя.

Хайо уставилась на демоницу:

– На Оногоро?!

– Не верится?

Хитоденаши нужны люди, чтобы было где расти. Но целый сад! А уж тем более – на Оногоро!

– Зачем?

– Потому что после Войны Ада Земного прошло слишком много времени и люди уже забыли, почему так делать не надо. – Демоница разразилась булькающим смехом. – Тебе интересно, при чем здесь ты? Ладно. Можно сказать, что у нас… общее наследие, и оно предполагает тот самый долг вины, как вы это называете. Так что именно тебе, адотворец Хайо, придется добывать хитоденаши на Оногоро, а потом ты сможешь заняться тем, на что обрекло тебя проклятие. – Она снова указала когтем на Хайо. – Устроишь для меня филиал ада на Оногоро.

Один
到着

Оногоро был островом начал.
Когда созидатели мира закончили перемешивать копьем болото земного хаоса, с наконечника копья упал комочек ила. Он осел на земной тверди в той форме, которую выбрал. И стал он Оногоро, что означает «тот, который обустроился сам».
ФУ-НО-МОНО
Третий Адотворец

За стойками прибытия Главного терминала через огромное стеклянное окно виднелся остров Оногоро, зеленый, окруженный тихой водой.

Оногоро по форме напоминал черепаху. Куполообразная скала южного мыса была ее головой, гряда роскошных, покрытых зеленью пиков – панцирем. На носу стояла статуя – танцующая женщина с истертым водой и ветрами лицом и воздетыми к небу культями рук. На хвосте высились черные башни Суда надзирателей Харборлейкса.

– В точности как Дзун рассказывал, – заметил Мансаку, оглядывая остров. После кабинок для дезинфекции одежда все еще неприятно холодила кожу. – Ого, это что, статуя Накихиме? Трехтысячелетней Кагура? Она больше, чем я думал.

– Да весь остров больше, чем я думала, – отозвалась Хайо и тут же почувствовала себя полной дурой. С чего бы демонице давать им простую задачку?

– Приветствую!

Хайо вздрогнула. Перед ними стояла служащая, одетая в ростовой костюм груши. В огромных и выпуклых зеленых мультяшных глазах вращались злые красные вихри. На груди костюма красовалась надпись: «Проследите, чтобы Груша-тян оставалась в шлюзовом терминале Оногоро! Пожалуйста, выполняйте требования, чтобы остановить хитоденаши!»

– Возьмете буклеты? – спросила груша.

– Вы серьезно?! – фыркнула Хайо, но вжала голову в плечи, когда на нее начали оборачиваться.

– Да, конечно, большое спасибо, – мягко ответил Мансаку груше. Она поклонилась, отступила, и он ткнул Хайо в ребро. – Ты чего?

– Мансаку, на ней костюм груши хитоденаши! – ответила Хайо жестами харборсайн, аккуратно и почти незаметно. – Кто вообще додумался до персонажа в виде груши хитоденаши?

– Видимо, жители Оногоро, – теми же жестами отозвался он. – Ты же помнишь, каким был Дзун. Полный невежа. Даже не верил, что хитоденаши на самом деле существует.

Дзуньитиро Макуни – для друзей просто Дзун – единственный урожденный Оногоро-удзин, которого встречали Хайо и Мансаку. Рефлексографист, поэт, он был ровесником Мансаку и на пять лет старше Хайо. Две зимы назад Дзун отделился от группы Культурной экспедиции и оказался в деревне Хайо и Мансаку – он заблудился, но пребывал в полном восторге, несмотря на то что его пришлось выковыривать из сугроба.

Из-за снега Дзун прожил там всю зиму, так что они много о нем узнали. Хайо все же сочла, что различия между ними обусловлены в большей степени тем, что он Дзун, а не тем, что он с Оногоро. Все они были удзинами, людьми Укоку – пусть даже Дзун говорил на диалекте, который именовал «стандартом», и иногда бросался репликами вроде «вы, удзины оккупации», как будто Хайо и Мансаку были иностранцами.

Возможно, не зря. Через восемьдесят лет после войны Оногоро-удзины процветали, создавая себе историю послевоенного «искупления» производством и продажей синшу. Им удалось игнорировать ту неприятную правду, что во время войны ученые Укоку сами создали грушу хитоденаши. Правда, того же нельзя было сказать об остальных жителях Укоку, поскольку Харборлейкс сделал все возможное, чтобы внушить им абсолютный ужас перед хитоденаши. Победителям войны досталась привилегия решать, что именно позволено забыть проигравшим, так что жители Укоку лишились многого – а избежали этого, как казалось Хайо, только обитатели Оногоро.

Поскольку память о военном времени исчезла, разорвав связь с хитоденаши в настоящем, то где еще кто-то взялся бы выращивать хитоденаши, как не на Оногоро – из чистого любопытства? Просто чтобы узнать об этой груше – как Дзун, который спрашивал: «А она правда такая страшная, как рассказывают?»

Хайо протянула руку:

– Дай-ка листовки.

Она просмотрела «Итак, вы оказались на Оногоро – последнем пристанище богов Укоку. Поздравляем!» и «Не волнуйтесь, они вас не убьют, пока вы сами об этом не попросите: руководство по сосуществованию с земными божествами», как вдруг из-за стойки раздался голос:

– Хайо и Мансаку Хакай?

Мансаку жестами ответил:

– К вашим услугам.

В шести сяку от стойки была натянута веревка, украшенная бумажными завитушками. Подошел чиновник Оногоро – в красно-белой форме священнослужителя, с чашей в одной руке и тазиком в другой.

– Пожалуйста, вымойте руки и прополощите рот, – сказал он на четком, как у Дзуна, «стандарте».

Хайо взяла чашу, плеснула над тазиком порцию полуночно-темного синшу на тыльную сторону одной руки, потом другой, затем прополоскала рот и передала чашу Мансаку.

– Преснятина, – с разочарованием протянул он.

Хайо же почувствовала вкус зимнего утра, отчего у нее забурчало в животе, так что она решила сосредоточиться на стойке и чиновнице за ней.

Та сидела, полуприкрыв глаза, как сонная черепаха. На морщинистой, похожей на гармошку шее красовались бусы из яшмы и агата с изогнутой капелькой зеленого нефрита – магатама.

– Ваши документы, пожалуйста.

Хайо подала бумаги.

Мансаку завозился с платком.

– «Переселение в Особую культурную зону Оногоро из Цукитатеямы, префектура Коура, Укоку, территория оккупации Харборлейкс». Уф, сколько слов. – Чиновница лизнула большой палец и перевернула страницу. – Вы оба, полагаю, осведомлены, что после переезда в Оногоро вам запрещаются дальнейшие перемещения? И что, если вы хоть ненадолго покинете Оногоро, на вас будут наложены все необходимые заклятия молчания?

– Мы знаем, – сказала Хайо, а Мансаку кивнул.

Чиновница, прищурившись, уставилась в бумаги:

– «Причина переселения: хитоденаши».

– Зимой вся наша деревня заразилась.

– Заразилась?

– Одна демоница постаралась. – Чиновница сонно кивнула, будто бы каждый день слушает такие жуткие истории. Хайо не представляла, о чем та думает. – Она превратила мою деревню в фруктовый сад хитоденаши, чтобы ей хватало груш.

– А, да. Демоны так и поступают. Бедненькие. Либо так, либо охотятся на людей. Некоторые никак не могут забыть о своей человеческой природе, вот и не справляются. – Чиновница хмыкнула. – А вы, значит, такие везучие, что вам удалось выжить, – или у вас в рукаве припрятано нечто особое, тайное, может быть, даже неприятное, а?

Что-то было не так. Хайо молча рассматривала чиновницу, а потом вдруг взглянула на стойку справа и слева от нее. Так вот в чем дело.

– Именно. У нас есть секрет, – сказала, решившись, Хайо. – Мы с Мансаку последние из рода Хакай, адотворцев. Именно поэтому демоница отпустила нас.

Чиновница подняла взгляд.

Хайо ощутила странное давление – даже не воздействие, а как бы его вкус – будто морской бриз, слизнувший соль с широких волн. Чиновница отодвинула документы. Ее тонкие губы растянулись в улыбке.

– Значит, вы узна́ете бога удачи, если встретитесь с ним. Что же меня выдало?

– Пальцы.

– Ах да. Точно. Какая наблюдательность, – сказала богиня, поднося кончики пальцев к свету. Они были отполированы до блеска. Древние божества не имели отпечатков пальцев. Даже у тех, кто прежде, давным-давно, был человеком, они со временем стерлись. – Очень разумно с вашей стороны не скрывать это особое качество. Печать вашей силы, может, и невидима для остальных людей, но нам, богам, не составляет труда рассмотреть ее. Мне так уж точно. Адотворец на Оногоро, надо же. Давай-ка взглянем на твою печать, милочка. Заодно проверим подлинность.

Она имела в виду печать, запирающую в Хайо силы богов несчастья, – ту, которая с ней с рождения, как затейливое родимое пятно.

Хайо протянула руки и повернула ладонями вверх. Темно-красные символы у основания каждого пальца бежали по линиям кожи, заполняя собой ладони, – талисманы проклятия, вписанного в ток ее крови.

Печать могли видеть только они с Мансаку – на материке уже не осталось богов судьбы Укоку, способных оценить собственное творение.

Богиня, воркуя, взяла руки Хайо в свои.

– Только взгляните на это проклятие! Просто восхитительно! Да, ты настоящая. – Она перевела взгляд на Мансаку. – А ты, получается, последнее оружие адотворцев? И какое же? Алебарда? Может, молот?

– Я не оружие, госпожа, – натянуто улыбнулся Мансаку. – Во мне дух нагикамы Кириюки.

– О, водяная коса. Славно. Аккуратнее только, не размахивай ею на виду у офицеров Онмёрё. Официально считается, что местное население не владеет оружием – даже ду́хами оружия.

Богиня потерла символы на ладонях Хайо, будто бы они могли сойти с кожи. Конечно, они не могли.

– Я так понимаю, ваша демоница отправила вас сюда, чтобы вы устроили здесь ад, который мы заслужили чем-то, что ей не по душе?

– По мнению демоницы, здесь, на Оногоро, выращивают хитоденаши.

Улыбка медленно сползла с лица богини.

– Она говорила об этом с уверенностью.

Мансаку затаил дыхание. Они ждали реакции богини.

Богиня кивнула – медленно, задумчиво, в той же манере древней черепахи.

– О, но это выставит нас в дурном свете, не так ли? Мир теперь решит, что мы специально поддерживаем болезнь, чтобы иметь возможность торговать лекарством. – Она мягко похлопала Хайо по рукам и хихикнула. – Постарайтесь рыскать по острову как можно тише, иначе духи, которых вы ищете, могут вас услышать и затаиться.

Хайо не была уверена, что все поняла правильно, но нутром чуяла, что это и не предполагалось.

– Так вы не будете препятствовать нашему пребыванию на Оногоро?

– Посмотрим. – Богиня сжала ладони Хайо жестом родной бабушки. – Давным-давно я слышала, что за услуги адотворцев платят жизнями – им нужно тепло живого духа, чтобы растопить печать. Это правда?

– Правда, – ответила Хайо. – Но если мне дано не особое поручение, то целой жизни многовато. Хватит месяцев, дней, даже минут.

– Деньги тоже подойдут, – добавил Мансаку. – Деньги – это как бы жетоны жизни.

– Если речь не идет, как вы сказали, об «особом поручении». – Сердце Хайо сжалось. Богиня знала больше, чем показывала. – Можете объяснить, что именно происходит в таком случае?

Не врать. Это богиня, и она последнее препятствие на пути к Оногоро.

Хайо сглотнула страх и расправила плечи.

– Точно не скажу, мне никогда не приходилось этого делать, – призналась она. – На моем пути попадаются трупы. Некоторые люди могут умереть раньше положенного им срока, но не из-за меня. Ремесло адотворца просто приносит мне тела. А потом… потом я беру все, что полагается, у того, кто дал поручение.

Богиня молчала, вперив взгляд в Хайо.

– Ты полна страхов. Мне это нравится. Что ж, сектору управления местью Оногоро новая кровь не помешает. Да, теперь я вижу, что этому перенаселенному и пугливому острову ты окажешь значительную услугу. – Богиня откинулась на спинку кресла и широко улыбнулась. – Я пропущу вас обоих на Оногоро.

Мансаку победно сжал кулак под столом. Хайо склонила голову:

– Благодарим вас, божественная госпожа.

– О, не стоит. Я всегда считала, что удача и несчастье вместе принесут этому миру больше пользы, если мы будем помогать друг другу. – Богиня взяла белую нефритовую печать и окунула ее в чашу с киноварью. – Давайте руки, дорогие мои.

На тыльной стороне их кистей появился красный штамп-магатама. По костяшкам пальцев Хайо пробежал теплый ветерок, магатама сверкнула и растворилась в коже.

– Готово. – Богиня перетасовала бумаги и протянула папку Хайо. Та моргнула. – Будьте благословенны и вы, и ваши эн – и как носители добра, и как адотворцы.

Когда девушка и ее брат скрылись за турникетом, богиня врат Оногоро повернулась в своем кресле и хохотнула.

– «Некоторые люди могут умереть раньше положенного срока», – пробормотала она. – Если бы только «некоторые». Ох, чтоб меня. Следующий!

Два
留守

До войны Одиннадцатый месяц на Укоку называли Безбожником. Однако на Оногоро он носил название Всебожник, потому что именно там раз в году собирались все божества Укоку, чтобы сплести эн нации на грядущий год.
ЦУЙЮ
Тридцать первый Адотворец

Сколько Хайо себя помнила и осознавала как адотворца, ее учили воспринимать мир через эн.

Эн – это связи судьбы. Они могут соединять человека и человека, человека и место, человека и явление – например, рак, цвет, должность, вовремя попавшуюся шутку в книге.

Люди идут по жизни, ежемоментно создавая эн – потенциальные связи, растущие из самого их духа, тянущиеся нитями в мир в поисках других нитей, с которыми могли бы сплестись. Кто-то говорил, что эти нити судьбы – отголоски прошлых жизней, настолько сильные, что смогли пережить мясорубку смерти перед повторением жизненного цикла. Они соединяются и формируют невидимую сеть, связывающую всех людей подобно корневой системе целого леса. Принадлежать какому-то месту или моменту – значит быть частью его сети эн.

Хорошая эн – это такая важная связь, за которой следуют положительные перемены.

Адотворческая эн – это та, которая создается между самими адотворцами и людьми, готовыми платить за приносимые несчастья. Именно она приводила людей к Хайо, а ее – к ним, подтягивая друг к другу, как поводок.

При специальных поручениях эн тащила к адотворцу мертвых и умирающих – таких, которые иначе никогда не были бы отмщены, чья правда легла бы в могилу вместе с ними и чьи убийцы избежали бы преследования.

Размышляя о своей эн, Хайо однажды задалась вопросом: адотворцы скорее похожи на богов эн-мусуби, то есть создающих эн, или же на эн-гири, то есть разрывающих эти связи? Ее мать, Хатцу, заверила ее, что ни так, ни этак. Адотворцы не могли целенаправленно влиять на эн, подобно богам. Их задачей было идти туда, куда ведет адотворческая эн, а не протягивать новые нити.

В таком многолюдном месте, как Оногоро, сеть эн была плотнее той, в которой привыкла жить Хайо, а пути, которыми ее тянула адотворческая эн, – сложнее и непредсказуемее. Одна роковая связь, образовавшаяся в каком-нибудь закоулке сети, могла создать эффект лавины. Это пугало бы – если бы Оногоро, запутанный, живой, вечно занятой, не казался по-странному знакомым. Может, Оногоро и отличался от остальной части Укоку, но многое оставалось узнаваемым.

Свисая с позвоночника из стали и керамики, вагон монорельса – болтающийся «бураден» – тряско пробирался сквозь облака пара, идущие от винокурен синшу, и небоскребы с каркасами из шинвуда, а потом пролетал над рисовыми полями и крестьянскими угодьями. На крышах росли бобы, купаясь в свете гигантских зеркал и ламп на солнечных батареях, направленном вниз вдоль башен. Одевались на Оногоро примерно так, как привыкли и Хайо с Мансаку, – в традиционные для Укоку многослойные халаты, которые можно было как угодно подвязать и задрапировать, но только с более смелыми узорами и зачастую сделанные из трикотажа. Вывески были написаны «стандартом», но не дублировались ни на харборспике, ни на лингью, ни на преобщем языке.

А вот чего Хайо ни разу прежде не видела, так это явного, открытого применения духовных практик Укоку. Если в горах адотворцам такое еще сходило с рук, то в городах – никогда.

В иллюминаторах летательных аппаратов висели амулеты против ДТП. На дверях красовались талисманы, отгоняющие несчастья. К водородным каналам приклеивались листки бумаги со специальными знаками – чтобы предотвратить пожары. На первой же остановке бурадена в вагон влетел шикигами – одушевленный бумажный человечек размером с ладонь Хайо, – и пассажиры просто подвинулись, чтобы освободить ему место. Повсюду стояли щиты – эта духовная защита ощущалась Хайо легким давлением на самую ее душу.

Талисманы, амулеты, обереги, шикигами – все это было миром Хайо, ее техникой, тем языком, на котором строилось адотворение, и она буквально слепла от осознания того, насколько все здесь обыденно и рутинно, как домашние растения и уличная реклама.

Но это на первый взгляд. Хайо еще не знала, что на самом деле является обыденным и рутинным для Оногоро. Каким бы знакомым все ни казалось, она достаточно услышала от Дзуна, чтобы понимать, насколько Оногоро-удзины считали важными свои отличия от остальной части Укоку.

Собственно, Дзун – единственное и первое, что им на самом деле было знакомо на Оногоро.

Ей на колени шлепнулась холодная фляга с ячменным чаем – это Мансаку доставал их багаж с верхней полки.

– Отвлекись на минутку от размышлений. Наша остановка.

На платформе висела надпись: «Хикараку 飛歌楽».

Вечерний бриз Пятого месяца, полный аромата моря и чуть тронутый зимним дыханием синшу, нежно погладил волосы Хайо. Хикараку – район ремесленников и театралов, самый восточный на Оногоро. Едва Хайо ступила на платформу, как ветер переменился, задувая с востока, с побережья, где находился шлюзовый терминал Оногоро. После войны побережье Оногоро превратилось в сернистую, гладкую, как стекло, пустошь – после того как боги Укоку перенаправили последнюю партию бомб-богоубийц Харборлейкса обратно на материк, одновременно объявив о своем отречении от Императора и о капитуляции.

От дурманящего ветра окна вокруг закрывались, двери захлопывались, щели в деревянных стенах затыкались газетами, а Хайо и Мансаку продолжали свой путь к дому Дзуна.

Дзун жил в татенагая, как и большинство на Оногоро. Земля – удовольствие дорогое, так что домик был по площади однокомнатный, но при этом возвышался на три этажа. В башне напротив размещался старейший театр Оногоро – шестиэтажный Син-Кагурадза. Его покатые карнизы и полированная плитка освещались длинными рядами лиловых фонариков.

У Дзуна был младший брат, Коусиро, он работал в танцевальной труппе театра и жил в общежитии. Все выглядело точно так, как в рассказах Дзуна, вплоть до прибитой над дверью полноразмерной шкуры белой змеи.

За исключением одного.

Дзун обещал ждать их.

– Дзун? – позвал Мансаку. Свет не горел. Он подергал дверь: заперто. – Ты там спишь или помер? Если помер, скажи, не стесняйся, с этим уж мы разберемся.

Из-за крестовин оконных рам на них смотрела темная пустота.

С тихим скрипом сама собой поднялась металлическая крышка почтового ящика. Что-то белое скользнуло наружу.

Хайо отпрыгнула, когда к ней метнулась белая змея, но животное всего лишь коснулось языком мысков ее ботинок и исчезло в водостоке. На месте змеи остался серо-голубой конверт.

– О, Хайо! – взволнованно воскликнул Мансаку. Он узнал знак на обороте конверта, непохожий на остальные, увиденные на Оногоро: этот амулет Хайо в свое время придумала сама. Нанесенный на конверт, знак не позволял вскрыть письмо никому, кроме непосредственного адресата.

Хайо быстро подняла его.

葉堺萬咲漂

На конверте – их имена. Почерк совершенно не такой, как у Дзуна. Дзун всегда писал так четко, будто ставит штампы, а не вычерчивает иероглифы от руки. Здесь же линии были неопрятными и неровными.

Хайо вскрыла конверт. В подставленную Мансаку ладонь выпал ключ, а вместе с ним – записка.

13-е, Пятый месяц
Мансаку и Хайо!
Добро пожаловать на Оногоро. Простите, что не приветствую вас лично. Вынужден отлучиться на несколько дней. Будьте как дома. Ешьте рис.
Нашел комнату, совсем рядом, думаю, вам понравится. Подробности на обороте. Смысл вам жить на Оногоро, если не со мной по соседству? Ну хотя бы пока не надоем до чертиков.
Не волнуйтесь, у меня все в полном порядке.
Скоро вернусь.
Дзун

На обороте записки была приклеена крошечная газетная вырезка – объявление о сдаче татенагая в той же башне. Квартира сдавалась, поскольку предыдущий жилец скончался при страшных обстоятельствах, и арендная плата была снижена в связи с «возможным наличием призраков». Не требовались ни рекомендации, ни поручители, ни подтверждение гражданства или платежеспособности, ни залог. Дзун явно выбирал это жилье очень внимательно – точно зная, что возможные «призраки» не станут проблемой для обоих Хакай.

Мансаку сунул ключ в замок. Щелчок. Он отодвинул дверь, и в этот миг Хайо самим духом своим ощутила едва заметный треск – словно прямо у ее уха переломился тоненький волосок.

У них за спиной вспыхнул голубой свет. Взметнулось пламя, и между башнями, возникнув буквально из ниоткуда, пронеслась белая лошадь в сбруе с красной отделкой. У лошади не было головы. Голубой огонь струился от обрубка мускулистой шеи к холке, а на спине ее сидел мальчик, крепко сжимая в руках красно-белые плетеные вожжи.

– Дзуньитиро Макуни, когда тебе велят ОСТАВАТЬСЯ в храме, то, наверное, стоило бы послушаться?! Для твоего же блага… Так, стоп. – Гулкий голос мальчика резко затих. Проморгавшись от синих сполохов, Хайо увидела, что всадник с подозрением разглядывает их с Мансаку. С виду он казался ее ровесником – может, чуть младше – и был одет в фиолетовую форму с высоким воротником. – Вы не Дзуньитиро Макуни.

– Как и ты, парниша, так что мы тоже удивлены, – бесстрастно отозвался Мансаку, но Хайо почувствовала, как между ними скользнуло невидимое острие водяной косы. – Если ты ищешь Дзуна, то он уехал на пару дней.

– Я ЗНАЮ! Но его нет в храме, хотя он должен… – Мальчик как будто понял, что чуть не сболтнул лишнего. Он резко замолчал, щелкнув зубами, и потер переносицу. – Кто вы такие и что делаете в доме Макуни?

Мансаку показал ему ключ:

– Мы друзья Дзуна. Он разрешил нам побыть здесь, пока его не будет.

– Побыть, – пробормотал мальчик. – Я совершенно не в курсе. Когда вы с ним договаривались?

– Месяца полтора назад. Правда, предполагалось, что он будет дома.

– Ты наложил на дверь заклятие, чтобы узнать, когда ее кто-то откроет, – сказала Хайо. Она все еще чувствовала то самое духовное напряжение. – Зачем?

– А почему нет? Я его проклятолог. Я должен ему помогать, а он категорически отказывается от сотрудничества! – У губ мальчика вспыхнуло серебряное пламя, и безголовая лошадь взбрыкнула, чуть не сбросив седока. Он поудобнее устроился в седле и кашлянул. – Вы сегодня видели Макуни?

– Нет, – ответила Хайо. Зачем вообще Дзуну проклятолог? – Может, он у брата?

– Мне не нужны догадки! – Мальчик пошарил за пазухой и достал что-то похожее на талисман. – Если он вернется, возьми вот это, воскури благовония и назови мое духовное имя. Проклятые человеки, мне же некогда!

Он швырнул листочек бумаги через перила, тот со стремительностью ножа полетел к Хайо, остановился перед самым ее носом и плавно опустился вниз. Она его подхватила.

На нем была надпись: 留眼川大明神

Тодомэгава Даймёдзин.

На обороте каллиграфически выведено более мелким шрифтом: 陰陽寮呪解師 3級

Проклятолог-медиатор Онмёрё: третий уровень.

Хайо вспомнила это слово – Онмёрё, его произнесла богиня в терминале. И еще: в Онмёрё люди и боги работают вместе. Дзун так говорил. Эта служба функционировала параллельно с полицией, специализируясь на конфликтах, которые возникали между богами и людьми, и оставляя в ведении полиции только межчеловеческие проблемы.

Хайо с ужасом поняла, что этот мальчик с массивными мешками под глазами и клубящимся меж зубов дымом – бог. По идее, безголовая лошадь должна была чуть раньше навести ее на эту мысль, но она провела на Оногоро только пару часов.