Мы сидели в кафе на улице Трёхперстной, куда мне было приказано прибыть ровно в полдень, бритым, трезвым, прилично одетым, без пива и перегара. Ирина Анатольевна имела права это требовать, поскольку, во-первых, являлась хозяйкой данного, как раньше выражались – «пункта общественного питания», а во-вторых, была моей невестой. Вот уже полгода как.

– Опять сорок пять! – недовольно сказала она, делая глубокую затяжку. – Ну, почему когда у меня появляется свободное время, ты всегда оказываешься занят?!

Я состроил на физиономии кисляк и сокрушённо вздохнул.

– Мне нужна работа.

Ирина отхлебнула шампанского, снова затянулась.

– Упрямство – не лучшее качество для мужчины! – она подумала, затем уточнила: – Для МОЕГО мужчины!

Пришлось делать мужественную морду, слегка разбавив её выражением крайнего умиления и обожания.

– ТВОЙ мужчина должен тебе соответствовать. Быть достойным тебя.

Боже, какая пошлятина! Женский роман в мягкой обложке. Космические страсти Эллочки – людоедки, возглавившей совет директоров крупной финансовой корпорации. Беседы о вечном на берегу океана, под южными звёздами, безумный трах с утра до вечера на низком ложе размером с небольшой аэродром, красные шёлковые простыни, бардовое трёхсотлетнее вино, чёрный виноград и возлюбленный главной героини – трагичный и прекрасный, с лучистым взглядом, никогда не падающим членом, небритым подбородком и сильными руками. Умеющий бить морды негодяям и задумчиво наигрывать Шуберта на фоне развевающихся под лёгким морским бризом занавесок. С видом на прибой.

Если кто не понял, возлюбленный – это я. Правда, пальцы у меня не музыкальные, мужские достоинства самые обыкновенные, а взгляд скорее мутный. Ну, это после вчерашнего…

Ирина расплылась в довольной улыбке, став ещё страшнее, хотя, как правило, у некрасивых людей улыбки располагающие.

– У меня претензий к тебе нет, – сказала она. – Я вижу – ты стараешься.

Во. Что нам и нужно по большому счёту. По очень большому. Миллионов эдак на семь – восемь долларов. Приданное госпожи Новослободской.

Мне легче. В том смысле, что считать особо нечего. На текущий момент – семьсот рублей в кошельке, начатая пачка «Донского табака» в кармане, дешёвая пластмассовая зажигалка и древний айфон. Билл Гейтс, твою дивизию!

Есть, правда, ещё двухкомнатная квартира в центре, доставшаяся в наследство от папеньки, но она в таком состоянии, что недвижимостью это можно считать с большой натяжкой. Никто же не считает недвижимостью городскую свалку, правда?

Окна у меня выходят не на море, а на ту же помойку. То есть – на мусорные контейнеры, в которых по вечерам копаются бомжи. Очень такое назидательное зрелище. Сразу работать хочется.

Было бы где.

Я мрачно посмотрел на возящихся возле кафе гастарбайтеров, которые не то укладывали булыжники в стилизованную под старину мостовую, не то наоборот – их выковыривали.

– Ты меня вообще слушаешь? – обиделась Ирина.

– А? – встрепенулся я. – Извини, задумался.

– Бухал, что ль вчера опять?

– Ну, почему сразу – бухал?! Так, посидели с Михалычем, молодость вспомнили….

– Понятно, – Новослободская нахмурилась. – Я этого твоего Михалыча в дурку сдам! Как белогорячечного! Кто в одних трусах, в три часа ночи с балкона стихи читал?!

– Да ладно, ладно, – я успокаивающе поднял руку. – Он же извинился.

– Перед тобой, не передо мной! И вообще, чего он тогда припёрся?! Единственная, можно сказать возможность, побыть одним, и нате вам – нарисовался, алкоголик недоделанный!

– Ну, алкоголик, он как раз доделанный, – вполголоса произнёс я, вспоминая тот вечер.

По сути, Михалыч, а в миру – Серёга Воронин – поэт, рок-музыкант и просто – хороший мужик, тогда выполнил мою просьбу: незамедлительно приехать ко мне домой, нажраться, упасть на диван и проваляться на нём до утра. Пока уважаемая Ирина Анатольевна не свалит куда подальше. Меня она тогда застала врасплох, решив всё-таки затащить будущего мужа в постель.

Вообще, конечно, дурдом полный! Обычно бывает наоборот. Мужик домогается, девушка отбрыкивается, типа – «только после свадьбы». А в нашей, прости, Господи, паре, приходиться отбрыкиваться мне. Поскольку моя потенциальная вторая половина ужасна, как ядерная зима, и никакого сексуального желания пробудить не в состоянии. Пока по крайней мере.

Если кто до сих пор не понял, объясняю: я решил жениться на деньгах. Брак по расчёту называется. Поскольку задолбало сидеть в нищете, питаясь магазинными пельменями да «бомж-пакетами», куря самое дешёвые сигареты и давясь палёной водкой. Надоело ходить пешком или ездить на раздолбанных маршрутках с водилами – шахидами; осточертело жить в медленно, но верно разваливающейся «сталинке», которая на своём веку видела всё, кроме капитального ремонта!

Нищета унижает, а я унижаться не хочу.

Мне тридцать четыре года, у меня высшее образование, да и внешностью мама с папой не обидели – не кадавр какой. Плюс бонус: я рисовать умею, и неплохо это делаю.

Так какого хрена, спрашивается, эта сраная вселенная не даёт мне развернуться?! Если подворачивается работа, то обязательно оказывается, что зарплата там вдвое, а то и втрое ниже обещанной, что начальник полный даун, а фирма давно уже балансирует на краю финансовой пропасти.

Если я в кого-нибудь влюблюсь, то выясняется, что эта женщина замужем, с двумя детьми, а со мной в кабак попёрлась, что бы «малость развеяться».

И так далее, и тому подобное.

В общем, когда, примерно год назад, количество всяческих засад окончательно перешло в качество, я озверел и решил стать негодяем. Хочет человечество получить в свои ряды ещё одного отморозка? Получит! И первым моим негодяйством станет эта жуткая каракатица в центнер весом, с циничным и хамским характером, к тому же с полным отсутствием чувства юмора. Страшная, как современный ремейк советской комедии семидесятых.

Тем более, эта, неприятная во всех отношениях дама, дочь одного из самых богатых в Центральном Федеральном Округе хряков, воспылала вдруг ко мне неземной любовью. А когда в руки сами лезут бешеные деньги, длинные лимузины, бутылки с марочным пойлом и яхты, отказываться как-то не принято. Ибо второй раз могут и не предложить.

Правда, как ни крути, как ни оттягивай, рано или поздно в постель с ней лечь придётся. С этим я вроде как уже смирился, и даже придумал кучу всяких отмазок – от больной головы до психической импотенции. Типа в детстве напугали, теперь лечиться надо. Пока по врачам похожу, пока то, пока сё, глядишь – что-нибудь и изменится. Похудеет моя каракатица, пластику сделает, там отрежет, тут приклеит….

«Тьфу ты, чёрт!» – я покосился на целлюлитную ляжку Ирины Анатольевны, выглядывающую из безумно дорого платья в обтяжку и тяжело вздохнул. Мысленно, разумеется.

Ирина Анатольевна красиво раздавила сигарету в красивой пепельнице (попробовали бы официанты принести некрасивую!), посмотрела на меня взглядом дознавателя в СИЗО.

– И куда ты сейчас?

– Да вот, – я пошарил в кармане, достал смятый листок с адресом, развернул. – Надо съездить – с человеком поговорить. Ему дизайнеры нужны.

– Зачем?

– Для наружной рекламы.

– Будешь по лесенкам лазить и эти дебильные плакаты клеить? – испугалась она.

– Не, – я помотал головой. – Буду дебильные плакаты придумывать. Типа – «ещё пять гигабайт подлости по смешной цене!».

Ирина Анатольевна посмотрела на меня, как на идиота. Впрочем, она на всех так смотрела.

– Подлости?

– Ты, что, рекламу мобильного интернета никогда не видела?

– А… – моя целлюлитная невеста кивнула. – Только там, кажется, про подлость ничего не было.

– Там было про бездушие.

– И чего?

Уф! Никогда не связывайтесь с бабами, умеющими очень хорошо считать, но совершенно лишёнными… даже не чувства юмора, а элементарной логики! Жуткое сочетание.

– А потом?

– Чего – потом?

– Потом куда поедешь?

Я перевернул листок.

– На Великоламский проспект.

– Там-то ты чего забыл? Или это – ещё одна вакансия?

– Да нет, – я поморщился. – Просто, нашёл объявление – тётка одна старые холсты распродаёт. Буквально – за копейки. И уже использованные, и вообще – новые…. В смысле – не новые, конечно, но чистые.

– А на фига?

– А картины мне на чём писать? На стенах?

– На бумаге.

– Маслом?! На бумаге?!

Ирина Анатольевна нахмурилась.

– Так. Поедем сейчас в художественный салон и купим всё необходимое! Холсты, краски, кисти….

– Нет, – я покачал головой. – Кажется, мы уже договаривались….

– Договаривались – не договаривались! – раздражённо произнесла она. – Достал ты меня со своими принципами! У тебя деньги-то есть? Хоть какие-нибудь?!

– Хоть какие-нибудь есть, – буркнул я. – Мне хватит.

– Хватит ему! – продолжила ворчать моя каракатица, впрочем, посмотрев на меня с уважением. – Ладно. Езжай. Вечером созвонимся.

Дизайнерская контора носила название «Дженерал – график» и располагалась на улице Крымова. Я с сомнением глянул на покосившуюся вывеску с двумя отсутствующими буквами и вошёл внутрь. В офисе, а точнее – переделанной двухкомнатной квартире первого этажа стояло несколько конторских столов, протёртый чуть ли ни до дыр кожаный диван и древний пузатый телевизор. Кажется ещё советский.

Пахло свежемолотым кофе, перегаром и почему-то керосином. На стене висел старый, с измочаленными краями, рекламный плакат фильма «Омен».

– Добрый день, – поприветствовал я мрачного лысого мужика, сидящего за столом в углу. Там же (в смысле на столе) стояло несколько открытых пивных бутылок (частью – ополовиненных, частью – ещё целых) и лежала растерзанная вобла. На газетке.

– Хай! – лысый лениво помахал в воздухе рукой. – Ты к кому?

– Я по поводу работы.

Мужик усмехнулся.

– Нам хлеба не надо работу давай? – он перевёл взгляд на бутылки. – Пива хочешь?

Я сглотнул слюну.

– Хочу.

– Держи!

Напиток оказался неожиданно холодным и свежим. После вчерашнего – самое то!

– Фу! – я, наконец, оторвался от горлышка, стёр с губ пену. – Спасибо.

– Алкоголики должны друг другу помогать, – наставительным тоном произнёс незнакомец. Глаза у него, кстати, были мутные. Как у меня.

– Воблу бери.

Я ещё раз поблагодарил, оторвал от рыбной мумии кусочек, зажевал.

– Так как насчёт работы?

– Люди нужны, – неопределённо высказался лысый. – Ты дизайнер?

– Художник.

– О как! – удивился мой собеседник – собутыльник. – А чего рисуешь?

– Всякое разное…. Да вот, – я достал из кармана айфон, нашёл папку с рисунками. – Посмотрите.

– Ага, – мужик схватил со стола какой-то документ, вытер им руки, после чего взял протянутый телефон и принялся листать файлы.

– Умеешь, – наконец сказал он, возвращая мне гаджет. – Фантазия есть.

– Стараюсь….

Лысый схватил бутылку, хлебнул.

– И ты хочешь у нас работать?

– Хочу.

– Дизайнером?

– Да.

– А ты знаешь, чем мы занимаемся?

– Ну… – я неуверенно обвёл глазами помещение, – наружной рекламой…. Наверное.

– Хернёй мы занимаемся! – неожиданно рявкнул мужик. – Всяких психов рекламируем.

– Каких психов?! – не понял я.

– Долбанутых на всю голову! Вот, неделю назад заказ поступил…. – сейчас, – он покопался в груде бумажек на краю стола, нашёл отпечатанный на принтере листок и протянул мне.

На нём, на фоне горящего камина, был изображён седой дядька лет шестидесяти, в смокинге. В одной руке у него была гитара, во второй – бокал вина. Сверху имела место надпись. Красивыми золотистыми буквами: «Галечке Епифановой от возлюбленного: ты моя, а я твой навеки!».

– И чего? – удивился я. – Обычное дело. Мужик выразил свою, так сказать любовь, через наружную рекламу. Первый раз, что ли?!

– Ага! Мужик! – лысый фыркнул, после чего ткнул пальцем в изображение. – Этот усатый хрен, вовсе не муж этой долбанной Галечки! И даже не любовник! Он её начальник. В какой-то государственной конторе. К тому же примерный семьянин. Плакат же заказал бывший супруг вышеупомянутой Епифанцевой, у которого та, в своё время отжала «мерс».

Я усмехнулся.

– Отомстил?

– Отомстил, – мой собеседник тяжело вздохнул. – И нас подставил по полной. Тут такой ор стоял – мама не горюй! Суды, пресса, телевиденье, – он безнадёжно махнул рукой.

– И что?

– Наложили штраф, мы потом два месяца без зарплаты сидели.

– Бывает, – философски заметил я. – Сегодня – без зарплаты, завтра, глядишь – с зарплатой…

Лысый хохотнул.

– А ты оптимист!

– Оптимистом быть выгодно, – я отхлебнул ещё пива. – Во всех смыслах.

– Точно. Рыбу бери.

Оторвав от усопшей в незапамятные времена рыбки ещё кусочек, я принялся жевать.

– Ладно, – мой собеседник снова махнул рукой. – Если хочешь присоединиться к нашему дурдому, я не возражаю. Кстати, – он протянул мне руку. – Григорий Александрович. Бакланов. Директор всего этого бардака.

– Леонид, – представился я, пожимая потную ладонь.

– А фамилия-отчество? – лысый пододвинул к себе ежедневник, схватился за ручку.

– Леонид Владимирович. Фамилия – Кремлёв.

– О! – он записал и поднял на меня взгляд. – Классное погонялово. С таким хорошо в аппарате Президента работать.

Я скорбно покачал головой.

– Не берут.

Бакланов снова хохотнул, после чего записал мой телефон, захлопнул ежедневник и отпил ещё.

– Зарплаты у нас какие, знаешь?

– Догадываюсь.

– Да ты не переживай, – будущий начальник подмигнул. – Есть ещё премиальные. Как ты, должно быть, догадываешься, налогом не облагаемые.

– Серьёзно? – обрадовался я. – Это хорошо.

Бакланов неожиданно нахмурился.

– Это плохо! Если б не зверские поборы, всем бы было гораздо лучше и проще. Мы бы получали нормальные, белые зарплаты, государство – свою «долю малую», пенсионеры – приличные пенсии, мамашки – пособия, на которые можно не только коробок спичек купить, но и что-нибудь для киндера – молочную смесь там, памперсы…. Вот ты мне скажи, – он сделал несколько глотков, – почему в Рассее – матушке у власти всегда дураки? Так вроде живёшь, с людьми общаешься – все себе на уме, все соображают неплохо, анекдоты прикольные рассказывают…. Почему в Москве-то столько идиотов?! Где они их вообще берут?!

– Специально выращивают. Что бы нам тут жизнь мёдом не казалась.

– Возможно, – с серьёзным видом кивнул Григорий. – Жидо-масоны хреновы.

Я согласился, хотя сам, разумеется, ни в какие теории заговоров не верю. Почему не верю? Да потому что не первый год в России живу. И вообще – на белом свете. И людей знаю.

Есть у меня…. даже не предположение, а твёрдая уверенность: сохранить какой-либо секрет достаточно продолжительное время, скажем больше двадцати – тридцати лет, невозможно в принципе. Поскольку в ЛЮБОМ тайном обществе ОБЯЗАТЕЛЬНО найдётся тот, кто об этом самом обществе кому-нибудь да расскажет. Либо по пьяной лавочке, либо преследуя свои, сугубо эгоистические цели – хапнуть побольше бабла, прорваться во власть, да просто – соблазнить понравившуюся бабу.

Не верю я в законспирированных мудрых бессмертных старцев, правящих миром и время от времени подкрепляющихся кровью христианских младенцев. Дешёвка всё это. Роман в мягкой обложке.

– Ладно! – Бакланов грохнул ладонью по столу и… достал откуда-то снизу (из сумки, кажется), бутылку конька. – По граммульке? – предложил он.

Я махнул рукой.

– Давай!

Тут же на столе возникли две стопочки и бутерброд с колбасой. Мой будущий начальник разлил, мы выпили.

– Во! – Григорий широко улыбнулся. – Считай – познакомились. Но! – он поднял указательный палец. – В рабочее время бухаем в первый и последний раз! После окончания трудов праведных, хоть укушайся! А на работе ни-ни! Согласен?

– А как же! – подтвердил я, окончательно приходя в хорошее настроение. – Пьянству – бой!

– И гёрл! – добавил Бакланов, снова разливая.

– Всё! – я поднял ладонь. – Эта – последняя. Мне ещё в одно место заехать надо – холсты купить.

– На фига?

– Рисовать буду. То есть писать. Маслом.

– Давай-давай, – поддержал он. – У тебя получается.

– Кстати, мне когда на работу выходить?

– А вот завтра и выходи, – Григорий хмыкнул. – Часам к десяти подгребай, сразу тебя и оформим.

– И трудовую брать?

– Бери. Ну и паспорт заодно. Только сегодня много не бухай. У нас заказ висит срочный – для ДК. Туда и поедешь.

Нужную мне «хрущобу» на Великоламке я нашёл с трудом. Но не потому что выпил, а потому что номера на домах привычно отсутствовали. Местные аборигены (в основном – праздношатающиеся бабки) показывали то в одну, то в другую сторону, мамашки с колясками сразу начинали с подозрением принюхиваться и даже местный сантехник ничем мне не смог помочь. Поскольку, будучи пьяным, плохо ориентировался в пространстве. Наконец, выбивающий ковры мужик ткнул пластмассовой, ещё «совковой» выбивалкой в грязноватую пятиэтажку.

– А вон он, твой дом. На нём номер был, но потом всё проржавело и отвалилось.

Он подумал и добавил:

– Лет пятнадцать назад.

Поблагодарив, я нашёл нужное парадное (получилось – третье слева) и набрал на домофоне номер требуемой квартиры – 37.

Раздалось электронное пиликанье, а потом из динамика – сиплый бас:

– Кто там?

– По объявлению, – ответил я. – Насчёт картин. Помните, мы созванивались?

– Заходите, – пробасил домофон, замок щёлкнул и я потопал вверх по лестнице.

На третьем этаже одна из дверей оказалась приоткрытой, а из щели выглядывала жуткая рожа с растрёпанными седыми волосами, кривой челюстью и бородавкой на щеке.

– Здрасьте, – кивнул я. – Можно?

– Можно, – бабка шмыгнула носом и отошла в сторону, пропуская меня в прихожую.

При ближайшем рассмотрении пенсионерка – божий одуванчик оказалась выше меня чуть ли ни на голову, с мощными руками и тапочками пятидесятого размера на ногах. Одета она была в вязанную кофту и чёрную юбку – всю в кошачьей шерсти.

– А деньги у вас с собой? – ревниво поинтересовалась она, окидывая меня взглядом.

– С собой, – подтвердил я, похлопав себя по карману.

– Ну, хорошо, проходите. Ботинки можете не снимать.

Мы переместились в комнату, плотно заставленную древней, ещё советской мебелью и заваленную всяким хламом. На тумбочке, возле телевизора сидел огромный серый кот, злобно на меня поглядывая.

– Достаньте пакет, – бабка ткнула пальцем в один из углов комнаты. – Холсты там. Да сами увидите.

Я, с позволения хозяйки квартиры, отодвинул в сторону швейную машинку, с валяющимся на ней огромным пакетом с катушками разноцветных ниток, потом – стул, невидимый из-за сваленной на спинку одежды, две большие картонные коробки, покрытые толстым слоем пыли, уродливую пластмассовую ёлку, целлофановый мешок, набитый непонятными пластиковыми штучками и, наконец, выудил из-под двух толстых кусков фанеры пакет с картинами.

– Вытаскивайте сюда! – распорядилась бабка, показывая взглядом на относительно свободное место в центре комнаты.

Холсты и вправду оказались неплохими. Причём большинство – действительно, ни разу не использовались. Таких было штук шесть, ещё три – с карандашными набросками, один – с начатой было, но так и не оконченной картиной – кусок неба с церковным куполом в верхнем левом углу.

– Эх! – бабка провела по несостоявшемуся пейзажу рукой. – Попытался Генрих Романович, под конец жизни в другую сторону податься, да так не дошёл. Интересно, что бы было, если бы дошёл?

Она неожиданно смахнула с глаз слёзы, всхлипнула, после чего, вытащила из кармана кофты платок и громко высморкалась. Словно слон в джунглях протрубил.

– Ну, чего? – хозяйка квартиры перевела взгляд на меня. – Устраивает?

– Вполне! – кивнул я обрадовано. – Очень хорошие холсты! И на подрамники натянуты!

– Генрих Романович Панагеев любил порядок, – согласилась она. – Во всём. Жалко только у себя в голове бардак устроил.

Не зная, как на это среагировать, я промолчал.

– И царство ему небесное! – старуха истово перекрестилась, потом немного подумала и добавила: – Ну, или геенна огненная. Там, в конце концов, тоже люди живут. В смысле – мучаются. Бедолаги.

Я вытащил из кармана заранее оговоренную, ещё во время телефонного разговора, сумму, передал хозяйке.

При виде заветных бумажек, она тут же перестала скорбеть по подавшемуся не в ту сторону Генриху Романовичу и пришла в хорошее настроение.

– А вы тоже художник?

– Так, – я в приступе скромности потупил взгляд, – балуюсь.

– Это хорошо! – старуха кивнула. – А хотите, я вам покажу работы моего мужа?

«Ёпрст! Ну, почему я не сказал, что покупаю холсты в подарок любимому племяннику? Или любимому дедушке?».

Пришлось изображать энтузиазм. Ей Богу, воспитанность меня когда-нибудь точно – погубит!

– Конечно!

Мы снова вышли в прихожую, и хозяйка квартиры открыла дверь в другую комнату, всю, с потолка до пола, увешанную картинами.

– Вот, – произнесла старуха, щёлкая выключателем. – Работы Генриха Романовича.

Я обвёл стены взглядом.

М-да. Такого я ещё не видел. На меня будто рухнул кусок материализовавшейся тьмы. С лицами, из этой самой тьмы, выглядывающими. Жуткими, уродливыми, тоскливыми. Трудно было сказать – мужчин изображал художник? Женщин? Стариков? Детей?

Белая, изъеденная язвами кожа, огромные, полные ужаса глаза, сомкнутые губы, изломанные, тонущие во мраке, тела.

Вот, собственно и всё. Штук пятьдесят, если не больше, картин, и на всех – одно и то же в разных вариациях: чернота, бледные лица, да извивающиеся в бесконечной пляске фигуры не то лагерных доходяг, не то – мертвецов.

Правда, нарисовано было и вправду хорошо.

Что ещё меня удивило: в этой комнате совсем не было мебели. Даже стульев. Словно тут устроили мемориал.

– Ну, как? – поинтересовалась хозяйка квартиры. – Впечатляет?

– Более чем! – пробормотал я. Вполне искренне.

– Знаете, – сказала она, проходя в центр комнаты, – далеко не все на эти картины могут смотреть спокойно. Вот, скажем, племянник мой. Мужику уже далеко за сорок, в областной администрации работает, на ответственной должности, а в гости ко мне приходит, и бегом – в гостиную. Только бы побыстрей мимо этой двери проскочить.

– Наверное, он этих картин в детстве испугался? – высказал предположение я.

– Да! – старуха с ностальгической улыбкой кивнула, словно рассказывала о милых детских проделках будущего «слуги народа». – До сих пор сюда заходить боится.

«Мне, скорее всего, тоже было бы не по себе» – прикинул я, впрочем, озвучивать эту мысль не стал.

Ещё раз обвёл глазами комнату и неожиданно заметил стоящие у окна, прямо на полу, три холста, написанные совсем в другом стиле. Настолько не похожим на развешанный по стенам экспрессионизм, что я волей-неволей шагнул вперёд и принялся их внимательно разглядывать.

Это были стилизованные под живопись восемнадцатого – девятнадцатого веков, портреты. Классические портреты – мягкие полутона, безупречная работа кистью, на заднем плане – скорее угадываемые, чем написанные, пейзажи.

И ещё. Если чёрно – белую живопись на стенах обрамляли скромные, в основном – тёмные рамки, то эти работы венчал широкий, с фальшивой позолотой, багет. Уже потемневший от времени.

– Тоже работы вашего мужа? – спросил я, опускаясь на корточки, дабы получше разглядеть картины.

– Тоже, – каким-то странным, не особо приветливым голосом, подтвердила старуха.

Я вгляделся в искусно прописанные художником лица, и мне вдруг сделалось не по себе. Трудно сказать, в чём тут было дело. Вроде – никакого экстрима, а тем более – экспрессии, все пропорции соблюдены, свет падает правильно, тени ложатся туда, куда им и положено, цвета естественные, полутона безупречные.

И всё же….

Я наклонился к холстам поближе.

На первом был изображён мужчина лет пятидесяти с бульдожьими щеками, толстыми, явно – слюнявыми губами, узким лбом и настороженно выглядывающими из глубоких глазниц маленькими водянистыми глазками. Тройной подбородок почти скрывал под собой воротник белой рубахи и тёмный галстук. Зато был хорошо виден безупречный костюм с каким-то официальным значком на лацкане. Кажется – с депутатским.

На следующем портрете загадочный Генрих Романович запечатлел хищного типа с костлявым, тем не менее, красивым лицом. Густые чёрные волосы с благородной сединой на висках, чуть кривоватый рот, волевой, выпирающий вперёд подбородок, пронзительный взгляд угольно – чёрных глаз.… Вместо официального костюма – красная водолазка и кожаная куртка.

С третьего холста на меня уставился очкарик со столь отвратительной физиономией, что ещё чуть-чуть, и его смело можно бы было считать уродом. Жидкие рыжие пряди, прилипшие к потному лбу, бесформенный, усыпанный веснушками нос, полураскрытый рот.

Я оглянулся на хозяйку.

– А это кто? Начальники какие?

Старуха помолчала, затем мрачно подтвердила:

– Начальники, да.

– Ваш муж их на заказ писал?

– На заказ.

– За деньги или по дружбе?

– Не знаю. Он мне ничего не говорил.

Я задумался.

«Если эти картины заказные, то почему заказчик…. ну, или заказчики их не забрали? Хорошо ведь нарисовано, даже здорово! Может дело в том, что здесь всё без прикрас? Никакого гламура, заглаженных морщин и откорректированных лысин?».

– Ваш муж давно умер? – я повернулся к старухе.

– В прошлом году, – она вздохнула.

– Простите, – спохватившись, пробормотал я.

– Да ничего! – хозяйка квартиры отмахнулась. – Все там будем.

– Будем! – оптимистично подтвердил я, вспомнив, тем не менее, присказку одного моего знакомого: «он был настолько крут, что когда слышал фразу «всем там будем», упрямо выпячивал челюсть и бурчал: «ну, это мы ещё посмотрим».

– А больше холстов на продажу нет?

– Увы, – та помотала головой. – Хорошо хоть я эти-то не выкинула.

– Да, хорошо.

Из подъезда я выбрался, крепко держа в руках перевязанный бечёвкой свёрток. Спустившись со ступеней, аккуратно поставил его на землю, закурил.

Что-то меня тревожило, никак не отпускало, что-то мешало радоваться удачной сделке, дескать, молодец – не поленился, позвонил – съездил.

И через пару затяжек, я понял, что именно.

Эти чёртовы портреты.

Изображённые на них, далеко не самые приятные лица, по-прежнему стояли перед моим мысленным взором, вызывая не самые приятные ощущения. Не то брезгливость, не то отвращение. Словно нечаянно коснулся рукой чего-то холодного, склизкого.

«Вот хлябь его твердь!» – я помотал головой, прогоняя наваждение, выкинул окурок и, перехватив пакет поудобнее, двинулся к остановке.

12 3 4 5 6 Next

Брак по расчёту

Глава перваяВ которой я в очередной раз прикидываюсь целкой-неудачницей, пытаюсь устроиться на постоянную работу и еду к жуткой бабке покупать халявные холсты.

People who read this book also read

Глава первая
В которой я в очередной раз прикидываюсь целкой-неудачницей, пытаюсь устроиться на постоянную работу и еду к жуткой бабке покупать халявные холсты.