В глазах рафинированной интеллигенции старорежимной закваски, которой в те годы ещё много оставалось среди советской "социальной прослойки", подобное изложение трагической судьбы человека могло восприниматься только как издевательский моветон.
Однако замполит Шугаев не был не то что интеллигентом, а даже просто культурно образованным человеком, впитавшим азы городского этикета, поэтому и излагал свои чувства и мысли с кондовой народной простотой и искренностью. (Думаю, и Мария Григорьевна, мать Николая и моя бабка, женщина от природы весьма умная, но тоже закончившая своё деревенское образование за "две зимы", не оскорбилась честным словом о трагической гибели сына, посланным ей по сути деревенским мужиком, военным временем определённым в политруки-замполиты.)
Давайте и мы, отрешась от городского снобизма, попытаемся «расшифровать» невнятные письмена деревенщины-замполита и выудить смысл того, что хотели донести старшие товарищи Шугаев А.П. и Драчёв А.С., замполит и командир роты, в которой служил Николая, до его убитых горем родных?
Что значит – он мог "обойтится чтобы…"? – А то и значит, что командиры сапёрных взводов – кем и состоял во 2-й роте сапёрного батальона лейтенант Митерёв – не должны были как рядовые сапёры непосредственно искать и обезвреживать мины. Их основная уставная обязанность – обучать этому делу своих подчинённых. И, конечно, организовывать выполнение поставленных им задач. Да, в осаждённом Сталинграде всё было по другому – не по параграфу устава, а по долгу "защитников Волжской твердыни", как писали тогда в газетах – там все были равны перед военной судьбой, перед жизнью и смертью. Там не только «взводные-расходные», но и «батяни-комбаты» ходили в атаку в единой цепи; там и штаб самого командарма Чуйкова находился всего в сотнях метров от передовой… Но уже на Дону в Воронежской области, куда была выведена 13-я гвардейская дивизия после Сталинградской победы для пополнения личным составом и ВВТ, в глубоком тылу фронтового резерва всё снова ровнялось по уставной линейке, делалось по плану боевой, специальной и политической (конечно же!) подготовки. Главной задачей всего командного состава было обучить и подготовить новое пополнение, которое в частях дивизии составляло более двух третей численности, к недальним уже будущим боям. (К слову, успешное выполнение этой задачи было отмечено даже в наградном представлении замполита Шугаева: "Проделал большую работу по практическому обучению…". Ну, а то, что вписали и "лично участвовал в разведке…", так это для проформы – «штабные» требовали "попадания в строку" статута награды.)
Так почему же командир взвода лейтенант Митерёв лично пошёл на разминирование? Предполагаю, мотивов такого его решения было несколько. И одним из основных, если не важнейшим, было то, что Николай всеми силами стремился, как выражались тогда, "смыть пятно", оставленное на его боевой биографии пребыванием в плену. Да, он прошёл "чистилище НКВД", был восстановлен в воинском звании, направлен для дальнейшего прохождения службы в гвардейскую часть, но всё-таки… всё-таки "печать греха" в личном деле осталась, поэтому-то и в комсомоле его не восстановили: так и остался он в графе о партийности безликим "б/п", хотя посмертно и назван был старшими товарищами-командирами "преданным родине большевиком". Задерживали ему и присвоение очередного воинского звания. Дело в том, что срок службы в действующей армии обычно исчисляется как "день за три", т. е., проще говоря, необходимая для различных видов служебного учёта календарная выслуга лет сокращается в три раза. К тому же в ноябре 41-го года Государственный Комитет Обороны установил ещё более сокращённые сроки выслуги для получения очередных знаний начальствующим составом действующей армии. Приведу здесь это постановление в части нас интересующей.
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ ОБОРОНЫ
ПОСТАНОВЛЕНИЕ № ГКО-929
от 20 ноября 1941 г. Москва, Кремль
В целях создания для лиц начальствующего состава действующих армий преимущества в присвоении очередных воинских званий, Государственный Комитет Обороны постановляет:
1. Установить для командного и политического состава строевых частей и соединений (до корпуса включительно), действующих на фронте, следующие сокращенные сроки выслуги в воинских званиях с переходом на очередное высшее звание: младший лейтенант, лейтенант и младший политрук – 2 мес., старший лейтенант и политрук – 3 мес., капитан и старший политрук – 3 мес., майор и батальонный комиссар – 4 мес., подполковник и старший батальонный комиссар – 5 мес.
…
5. Лицам начальствующего состава всех категорий, раненым в бою или награжденным орденами за отличие в борьбе с немецкими захватчиками, срок выслуги очередного воинского звания сокращается на половину в сравнении со сроком, установленным в первой статье настоящего постановления.
6. Установленный настоящим постановлением порядок присвоения очередных воинских званий начсоставу действующих армий ввести со дня начала войны.
Председатель Государственного Комитета Обороны
И.СТАЛИН.
(Опубликовано в газете «Сталинский сокол», № 32, от 21 ноября 1941 года)
Поясню для неслуживших и несведущих о чём в этом постановлении речь. В армии каждой должности соответствует определённое воинское звание, например: должности командира взвода звание старшего лейтенанта; должности командира роты звание капитана и т. д… Присвоение очередного воинского звания, т. е. следующего за тем, которое имеет военнослужащий, до предельного для данной должности, производится после выслуги им определённого срока. В мирное время эти сроки равняются нескольким годам так, например: лейтенантом надо прослужить 2–3 года, чтобы получить очередное звание старшего лейтенанта. В суровое время наших поражений и потерь сроки выслуги в воинских званиях были существенно (до нескольких месяцев!) сокращены.
Теперь, если говорить конкретно о Николае, то звание старшего лейтенанта ему, командиру сапёрного взвода, должны были присвоить уже через два месяца его пребывания на фронте. Даже, если не засчитывать в срок пребывания в действующей армии время нахождения его в плену, проверочном лагере и запасном полку, то за четыре месяца непрерывных боёв в Сталинграде лейтенанту Митерёву, по долгу и по совести, могли бы дважды присвоить «старлея». Конечно, если бы он представлялся к очередному званию командованием батальона. Но такое представление было сделано (написано и подписано) только в апреле 43-го года, т. е. через полтора года его боевой службы, фронтовой жизни и трагической судьбы. Знал ли Николай, отправляясь на опасное задание, что на него уже послано представление к очередному званию? Разумеется, знал – такое не делается в тайне, а наоборот сообщается командованием «имениннику», как своеобразное поощрение. Однако обмыть «звёздочку» с боевыми товарищами он так и не успел! Приказ по 66-й армии № 0147/п о присвоении лейтенанту Митерёву Н.Г. очередного воинского звания "старший лейтенант" был подписан 30-го апреля, т. е. через день после его гибели. (Список безвозвратных потерь среднего начсостава 8 гв. осапб, состоявший всего из одной строки, был отправлен «наверх» как и положено 29-го апреля, поэтому дойти до соответствующих инстанций ко времени физически не мог.) Так и получилось, что долгожданное звание старшего лейтенанта Николаю присвоили посмертно!
Не довелось лейтенанту Митерёву получить и медаль "За оборону Сталинграда", которая была учреждена Указом Президиума Верховного Совета СССР 22 декабря 1942 года. (Полный текст указа см.: Приложение 7.) Хотя в Указе и недвусмысленно говорилось: "Наградить медалями всех участников героической обороны Сталинграда". И для исполнения этого было наштамповано 700 тысяч медалей, которые по Указу вручались от имени Президиума участникам обороны командирами войсковых частей (все отдельные батальоны относились к данной категории армейской организации, в т. ч. и 8-й гв. осапб), т. е. отцы-командиры, не отправляя «наверх» наградных представлений, фактически самолично определяли заслуживающих этой награды из числа своего личного состава.
Так почему же наряду со своими боевыми товарищами, участниками героической обороны Сталинграда, не получил этой заслуженной награды и гвардии лейтенант Митерёв? (Не думаю, что боевым частям по данной медали устанавливалась пресловутая "наградная разнарядка" – особенно тем, для кого "за Волгой земли не было".) Но, догадываюсь, что в этой несправедливости сыграло злую роль всё тоже "чёрное пятно" плена… Да, вероятно, и замполит батальона Иосиф Лезман свою руку приложил: хотя Приказом Наркома обороны № 307 комиссары (бывшие на равных с командирами частей) были к тому времени уже понижены до заместителей командиров-единоначальников, они не перестали быть для них авторитетами в «заботах» о незапятнанности судеб подчинённых. Впрочем, в этом деле многое зависит от личности человека, получавшего право распоряжаться чужими судьбами.
В души нашего поколения, мальчишек 60-х годов, навсегда запали слова песни из замечательного кинофильма "Щит и меч":
Мы для победы ничего не пожалели,
Мы даже сердце как HЗ не берегли.
Что пожелать тебе сегодня перед боем?
Ведь мы в огонь и дым идём не для наград.
Давай с тобою поменяемся судьбою,
Махнём не глядя, как на фронте говорят.
Да, это святая правда – в бой, в огонь кромешный русский человек шёл не ради наград. И был это не какой-то сказочный богатырь,
А в походной запояске,
Человек простой закваски,
Что в бою не чужд опаски,
Коль не пьян. А он не пьян.
Ещё раз повторю, что не знаю произведений о войне любого жанра и эпического размаха, которые по художественно-образной точности, тематической многогранности, глубине мысли и одновременно её афористичности могли бы сравниться с "Книжкой про бойца без начала и конца" А.Твардрвского – с поэмой "Василий Тёркин". Есть в ней и глава, посвящённая волнующему сейчас нас вопросу, а именно – "О награде". Привожу из неё строки, точно бьющие в «яблочко» проблемы.
Нет, ребята, я не гордый.
Не загадывая вдаль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль.
На медаль. И то не к спеху.
Вот закончили б войну,
Вот бы в отпуск я приехал
На родную сторону.
Буду ль жив ещё? – Едва ли.
Тут воюй, а не гадай.
Но скажу насчёт медали:
Мне её тогда подай.
Обеспечь, раз я достоин.
И понять вы все должны:
Дело самое простое -
Человек пришёл с войны…
Прийти с войны на родную сторону Николаю Митерёву не довелось…
Как произошла гибели Николая? Возможно ли умозрительно воссоздать, логически реконструировать эту трагедию в её последний час, в роковую минуту? Попытаемся это сделать, для чего снова пробежим глазами уже прочитанное нами письмо "старших товарищей". Что в нём поможет нам воссоздать-реконструировать более полно картину случившегося? Первый факт – Николай погиб при разминировании вместе со своими товарищами. Второй факт – случилось это у дороги, ведущей из села Старая Хворостань в деревню Сторожевое. Третий факт – все они были погребены в одной могиле на месте их гибели. Давайте рассмотрим-осмыслим данные факты по порядку.
В обывательском просторечье укоренена полушутливая поговорка – сапёр ошибается один раз в жизни. Но не многим известна вторая её часть – и действует всегда в одиночку, чтобы лишних потерь избежать, случись в его деле роковая «ошибка». Таково непреложное требование всех инструкций и наставлений по разминированию. Как пример привожу здесь выдержку из одного такого наставления, что «назубок» были выучены в сапёрных частях.
Организация работы по разведке и разминированию в батальонах заключается в нарезке ротных и взводных участков работ. Во взводах командиры взводов распределяют отделения и отдельные группы бойцов по объектам. Расстояние между разведчиками должно быть не менее 30 м, а при осколочных минах – не менее 75-100 метров. Первым двигается разведчик с миноискателем, захватывая полосу шириной около 3 метров, за ним разведчик со щупом, дополнительно разведывая (прощупывая) подозрительные места. Первый номер, кроме миноискателя, имеет в запасе щуп, которым пользуется в случае отказа миноискателя, а также при обнаружении подозрительных мест, на которые миноискатель не реагирует. Разведчики устанавливают флажки, указки или просто колышки около обнаруженных мин, которые снимаются (т. е. обезвреживаются. Прим. автора.) потом одним-двумя саперами, следующими за разведчиками. (Из Указаний начальника инженерных войск Брянского фронта от 21 января 1943 г.)
(Для более подробного ознакомления с задачами и тактикой действия сапёрных подразделений см. Приложения 8-10)
Так почему же командир взвода лейтенант Митерёв, за плечами которого уже был опыт боёв в Сталинграде, где мины сотнями ставили, а потом и снимали наши сапёры, пренебрёг таким жизненно важным требованием безопасности при разминировании? Почему он пошёл на смертельный риск сам и повёл за собой своих подчинённых: сержанта Макарова, вероятно, уже бывалого сапёра, и рядового Курленко, молодого новобранца, судя по году его рождения (1925 г.р.), только что прибывшего с пополнением в сапёрный батальон? Была это преступная беспечность командира, погубившая и его, и подчинённых? – Нет! Это была жестокая необходимость выполнения опаснейшей боевой задачи, поставленной ему командирами.
Дело в том, что сапёры должны обезвреживать не только различные мины, но и вообще все взрывоопасные предметы, оставшиеся на полях былых боёв: неразорвавшиеся гранаты, снаряды, бомбы и др. Для опытного сапёра ставить и снимать мины, особенно противотанковые, что "семечки щёлкать" (да простят меня «знатоки» сапёрной науки!). Это при диверсионном минировании применяются разные хитроумные «штучки» для т. н. «неизвлекаемости» мин-ловушек и т. п… В полевом, тактическом минировании главное быстрота закрытия танкоопасного направления: «разбросал» в шахматном порядке на определённом участке мины, прикрыв их землицей или тонким дёрном – и ладно! «Неизвлекаемость» здесь ни к чему. Тем более, что со временем, возможно, придётся их (мины) самим же и снимать. (Так из наградного представления уже известного нам гв. ст. л-т Шугаева А.П. мы знаем, что из обезвреженных в апреле-мае 43-го 8-м гв. осапб 6398 мин только 2447 мины были противника, а остальные выходит – наши.)
Иное дело неразорвавшиеся снаряды и авиабомбы. Взрыватель снаряда взводится во время выстрела ещё в стволе орудия под действием чудовищной силы ускорения, придаваемой ему пороховыми газами. Взрыватели авиабомб тоже взводятся только после их сбрасывания (не являясь специалистом по авиационному вооружению, не могу в точности описать механику этого процесса, но внимательный зритель военной кинохроники может вспомнить, что на головной части бомб, подвешиваемых к самолёту, был маленький пропеллер, который, вращаясь от воздушного потока, приводил взрыватель летящей вниз бомбы в боевое положение). Что помешало взрывателю снаряда или авиабомбы сработать – бойку пробить капсюль – в момент их удара об землю? – Загадка неразрешимая для сапёра. Возможно, какая-то «песчинка» – кусочек металлической стружки – случайно попала в механизм взрывателя: лишь шелохни снаряд, «песчинка» стронется с места и взрыватель сработаем…
С учётом такой повышенной опасности неразорвавшихся боеприпасов их обезвреживание производится, как правило (по наставлению), методом подрыва, т. е. к ним крепится толовая шашка небольшой мощности и производится её подрыв, который приводит к детонации всего снаряда (бомбы). Однако такой метод применим только тогда, когда поблизости нет жилья или каких-либо значимых построек. Если они есть, то сапёрам приходится идти на неизбежный смертельный риск. Именно такой случай описан в документальной повести о боевой работе девушек-сапёров в годы Великой отечественной войны. Привожу здесь соответствующий отрывок из неё.
П.А. Заводчиков, С.С. Самойлов. Девичья команда.
…Бомбу нашла Аня Родионова. Случилось это тоже недалеко от Тарту. Команда осматривала посёлок, искала взрывоопасные предметы, оставшиеся после боёв. Предметов хватало – снаряды, ручные гранаты, фугасы, – каждый из них мог в любую минуту вызвать несчастье.
Что можно – минёры увозили, что нельзя – подрывали на месте.
Бомба, которую нашла Аня, лежала в нескольких шагах от деревянного домика, неглубоко зарывшись в землю. Не очень большая бомба – на сто килограммов.
Аня осмотрела стального «поросёнка», поставила красный флажок и направилась к домику с наличниками. За окнами висели аккуратные занавески. Аня вздохнула и поднялась на крыльцо. Надо было предупредить хозяев.
Ей открыл пожилой человек с трубкой в зубах, из-за его спины выглядывали женщина со старательно уложенной причёской и двое детей. Аня стала объяснять, что бомба, лежащая возле дома, очень опасна и её ни в коем случае нельзя трогать. Упала с самолёта и не взорвалась, но это ничего не значит. Именно теперь, когда она была сброшена и ударилась о землю, её взрывной механизм в таком состоянии, что может сработать от пустякового толчка.
Хозяин слушал, спокойно попыхивая трубкой. То ли он плохо её понимал, то ли был таким уж невозмутимым.
– Значит, не трогать и близко не подходить, – повторила Аня и особенно выразительно посмотрела на детей. – Иначе от всех будет мокрое место.
Впрочем, последние слова хозяева-эстонцы могли и не понять.
– Убьёт всех насмерть, – добавила Аня.
Хозяин был всё так же невозмутим. Покуривал и кивал головой. Он взволновался, когда Аня вернулась с командиром отделения и лейтенантом Петровым.
Егор Сергеевич несколько раз обошел бомбу. Случай был простой и совершенно ясный. Беспокоило только, что бомба лежит так близко от дома.
– Ну, делать нечего, – вздохнул он, – подрывать надо, только дом пострадает. Бомбу двигать нельзя, а дом тоже не сдвинешь.
– Мы примем все меры, – сказал Петров хозяину. – А вы снимите двери и окна, вынесите вещи, уведите со двора скотину и кур. И сами уходите. Завтра утром будем подрывать. Успеете всё сделать к завтрашнему утру?
Хозяин перестал курить, лицо его сделалось испуганным. Женщина заплакала, и, глядя на неё, стали плакать дети. Хозяин заговорил быстро, от волнения путая русские и эстонские слова. Он – бедный крестьянин, у него семья, офицер же видит. Куда они денутся? Теперь уж и до зимы недолго.
– Сделаем всё, что можем, но взрывать надо, – снова объяснял Петров. – Дом всё же не голова, а сколько людей погибает каждый день? Почините дом.
У него самого было тяжело на сердце, но что он мог сделать?
– Значит, к завтрашнему утру, – повторил он и пошел прочь. Через час надо было поспеть в штаб на занятия офицерского состава, а до штаба предстояло отшагать порядочно.
Егор Сергеевич вернулся к домику на следующий день сразу после завтрака, которым минёров кормили очень рано, чтобы они не теряли светлое время суток. Подорвать стокилограммовую бомбу было нехитрым делом, с этим вполне бы справился и командир отделения, опытный взрывник, но Петрова растревожил вчерашний разговор с крестьянином, хотелось ещё раз посмотреть самому, всё сделать, чтобы взрыв принёс меньше вреда.
Он подошёл к домику с отделением бойцов и сразу рассердился. Всё выглядело здесь как вчера. По двору гуляла наседка с цыплятами, в окнах поблескивали стекла, одно окно было открыто настежь, и сквозь него Петров увидел хозяйку, неторопливо носившую по комнате какие-то вещи. Судя по её движениям, она их не собирала, а скорее расставляла. В палисаднике играли дети.
Хозяин с трубкой в зубах вышел навстречу минерам.
– Вы что, шутки с нами шутить вздумали? – накинулся на него Егор Сергеевич. – У нас лишнего времени нет.
Он повернулся в сторону, где лежала бомба, и замер, не увидев поставленного флажка. Быстро шагнул туда, посмотрел внимательно. Что за чёрт, бомбы не было!
– Да вы в своем уме? – разозлился уже не на шутку Петров. – Кто вам разрешил трогать бомбу, куда вы её дели?
– Я не трогал, – заговорил хозяин, – я ничего не знаю. Вечером собирали вещи, ночью только и поспали часок. Встал пораньше, чтобы всё приготовить, и вдруг увидел, что бомбы нет. И ничего об этом не знаю.
– Немедленно покажите, где бомба, иначе я вызову милицию, – она уже есть в районе. Нашли с чем шутить, с бомбой!
Но хозяин упорно твердил, что он ничего не знает, ничего не может сказать.
– Я таких оправданий и слушать не хочу!
И тут, решительно одернув свою гимнастёрку, к Петрову подошла Аня Родионова.
– Разрешите, товарищ лейтенант! Он правда ни при чём. Это мы… Мы унесли бомбу.
– Да ты что?
– Это мы, – повторила Аня, и голос её дрогнул. – Спрашивайте с нас. Очень жалко стало людей. Столько горя везде, такое разорение, а тут мы своими руками их без дома оставим. Унесли мы бомбу.
– То есть как унесли?
– Ночью, когда все спали. Взяли санитарные носилки, положили на них того «поросенка» и осторожненько унесли. Мы ведь привычные, знаем, как надо. Она недалеко тут, в овражке. Хорошее место, там спокойно и подорвем. Вы поглядите сами.
Девушки стояли потупившись, готовые принять бурю, которая должна была сейчас разразиться.
– Ну, знаете… – Егор Сергеевич вспомнил вчерашние занятия в штабе. Там выступал комбат, говорил о том, как много сейчас у минёров работы и как надо при этом неукоснительно выполнять все правила, особенно касающиеся безопасности. Люди к опасности привыкли, но это имеет и свою отрицательную сторону, иногда они склонны идти на излишний риск, а минёр слишком дорого платит за небрежность и ошибку, чтобы это можно было хоть в какой-то мере допускать. "Удвойте требовательность в соблюдении всех правил работы", – настаивал командир.
Егор Сергеевич подумал о том, как примут его доклад о происшествии с бомбой. Ничего приятного ждать не приходилось, а докладывать надо было сегодня же, немедля. Это же нешуточное происшествие!
Он посмотрел на эстонца, стоявшего перед ним со своей трубкой, на ребят, копошившихся в палисадничке, на курицу, шествовавшую с цыплятами по двору, и, странное дело, у него вдруг полегчало на сердце.
– Пошли посмотрим, где ваша бомба, и будем взрывать, – проговорил он, не глядя на притихших девушек. (Конец цитирования)
Девчонкам-сапёрам в этой игре со смертью повезло остаться в живых… Николаю с товарищами-подчинёнными – нет! Вражеская бомба предательски погубила их молодые жизни. Что даёт основание утверждать: это была именно авиабомба, а не артиллерийский снаряд? – А то, что пошли они на обезвреживание втроём! Дело в том, что снаряд самого крупного калибра полевой артиллерии (в то время это был гаубичный калибр 150-мм у немцев и 152-мм у нас.) весил всего 40 кг., т. е. поднатужившись его мог поднять и один боец, а уж втроём-то и ухватиться за него было несподручно. А вот самая маленькая авиабомба ФАБ-100 весила 100 кг, т. е. ворочать её при обезвреживании и двум сапёрам было бы нелегко. Поэтому-то Николай и взял с собой двоих своих подчинённых: уже опытного, прошедшего горнило сталинградских боёв, сержанта-орденоносца Макарова И.М. и молодого бойца рядового Курленко А.А., как говориться, на подхват.
Почему же не обезвредили ту проклятую бомбу, как требовалось, подрывом? Вероятно, потому же, что и в приведённой выше повести, – в непосредственной близости от неё (бомбы) тогда находились жилые постройки хутора Титчиха. Этот хутор расположен как раз на дороге из Хворостани в Сторожевое у дубовой рощи, через которую проходит участок дороги уже от этого хутора и до самого Сторожевого (См. вырезку из топокарты на стр.79). Летом 1966 года мой отец ездил на поиски могилы брата Николая, взяв с собой и меня, тогда ещё 11-летнего мальчишку (хорошо помню, как останавливались мы запросто на ночлег у местных деревенских жителей). Все воинские могилы округи в начале 60-х годов уже были перенесены в единый воинский мемориал, созданный в селе Селявное: шла активная и многосторонняя подготовка к празднованию 20-летия Победы. Нам удалось найти хуторянина, который помнил где когда-то стоял простенький обелиск со звездой в навершие. То была опушка леса у самой дороги со стороны хутора Титчиха. (Как известно, Николая с товарищами похоронили прямо на месте их гибели.)Это место запечатлено на плохого качества фотографии, сделанной тогда, а сейчас хранящейся в семейном архиве. (Долго сомневался, но всё-таки решил пометить её здесь в уменьшенном размере.)
На обороте фото рукой отца сделана надпись:
Место гибели брата Николая 28 апреля 1943 г. в Воронежской обл., Давыдовского р-на по дороге как идти из дер. Старая Хворостань на 1-е Сторожевое. Указал Образцов Николай (по памяти) в 1966 г.
А вот так выглядит эта дорога сегодня. Вдалеке на фото виднеется хутор Титчиха, сразу за которым виднеется опушка леса.
Дорога на Титчиху со стороны Старой Хворостани (современный вид).
Обратимся теперь к последнему, третьему факту, который сообщает письмо "старших товарищей", как то: Николай был похоронен вместе со своими подчинёнными в одной могиле на месте их гибели. (В письме: "Там он погребён со своими товарищами".) Кажущийся естественным на первый взгляд этот факт вызывает несколько вопросов по существу дела. Почему погибшие были погребены на месте их гибели? И почему все трое в одной могиле? Дело в том, что даже павших на поле боя не хоронили ("зарывали в шар земной, как будто в мавзолей…") на месте их гибели, а собирали в определённые места и хоронили в т. н. "братских могилах", если трупов было много. Причём всё это производилось не самодеятельно и самочинно, а в соответствии с имевшимися руководящими документами.
А именно: погребение останков воинов Красной Армии в период Великой Отечественной войны проводилось в соответствии с "Положением о персональном учете потерь и погребении погибшего личного состава Красной Армии в военное время", введенным в действие приказом НКО СССР от 15 марта 1941 года № 138. По этому положению команда, выделяемая командиром, занималась розыском трупов, их сбором и доставкой на место погребения. Перед погребением у погибших изымались имеющиеся документы (красноармейские книжки, партийные и комсомольские билеты – отсюда хранящиеся ныне в музеях пробитые пулями партийные документы героев), один экземпляр вкладыша солдатского медальона забирался и отправлялся в штаб части для учета, а другой должен был оставаться вместе с погибшим. Погибших должны были хоронить в могилах достаточной глубины (от поверхности почвы до погребенных не менее 1,5 метра). На насыпной холмик над могилой высотой до 0,5 метра устанавливалась пирамидка высотой 1,5 метра, сделанная из досок или камня. На пирамидке выжигался или писался номер могилы, если это была "братская могила".
Но Николай со товарищи погиб не на передовой, не на поле боя, а в глубоком тылу, где были все условия для организации их похорон советским погребальным чином. Почему же их не похоронили на кладбище села Старая Хворостань, что всего в четырёх километрах от хутора Титчиха, где и покоятся многие поколения титчихинских хуторян? Почему замполит Лезман на общем построении личного состава батальона не произнёс над их гробами пламенную речь с призывом отомстить врагам за кровь павших героев? Почему не устроили им отдельных могил с фанерною звездой на деревянном обелиске высотой 1,5 метра и табличкой с фамилией, именем-отчеством и воинским званием, как было положено и делалось не раз за войну? Догадка-ответ может быть только один – хоронить-то было по сути нечего! Взрывом разорвало-разметало тела – что смогли собрать окрест, то и погребли-зарыли в "братской могиле". (Такая особость похорон Николая и его товарищей есть ещё одно косвенное подтверждение того, что они пошли обезвреживать именно авиабомбу большой мощности.) Единственным в таких случаях «утешением» родным погибшего может быть то, что смерть Николая была мгновенной…
Когда прах лейтенанта Николая Митерёва был перенесён из малой братской могилы у хутора Титчиха в мемориальную братскую могилу, устроенную в селе Селявное-2, мне установить не удалось.
Хотя заботится о павших на войне советских гражданах Советское правительства начало почти сразу после её окончания – в начале 1946 года вышло Постановление СНК СССР № 405-1650 от 12.02.46 г. " О взятии на учёт воинских захоронений, о благоустройстве и сохранении братских могил и захоронений бойцов и командиров Красной Армии, партизан и партизанок Великой Отечественной войны", которое предписывало местным органам власти взять на учёт и благоустроить все воинские захоронения, находящиеся на подведомственных им территориях, – работа в этом направлении велась, по-простому, "ни шатко, ни валко": в первые послевоенные годы не до того было, а потом просто «забылось» из-за политических передряг во власти в начале 50-х годов.
Правда, усилия по выправлению "похоронного дела" время от времени предпринимались. Так в сентябре 1954 года заместитель Министра обороны СССР Маршал Советского Союза Василевский А.М. издал Директиву № 02/740 от 28.09.54 г., в которой отмечалось, что "проверкой состояния могил советских воинов и партизан, павших в период Великой Отечественной войны, проведенной в ряде областей, установлены факты нетерпимого, а в отдельных случаях преступного отношения к памяти советских воинов. Постановление СНК СССР от 18.02.1946 № 405-1650 о благоустройстве могил воинов Красной Армии и партизан и о надзоре за их состоянием выполняется неудовлетворительно. Многие могилы погибших солдат, сержантов и офицеров находятся в запущенном состоянии, не имеют памятников, не огорожены. До сих пор имеются братские и индивидуальные могилы, не взятые на учёт, местные власти не знают, кто похоронен в этих могилах. Контроль за благоустройством могил советских воинов не организован". Директива предписывала военным комиссарам и начальникам военных гарнизонов на подконтрольных им территориях исправить положение дел с воинскими захоронениями.
Как повлияла данная директива на ход "похоронного дела", наверное, может составить предмет особого исторического исследования. Не имея возможности заняться этим, выскажу лишь своё предположение, что перезахоронение праха Николая (что там, в первой могиле, могло оставаться кроме праха?) было произведено в первой половине 60-х годов – в первые годы "развёрнутого строительства коммунизма в Советском Союзе", когда КПСС наконец-то провозгласила: "Всё во имя человека!"
В канун широко отмечавшегося 20-летия победы советского народа в Великой Отечественной войне были предприняты меры по завершению работы по увековечиванию памяти советских воинов, павших в боях за Родину, и прежде всего по должному оформлению братский могил, уточнению имён захороненных в них и превращению этих могил в мемориальные комплексы. Так Директивой Генерального штаба ВС СССР N 322/10310 от 4 марта 1965 г. районным и городским военным комиссариатам было дано указание уточнить по имеющимся у них документам имена погибших, останки которых были перенесены в братские могилы, и сообщить их местным органам власти для занесения на памятные доски воинских мемориалов.