Возвращение домой

Дизайнер обложки Аркадий Павлов

© Михаил Дорошенко, 2022

© Аркадий Павлов, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0055-4772-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Апрельский снег

Несколько мужчин и женщин расположились полукругом у костра на медвежьих шкурах и пеньках. Костер горит в ванне, врытой в землю. В огне ухмыляется раскаленный докрасна бронзовый божок. Вокруг расставлены китайские фарфоровые вазы, лампы и ледяные статуи. Большой диван за их спинами похож на черный экран в деревянной раме. Еще дальше, за диваном на третьем плане стоит большая картина со Сталиным в полях. Он снисходительно наблюдает за гостями. Из-за картины выглядывают головы обслуживающего персонала.

* * *

Участники пикника подходят к берегу и смотрят на прорубь.

«Двадцать один, двадцать два, двадцать три… – скорчив широкую улыбку, считает девушка в белой шубе. – Ой, какой ужас!»

«Продолжайте, Леночка, продолжайте», – обращается к ней Николай Андреевич Чезаров – явный хозяин компании.

«Двадцать восемь, двадцать девять и… – раскрывает Лена веер, – тридцать» – шлепает она им, как хлопушкой.

Из проруби выныривает Володя, молодой человек спортивного телосложения. Чезаров щелкает пальцами, и невидимый за деревьями оркестр отмечает событие торжественным маршем. Кажется, что вокруг лес, но вдали проглядывают очертания высотки.

«Как же ты попал в такую ситуацию, если у тебя такой покровитель», – указывая на Чезарова, обращается дама (Беата) в шикарной черной шубе с огромной фетровой шляпой не по сезону к Шкловскому.

«Хочешь услышать, с чего все началось…»

* * *

Перспектива аллеи с высоткой на Красной Пресне. Наезд на окно одной из квартир высотки.

– Налей, налей бокалы полней, – поют гости в квартире генерала Шкловского, – от бутылки вина не болит голова, а болит у того…

* * *

«Кто не пьет ничего», – допивает компания на пленэре.

То тут, то там расставлены плетеные стулья и столики с вином и закусками. Гости бросают объедки в большую китайскую фарфоровую вазу. Ледяные статуи с подкрашенными губами, вставными глазами, на руках браслеты и на пальцах перстни. Лена вешает на статую бусы. С ветки свисает лампа с оранжевым абажуром. На заднем плане сияет лампа на снегу синим светом, создающим сияющее облако. Стоят старинные напольные часы.

* * *

– Интересная комбинация, – говорит генерал Шкловский, склоняясь над туалетным столиком жены. В руке у него чайный стакан в подстаканнике с коньяком. Она рассеянно переставляет флаконы, словно фигуры на шахматной доске.

Фотография на стене: сидящие на полу террасы с видом на море Берия, Хрущев и Шкловский чокаются бокалами.

* * *

«За дам прекрасных во всех отношениях, – говорит Берия, указывая на обнаженную девушку, изображающую Венеру на балюстраде, с вазой. – Шлепните ее кто-нибудь по заднице, не достаю…»

Он обнимает собутыльников за плечи, демонстрируя три лысины на фотографии.

* * *

Шкловский вынимает из стеклянного шкафа скрипку и выходит на балкон. Воздушный змей парит между ледяными статуями на площадке перед домом. С новым порывом ветра змей уносится и парит над верхушками деревьев. Пролетая над поляной с гостями, загорается, опаленный всполохом пламени костра. Пролетев еще несколько метров, змей цепляется за ветку и сгорает.

* * *

Двенадцатилетний сын генерала выкатывает глобус из квартиры и отпускает его с верхней площадки лестницы. Стоящая в нише статуя обнаженной спортсменки, готовая метнуть ядро в стену, с презрением смотрит из-за плеча.

– Маврушка-Маврушка, повернись ко мне передом, а к стене задом: угощу мороженым.

– Как тебе не стыдно? – раздается в ответ. – Все расскажу отцу, как только увижу. Понаставили тут голых задниц!

Он оборачивается и видит спускающуюся по лестнице женщину в очках.

– Да? А я расскажу всем, что ваш сын сионистский шпион, и вас всех посадят.

Женщина, хватаясь за сердце, опускается на ступеньки. Из упавшей сумки вываливаются апельсины. Мимо нее проносится глобус и скатывается по лестнице вниз.

– Космополиты безродные! – кричит он, убегая вслед за глобусом.

* * *

По полу прихожей квартиры Шкловского с противным жужжанием катится игрушечный трамвай.

* * *

Сын генерала прицепился за буфер мчащегося трамвая. Какая-то приличная женщина, умильно улыбаясь через стекло, грозит ему пальцем. Он набирает слюну и смачно плюет в нее. Она отшатывается, на ее месте появляется злющая физиономия кавказца в фуражке. Я тебе сейчас, показывает он жестами, уши оборву, на что также получает плевок в лицо. «Ас-та-анавите поезд!» – орет кавказец так, что прохожие вздрагивают. Когда трамвай останавливается, сын генерала, сделав нос, укатывает на коньках.

* * *

Генерал выходит из подъезда, натыкается на сына, который лихо подъехал на коньках ко входу, дает ему подзатыльник в шутку и идет к машине.

– Здравия желаю, товарищ генерал! – вытягивается шофер.

– Что это ты так официально?

– Мне велено вас больше не возить. Но я могу довести до трамвая.

– Дурной знак, дурной. Знаешь, что… подбрось-ка ты меня в виде исключения в одно место за городом.

– С превеликим удовольствием.

– Ты с кем теперь? – рассеянно спрашивает генерал, обозревая мелькающий пейзаж.

– С подлецом Григоровичем.

– Почему – с подлецом? Он порядочный человек.

– Для меня всякий начальник – подлец.

– И я в том числе.

– Вы исключение!

* * *

– Куда это мы заехали?

– Отъезжай на полчаса. Я тут поброжу в одиночестве. Мне нужно побыть одному.

Шкловский сходит с дороги на поляну, достает пистолет и несколько раз стреляет в разные стороны сквозь очертания веток в туман. Оборачивается и видит корову.

– Прошу прощения за причиненное беспокойство, – расшаркивается он перед коровой с брезгливо-любопытным выражением на морде и выбрасывает пистолет в воду небольшого родника. – Ну, что ты на меня так смотришь? Сказала бы что-нибудь.

– Ку! – приседает генерал, расставляя в стороны руки.

– Му-у… – отвечает корова.

– Вот и поговорили.

Он отодвигает сосновую ветку, и за ней в тумане открывается вид на руины старинного здания. Он входит в них и идет по оставшемуся целым каменному полу, разбитому на ромбы. На стенах – остатки изразцовых картин с сюжетами в стиле Сомова. Он поднимается по лестнице на второй этаж. Его рука скользит по изразцам.

* * *

«До революции там жил мой приемный отец, – рассказывает Шкловский Беате. – Я приводил тебя как-то туда».

«Да-да, припоминаю».

«Отправился я на работу, хотя знал, что не надо было идти. Надо было сразу в бега».

Уже одетый ныряльщик в офицерской форме без погон с вороном на плече подходит к костру.

«Лети, дорогой!» – отпускает он ворона.

«А-а…» – хочет сказать что-то Леночка, но осекается и молча ведет пальцем, прочерчивая траекторию полета. Присутствующие за костром аплодируют.

«Познакомьтесь, это Володя, – говорит Чезаров, представляя вылезшего из проруби человека. – Он мой охранник. Замечательно жарит шашлык из человечинки, па-ашутил, па-ашутил… из баранины! Леночка, не падайте в обморок. Володя займись барышней. Морозоустойчив и жаропрочен, как крупповская сталь. Выполнен из самых современных материалов. Прошел огонь, воды и медные трубы. Фамилия Фокс. Не подумайте, – немец. Кличка такая. Он – кошка, Черная Кошка. Не ищите Черную Кошку там, где ее нет. Шутка! Это Беаточка – наша красавица… Это Иосиф. Он на тебя имеет виды, прислушайся к тому, что он тебе скажет. Это наша уважаемая и всеми любимая актриса все знают, какого театра, а это ее муж, мой старый друг, генерал от медицины в отставке. Во временной!»

Шкловский разводит руками.

«Рано еще о возвращении звания говорить, потерпи. У него неприятности были. Ну, вызывать стали свидетелем. С кем не бывает, дело житейское. Так нет же: засуетился. Мудрову звонить стал… он его лечащий врач… а напрасно. Мудров – упырь. Он к самому, – указывает Чезаров на портрет Сталина, – как к себе заходил. Лаврентий Павлович, правда, его не жалует. Он на Алешу и настучал. Дома нужно было спокойно сидеть, а не шляться по городу…»

«Ждать своей участи?»

«Ждать, когда все перемелется».

«Время лечит», – кивает головой жена Чезарова.

* * *

Генерал входит в свой кабинет, раздевается. Он слоняется по комнате, включает и выключает лампу. «Ах, да!» – вспоминает он и идет к вешалке. Достает из шинели фляжку, подходит к портрету Сталина, приветствует его и выпивает.

– Можно к вам на подпись? – осторожно высовывается голова из-за двери.

– Вы кто?

– Я ваш новый секретарь.

– А Семенова где?

– Э-э… – разводит тот руками.

– Понятно, – произносит про себя Шкловский и подходит к окну.

* * *

– Ну, по-ни-маете, – вся ломаясь, объясняет ему медсестра, выпячивая грудь из-под распахнувшегося халатика, – я… я… я та-акая не-со-обранная… но мне кажется, что вы, если не отнесетесь ко мне предвзято…

– Поздно, барышня, поздно.

– Вовсе нет. Я хотела сказать…

– В другом смысле поздно. Не знаю, доживу ли до понедельника. Хотел застрелиться сегодня в доме моих родителей, да передумал.

– Не па-анимаю, о чем это вы? – простанывает она, останавливается, на мгновение застывает с разведенными в сторону руками. Некоторое время стоит в неподвижности и, наконец, начинает выделывать умопомрачительное балетное па.

* * *

«А мне уже не до женщин», – продолжает рассказывать Шкловский.

«Да ну?!» – изумляется его собеседница.

* * *

Шкловский берет миниатюрную, но пухлую балерину в пачке без верха, поднимает ее одной рукой, и она делает у него на лысине балетные па для развлечения подвыпивших гостей. Подбрасывает ее, но, заметив в щербине зеркала глаз, отходит. Она медленно, словно надутая воздухом, опускается на пол и изображает умирающего лебедя на ковре.

* * *

– Ваш отец занял мне денег, – говорит вошедшему в прихожую генералу с супругой человек в потрепанной старомодной одежде. – Я возвращаю вам долг.

– Долго же вы шли: отец умер тридцать лет назад, – указывает генерал на старинные часы.

– На заре ты меня не буди… – входит какая-то толстая заспанная женщина в потрепанном халате, берет у человека пачку дореволюционных купюр и уносит ее в глубину квартиры. – Все пригодится.

Сын генерала выхватывает у нее деньги и строит ей рожи:

– Щас я тебе уши пообрываю, – бросается было за ним, но застывает в облаке брошенных в нее екатеринок.

– Зачем вы сорите деньгами, молодой человек? – спрашивает один из гостей, старый еврей.

– Кому они нужны?

– Деньги есть деньги. Вы не знаете жизни. Через сто лет каждая из этих бумажек будет стоить столько, сколько на них написано.

– Вы что – хотите жить еще сто лет.

– Ха! Почему – нет?

* * *

В прихожую входит кавказец с бараном в руках, тот самый с трамвая, который гонялся за сыном генерала. Он опускает животное на пол и говорит:

– Маладэс твой отэс, – поднимает он руку вверх, а другой указывает на сына генерала, – а ты сам подлес, – и уходит.

– Эй, барана забыли! – кричит жена генерала. – Барана куда девать? Ума не приложу, куда деваться от этих подарков. Отец лечит, а они таскают сюда всякую дрянь…

* * *

Возвращаясь с работы, Шкловский подходит к высотке, но не заходит в нее, а идет к решетке, окружающей дом, приподнимает одну из чугунных копий, перелезает на другую сторону и ставит на место. Бросившийся к решетке соглядатай, пытается протиснуться сквозь густой частокол, но безуспешно.

– Тьфу! – бросает он шапку на снег. – До чего же эти враги народа ушлые, пройдошистые!

Шкловский подходит с другой стороны дома и садится на скамейку и смотрит на окна своей квартиры. Из черного круга репродуктора неподалеку металлический голос призывает к борьбе за мир: «До-по-бедного конца!» От этих слов проходящая по улице старушка останавливается и перекрещивает вначале себя, а потом, воровато оглянувшись, и репродуктор. Голос захлебывается. Генерал садится на скамейку.

– Будем знакомы, – говорит сидящий на той же скамейке человек в потрепанном ватнике, – я Троцкий. Не подумайте, – настоящий. Однофамилец, за что и сидел. Даже после того, как моего двойника убили в Мексике. Хотите, я расскажу историю моей жизни? Она поучительна. В бытность мою…

Генерал встает, протягивает ему купюру и направляется к подъезду, останавливается перед дверьми и смотрит на окна своей квартиры. «Ваши окна не там», – раздается голос. Он оборачивается, но никого вокруг нет. «Хи-хи-хи-хи», – раздается мерзкий смешок из-за двери в подъезде. Генерал смотрит вверх на одно из окон высотки и видит сына.

* * *

Сын генерала отворачивается от окна, и наблюдает за тем, как в квартире проходит обыск.

– Кем хочешь стать, малец, – спрашивает у него оперативник, – летчиком или чекистом?

– Комиссаром.

– То, что надо.

– И комиссары в пыльных шлемах… – напевает один из проходящих мимо агентов.

– Грянут громкое ура, – подхватывает следователь. – Ты знаешь, что твой отец Родину продал капиталистам. Космополитом стал безродным. Знаешь, где он прячет валюту?

– Коллекцию старинных монет? За буфетом.

– Степанчук, – укоризненно говорит следователь. – Ах, Степанчук-Степанчук! Выговор тебе. Сколько раз говорил: отодвигайте мебель.

Тяжеленный буфет с резным украшением на вершине (хохочущий Мефистофель указывает пальцем на происходящее сатирам и нимфам, которые несут его трон) медленно движется на зрителей.

– А вот и валюта, – указывает следователь на прилепленные к стене планшеты, обтянутые черным бархатом, с серебряными монетами.

– Он из Германии их привез в сорок пятом году, – говорит жена. – Это старинные монеты. Он спрятал за буфет, чтобы сын не раздарил мальчишкам.

– Запиши: с сорок пятого года служит в немецкой разведке. А ты, малец… вот тебе телефон… позвони, как появится отец. Вот с кого нужно брать пример, Степанчук.

* * *

Генерал сидит в кинотеатре и спит. На экране в огромном пустом зале Гитлер прощается: проходит по шеренге своих соратниками, пожимая каждому руку, в том числе и своему двойнику. По его сигналу стоящие у окон эсэсовцы поджигают занавески. Гитлер берет под руку Еву Браун, и они оба спокойно заходят в бушующий пламенем камин. Обитатели замка начинают метаться по горящему залу, но выхода нет. Гитлер с Евой стоят за пламенем в коридоре за камином и наблюдают агонию.

* * *

Пробивая стену в зал с мечущимися в огне руководителями Третьего Рейха въезжает танк. Геринг, двойник Гитлера и другие поднимают руки. Вслед за танком входят автоматчики и забирают Гитлера. Танкисты бросают двойника, и он скользит по паркету к ногам Сталина. Тот ставит ногу ему на спину.

– Спасибо, брат, – говорит Сталин, закуривая трубку, – за то, штэ па-алавину Европы па-амог за-воевать. Маладэц! Переведи, – обращается он к переводчику.

– Я не он, – бормочет Гитлер, – я – двойник…

– Все равно!

* * *

Фюрер с Евой выходят из пещеры, за их спинами – горящий замок.

– Не оборачивайся, – говорит он Еве, садясь в лимузин, – не то превратишься в статую. Через час мы будем в Швейцарии.

– Ты даже не изменил свою внешность.

– Зачем? Мало ли кто похож на сгоревшего заживо вождя. Мы теперь обыкновенные граждане.

– Обыкновенные? – она достает пистолет и направляет на него.

– Нет, только не это! – истошно вопит Гитлер и закрывается от медленно летящей пули руками.

* * *

«Страх-то какой! – говорит Леночка. – Когда Володя выпрыгнул из воды после такого долгого-долгого ожидания, мне показалось, с того света явился. Нет и нет его из воды, страшно стало ужасно…»

«Страшно… ужасно, – повторяет за ней Шкловский. – Это что? Вот мне однажды стало страшно. Да, было страшно в последний день моей работы в больнице. „Где у нас черный выход?“ – спрашиваю я швейцара…»

* * *

– Черный выход – это смерть! – торжественно изрекает швейцар.

– Двум смертям не бывать, одну не миновать, – изрекает Шкловский. – Открывай!

Швейцар открывает ржавым ключом огромные резные двери.

– Там у нас кладовая: лед для морга храним. Давно не ходили, замок заржавел.

Шкловский заходит в черноту помещения, в котором освещен только кусок каменного пола, разбитого на ромбы. Швейцар пытается щелкать выключателем, но свет не зажигается.

– Холодом веет. Возьмите фонарик, а я лучше пойду. Прямо идите, прямо, прямо… никуда не сворачивайте, – машет Швейцар рукой из освещенного прямоугольника за его спиной.

Впереди бездонная чернота. Луч высвечивает призрачную ледяную химеру на гробе с протянутой к посетителям лапой с когтями. В лицо вморожена кружевная маска, усыпанная бисером, что делает его еще более ужасным. За спиной генерала с грохотом захлопываются двери. От действия луча света по лицу химеры начинают стекать струйки воды.

– Э-э-э… э-э-э… э, – неожиданно раздается из репродуктора за его спиной какие-то дикие ужасающие звуки.

– Мы передавали концерт тибетского горлового пения, – бойким голосом объявляет дикторша.

– Тьфу, чтоб тебе пусто было! – плюется генерал, и радио замолкает.

С лязгом открывается дверь за спиной.

– Вас вызывают к дирехтору, – раздается голос швейцара.

Генерал, пятясь задом, отступает к дверям.

– Что за чудище у вас там?

– Да, санитары шалят. Фигуры из льда паяльником вытачивают.

* * *

«Ладно, – говорит Чезаров, – продолжим знакомство. Сегодня у нас сплошной интернационал: это вот наш немецкий друг Визбор. Притворяется латышом, а на самом деле не скажу кто. Выпьем, потом скажу. Он, кстати, поет. Это моя жена, она же его любовница. Шучу… шучу! Мимо тещиного дома я без шуток не хожу… Разбирайте дам, товарищи. Ну, будем! За Родину, за Сталина, за Лаврентия Павловича Берия!»

«Может быть, мы за каждого в отдельности выпьем?» – предлагает генерал.

«О, цэ – мысль! Выпьем, господа хорошие, за упокой души товарища Сталина! Не чокаемся! – он опускает руку, и оркестр начинает исполнять минорную мелодию. – Пусть земля ему будет пухом!»

Хозяин щелкает пальцами. Стоящий за деревом человек в штатском машет платком, и музыка замолкает. Хозяин делает несколько дирижерских движений рукой, и оркестр начинает наяривать другую мелодию. Володя подхватывает Леночку сзади за талию, и они делают несколько танцевальных па.

«Вот, бери пример с молодежи, – обращаясь к Шкловскому, говорит Чезаров, – а то приходит как-то ко мне в одно место закрытое и обижается на меня, что я ему не помог. Я бы ему и помог, да только он меня не послушался. А помнишь, как появилась Беата?»

«Еще бы!»

«Был месяц май…»

* * *

Полсотни пьяных офицеров восседают за длинным столом в зале с изображением батальных сцен и рыцарскими латами на стенах. Портрет Гитлера над камином то и дело подвергается обстрелу из пистолетов. Один из офицеров старательно расстреливает его из арбалета, позаимствованного у молчаливого рыцаря. Официантки в аккуратных фартучках и чепчиках обслуживают стол. Одна из них стоит с фарфоровым тазом перед блюющим в него офицером в польской форме. Другой щиплет ее за зад… по ее лицу текут слезы… и приговаривает:

«Терпи, немецкая сучка, терпи».

Оркестр из трех музыкантов, расположившись на рояле, исполняет «Лили, Марлен». Над столом раскачивается на низко висящей перекладине дама в рыжей короткой шубке. Она выделывает ногами затейливые кунштюки и поет. Увидев входящего в зал Шкловского, дама, сбрасывая шубу, отрывается от перекладины и в легкой комбинации с визгом прыгает в его распростертые объятия.

* * *

«Какое было время! – обращается Чезаров к Беате. – Я за него попросил, а то его б в тот же вечер забрали! Потом его так-таки и арестовали, но это было потом… Смешная история?»

«Обхохочешься», – говорит Шкловская и вдруг начинает смеяться в полной тишине, а за ней и все остальные.

«Кя-ррр!.. Кя-аррр!» – каркает с ветки ворона.

* * *

Оранжерея со статуей античной богини. За окном каркает ворона на ветке.

– Здесь вы можете ночевать, – говорит женщина в белом халате.

– Прятаться, – уточняет Шкловский.

– Лучше сказать: скрываться.

– Почему мы на «вы»? – он привлекает ее к себе. – Забыла, как мы с тобой…

– Ой, только не сейчас. Вечером, после закрытия, – вырывается и убегает.

– В детстве, – обращается генерал к хорошенькой лаборантке, – в доме моего приемного отца тоже была оранжерея. Там была статуя. Кто-то из взрослых, стоя за ней, пошутил надо мной. «Ты убьешь отца, сказала мне статуя страшным голосом, переспишь с его дочерью и ослепнешь!» Я испугался ужасно, особенно за отца. Отец был богатым человеком, он взял меня с улицы в девять лет и воспитывал до двенадцати, как родного.

– С улицы!? – прижимает она в ужасе ладошки к щекам.

– Сивилла оказалась права: я предал отца…

– Ах… – вскрикивает лаборантка, – какой ужас! У нас тоже есть статуя в оранжерее, – отступая от его натиска, говорит лаборантка, указывая назад, – богиня любви Венера. Раньше у нее в руках был кувшин, а сейчас его нет.

Он берет ее за талию и ставит на пьедестал, между руками статуи.

– Ой, – успевает она только вскрикнуть. – Как же вы его предали?

– Его расстреляли чекисты, после того, как я показал, где он спрятал золото. Мне было двенадцать тогда, как сейчас моему.

– Дети неподсудны.

– Его расстреляли бы в любом случае: если бы не нашли, за то, что не отдал, а когда нашли – за то, что скрывал.

– А что было потом?

– Я стал генералом, женился на его дочери, встретив ее в тридцать шестом году. Она стала актрисой. Я все вижу, но ничего не понимаю, что происходит вокруг.

– Ой, Вера Николаевна! – вскрикивает она и пытается высвободиться.

За спиной генерала стоит заведующая оранжереей.

– Мы тут с Венерочкой в куклы играем… как тебя зовут? – спрашивает генерал.

– Меня Оля зовут, отпустите… – лепечет лаборантка.

– С куклой Лёлей.

Она выскальзывает, наконец, из двойного объятия и убегает.

– Бедная твоя жена, с кем ты только ей не изменял.

– С тобой в том числе.

– В чем я совершенно искренне раскаиваюсь. Что это за ритуал такой: предавать неродного отца? Представляю, кем бы ты стал за родного.

– Облить керосином родного отца… цитирую Маяковского… и пустить по переулку для освещения улицы.

– Ой, ой, что ты делаешь?

Он подхватывает ее, ставит между руками статуи и уходит. Поскольку она склонна к полноте, то не может вырваться из объятия Венеры.

– Эй, стой, идиот! Куда ты? Я прощаю тебя! Да отпусти меня, дура! – ругается она на статую.