Read the book: «Встречи на полях», page 3

Можете мне не верить, но губы Уильяма снова дергаются.

– В самом деле? И какой же твой любимый?

Черт, Саванна, смотри, что ты наделала. Но я знаю ответ. Я читала Чосера по английской литературе на первом курсе. Отрывки уж точно. По крайней мере то, что смогла разобрать среди «на орденских пирах он восседал²⁰» и «благородных рыцарей». Так, какие рассказы… какие же рассказы…

Наконец, будто благословенная голубка с неба, на меня снисходит название, и я хватаюсь за него.

– Ну, если нужно выбрать, я бы назвала «Рассказ мельника». У него отличный посыл.

Рабочая хмурость Уильяма, видимо, окончательно проиграла битву веселью, потому что его дергающиеся губы растягиваются в улыбке.

– Фаблио²¹ пьяного мельника о плотнике и двух мужчинах, которые хотят переспать с его женой. Ты про этот посыл?

Мгновение мы смотрим друг другу в глаза. Он ждет ответа.

– Да, – говорю я, изо всех сил пытаясь не скрипеть зубами. – Да, про этот. Захватывающий рассказ. Разумеется, у меня есть и другие увлечения, например книги о… – мой взгляд устремляется к Освальду, – …ландшафтном дизайне.

– Разумеется. – Уильям, посмотрев на Освальда, выставляет руку в его сторону. – Ландшафтный дизайн. Итак, Чосер и… ландшафтный дизайн. У тебя наверняка внушительных размеров двор. Чтобы заниматься садоводством.

– Сейчас нет, – увиливаю от ответа я. – Но у меня на окне стоит очень даже привлекательный ящик с цветами.

И птицами, которые свили гнездо на умерших в прошлом году фиалках.

– Ах да. Я видел необычные варианты. Это целое искусство. – Но, несмотря на вежливые слова, вокруг глаз Уильяма собираются морщинки и его взгляд становится откровенно веселым. – Хвалю твои старания по саморазвитию. Хотя жаль – я ведь сам, можно сказать, поклонник Грина. Был бы не против встретить единомышленника.

Я вижу вызов в его глазах. Он ждет. Что я сломаюсь.

Теперь моя очередь, подобно Освальду, опасаться ловушек в разговоре.

– Как назывался его прошлогодний роман? – Уильям хмурится, будто размышляя вслух и пытаясь вспомнить название. – «Опасные игры»?

«Ложь». Книга называется «Опасная ложь», и он об этом знает.

Я прищуриваюсь.

Не исключено, что это проверка и Уильям Пеннингтон еще более нетерпим к злодеяниям коммерческой прозы, чем его мать. В конце концов, его наняли в качестве палача. Он должен спасать «Пеннингтон» и принимать трудные решения. Я одна из новеньких, которые проработали в компании меньше всего, – остальных уже сократили. Сначала он увидел, как я тайком принесла на работу любовный роман. Теперь, возможно, собирает последние улики перед казнью. Играет роль хорошего копа, прежде чем захлопнет дверь тюремной камеры.

– Ладно, – громко произношу я. – У нас впереди длинный день, Освальд. Пора выдвигаться.

Секунду Уильям наблюдает за мной, будто пытается понять, продолжать разговор или нет. Но затем моргает – и выражение его лица становится нейтральным. Он переключает свое внимание на Освальда.

– Вечером буду ждать вашего рассказа о том, как все прошло, – говорит он и напоследок жмет руку мистеру Мейкерсу.

Мы с Освальдом успеваем сделать несколько шагов к двери, как вдруг Уильям добавляет:

– Ах да, Саванна.

Я замираю и оборачиваюсь.

– Мне будет особенно любопытно услышать твое мнение по поводу капсулы. Обязательно со мной поделись. Возможно, наше издательство захочет добавить эту процедуру в список оздоровительных услуг.

Ну вот опять. В его деловом взгляде мелькает искорка. Если бы я не знала его, то могла бы подумать, что он берет меня на слабо.

Я натягиваю на лицо улыбку – отчасти потому, что отказываюсь признавать, что мой босс и сын директора может брать меня на слабо, а отчасти потому, что сама мысль о капсулах сенсорной депривации в списке оздоровительных услуг издательства настолько отвратительна, что почти вызывает у меня тошноту.

– Конечно, с радостью поделюсь.

Спустя восемь долгих часов мои волосы в тугом пучке на макушке так и не высохли и не распутались. И это не милый пучок. Не такой, который носят вместе с мешковатым свитером, балетками и стаканчиком кофе в руке. Другой. Из разряда «меня заперли в маленькой мокрой норе, где я целую вечность смотрела в бездну». И, чтобы вы знали: нет, я так и не расслабилась. Ни на долю секунды.

Почти весь сеанс я провела в размышлениях о своей рукописи. И чем напряженнее я о ней думала, тем сильнее мне хотелось забрать ее из тайника. А чем сильнее мне хотелось ее забрать, тем больше я волновалась, успею ли ее отправить.

А если сегодняшний банкет закончится только после полуночи? Что, если все перевозбудятся и будут бесконечно долго болтать, а мне придется играть роль хорошей хозяйки? Что, если после банкета Освальд захочет обсудить свой новый проект – и я окажусь в ловушке с человеком, чья бессонница достигла уровня Владимира Набокова, и до рассвета буду проводить с ним мозговой штурм, пока он лихорадочно стучит по клавиатуре? И самое главное – что, если я никогда не выберусь из этой капсулы?!

Я выбралась оттуда.

Приехала с Освальдом на банкет, еда на котором была вкуснее, чем все, что я когда-либо ела.

Отвезла его в отель и напоследок подбодрила перед завтрашней автограф-сессией, потому что выглядел он так, будто от одной мысли о предстоящем хаосе ему снова требовался сеанс в капсуле сенсорной депривации.

И мне удалось прокрасться обратно в «Пеннингтон» до того, как здание закрыли на ночь.

Пока внизу бряцает фарфор, я преодолеваю последний лестничный пролет и иду по коридору. На этот раз скрываться нет смысла. В издательстве остались только сотрудники кейтеринга, которые убирают то, что осталось от приветственного банкета, и Робби, давний вахтер «Пеннингтона», который пылесосит где-то на втором этаже. Успокоенная гулом внизу, я открываю дверь в комнату сигналов и уверенно захожу внутрь. Там темнее, чем обычно, и я дергаю за цепочки, освещая себе путь, пока не дохожу до металлического шкафа на другом конце комнаты. Нырнув внутрь, открываю дверь.

Через витраж светит месяц, который будто пристроился на остром желтом клюве воробья. Я улыбаюсь и выдыхаю впервые за день. Мой желудок приятно полон. Освальд благополучно сидит у себя в номере. И теперь, в пол-одиннадцатого вечера, у меня осталось полтора часа, чтобы отправить рукопись. Я вымотана, но наконец-то готова ее отпустить.

Я сжимаю пальцы вокруг цепочки, включающей свет, и печально смотрю на пол.

И замираю.

Прищуриваюсь.

Мое сердце начинает колотиться о ребра, и я тяну за цепочку.

Небольшую комнатку заливает свет и подтверждает мое предположение.

В центре персидского ковра лежит моя рукопись, листы которой больше не торчат как попало, и уголки не помяты.

Нет.

Моя рукопись сложена аккуратной стопочкой. Посередине перевязана резинкой. И – что хуже всего – на ней что-то написано жирными черными чернилами. Десятки свежих слов на полях.

Чужих слов.

Глава 4

К тому времени, как я вижу безупречный коврик перед дверью квартиры (Оливия что, опять его почистила?), я чувствую себя совершенно изможденной. От макушки до пальцев ног, намятых, пока я хромала до дома. Из моей кожаной сумки для ноутбука торчат злосчастные туфли на каблуках, которые я засунула туда, как только достала из нижнего ящика стола кеды перед уходом из «Пеннингтона».

Одиннадцать вечера.

После того как я целый день протаскалась с Освальдом, а потом забрала свою спрятанную рукопись, у меня остался какой-то жалкий час на то, чтобы внести в нее последние правки и отправить. И, разумеется, нужно решить, что делать с пометками на полях.

Несмотря на то, как сильно меня подгоняет сердце, я застываю перед дверью. Прижимаю к ней ухо. И прислушиваюсь.

Изнутри раздается жужжание велотренажера. Одного. Не двух. Я выдыхаю.

Но затем проверяю счетчик шагов, вижу цифру 6670, и у меня в груди снова все сжимается.

Отлично.

Надеюсь, она настолько занята, что не заметит меня.

Я вставляю ключ в замок и как можно тише приоткрываю дверь. На другом конце комнаты Оливия с блестящими от пота, по-модельному высокими скулами крутит педали велотренажера, на руле которого стоит настолько толстая книга, что с помощью нее можно было бы удерживать открытым банковский сейф. Оливия погружена в чтение и даже не поднимает глаз. Хорошо.

Я не всегда жила с сестрой. Нет, более шести лет мы с Лайлой делили крошечный жилой гараж. Он достался нам от коллеги моей мамы из Белмонта, искавшей умных молодых студенток, которых уединенность исторических домиков привлекала больше конкурсов по рыганию в коридорах общежития. И мы правда были в восторге. Мы любили то место всей душой. Пока дом не продали, а вместе с ним и наш гараж. У Лайлы все сложилось идеально: спустя три месяца после выселения она вышла замуж за своего парня из колледжа. А вот я осталась не у дел.

Искать жилье после того, как ты шесть лет платила пополам с подругой пятьсот пятьдесят долларов за «все включено», – это, скажу я вам, худший способ вернуться с небес на землю.

Так что, когда несколько потенциальных арендодателей сказали мне: «Не обращайте внимание на запах, мы опять травим тараканов» и «Только не забудьте, что пятнадцатого придут специалисты по уборке биологически опасных веществ, чтобы смыть кровь, оставшуюся от… – (откашливается) – предыдущего владельца», – пришлось позвонить маме, которая заставила Оливию связаться со мной в течение суток и предложить мне свободную комнату. Не сомневайтесь – она плотно сжала губы, когда произносила: «Нет-нет, мне правда не нужна целая комната под домашний спортзал» в ответ на мой вопрос. Но, учитывая, что, кроме нее, я могла переехать только к родителям, я не стала настаивать на честном ответе.

Видите? Ради семьи нужно идти на жертвы.

Так поступают Кейды.

Я крадусь на цыпочках к себе в комнату и только подхожу к книжному шкафу, занимающему всю стену, единственному месту в квартире, которому позволено пребывать в состоянии беспорядка (кулинарные книги и классика, пособия по французскому и испанские словари, толстые тома по юриспруденции, древние трактаты о принципах экономики в твердых обложках и даже несколько глянцевых книжек о фитнесе в нижнем углу сложены в виде пазла: одни горизонтально, другие вертикально), – как вдруг меня зовет Оливия:

– О, Савви!

Я зажмуриваюсь. Поворачиваюсь и вижу, что она достает эйрпод из уха.

Ненавижу, когда меня называют Савви.

– Выполнила сегодня норму шагов? – тяжело дыша, спрашивает Оливия.

На ее руках блестят капельки пота. Она выпрямляется и кладет ладони на бедра. Ноги у нее настолько худые, что в черных легинсах она похожа на паука-сенокосца, который крутится в колесе для хомячка.

Я тяну с ответом, прежде чем соврать:

– Почти.

Оливия вскидывает бровь. Ее тонкие ноги замедляются. Она смотрит на часы.

– У тебя остался час.

– Знаю.

– Ты сможешь дожать дневную квоту? Сколько тебе осталось?

– Немного, – отвечаю я.

Оливия вздыхает.

– Если надо, я могу добрать шаги за тебя, Савви. Только если осталось не слишком много…

– Я справлюсь, – твердо говорю я, при этом ощущая слабую пульсацию в ушах, напоминающую тиканье бомбы. Я инстинктивно сжимаю в руках сумку с ноутбуком, туфлями и рукописью.

– Да, но… ты так уже говорила, – неуверенно произносит Оливия.

Вот что бывает, когда живешь вместе со своей гиперактивной сестрой-перфекционисткой. Оливия на три года младше меня, в двадцать лет с отличием окончила Университет Вандербильта и с августа одновременно пишет две диссертации – по юриспруденции и экономике. Ведь зачем получать одну степень, когда можно получить две?

А вся эта история с подсчетом шагов – ее детище. Каждый февраль Оливия устраивает пеший марафон «Шаги на всю жизнь». В течение месяца участники каждый день должны вести учет своих шагов, чтобы достичь определенной цели. И, что хуже всего, соврать не получится. Часы синхронизируются с приложением, и ты попадаешь в ловушку. Приходится быть честной с человеком, который обсессивно-компульсивно контролирует все детали. Живет с тобой. И в буквальном смысле мониторит каждый твой шаг.

Все началось три года назад, когда Оливия слегла с гриппом на пять дней. Чем она занималась? Лежала в постели и пересматривала «Фрейзера»?²² Делала бессмысленные покупки онлайн в час ночи, а когда просыпалась, находила на пороге посылки, происхождение которых не могла вспомнить? Спала?

Нет. Оливия использовала это время для мозгового штурма: она обдумала логистику, нашла деньги, создала приложение и оформила концепцию «Шагов на всю жизнь» – некоммерческой организации, которая ставила своей целью побороть сезонную депрессию с помощью общения, здорового похудения и работы над самооценкой. По мнению моей сестры, любую проблему можно решить физической активностью. И, поскольку ее первая идея, «Ультрамарафоны на всю жизнь», не то чтобы привлекла толпы желающих, Оливия в итоге скорректировала свои ожидания, чтобы «приблизиться к людям уровнем ниже» (то есть к нормальным), и остановилась на шагах.

За три года «Шаги на всю жизнь» собрали более трех миллионов долларов и стали ежегодной традицией в тридцати шести штатах Америки.

Я тоже три года назад заболела гриппом. Я купила увлажнитель воздуха в форме слона, три рубашки от «Эйри» и ящик темного шоколада от организации, занимающейся справедливой торговлей в Гане.

– Я не хочу тебя доставать по этому поводу, Савви, – продолжает Оливия. – Просто понимаешь… – Она энергично машет рукой, как обычно делает, когда произносит свой слоган. – Мы вместе. И ты же сказала, что каждый день будешь проходить двенадцать тысяч шагов. Ты… – она драматически понижает голос, – …поклялась.

Господи. Теперь она смотрит на меня так, будто я записалась добровольцем на войну, прибыла на передовую и подумываю удрать в лес.

У меня нет на это времени.

Я собираюсь сказать ей, что мне очень жаль, но я была вынуждена лежать в капсуле сенсорной депривации с одним из своих авторов и пыталась не сойти с ума, а потом поехала на банкет – хотя знаю, что она не сможет представить, почему я не бегала на месте во время ужина, жуя спаржу, – как вдруг у меня за спиной раздается:

– Оставь ее в покое, Оливия. Рейтинг Кейдов сегодня не изменится.

Я чувствую его дыхание так близко, что у меня встают дыбом волосы на шее, и я напрягаюсь. Он наверняка вышел из ванной, но из-за жужжания велотренажера я этого не услышала, и мне кажется, что он появился из воздуха. В любом случае я бы отреагировала так же.

– Извини, Савви.

Я ощущаю, как он легонько дотрагивается пальцами до моего бедра, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы не подскочить. «Не двигайся, – строго велю я себе. – Не реагируй».

Но мое сердце невольно грохочет в груди, когда Феррис пытается пройти мимо меня по узкому коридору.

Будто в замедленной съемке, он поворачивает голову и смотрит на меня. Длинные растрепанные каштановые локоны падают на карие глаза. Уголки губ приподнимаются в улыбке.

– И привет, кстати.

– Привет, – произношу я, неожиданно для себя самой затаив дыхание.

Нет.

Сжимаю руки в кулаки, собираясь с духом. Я бы отступила на шаг назад, но моя спина и так прижата к стене, а Феррис, кажется, не торопится.

– Не знала, что ты здесь, Феррис.

– Ага. Нужно сделать кое-какую работу. К понедельнику. – Он делает еще один шаг вперед, и я пользуюсь этим, чтобы уйти с дороги.

– Конечно-конечно, – говорю я и быстро иду к своей двери. Прежде чем Оливия снова меня позовет и в чем-нибудь еще обвинит, я успеваю проскользнуть к себе в комнату.

«Побороть депрессию с помощью общения», как же. Если бы я не была лично знакома с создательницей «Шагов на всю жизнь», то сказала бы, что эту программу придумали отчаявшиеся семейные психологи и адвокаты по разводам, которым не хватало клиентов.

– Не останешься кино посмотреть? – спрашивает из коридора Феррис. – Ну же, Сав, сегодня пятница. Не ложись пока.

– Нет, спасибо, – отвечаю я из-за двери.

Я делаю вдох, выдох и, помедлив секунду, запираю дверь на замок.

Феррис – мой бывший.

И жених Оливии.

Я очень, очень стараюсь вести себя в этой ситуации как взрослый человек.

И хотя в обычный вечер я бы провела следующие два часа на диване, поглощая попкорн с дополнительной дозой масла, пока у меня за спиной жужжали бы велотренажеры, а с Оливии и Ферриса, как дождевые капли, слетали бы калории, тем самым показывая, что мне абсолютно комфортно в присутствии мужчины, который во всем был у меня первым (первое свидание, первый поцелуй, первая любовь), – сейчас у меня есть дело поважнее.

Вот какое.

Я осторожно достаю из сумки рукопись.

Сажусь на кровать.

Прижимаю палец к губам.

Смотрю в пустоту.

Что ж, у меня есть три варианта действий.

Первый: я могу осмыслить тот факт, что кто-то а) был сегодня в моей воробьиной комнатке и б) прочел мою рукопись. Но это приведет к нервному срыву, а у меня нет на него времени.

Второй: я могу отложить размышления о том, что мой тайник теперь не так надежен, на потом (например, на три утра, когда буду лежать, уставившись в потолок), а сейчас взглянуть на ситуацию под наиболее естественным для меня углом. Это просто чьи-то правки. Обычные редакторские правки в рукописи. Я сама редактор. Я зарабатываю этим на жизнь. Это не трагедия. Мне всего лишь нужно прочесть как можно больше комментариев на полях за тот короткий промежуток времени, который у меня есть, найти те, с которыми я согласна, и внести в текст соответствующие изменения.

Третий: проигнорировать безумца, который посмел тронуть мою рукопись, и отправить ее Клэр.

Я немного пододвигаюсь к рукописи и тереблю резинку, которой она перевязана.

Почерк довольно претенциозный, не правда ли? Текст написан курсивом, не размашистым, но выделяющим все «т», «д», и «б». Черными жирными чернилами. Над «й» нет черточек, будто тот, кто писал, слишком занят или слишком важная шишка, чтобы волноваться о подобных пустяках. Это очень бесит. Меня вдруг тянет проставить их все.

До этого я посматривала на страницы искоса, чтобы ненароком не прочитать комментарии, но теперь медленно округляю глаза, осознавая написанное.

Начало слабое.

Я не моргая смотрю на эти слова. «Начало. Слабое».

Что значит «начало слабое»?

Это первая страница, практически первый абзац! Таинственный редактор еще даже не добрался до шикарного эпизода знакомства героев.

Я спускаюсь взглядом по следующей странице и читаю: «Банальное знакомство».

«Банальное»? То, что они перепутали заказы в кофейне, – это жутко оригинально. И, что очень мило, они заказали одинаковые напитки. Это не то же самое, что недоразумения в некоторых ромкомах: «Ох, ну я и дурочка. Вот ваш черный кофе. Не знаю, как я могла перепутать его со своим большим фраппучино с дополнительной порцией взбитых сливок». Что особенно мило и, самое главное, реалистично – это что они оба по ошибке взяли чужой стакан, услышав, как бариста сказал: «Двойной американо с тыквенными специями»! Это была вполне естественная ошибка, учитывая, что они заказали одно и то же. И только увидев имя другого человека на стакане у себя в руках, они обращаются друг к другу с прелестнейшей репликой.

Я так гордилась собой, когда это придумала…

Приторно и напрямую содрано со всех фильмов «Холмарка»²³ за последние десять лет.

Так, ну все.

Я листаю страницы, и с каждым словом на полях мои щеки пылают все сильнее.

Медленное развитие событий. Переходи к сути. Дай читателям повод остаться. Если им станет скучно, ты их потеряешь.

Неуклюжая фраза?

Избавься от этого абзаца.

Эта героиня нам не нужна.

Не отвлекайся, пиши по существу.

Смена рассказчика.

Ты не думала писать в настоящем времени?

Так. Довольно.

Ощущая жар во всем теле, я резко откладываю рукопись в сторону. Только увидев себя в зеркале, я понимаю, что дышу так, будто пробежала полтора километра. В самом деле, да кто это написал?

Этот высокомерный человек заблуждается. Он ничего не понимает и ненавидит все счастливое. И, что самое главное, он совершенно не прав. Совершенно не прав. Ему наверняка даже не нравятся ромкомы. Скорее всего, он ничем не отличается от остальных редакторов «Пеннингтона», которые поглощают книги об экзистенциализме и истории собачьих выставок так, будто это самые занимательные темы в мире.

Я спонтанно раскрываю шкаф. Скрипнув металлической перекладиной, отодвигаю огромную кипу свитеров, рубашек и платьев вправо и нахожу на полу большую картонную коробку. Придерживая одежду одной рукой, раскрываю надрезанные створки и бросаю рукопись внутрь.

Вот. Я отправила эти заметки к остальному мусору в моей жизни.

Одним отточенным движением закрываю дверь шкафа и сажусь за стол. Кликаю мышкой, выводя компьютер из спящего режима. И быстро составляю письмо.

Если рассуждать здраво, сейчас я бы все равно не успела внести все свои сегодняшние правки. Большинство из того, что я отметила, – это сомнения в поступках персонажей и выборе слов. В формулировках. Лучше прислушаться к своей интуиции и отправить рукопись. Не принимать необдуманных решений. Довериться писательнице, которой я была, когда медленно и на трезвую голову работала без дедлайна, а не той, которая выбилась из сил, запуталась и чувствует, что должна все изменить в последнюю секунду. На самом деле, авторы говорят, что именно так себя и чувствуют, когда отправляют мне свои рукописи. Я должна похлопать себя по плечу. Я сомневаюсь в себе, следовательно я настоящая писательница.

Охваченная мимолетным воодушевлением, я нажимаю «Отправить» и, не успев пойти на попятную, слышу, как письмо улетает по назначению.

Потом долго смотрю на экран, не веря в то, что произошло.

Это такое небольшое действие – нажатие одной кнопки, и все же…

Готово.

Теперь пути назад нет. И никаких сожалений. Ни-ка-ких.

Я чувствую себя выбитой из колеи. Такого я не ожидала.

Вставая из-за стола, смотрю на дверь шкафа. Во мне начинает оседать обида. Тот, кто прочел мою рукопись, не просто сделал это без разрешения, но и украл у меня всю радость момента. Я сейчас должна быть окрылена. У меня должно быть ощущение, будто гора с плеч свалилась. Я долгие месяцы мечтала об этом моменте. Нет, годы. А теперь все, что я чувствую, – это нарастающая паника.

Вот тебе и праздник.

Я слышу негромкий стук в дверь.

– Сав? – раздается с другой стороны мягкий голос Ферриса. – Сав, ты уверена, что не хочешь посмотреть кино? Я приготовлю попкорн. Если выйдешь, обещаю, я сделаю так, чтобы она не доставала тебя с шагами.

Я делаю вдох. Отвожу взгляд от шкафа, встаю с кровати и, волоча за собой эмоции этого дня, шаркаю к двери.

– Иду, – кричу я из-за двери.

Я это сделала.

Я отправила свою рукопись – и решила во что бы то ни стало сосредоточиться именно на этой мысли.

И отпраздновать.