Убийство Джанни Версаче

Хиллкрест

К лету 1991 года Лиззи и Фил надумали переехать в Сакраменто. В Сакраменто Эндрю делать было нечего. Летом в столице Калифорнии стоит немыслимая жара, а главное, Сакраменто напрочь лишен космополитичного гламура Сан-Франциско.

Так что Эндрю вынужденно вернулся в Ранчо Бернардо и поселился у матери в тесной трехкомнатной квартирке за 750 долларов в месяц в ряду белых оштукатуренных двухэтажных домов, выходящих фасадами с фальш-окнами в испанском стиле на торговые ряды через оживленную дорогу. В гостиной имелся балкон с видом на поле для гольфа. Квартира находилась на втором этаже, с обеих сторон за стенками жили соседи. Эндрю, получив стипендию, восстановился в Калифорнийском университете в Сан-Диего, который его сестра Джина как раз окончила. Профильным предметом он снова выбрал историю.

Одновременно Эндрю устроился работать в аптеку сети Thrifty^[27], где поставил личный рекорд, проработав три с половиной года кряду. Мать подрабатывала приходящей нянькой в двух семьях. Жили скудно. Но сколь бы жалкими ни были дни, которые влачил Эндрю, с наступлением сумерек он преображался. Нищий продавец из Ранчо Бернардо устремлялся по пятнадцатому межштатному хайвею на громоздком старом рыдване Ford LTD, который стыдился кому-либо показывать, мимо съездов на Ла-Хойю, океанарий и зоопарк, прямиком в бары квартала Хиллкрест – и превращался там из стипендиата-недоучки Эндрю Кьюненена в успешно окончившего Йельский университет Эндрю Де-Сильву, саму конгениальность, гуляку на широкую ногу и наследника сказочных сокровищ: сетей автостоянок и фирменных автосалонов, обширных сахарных плантаций на Филиппинах, и элитной недвижимости в Нью-Йорке, и даже оптового склада-магазина матрацев – прямо доктор Джекил и мистер Хайд.

Успеху затеянного Эндрю лицедейства весьма способствовали как удачное стечение обстоятельств, так и один новообретенный друг. Поначалу, вернувшись в Сан-Диего, Эндрю прибился к смешанной гей-тусовке студентов обоих местных университетов – Калифорнийского в Сан-Диего (UCSD), где числился, и Университета штата в Сан-Диего (SDSU). Одним из первых, с кем он познакомился на кампусе, был зеленоглазый красавец-серфингист Роббинс Томпсон, очень глубоко утопленный гей. Дело в том, что Роббинс занимался серфингом профессионально, ездил по соревнованиям и вовсе не хотел, чтобы кто-то в спортивных кругах узнал о его реальной ориентации; ведь результаты выступлений в серфинге напрямую зависят от субъективных оценок рефери, а давать соперникам фору в виде предвзятости судей и вредить тем самым своей карьере он желания не испытывал.

Роббинс был старше Эндрю на шесть лет и к моменту их знакомства был близок к завершению карьеры вечно разъезжающего по турнирам серфингиста-профессионала, а потому озаботился обучением в компьютерных классах и пытался наладить связи и обзавестись собственным делом в строительном бизнесе. Он даже почти готов был признать себя открытым геем, но только в замкнутой тусовке себе подобных. Подобно многим гомосексуалам, вынужденным вести повседневные дела в мире людей по большей части «правильной» ориентации и боящимся разоблачения, Роббинс приучил себя не выказывать своих истинных чувств ни натуралам, ни геям; но, затаившись, он остро нуждался в лоцмане, который проложил бы ему путь среди неведомых океанических просторов местного гей-сообщества.

Эндрю и Роббинс были будто созданы друг для друга: развязный шутник-всезнайка и изворотливый живчик-спортсмен, да еще и известный в прошлом серфингист. Поначалу они были просто любовниками, но особых сантиментов друг к другу не питали. Роббинс вспоминает: «Мы скоро поняли, что ничего путного у нас не выйдет, и решили просто остаться лучшими друзьями».

Главное и самое приятное: Роббинсу было глубоко плевать на то, правду говорит Эндрю или лжет. Эндрю его интересовал и вполне устраивал таким, как он есть, – умным, очаровательным, убедительным. На пару они и начали задавать настоящего шороху богатым немолодым папикам из Ла-Хойи и Сан-Диего – и чопорно-затаившимся, и, реже, откровенным. Эндрю, начитанный и потому способный поддержать разговор почти на любую тему, моментально заарканил Линкольна Эстона, богатого шестидесятилетнего архитектора в разводе. Культурный и изысканный Линкольн питал роковую слабость к привлекательным юношам.

Линкольн и пара уже немолодых выпускников Епископской охотно приняли Эндрю в свою компанию. Вскоре Эндрю и Роббинс стали вместе появляться на вечеринках состоятельных скрытых гомосексуалов. В Сан-Диего, где нетрадиционной ориентацией среди богатых кичиться не принято, мероприятия эти часто проходили весьма чопорно. «Начинали обычно с коктейлей, а затем устраивали ужин – либо в ресторане, либо у хозяев. Вечеринки были очень цивилизованные и респектабельные», – рассказывает Роббинс.

Разной степени буйства вечеринки находились и посещались ими ежедневно. Эндрю любил распинаться о политике и всегда был в курсе последних известий, что помогало ему втираться в самые высокие круги.

Доктор Уильям Кроуфорд, заслуженный отставной военврач ВМС США, а до того – один из всего шести на всю страну летчиков-испытателей морской авиации, как раз на той вечеринке с Эндрю и познакомился. Кроуфорд, как и вся компания, быстро понял, что Эндрю потчует их байками, но «отношениям между нами это не вредило – они оставались восхитительно корректными, утонченными и приятными. Легчайший был человек. Мы с ним любили состязаться в остроумии».

На руку Эндрю был и расквартированный в Хиллкресте многочисленный и постоянно ротирующийся воинский контингент, обеспечивавший ему бесперебойный приток свежей аудитории, из которой он и рекрутировал себе партнеров для более порочных, нежели выслушивание его баек, развлечений. Эндрю явно испытывал влечение к молодым военным, а для молодых геев в униформе Хиллкрест был и вовсе любимым злачным местом. Общеизвестно было, что военнослужащих проверяют на ВИЧ несколько раз в год; следовательно, секс с представителями этой категории народонаселения – самый безопасный для здоровья. «Гей-бары Сан-Диего всё больше начинают походить на военно-морские клубы, – пишет Стивен Зиланд, автор бестселлеров „Моряки и сексуальная ориентация“ и „Мужественная морская пехота“^[28]. – Присутствие воинского контингента там просто зашкаливает».

Стекаются в Сан-Диего со всей страны на междугородних автобусах и сбежавшие из дома тинейджеры, и просто беспризорники – и становятся легкой добычей беспринципных хищников-педофилов во всё еще чопорно-ханжеском городе, где так сподручно орудовать тайком. Давняя и стойкая репутация Сан-Диего как оплота ультраправого консерватизма в политике и постоянное присутствие в городе многочисленного воинского контингента привели к тому, что в Хиллкресте многие геи без колебаний раскрывались, но снова затаивались, едва ступив за пределы заповедного квартала.

«У всех предполагаемых близких друзей Эндрю деньги водились в достатке, поскольку это были типичные молодые профессионалы, – говорит Брайан Уэйд-Смит, некоторое время являвшийся любовником Джеффа Трэйла и встречавший Эндрю в Хиллкресте, Сан-Франциско и Миннеаполисе. – Тут им и подворачивался Эндрю в качестве провожатого по всяким разным местам. Им же было слишком одиноко и не с кем больше пойти в такого рода заведения. У Эндрю была дежурная фраза: „У меня там такой друг есть, я вас с ним сведу“. Это всё были одинокие люди, которым некуда податься». В Хиллкресте, где секс зачастую играет роль не только полновесной монеты, но еще и средства обеспечения всеобщего равенства, Эндрю бесспорно чувствовал себя куда увереннее в обществе всегда готовых к нему прислушаться людей со стороны, которым он помогал сориентироваться в незнакомой обстановке.

Выходцы из захолустья воспринимали байки Эндрю с куда большей готовностью, чем детки из Нью-Йорка или Лос-Анджелеса. «Он специально выбирал молодых военных, пацанов со Среднего Запада и тех, кто с имплантами, себе в слушатели. В целом такой аудитории намного проще пудрить мозги, – вспоминает Крис Фэи. – К процессу отбора он подходил очень тщательно, а лучшим ответом скептикам считал рост числа поведшихся на его россказни». Постепенно Эндрю превратился чуть ли не в неотъемлемую часть местного антуража, сочетая функции лоцмана и встречающего вновь прибывших. В барах Хиллкреста Эндрю теперь знали все.

Джефф

И тут Эндрю настигла его первая сильная любовь. Сам будучи пустомелей, Эндрю обладал, однако, чутьем на неподдельное в других. Джефф Трэйл, красивый и молодой чистопородный белый американец с темно-русыми волосами и очаровательной улыбкой был воплощенным идеалом Эндрю. Выпускник Военно-морской академии в Аннаполисе, Джефф научился пилотировать самолет раньше, чем водить автомобиль, был метким снайпером и искусным яхтсменом. Многие успевшие поблекнуть мечты Эндрю вдруг ожили, представ у него перед глазами в образе Джеффа.

Во многих отношениях Джефф был воплощением всего того, чем сам Эндрю не являлся. С самого начала Эндрю принялся ко всем ревновать Джеффа, выросшего в Де-Калбе, университетском городишке в Иллинойсе, в шестидесяти милях к северо-востоку от Чикаго. Всё свое детство и отрочество он прожил в одном и том же доме по соседству с кампусом Северно-Иллинойсского университета, где его отец преподавал математику. Джефф олицетворял собой прочные идеалы благодатной земли, на которой вырос. Лояльный, законопослушный, верный своему слову, он легко заводил друзей, любил чувствовать себя нужным им и плохо переносил одиночество.

Средняя школа в Де-Калбе славилась обилием ярких учащихся, что и не удивительно, поскольку там училось множество детей профессорско-преподавательского состава Северно-Иллинойсского университета^[29]. В те дни Де-Калб отличался крайней строгостью нравов. «Курящих обычные сигареты там считали кончеными людьми и подвергали остракизму, – вспоминает школьный приятель Джеффа Крис Уолкер, со временем дослужившийся до должности в администрации Клинтона. – Никаких наркотиков, никакого курения и строго в меру выпивки. Джефф в этом плане служил всем примером».

В Военно-морской академии США, в царящей там атмосфере суровой дисциплины, традиций элитного рода войск и тяжелых учебных нагрузок, Джеффу предстояло принять величайший в его жизни вызов. Какие бы звуки ни обрушивались здесь на мичманов-курсантов: громовые ли раскаты органной музыки под куполом собора при Академии, какофония ли рявкающих приказов и вопросов старших по званию в похожей на огромную пещеру столовой, рев ли трибун «Бей армию!»^[30] на стадионе, – всегда и везде они должны свято помнить об одном: от них ждут высших отличий!

Джефф отнесся к учебе со всей ответственностью и серьезностью. Быстро поняв, что в число немногих счастливчиков, отбираемых в группу подготовки асов морской авиации, ему не пробиться, он выбрал себе в качестве профильной специальности политологию. В учебе он, мягко говоря, не преуспевал – оценки имел самые посредственные и занял по ним 839-е итоговое место среди 950 выпускников, получив «отлично» только по «командованию личным составом». Однако за полгода до выпуска заслужил две лычки^[31] вместе с назначением на должность адъютанта батальона.

В ту пору Джефф, вероятно, уже испытывал душевные терзания по поводу своей сексуальной ориентации, но до конца уверенным в том, что он гей, еще не был. Еще до узаконивания принципа «Не спрашивай, не говори»^[32], вспоминает его отец, нескольких курсантов, уличенных в гомосексуализме, изгнали из Академии, и Джефф, как юноша законопослушный, сказал отцу: «Пусть только попробуют восстановиться!» К тому моменту Джефф пытался встречаться с девушками, но настоящей подружки у него не было ни разу.

В мае 1991 года Джефф окончил Академию, а по осени был откомандирован в Сан-Диего в Школу офицеров надводного флота ВМС США – постигать науку оперативного командования экипажами боевых кораблей в открытом море. Офицеры-сослуживцы по кораблю ВМС США «Гридли», крейсеру 1963 года постройки на паровом ходу, и не догадывались, что Джефф – гей. Однако, когда «Гридли» отправили в Персидский залив надзирать за соблюдением мира по завершении активной фазы военных действий, он оказался на борту одним из всего лишь двух офицеров-холостяков.

Осознав свою гомосексуальную природу, Джефф испытывал растущий дискомфорт от пребывания на борту военного корабля. В конце 1992 года он даже дал анонимное интервью на эту тему новостной программе «48 часов» телеканала CBS, в котором жаловался, как тяжело приходится тайным геям во флоте в свете объявленной властями кампании по борьбе с гомосексуализмом среди военнослужащих: «Не могу сказать, что не имею никакой возможности поделиться своей жизнью с окружающими», – поведал миру его снятый против света обезличенный силуэт в сильно урезанной, отметим, по сравнению с оригиналом версии телеинтервью. Но для него лично, продолжил Джефф, «быть геем – отчасти воля природы, отчасти сознательный выбор». Ни флотским товарищам, ни родителям он признаться в своих истинных наклонностях не мог. «Так вот и живу, очень замкнуто. Ни слова о том, каково мне, все чувства держу внутри, а к происходящему вокруг стараюсь относиться без эмоций и всё воспринимать отстраненно. Даже научился винить во всем окружающих, а не себя».

Далее он сказал, что не уверен, надолго ли ему хватит выдержки. Будучи от рождения консерватором, Джефф на дух не переносил мысли, что деньги налогоплательщиков пускаются на ветер всего лишь из-за того, что должным образом подготовленные на эти деньги профессиональные военнослужащие внезапно оказываются геями… Тут самое время отметить, что цитируемое здесь интервью CBS Джефф давал на третьем из пяти годов службы, предусмотренных его контрактом с ВМС США.

Примерно тогда же – зимой с 1992 на 1993 годы – Джефф и познакомился с Эндрю. Взаимное влечение возникло как бы само собой. Скрытый гомосексуал из военных пришел в полный восторг как от ярких витийств Эндрю, так и от неимоверной легкости, с которой он преподносил себя миру в качестве открытого гея. Еще важнее для него было, что Эндрю мог познакомить его с бессчетным числом всех этих милых голубых мальчиков. Эндрю также сильно тянуло к Джеффу, хотя почти все, кто хорошо знал их обоих, считают, что до сексуальной близости их отношения не доходили ни разу. «Странные какие-то узы их связывали, – говорит ближайший друг Джеффа по имени Джон Уэйнрайт, в те годы работавший риелтором в Ла-Хойе. – Эндрю снимал мальчиков для Джеффа. Странновато это всё как-то смотрелось. Мое мнение таково, что всё это было из-за того, что Эндрю в Джеффа влюбился до безумия».

Дж. Бачмэн, познакомившийся с ними в бытность морским пехотинцем, стал свидетелем любопытной динамики их взаимоотношений, тщательно выстраивавшихся на основе какой-то весьма необычной обоюдной почтительности. «Джефф остро нуждался во внимании, и Эндрю ему необходимое внимание уделял, – рассказывает Бачмэн. – Эндрю в ответ также требовал внимания и уважения к себе – и получал их. Так они и тешили самолюбие друг друга».

Для Джеффа и других знакомых офицеров-геев, оказавшихся в очень шатком положении из-за нового правила «Не спрашивай, не говори», Эндрю был ценнейшей находкой и связующим звеном со штатским гей-сообществом, этакой Долли Леви^[33] Хиллкреста. «Эндрю был очень обходителен с людьми, – рассказывает близкий друг Джеффа из числа офицеров ВМС. – Ему не составляло труда знакомиться самому и знакомить кого угодно с кем угодно. Мы встречались со множеством людей всякий раз, когда общались с Эндрю». Для впервые оказавшихся в Сан-Диего геев, объясняет офицер, Эндрю был как торговая точка с любыми товарами повседневного спроса. «Ему, похоже, реально нравилось сводить и знакомить людей, он умел и любил настраивать их на благорасположение друг к другу, если только чувствовал, что знакомство пойдет им на пользу». Этим он подкупал людей.

Осознав, что он гей, и смирившись с этим фактом, Джефф принялся наверстывать упущенное и открыл сезон охоты на юношей – чем моложе, тем лучше. Эндрю, сам крайне редко доводивший отношения с партнерами до свойских, приходил в замешательство от беспечности друга и обзывал его сердцеедом. Но галантности Джефф на фоне распутства не утрачивал и ко всем своим партнерам относился по-доброму, по-человечески.

К тому времени служба в ВМС стремительно теряла привлекательность в глазах Джеффа. «По-моему, он решил, что флот не для него, поскольку служба там несовместима с недавно открытым им для себя и так понравившимся ему образом жизни, – говорит бывший сосед Джеффа по комнате. – Эндрю был типичной душой компании, а Джеффу нравилось в компаниях тусоваться».

В начале 1994 года крейсер «Гридли» списали, а Джеффа перевели в Первый отряд десантно-высадочных средств, базирующийся на острове Коронадо неподалеку от знаменитого отеля «Дель Коронадо». Списание на берег означало жирный крест на всяких надеждах сделать блестящую карьеру военно-морского офицера. Тогда Джефф увлекся криминалистикой – его любимым телесериалом сделались «Полицейские» – и стал связывать свои дальнейшие карьерные чаяния с перспективой перехода на службу в правоохранительные органы.

В январе 1994 года Джефф приобрел в дисконтном оружейном магазине в Сан-Диего весьма экзотический Taurus PT-100^[34] калибра 10 мм. Обошелся он ему всего в четыреста долларов, как минимум вдвое дешевле Smith amp; Wesson того же калибра – табельного оружия американской полиции. Искусство стрельбы Джефф в Аннаполисе освоил превосходно и был удостоен наградных знаков «Отличник огневой подготовки ВМС» по стрельбе как из пистолета, так и из винтовки. Обзаведясь наганом, Джефф стал регулярно приглашать Эндрю посостязаться с ним в стрельбе по мишеням. «Эндрю наизусть помнил калибры, габариты и вес пистолетов любых моделей», – вспоминает их друг Том Идс. Составить Джеффу компанию в стрелковых упражнениях Эндрю не отказывался ни разу. «Даже когда всем было не до того, Эндрю был всегда готов пойти пострелять», – вспоминает бывший сосед Джеффа по комнате. А в один прекрасный день Эндрю похвастался друзьям и собственным пистолетом.

* * *

Чего Джефф в те дни на дух не переносил, так это курения травы в своем присутствии. Однажды он даже ушел домой с долгожданного свидания из-за того, что парень достал косяк. «Просто не выношу общества обкуренных», – говорил он. Эндрю же, по мнению многих их общих друзей и знакомых, сбывал наркотики, утаивая это от Джеффа.

Один офицер-сослуживец даже пытался отговорить его от столь частых встреч с Эндрю:

– Я допытывался: «С Эндрю я знаком намного дольше тебя, и за все эти годы не было такого, чтобы он сам себе не противоречил во всех этих его рассказах. Там что-то не так во всём его сценарии. Зачем ты с ним так много времени проводишь? Что у вас с ним?» Джефф отмахнулся: «Просто ты его плохо знаешь. Это отличный парень. У него добрейшее сердце. И он никому ничего кроме добра не желает».

Но со временем стал понимать, что собою на самом деле представляет Эндрю, и сам Джефф. «Пока нам не стало предельно ясно, кто он, откуда и чем занимается всё то время, пока его среди нас не видно, мы как-то и не особенно горели желанием разбираться и вникать во всё это, – рассказывает о всеобщем отношении к Эндрю бывший сосед Джеффа. – По-моему, все отдавали себе отчет в том, что он много чего присочиняет, рассказывая о своей жизни, но все с этим как-то так снисходительно мирились». Однако всякий раз, когда из Джеффа пытались вытянуть хоть что-нибудь достоверное об Эндрю, он отвечал что-нибудь типа: «Слушай, всё там очень нехорошо, даже совсем плачевно обстоит, но я не могу просто вот так взять и отвергнуть этого парня. Он же старается во всем на меня равняться».

«Кристалл»

Даже самые отпетые гуляки из основной компании Эндрю закруглялись и расходились по домам в два часа ночи после закрытия клубов. Но только не Эндрю. В предрассветные часы как раз только и начинались по-настоящему чумовые сходки всех тех, кто не спит ночь за ночью, как Эндрю, а погружается в жизнь «винтовой» тусовки. «Винтовые» – это те, кто подсел на метамфетамин – наркотик-психостимулятор, именуемый «кристаллом» среди геев и «винтом» или «метом» среди всех прочих. Однако вопреки типично наркоманскому поведению Эндрю – сугубо ночному образу жизни, говорливости, дерзкой и самоуверенной напыщенности на людях, которые являются общеизвестными симптомами злоупотребления метамфетамином, – никто и никогда его «винтовым» не считал. Но сегодня имеются все доказательства того факта, что среди прочих надежно утаиваемых секретов Эндрю, о которых никто из его друзей искренне или притворно не догадывался, была и следующая тайна: Эндрю был закоренелым потребителем и дилером кристаллического метамфетамина – грубого и крайне разрушительного для физического и психического здоровья наркотика, пагубным воздействием которого и может быть объяснено многое в его будущем поведении.

Предрассветные часы Эндрю часто проводил в расположенном неподалеку от Хиллкреста садомазохистском гей-баре «Волки», который вовсе не закрывался, хотя и прекращал отпускать спиртное после двух часов ночи. Большинству завсегдатаев этого заведения спиртное было к тому времени и ни к чему: зачем обламывать кайф от мета выпивкой? Эндрю Кьюненен оказался в самом сердце наркоманского мира.

Психоэмоциональная реакция на метамфетамин поначалу носит индивидуальный характер, но со временем все, кто им злоупотребляет, приобретают общие черты характера: депрессивность, зловредность, раздражительность и болезненную мнительность вплоть до параноидальных психозов. В запущенных случаях дело доходит до острой шизофрении. Кроме того, наркотическая зависимость от метамфетамина считается одной из самых трудноизлечимых, а тяга к «кристаллу» – одной из самых непреодолимых из-за необратимых физиологических изменений, вызываемых этим наркотиком в головном мозге. Даже «переломавшись» до исчезновения острых проявлений синдрома отмены, бывшие наркоманы затем утыкаются в глухую «стену» – ведь их ждет впереди от шести до восьми месяцев «медленного восстановления мозга от патологических изменений, вызванных интоксикацией метамфетамином», как следует из опубликованного в 1998 году доклада Комиссии Коха^[35]: «На протяжении всего этого периода реабилитации наркоманы подавлены, мысли их спутаны и вращаются лишь вокруг вопроса о бессмысленности жизни в отсутствие наркотика. Поскольку затяжное употребление приводит к столь серьезным изменениям в мозге, одного лишь волевого желания излечиться для избавления от пристрастия к метамфетамину недостаточно».

Мысли о том, что Эндрю на что-то подсажен, приходили в голову его приятелям неоднократно. Но, искусный лгун, он и наркоманом был скрытным и изворотливым: то гневно обличал других в том, что они якобы подсели на «кристалл», то напоказ демонстрировал свой отменный аппетит, дабы не уподобляться исхудавшим, со впавшими глазами прочим «винтовым». «Вероятно, он и сам к нему пристрастился, – говорит бывший дилер, сбывавший наркотики Эндрю. – На нем же можно сидеть – и спать, есть, пить, гулять как ни в чем не бывало. Деньги-то у него были. Уверен, что большинство друзей даже не догадывались, что он постоянно сидит на дозе».

По словам этого барыги, Эндрю подсел на «кристалл» летом 1993 года в Сан-Диего в ходе бурного празднования ежегодной Недели в защиту прав секс-меньшинств. Тогда же, кстати, Эндрю резко похудел, так что всё сходится, поскольку метамфетамин – еще и лучшее средство «навсегда избавиться от избыточного веса». Дилер говорит, что Эндрю просил его держать в строгой тайне тот факт, что он сам этот «кристалл» потребляет: «Пытался залечь на дно с этим; очень таился. Давал понять, что никто из важных людей не должен знать, что он употребляет, – тем более что он и сам из важных людей, так что молчок!»

Тот наркодилер, являвшийся по иронии судьбы ближайшим родственником борца с наркотиками на Среднем Западе, говорит, что начинал Эндрю с покупки малых доз у его партнера осенью 1991 года. Затем начал укрупнять и разворачивать собственное дело. А с 1993 года уже регулярно приобретал у него солидные партии кристаллического мета каждую неделю-другую на общую сумму порядка четырех тысяч долларов в месяц и с тех пор занимался этим годами.

Поначалу Эндрю, похоже, планировал наладить сбыт «кристалла» на Средний Запад с хорошим наваром. «Здесь он мог раздобыть его по шестьсот долларов за унцию, а затем обернуться и впарить его на Среднем Западе по три тысячи, – рассказывает дилер. – Очень шустрая отбивка вложений». На того же дилера Эндрю не отказывался работать и курьером, благо это давало возможность слетать туда-обратно бизнес-классом. Дело в том, что доставлять серьезные заказы почтовыми бандеролями стало слишком рискованно: «Их содержимое вдруг стали проверять все кто ни попадя, – вспоминает дилер. – Опять же, на отправителя возложили ответственность за рискованную начинку посылок». И с 1997 года, по словам дилера, проще стало передоверить доставку груза курьерам из числа авиапассажиров: «Прямо груз с плеч. Нравится людям летать – так в добрый путь и приятного полета!»

Эндрю такая схема подошла идеально. В Хиллкресте он рассказывал знакомым, что на выходные слетает развеяться, но пока еще не решил, куда именно. Вскоре он стал похваляться личным знакомством с геями-знаменитостями. Вероятно также, что Эндрю путешествовал либо по авиабилетам, оплаченным поддельными кредитными картами^[36], либо в качестве эскорта в свите одной звезды гей-порно из Сан-Диего, который основные деньги зарабатывал в роли высокооплачиваемого мальчика по вызову^[37]. Порнозвезда получал приглашения от богатых и нередко знаменитых открытых геев, равно как и от таящихся женатых бизнесменов, и отправлялся к оговоренному месту свидания в сопровождении выводка красивых мальчиков или пылких юношей. Путешествовали они обычно бизнес-классом, получали за вылет в Нью-Йорк по полторы тысячи долларов в день, плюс чаевые. И даже за такие деньги предоставление секс-услуг эскорту в обязанности часто не вменялось.

Эндрю промышлял еще и сводничеством. По пятницам во Flicks, по его словам, собирались «по-настоящему привлекательные ребята помоложе», и все они стекались к Эндрю, он их там между собой по-быстрому знакомил, после чего они быстренько расходились попарно. Что до богатых и знаменитых граждан Сан-Диего, то им никакой нужды наведываться в гей-бары не было. А для Эндрю и ему подобных наркодилеров и сутенеров приглашения в высшее общество находились всегда.

Эндрю нравилось это богатое курортное сообщество скрытых геев. Подобно тому как раньше он с удовольствием предлагал одному из лидеров гей-сообщества свои услуги в качестве мальчика под заказ, теперь Эндрю упивался возможностью представать в облике пронырливого дельца, предлагающего свои знания, любезные услуги и наркотики в обмен на доступ в высший свет и путешествия. Крупный по меркам Хиллкреста наркоделец был хорошо осведомлен о том, чем занимается Эндрю: «Обычно там собирались местные богачи, а потом им туда подгоняли мальчиков откуда-то из-за города. По-моему, он как раз и занимался ловким устроительством всех этих секс-вечеринок». После паузы дилер добавляет: «Это всё немолодые богачи, отошедшие от дел. Но и среди этих ребят хватает тех, кто продолжает баловаться „кристаллом“. Там немало и пятидесятилетних, кто крепко на это подсел. Вот, собственно, и объяснение, почему Сан-Диего называют мировой столицей „кристалла“».

* * *

В том мире, где теперь пытался самоутвердиться Эндрю, в мире, где о человеке судят по внешности и богатству, секс считается товаром, а наркотики – топливом, кристаллический метамфетамин вдруг стал выносить на поверхность и выставлять на передний план такие вещи, которые раньше практиковались лишь на самом днище гей-сообщества и считались уделом подонков. Широкое распространение получили пиратские «откровенные» видео, фигуранты которых – часто под дозой – понятия не имели о том, что их половые сношения снимают скрытой камерой. Упоротые наркотиками субъекты, по слухам, находились в состоянии «K-провала», то есть были способны функционировать физически, не отдавая себе при этом никакого отчета о происходящем под воздействием кетамина – препарата, известного в тусовке как «спец К», а журналистами прозванного «наркотиком для изнасилования». Скрытые съемки велись постоянно. Эндрю хотелось во всем этом участвовать – и он втерся в доверие и сделался своим среди мрачных типов за кадром с исполненными удивительной брутальности лицами. Просто обо всем этом не принято было говорить вслух.

Недоброй славой устроителя самых разнузданных вечеринок в Хиллкресте – и чуть ли не Карабаса-Барабаса циркового балагана порока – пользовался миниатюрный экс-семинарист, сын ирландки и грека, объявлявший себя химиком-инженером и католическим священником одновременно. Звали этого полукровку Теодор «Вэнс» Кукулис, и химию он реально знал в достаточном объеме для использования ее в своих аферах, хотя никаких ученых степеней ни по каким естественным или иным наукам не имел. Кроме того, отпрыск отставного генерала ВВС, Вэнс очень любил обучать молодых, неоперившихся геев-слетков азам садомазохизма. Подмешивание психотропных средств в выпивку было у Вэнса поставлено на поток. Люди, осведомленные о положении дел в Хиллкресте, наотрез отказывались принимать от него угощения. Гости утверждали, что и у себя на вечеринках Вэнс иногда выставлял шампанское с подмешанным рогипнолом, еще одним «наркотиком для изнасилования», лишавшим жертву воли к сопротивлению. «Люди от него уходили – и начинали творить немыслимые для себя вещи, – рассказывает излечившийся наркоман Хэнк Рэндольф. – Он подлавливал семнадцати-восемнадцатилетних неопытных и только начавших исследовать свою сексуальность ребят, приглашал их на свои вечеринки, накачивал там этих юных красавцев наркотиками, пускал по рукам, а потом объяснял им, типа: „Ты же хотел в мир геев? Вот он такой, да“». Устроенные Вэнсом прямо на дому садистские застенки будоражили весь Хиллкрест, a потому и влекли к себе столь стадное животное, как Эндрю.

Сан-Диего – такое место, что Вэнс и Эндрю просто не могли не познакомиться и не сговориться: ведь, по сути, оба охотились за одной и той же дичью. Вэнс поначалу относился к Эндрю просто с опаской, а потом к этому добавилась еще и ревность из-за влияния Эндрю на Линкольна Эстона, денежного мешка из семьи техасских нефтепромышленников. Развязка наступила внезапно: 19 мая 1995 года Линкольн Эстон получил смертельный удар по голове каменным обелиском из собственной художественной коллекции от снятого им в баре бродяги, оказавшегося психопатом. Однако, несмотря на глубокую личную неприязнь, Вэнс трезво и объективно оценивает способности Эндрю.