До горького конца

Глава XIII
Внешность лучше сущности

Мистер Валлори пришел перед самым обедом и привел с собою гостя, щеголевато одетого молодого человека, с цветком в петлице сюртука, с тщательно расчесанными черными бакенбардами, с благообразным и несколько надменным лицом, роста выше среднего, с глазами, напоминавшими глаза Августы, и с цветом лица слишком хорошим для мужчины. То был младший партнер фирмы, получивший седьмую часть доходов, Уэстон Валлори.

– Я встретил твоего кузена Уэстона в конторе, Августа, и привел его обедать, – сказал мистер Валлори. – Извини его за утреннее платье, это я не дал ему времени переодеться.

– Я всегда держу вечернее платье в конторе, – сказал Уэстон, – а Пульмен, рассыльный, прислуживает мне. Я просил подождать только десять минут, но вы знаете, как нетерпелив ваш папа, Августа. Вы должны извинить меня.

Он поцеловал свою кузину и подал концы пальцев Губерту Вальгреву. Эти два человека не любили друг друга. Уэстон Валлори имел твердое намерение жениться на Августе и был удивлен и оскорблен ее неожиданной помолвкой.

Они обедали в восемь, и банкет их был не из оживленных. Слишком много было прислуживания, блюд и роскоши. В центре круглого стола стояла пирамида пышных осенних цветов, мешавшая обедавшим смотреть прямо в лицо друг другу. Мистер Валлори и племянник его говорили о делах. Августа предлагала своему жениху незначительные вопросы о незначительных предметах и рассказывала ему о своем пребывании в Эмсе. Он не раз подавлял позыв к зевоте. Пока мисс Валлори описывала ему странные костюмы, виданные ею в Эмсе, он думал о тенистом Брайервудском саде, о благоухании цветов, о милом голосе Грации, о нежном прикосновении ее руки.

Только к концу обеда прояснился он немного и заставил себя разговориться, но так стереотипны были темы разговора, что ом вообразил себя лицом в комедии из великосветского быта. Он чувствовал свое фальшивое положение, чувствовал, что между ним и женщиной, на которой он намеревался жениться, не было ничего общего. Она говорила о парижских модах, он говорил об их общих знакомых надменным тоном, заменявшим иронию, и вполне сознавая пошлость своих слов.

Но Августа Валлори была вполне довольна своим женихом. Он был так приличен, так сдержан, не говорил ничего хорошего ни о ком и ни о чем. Она не терпела молодых университетских студентов, начинавших все чаще и чаще появляться в ее кружке, юношей с громкими веселыми голосами, с загоревшими лицами, с руками намозоленными греблей и со здоровым, беззаботным видом. Они были ей противны.

После обеда, когда Валлори старший и Валлори младший ушли в биллиардную, мисс Августа начала расспрашивать своего жениха об его жизни в Кенте, Очень ли скучно было там? Что он делал? Как проводил время?

– Такая жизнь, какую я вел там, конечно, немного монотонна, – сказал мистер Вальгрев задумчиво. – Встаешь и съедаешь свой завтрак, потом походишь немного, почитаешь немного, попишешь немного, куришь очень много, съедаешь свой обед и ложишься спать. Сбиваешься в названии дней, и если придется явиться в суд свидетелем, не сумеешь показать в начале или в конце недели было такое-то происшествие. Но человеку, нуждающемуся в отдыхе, такая жизнь вовсе не неприятна. К завтраку подают мед, иногда блюдо свежей форели, к чаю сливки. К тому же возьмите во внимание, что я много читал, – докончил он подавляя зевоту.

– Вы много читали, между тем как доктор строго запретил вам работать!

– Но ведь это не тяжелая работа. Меня беспокоило дело Кардимума против Кардимума, которое отец ваш поручил мне, и я прочел несколько старых дел, сходных с ним. В царствование Якова II один человек судился со своим ближайшим родственником на таких же основаниях. Потом я прочел роман Антони Троллопа.

– В семь недель вашего отдыха вы могли бы прочесть все новейшие романы.

– Нет, я много удил. Там была щука, с которою я намерен когда-нибудь разделаться. В этом году она мне не далась.

Мисс Валлори еще долго расспрашивала, но мистер Вальгрев до странности мало рассказывал о своем пребывании в Кенте.

– Вы совсем не умеете рассказывать, Губерт, – сказала она наконец, недовольная его несообщительностью. Если бы на вашем месте был Уэстон, он подробно описал бы мне фермерскую жизнь, провинциалов, скопировал бы их манеры и разговоры, и все тому подобное.

– Если бы я был мастер на Такие описания, – сказал мистер Вальгрев, – я писал бы для журналов и обращал бы свое дарование в деньги. Не сыграете ли вы что-нибудь, Августа?

Этот счастливый способ выйти из затруднения привел ему в голову внезапно, при взгляде на открытый рояль.

– Если хотите, я спою вам, – сказала мисс Валлори. – Я разучила сегодня утром новую балладу, и мне кажется, что она в вашем вкусе.

– Спойте, пожалуйста.

Он подошел к роялю, поставил свечи, и когда исполнительница уселась на своем месте, ушел в дальний угол и сел в спокойное кресло. Никогда во все время своего знакомства с мисс Валлори не утруждал он себя такими мелочными услугами, как перевертывание страниц или разрезание новых журналов. Он умышленно старался быть невнимательным. Если эта девушка намерена отдать ему свое богатство, пусть отдаст его бескорыстно. Ни ухаживания, ни унижения, ни малейшей жертвы собственным достоинством не дождется она от него.

Мисс Валлори запела свою балладу. Она обладала сильным меццо-сопрано, с металлическим тембром, училась у лучших учителей, внятно произносила каждый слог, но выразительности в ее пении так же мало, как в музыкальной машине.

Губерт Вальгрев вспомнил нежный голос Грация, ее пение в сумерках и весь ее репертуар старинных песен. Баллада, которую пела мисс Валлори, принадлежала к произведениям новейшей школы: бедная мелодия, сопровождаемая блестящим аккомпанементом, слова темные и метафизические.

– И вы называете это балладой, Августа! – воскликнул он с досадой, когда певица окончила первую строфу. – Спойте мне, пожалуйста, Una voce или Non piu mesta^[5], чтобы изгладить впечатление этой отвратительной вещи.

Мисс Валлори уступила беспрекословно.

– Вы так причудливы, – сказала она, – что не знаешь, что вам понравится.

Она спела итальянскую бравурную арию, и спела прекрасно. Ни малейшего усилия, ни малейшего искажения в лице не заметил мистер Вальгрев, не спускавший с нее критикующего взгляда.

«Такою женщиной можно гордиться, – подумал он, – и я был бы дурак, если бы не воспользовался своими шансами».

Пока мисс Валлори пела, ее отец и кузен вошли в комнату. Когда она кончила, Уэстон осыпал ее восторженными похвалами, а жених ее остался на своем месте и молча смотрел на них. Он знал, что Уэстон дорого дал бы, чтобы быть на его месте, и он никогда не был так доволен своею удачей, как в те минуты, когда думал об этом человеке.

«Негодяй, – сказал он про себя. – Я знаю, что этот человек – негодяй, вынужденный обстоятельствами жить честно. Он именно такой человек, который способен убежать с деньгами своих клиентов или сделать что-нибудь в этом роде. Может быть, он ничего подобного не сделает и умрет, считаясь честным, но я уверен, что он на это способен. И какое наслаждение знать, что он меня так ненавидит, и что мне придется быть учтивым с ним до конца моей жизни».

Подумав немного, он прибавил: «Если бы я способен был поставить себя в неприятное положение, этот человек первый воспользовался бы моею неосторожностью».

Между тем бессознательный виновник этих размышлений стоял, наклонившись над роялем и разговаривал, со своею кузиной. В наружности его не было ничего такого, что могло бы оправдать мнение о нем мистера Вальгрева. Он ничем не отличался от большинства мужчин среднего класса общества, был довольно красив, хорошо одет, умел быть учтивым или надменным, смотря по обстоятельствам. Только глаза его, похожие на глаза кузины, светились холодным металлическим блеском, неприятным для физиономиста, и полные красные губы свидетельствовали о чувственности и затаенной жестокости. Но свет видел в нем только красивого молодого человека с завидным положением в свете, и семейства, где были взрослые дочери и сыновья, нуждавшиеся в протекции, очень дорожили его знакомством.

Мистер Вальгрев не мешал ему ухаживать сколько угодно за Августой Валлори. Он знал крепость цели, привязавшей к нему его невесту, и был уверен, что Уэстон ему не опасен.

– Бедный Уэстон, кажется, вырос в убеждении, что ему предстоит жениться на мне, – сказала однажды Августа Валлори своему жениху с презрительным сожалением. – Его мать была глупая женщина, считавшая своих детей совершеннейшими существами в мире. Но Уэстон действительно хороший человек и очень предан папа и мне. Он конечно, всем обязан папа. Его отец поссорился с моим дедом и был исключен из фирмы. Я не знаю подробностей этой истории, но отец Уэстона сделал что-то очень дурное, и сыну его трудно было бы проложить дорогу в жизни, если бы папа не помог ему. Папа говорит, что он хороший делец, а я считаю его преданным и благодарным человеком.

– Неужели? Вы верите, что бывают благодарные люди? – спросил мистер Вальгрев своим насмешливым топом. – А я таких людей до сих пор не встречал и не верю в их существование. Впрочем, ваш кузен, может быть, исключение. Отец его был сослан?

– Губерт! Что это вы говорите!

– Но ведь вы сами сказали, Августа, что он сделал что-то очень дурное, и я заключил, что это было что-нибудь такое, за что ссылают в каторжную работу.

– Ссора вышла из-за денег, но надеюсь, что никто из моего семейства не был бесчестным.

– Милая мол, бесчестные люди бывают во всякого рода семействах. Встречаются негодяи и между пэрами. Но меня нимало не интересует отец Уэстона. Довольно с меня и сына. Я принимаю его как факт.

– Как высокомерно вы всегда говорите о моем семействе! – воскликнула мисс Валлори оскорбленным тоном.

– Если вы полагаете, дорогая моя, что я буду преклоняться пред вашим семейством как преклоняюсь пред вами, вы очень ошибаетесь. Я предложил свое сердце в ту чудную ночь в Райде вам, а не всему семейству Валлори.

– Вы предубеждены против Уэстона.

– Нисколько. Я действительно не люблю людей о таким цветом, лица, как у него, но это только безотчетная антипатия, в которой я не сознался бы никому кроме вас.

Они не редко спорили по этому поводу, и мистер Вальгрев старался отстаивать свою независимость. Он не преклонялся и не унижался, но странно, что его невнимательность нравилась мисс Валлори. Ей надоело ухаживание мужчин, видевших в ней только наследницу Гаркроса и Валлори. Мистер Вальгрев с своею насмешливостью и невнимательностью казался искреннее других. А между тем он тоже играл роль и действовал с расчетом, а любовь его к ней была так слаба, что исчезла при первом искушении.

В течение вечера был разговор о том, где мистер Валлори и дочь его проведут следующие шесть недель. Отец охотно остался бы в Акрополис-сквере, чтобы посещать ежедневно свою контору, где у него было всегда много дела, но Августа не соглашалась на такое нарушение приличий.

– Здесь будет горячка или холера или что-нибудь в этом роде, папа, – сказала она. – Эпидемии всегда начинаются после лондонского сезона.

– Смертность была сильнее в Лондоне в мае этого года, чем в прошлом августе, могу тебя уверить.

– Но нам решительно невозможно остаться здесь, милый папа. Поедем к Степлетонам, мы давно обещали им.

– Терпеть не могу гостить в чужих поместьях, завтракать каждый день с толпой незнакомых, слышать стук биллиарда с утра до ночи, не иметь спокойного угла, чтобы написать письмо, таскаться по окрестностям, осматривая развалившиеся аббатства и водопады и не иметь ни минуты покоя. Все это может быть хорошо для молодых людей, но в пятьдесят слишком лет это сущая пытка. Поезжай в Галей, если хочешь, Августа, но я предпочел бы ехать в Истборн.

– Так и я поеду с вами, папа. Жаль, что вы уступили нашу виллу Фильмерам. Приятно было бы покататься на Арионе.

– Яхту я не уступал Фильмерам, – сказал мистер Валлори. – Ты можешь взять ее в Истборн.

– Так отправимся в Истборн, папа. А Губерт приедет к нам, – не правда ли, Губерт?

– С величайшим удовольствием, дня на два.

– Дня на два! – воскликнула мисс Валлори. – Почему вам не провести весь сентябрь с нами? Вам теперь нечего делать в Лондоне.

– Милая Августа, я приехал в Лондон именно с тем, чтобы работать, а работать успешно я могу только в моей квартире, имея под рукой все нужные для справок книги.

Его страшил Истборн, парадное место с оркестром и с тесным кружком общества. Райд в прошлом году очень нравился ему, хотя его образ жизни был такой же, какой ему предлагали теперь и от которого он отказывался с отвращением. В этот вечер ему казалось, что ничего не может быть приятнее как запереться в своей квартире наедине с своими книгами.

– Но что за странная фантазия работать в сентябре, – продолжала мисс Валлори, слегка покраснев. – Вы должны приехать непременно. Морской воздух принесет вам большую пользу. У нас будет яхта, а вы так любите кататься на ней.

– Да, я люблю кататься на яхте, но я еще не совсем поправился и боюсь, что развлечения приморского места будут утомлять меня.

– Но Истборн вовсе не оживленное место. Оно только и хорошо для больных.

– Если вы требуете, чтоб я ехал, Августа, я поеду, как бы это ни повредило моему профессиональному успеху.

– Поступайте, как знаете, Вальгрев, – сказал мистер Валлори. – Вы хорошо делаете, что хотите приняться за занятия. Дело Кардимума против Кардимума очень серьезное дело, и если вы только хорошо подготовитесь, вы его выиграете. Не ревнуй, его к работе, Августа. Он намерен сделать тебя женой судьи в скором времени. Уэстон может ухаживать за тобой.

– Я не умею ухаживать, – сказал Уэстон, – но очень рад быть полезным моей кузине.

– Кстати, Уэстон, так как у нас теперь не особенно много дела, то вы можете съездить завтра в Истборн и отыскать там подходящий для нас дом, – сказал мистер Валлори сухо. Он помог молодому человеку и считал себя вправе обращаться с ним повелительно.

Уэстон поклонился.

– У меня назначено завтра два или три свидания, – сказал он, – но я передам их Джонсу. Не знаю, способен ли я исполнить ваше поручение, но мне кажется, что я найду то, что вам нужно инстинктивно.

– Инстинктивно! – воскликнул мистер Валлори с досадой. – Августа даст вам список всех необходимых для нас удобств.

Мистер Вальгрев улыбнулся злобною улыбкой. Он радовался, что такое неблагородное поручение выпало на долю Уэстона Валлори, самого самолюбивого человека из всех, кого он знал, тогда как он, Губерт Вальгрев, остается на свободе. «Да снизойдут все блага земные на почтенные головы Кардимумов», – подумал он.

В четверть одиннадцатого он простился с своею невестой и ее отцом – Уэстон ушел в одно время с ним, спеша на Чаринг-Кросскую станцию, чтоб уехать в Норвуд с двенадцатичасовым поездом. Ночь была лунная. Даже Акрополис-сквер имел сносный вид при таком освещении. В верхних этажах кое-где мерцали огоньки одиноких слуг. В воздухе пахло резедой, за решеткой сквера тихо шумели смоковницы, и мистер Вальгрев вспомнил Брайервудский сад.

– Вы пойдете пешком? – спросил Уэстон, когда они вышли вместе из дома.

– Не знаю. Может быть, поеду, если найду извозчика. А вы?

– Я поставил себе за правило проходить шесть миль ежедневно и был бы очень рад пройтись теперь с вами. Нам идти по одной дороге.

Мастер Вальгрев покорился. Он был склонен к сильным антипатиям, и антипатия его к Уэстону была из сильнейших.

«Черт бы побрал этого человека, – подумал он. – С какою целью привязывается он ко мне»?

Вопрос этот объяснился скоро. Направление разговора его спутника показало ему, что Уэстон Валлори намерен заглянуть в его душу и выведать, как провел он свою восьминедельную вакацию, каковы его чувства к его невесте и так далее. Но если бы Губерт Вальгрев был глух и нем, он сохранил бы свои тайны не лучше, чем сохранил их теперь, оставаясь вполне учтивым, утрированно учтивым, и Уэстон Валлори расстался с ним у дверей станции, сознавая, что потерпел полную неудачу.

Глава XIV
Мистер Вальгрев облегчает свою душу

Мистер Вальгрев еще раз обедал со своею невестой, прежде чем Валлори уехала из Лондона, гулял с ней по широким аллеям Кенсингтонского сада, ездил с ней верхом в Вимбледон и наконец имел удовольствие проводить ее на Истборнский поезд – экстренный для большей части дороги – на котором она уехала со своим отцом и с горничною Тульон, высокою серьезной женщиной, дочерью разорившихся родителей, любившею говорить о благородстве своего происхождения и о богатстве, в котором прошло ее детство.

Багаж был отправлен накануне. Тульон везла только дорожный мешок, на случай если мисс Валлори вздумается поправить свою прическу, или потребовать машинку для расправления перчаток, или написать письмо между Лондоном и Истборном. С таким мешком можно было бы ехать, ни в чем не нуждаясь, до Америки, но Тульон обязана была, предвидеть все случайности. Лакей и толпа служанок были отправлены накануне; кухарка, дворецкий и другой лакей ехали во втором классе на одном поезде со своими господами, Перед самым отъездом в Акрополис-сквер был сервирован парадный завтрак, так что переезд не причинил никакого нарушения домашних порядков, никакого пробела в жизни мистера Валлори. Его собственный экипаж довез его до станции в Лондоне, его собственный экипаж должен был встретить его в Истборне. Жених и невеста имели на станции десять свободных минут для возобновления своих клятв в неизменной верности, но так как ни тот, ни другая не были расположены к чувствительности, то они провели это время, разговаривая о посторонних предметах, и только под конец мисс Валлори коснулась интересовавшего ее вопроса.

– Когда же мы увидим вас, Губерт? – спросила она.

– Вероятно, в течение следующей недели. Дня я не могу назначить, но будьте уверены, что я воспользуюсь первою возможностью и приеду с поездом в 3 часа 30 минут, чтобы непременно застать вас дома.

– Я все еще не могу понять, почему вам не провести с нами весь сентябрь?

– Иными словами, вы не можете понять, почему я не сделаюсь праздным человеком, моя милая Августа?

– Я и не думаю советовать вам сделаться праздным человеком, но не может быть, чтобы в настоящее время года у вас была какая-нибудь серьезная работа.

– Разве вы не слыхали, что сказал ваш отец о деле Кардимумов?

Мисс Валлори не успела возразить, как раздался звонок, Губерт Вальгрев посадил ее в вагон, постоял у окна, сказал несколько слов, пожал обтянутую перчаткой руку, и когда поезд тронулся, снял шляпу и дождался с открытою головой, пока он не скрылся из виду. Оставшись один, он несколько минут ходил в раздумьи по платформе, потом взял извозчика и отправился домой.

Вопреки всему, что было сказано мисс Валлори, он не слишком прилежно работал в пользу Кардимума в этот вечер. На него нашел припадок лени. Около часу пытался он работать в своей квартире над рекой, но наконец с досадой отодвинул книги, вышел опять из дому и пошел без всякой цели по направлению к западу, все думая без конца об одном доме в Кенте я об одном прекрасном молодом лице, о котором ему не следовало думать.

В Кокснур-Стрите он внезапно остановился перед окном ювелира, пораженный неожиданной мыслью. Блестящий товар был выложен на окне, несмотря на то, что высшие классы общества покинули Лондон. Медальоны, браслеты, брошки, серьги сияли под лучами заходящего солнца, великолепные кораллы привлекали взоры знатоков, изящная коллекция бриллиантов свидетельствовала о богатствах, заключавшихся в магазине. Мистер Вальгрев не имел привычки останавливаться перед окнами магазинов, но перед этим окном он стоял как вкопанный и смотрел задумчиво на суетные украшения.

– Хотелось бы мне подарить ей что-нибудь, – сказал он себе, – что-нибудь на память. Я причинил ей слишком много страданий, почему не доставить мне ей часа невинной радости. Женщины вообще любят эти вещи, но она едва ли придаст цену какому бы то ни было подарку, если он не будет доказательством любви. Не подарить ли мне ей медальон с моим портретом? Она так простодушна и так любит меня, что рада будет иметь мое изображение, а я на портретах лучше, чем в действительности.

Он уже почти решился купить медальон и подошел к двери магазина, но вдруг остановился и отошел на несколько шагов в сторону.

– А как быть с тетушкой Ганной? – спросил он себя. – Если я пошлю Грации мой портрет, тетка увидит его непременно. Чего не увидят эти зоркие глаза? Но я был бы глупейшим из Лотарио, если бы не сумел провести тетку. Для чего же и живут такие всевидящие люди, как не для того, чтобы попасть впросак рано или поздно. И я надеюсь, что сумею перехитрить тетушку Ганну.

Он опять повернулся и в этот раз вошел решительно в магазин. Он выбрал медальон, который показался ему всех лучше, золотой овальный медальон, с якорем из крупных жемчужин на крышке, словом, такой, какого он не выбрал бы для дочери фермера, если бы не слишком глубоко погрузился в тот омут, из которого так трудно освободиться. Заплатив за медальон, он продолжал задумчиво рассматривать его.

– Не можете ли вы переделать мне его так, чтобы в него можно было вставить портрет и чтоб это осталось тайной для всех, кроме его обладателя, – спросил он купца.

Купец отвечал уклончиво, уверяя, что сделать это не легко, что для того, чтобы скрыть секрет, нужна необыкновенная чистота работы и так далее, и что это будет стоить, конечно, не дешево.

– Я не постою за двумя лишними фунтами, если это будет сделано хорошо, – отвечал мистер Вальгрев. – Тут надо будет вставить какую-нибудь тайную пружину, как это описывается в романах. Я сам никогда не видал таких медальонов. Пришлите ко мне за портретом дня через два и чем скорее будет готов, тем лучше.

Он бросил свою карточку на прилавок и ушел сильно заинтересованный своею покупкой.

«Какое облегчение сделать что-нибудь приятное для нее», – думал он.

Но это нимало не успокоило его, – дело Кардимумов не подвигалось вперед. Новые дела, накопившиеся в две последние недели его отсутствия, также не интересовали его. Не прошло недели с тех пор, как он покинул Брайервуд, а ему уже показалось, что многие годы отделяют его от знакомого старого сада.

Он не знал, что делать с собой. Отказавшись ехать в Истборн, он не мог уехать и в другое место, а ему очень хотелось отправиться в какую-нибудь тирольскую деревню и провести осень, гуляя по незнакомым горам. Там, казалось ему, он сумел бы освободиться от угнетавшей его тоски, но в Лондоне и в такое глухое время года это было невозможно. Дни и ночи преследовал его образ Грации Редмайн, являясь ему во сне, становясь между ним и его книгами и мешая ему сосредоточиться на деле Кардимумов.

Не безопаснее ли было бы уехать в Истборн и жить там в обществе своей невесты парадною жизнью небольшого кружка общества? Он не мог не задать себе этого вопроса. Да, идти по этой узкой жизненной тропинке, с которой не рискуешь сбиться в сторону, было бы, конечно, безопаснее, но он чувствовал, что при его настоящем настроении духа это было бы решительно невыносимо. Избитые разговоры, ограниченный ум, – ум ограниченный, хотя и обогащенный чтением всех книг, какие позволительно читать благовоспитанной молодой девушке, – ограниченный, несмотря на то, что на образование его были истрачены тысячи фунтов, – страшили его. Он чувствовал, что провести неделю без перерывов в обществе мисс Валлори будет пыткой для него.

А что же будет, когда они обвенчаются? О, тогда будет совсем другое дело. Ни один мужчина, в особенности известный адвокат, не обязан проводить с женой столько времени, чтоб она могла надоесть ему. И не может также быть, чтобы жена, если только она не противна мужу, была вовсе неинтересна для него. У них будет много общего, много планов и вопросов, которые надо будет обсудить вместе, например список лиц, которых следует пригласить на обед, маршрут осеннего путешествия, узор новых ковров, имя будущего ребенка, следует ли купить картину на выставке и так далее. Жена его главная нота в гамме обыденной жизни.

Но долгие дна ухаживания, когда надо волей или неволей проводить со своею избранною длинные вечера, когда говоря о своих жизненных планах и надеждах можно показаться чересчур прозаичным, словом, когда надо допевать свою любовную песню, имен мало любви в сердце, это дни тяжелого испытания, и блажен тот, кто твердо вынесет его до конца, до того торжественного утра, когда веселый звон колоколов, нарядная процессия свадебных подруг и свадебный марш Мендельсона закончат сделку, и требовательная невеста превратится в покорную жену.

«Я нисколько не сомневаюсь, что мы уживемся как нельзя лучше, когда сделаемся мужем и женой, – сказал себе мистер Вальгрев, – но подготовительный период очень утомителен. Августа любит меня по-своему, но как холодна кажется эта любовь после любви Грации Редмайн. Слава Богу, что я поступил честно с этой девушкой и был откровенен с самого начала».

В течение следующей недели ничто, кроме его собственного каприза, не мешало мистеру Вальгреву отправиться в Истборн: он не хотел уехать, пока не будет готов медальон, который он заказал в Кокснур-Стрит. Ом выбрал из своих карточек ту, на которой казался красивее, чем на всех других, отдал раскрасить ее и отослал ювелиру. В конце недели медальон был готов, и секрет был скрыт удивительно. Открыв медальон, вы увидели бы эмалевую дощечку с букетом незабудок, но стоило только пожать едва заметную пружинку у соединения медальона с колечком, на котором они висел, чтобы дощечка поднялась, как крышка часов, и открыла портрет Губерта Вальгрева. Медальон был совершенством в своем роде, а незабудки счастливою мыслью. Мастер, которому была поручена работа, взял на себя смелость предположить, что медальон предназначается для подарка на память.

Губерт Вальгрев был в восхищении от этой безделки. Он немедленно упаковал ее и отправил по адресу: «мисс Редмайн, Брайервудская ферма, близ Кингсбери, Кент». Он сам подписал адрес и сам снес посылку на почту, потом написал Грации формальное письмо, имея в виду, что оно будет прочитано тетушкой Ганной.

«Милая мисс Редмайн, я пользовался таким дружеским вниманием от вашего семейства и от вас во время моего приятного пребывания в Брайервуде, что мне хочется оставить вам какое-нибудь воспоминание об этом времени. И я уверен, что ваша добрая тетушка предпочтет, чтоб я послал мой подарок вам, а не ей. Я выбрал медальон, который, надеюсь, ваш дядя и тетушка позволят вам принять от меня в знак благодарности за всю доброту, которою я пользовался под их гостеприимною кровлей.

С глубоким уважением остаюсь искренне преданный вам

Губерт Вальгрев».

Прочитав письмо, он покраснел за свое лицемерие. Но как же иначе мог он поступить, чтобы доставить хоть минутное удовольствие бедной девушке? В письмо он вложил клочок бумаги, на котором написал: «Il y a un ressort entre I'anneau et le, mèdallion, touchez le, et vous troverez mon portraits». Грация распечатает сама свое письмо, и этот клочок бумаги с иностранными словами не попадется на глаза ее родственникам.

«Вот и конец единственного романтического эпизода моей неромантической жизни», – сказал он, отдав письмо на почту.

Два дня спустя он решился отправиться в Истборн. Рано или поздно, но это было неизбежно. Он медлил уже так долго, что мисс Валлори имела полное право сердиться, и он приготовился выслушать выговор.

Истборн, маленький приморский городок, смотрел очень весело со своими тенистыми бульварами и нарядными виллами, когда мистер Вальгрев проезжал его, приближаясь к резиденции Валлори, которые занимали, конечно, один из самых больших новых домов в городе. Штукатурка, которою он был покрыт, имела еще сырой вид, а окружавшие его дома, как две капли воды похожие на него, были еще не достроены и, казалось, хотели разбежаться по полю, расстилавшемуся за ними. Это место было в Истборне тем, что Сидней Смит называл «казовым концом», но долженствовало со временем обратиться в Бельгревию этого города. Не была ли и Бельгревия некогда казовым концом Лондона?

В доме была гостиная, достаточно обширная, чтобы быть церковью, и балкон, на котором мог поместиться значительный отряд пехоты. Все отличалось новизной и недоделанностью. Стены пахли крахмалом, а с потолка по временам сыпалась мелким градом штукатурка.

Лакей из Акрополис-Сквера проводил мистера Вальгрева в гостиную, где его невеста, в изящном новом платье, сидела перед большим роялем Эрара и разбирала новую пьесу. На шее у нее висел на широкой голубой ленте золотой медальон с ее собственным вензелем из сапфиров и бриллиантов, и мистер Вальгрев при первом взгляде на нее вспомнил о другом медальоне. Грация в это время уже получила его подарок, но он еще не получил никакого ответа. Редмайны не знали его адреса и могла писать ему только через мистера Ворта.

Мистер Вальгрев не ошибся на счет ожидавшего с-га выговора, но он выслушал его так смиренно, что мисс Валлори скоро смягчилась.

– Вы можете себе представить, как мне должно быть скучно в таком месте без вас, – сказала она а заключение.

– Боюсь, что со мною это место покажется вам еще скучнее. Небольшая доля веселости, которою я обладаю, бывает всегда парализована на берегу моря. Я могу провести с удовольствием дня два в Маргете, там оживленно и пахнет рыбой и чувствуется что-то свежее и доброе, но ведь Маргет считается вульгарным.

– Считается вульгарным, – воскликнула мисс Валлори с содроганием. – Маргет рыболовное место.

– Если бы Маргет была в Пиринеях, публика была бы в восторге от него, – возразил мистер Вальгрев сухо. – Я был счастлив в Райде, как вам известно, – продолжал он слегка понизив голос, – прием, употреблявшийся им в адвокатуре в трогательных местах его речей, – но за исключением этих двух мест, морской берег, в особенности модные места, производит на меня всегда тяжелое впечатление. И чем моднее место, тем хуже.

Таким монотонным разговором жених и невеста сокращали предобеденное время. Мистер Вальгрев не стремился на взморье собирать раковины или чтобы броситься, выбрав уединенное местечко, в синие морские волны, как некоторые восторженные туристы, и говорил: «хорошенького понемножку». Он сидел на балконе, Защищенном от солнца пунцовыми занавесками и говорил со своею невестой, не слишком впрочем, утруждая себя старанием занять ее.

– Яхта, конечно, здесь, – заметил он между прочим.

– Да, и я уже много каталась.

– С отцом?

– С ним редко. Он ленится здесь. Уэстон был моим спутником.

– Счастливец Уэстон!

– Так как счастие, которым он пользовался, было вполне доступно для вас, то вы напрасно притворяетесь, что завидуете ему.