Эта жизнь возврату и обмену не подлежит. Как построить будущее, о котором не придется сожалеть

Глава 2
Что мешает вам создать свою собственную жизнь?

В начале 2000-х я начал проводить по восемь дней в году на курсах по лидерству для руководителей компании Goldman Sachs и их ведущих клиентов. Моим связующим звеном в могущественной фирме с Уолл-стрит был Марк Терчек – мужчина лет сорока, который курировал учебные программы компании и их инвестиции в сектор образования. Марк был типичным представителем Уолл-стрит: умный, харизматичный, энергичный и полностью сосредоточенный на том, чтобы вкладывать деньги в работу фирмы. Но в то же время он был скромен и невероятно хорошо сложен. Марк практиковал йогу, был строгим веганом, участвовал в соревнованиях по триатлону и был ярым защитником окружающей среды. В 2005 году его пригласили создать группу по экологическим рынкам фирмы и управлять ею. Три года спустя, благодаря глубоким связям Марка в этой области, ему позвонил друг из фирмы по поиску руководителей, чтобы предложить кандидатов на должность генерального директора Nature Conservancy, крупнейшей экологической некоммерческой организации в Соединенных Штатах. Пока Марк думал о других людях и их квалификации, ему в голову пришла неожиданная мысль: «А что насчет меня?» Он идеально подходил для этой работы. Nature Conservancy – это, по сути, филантропический «банк», делающий свои пожертвования и ежегодные взносы на покупку обширных участков природы, нуждающихся в защите. Финансовая дисциплина и опыт Марка были главной квалификацией. К тому же в глубине души он действительно этого хотел. Его жена Эми, столь же убежденная защитница окружающей среды, поддержала это решение.

К тому времени у нас с Марком сложились доверительные отношения, поэтому я пригласил его к себе домой на ранчо Санта-Фе, где мы могли провести пару дней вдали от городского шума, чтобы обдумать дальнейшие шаги. Должен ли он завершить успешную карьеру в Goldman и перевезти своих четверых детей из Нью-Йорка в Вашингтон, чтобы руководить некоммерческой организацией?

Чем больше мы разговаривали, тем яснее становилось, что плюсы перевешивают минусы. И все же Марк колебался.

За несколько часов до его обратного рейса в Нью-Йорк, он все еще находился в подвешенном состоянии. Поэтому я пригласил его прогуляться по лесам и тропинкам для верховой езды в нашем районе. Я часто проделывал это с клиентами: погружение в природу очищает разум.

В какой-то момент, поскольку он все еще никак не мог принять решение без убедительной причины на это, я спросил Марка: «Почему ты не можешь согласиться? Это ведь не окончательное предложение. Это всего лишь собеседование».

«Боюсь того, что подумают обо мне коллеги из Goldman, если я получу эту работу», – сказал он.

Я не поверил своим ушам. Мы потратили часы на изучение его карьеры, навыков, его интеллектуальных интересов, успехов и поражений. Марк отдал фирме всю свою сознательную жизнь – двадцать четыре года. Он идеально подходил для новой работы, к тому же мог позволить себе снижение зарплаты (компания Goldman девятью годами ранее гарантировала ему финансовую безопасность). У него не было никаких оправданий, чтобы не претендовать на эту должность, и все же единственное, что его удерживало, – абсурдный страх того, что коллеги подумают, будто Марк сдается и недостаточно вынослив, чтобы вынести тяготы Уолл-стрит?

Я схватил Марка за руку и посмотрел ему прямо в лицо.

«Черт возьми, Марк. Когда ты собираешься начать жить своей собственной жизнью?»

На протяжении многих лет я консультировал руководителей по поводу правильного выбора времени для ухода с серьезной должности – и слышал все отговорки для того, чтобы остаться. В основном это были вариации на три темы:

• Аргумент о незаменимости: Компания нуждается во мне.

• Аргумент победителя: У нас сейчас тяжелый период. Еще слишком рано уходить.

• Аргумент «некуда идти»: Я понятия не имею, что хочу делать дальше.

Но я никогда не слышал, чтобы кто-то на уровне Марка отказывался от мечты из-за того, что подумают его коллеги. Моя фраза, должно быть, попала в цель, потому что на следующий день Марк позвонил руководителю отдела кадров, предложив свою кандидатуру, и вскоре после этого ушел из Goldman, чтобы стать генеральным директором Nature Conservancy. Тот случай с Марком послужил толчком к созданию этой книги и концепции «заслуженной жизни», хотя в то время я об этом еще не знал.

Десять лет спустя, после того как его работа в Службе охраны природы увенчалась большим успехом, Марк напомнил мне о нашем одностороннем споре.

Мои слова – «Черт возьми, когда ты собираешься начать жить своей собственной жизнью?» – так ярко запечатлелись в его мозгу, функционируя как своего рода мнемоническое устройство, что напоминали ему оставаться верным вещам, которые придают его жизни смысл и цель.

Быть хорошим мужем и отцом. Вносить свой вклад. Спасать планету. (Ну, вы понимаете, так, по мелочи.)

Честно говоря, я уже и забыл наш разговор на дороге, но звонок Марка вернул меня к его позиции в тот день, в частности, к его сбивающему с толку страху перед тем, что подумают о нем коллеги. Я не мог понять, как страх Марка перед чужим мнением почти заморозил его в результате попытки устроиться на работу в другую компанию – выбор, который вызвал бы у него сожаление. (Мы не чувствуем сожаления из-за того, что пытались и потерпели неудачу; мы сожалеем, что не попробовали.)

После того как я повесил трубку после разговора с Марком, меня поразило еще одно воспоминание. Я вспомнил своего друга, покойного доктора Рузвельта Томаса-младшего, гарвардского доктора философии в области организационного поведения, который изменил отношение корпоративной Америки к разнообразию рабочих мест. Одним из важнейших осознаний Рузвельта было недооцененное влияние референтных групп в повседневной жизни. В начале моей карьеры мы совместно написали статью на эту тему, хотя только он сделал это частью работы своей жизни.

Каждый из нас, утверждал Рузвельт Томас, чувствует эмоциональную и интеллектуальную связь с определенной группой населения. Сегодня мы думаем об этой концепции как о «трайбализме», но в начале 1970-х годов идея референтных групп для объяснения социальных потрясений и различий между людьми была прорывной. Референтная группа может быть обширной, как сообщество определенной религии или политической партии, или она может быть такой же маленькой, как, скажем, люди, которые любят американскую рок-группу Phish (они же Phish-heads). Было бы невозможно зарегистрировать все референтные группы в Соединенных Штатах. Их больше, чем хэштегов в Twitter, и они размножаются как кролики. Мысль Рузвельта Томаса заключалась в том, что, если вы знаете референтную группу человека – с кем или с чем он чувствует глубокую связь, на кого он хочет произвести впечатление, чье уважение жаждет получить, – вы можете понять, почему он так говорит, думает и ведет себя. (Следствием здесь является то, что у большинства из нас также есть контрреферентная группа. Мы основываем нашу преданность и выбор на том, против чего выступаем, а не на том, что поддерживаем, – будь то демократ против республиканца или футбольный клуб «Реал Мадрид» против клуба «Барселона». То, что мы ненавидим, формирует нас почти так же сильно, как и то, что мы любим.) Вы не обязаны соглашаться с людьми из других референтных групп, но если вы цените влияние, оказываемое такими группами, то менее вероятно, что вы будете ошеломлены выбором их приверженцев или сочтете их «глупцами»^[6].

Я видел, как теория Рузвельта Томаса может быть применима к Марку. У меня сложилось ложное впечатление, что референтная группа Марка состояла из социально озабоченных людей, которые были веганами, практиковали йогу и заботились об окружающей среде – точно так же, как и он.

Правда заключалась в том, что по прошествии двадцати четырех лет Марк все еще был эмоционально связан со своими агрессивными коллегами из компании Goldman Sachs, которые носили костюмы, сшитые на заказ, и занимались заключением сделок.

Их одобрение все еще имело для него значение. Ожидать, что Марк немедленно покинет эту референтную группу, было так же бессмысленно, как ожидать от него отрицания своей личности. Это чувство оказалось настолько сильным, что Марк был готов пожертвовать даром, который свалился ему на голову после первого звонка кадрового агентства, а именно – возможностью воссоздать свою собственную жизнь.

Звонок Марка вызвал у меня озарение. Хотя я был рад, что мой призыв «начать жить своей собственной жизнью» оказался убедительной фразой для него, учитель во мне задавался вопросом: если такому целеустремленному и привыкшему к успеху человеку, как Марк, может помешать его референтная группа, то сколько других людей, многие из которых имели меньше ресурсов и возможностей, также не решались на изменения? Какие силы мешали им создавать свою собственную жизнь? И что я мог сделать, чтобы им помочь?

Хорошая новость заключается в том, что сегодня создать свою собственную жизнь легче, чем когда-либо в истории человечества. В прошлом почти все из нас были гражданами «второго сорта» с рождения. Мы не могли голосовать и выбирать наших лидеров. Соответствие стандартам было правилом, и любое различие каралось, независимо от того, кого мы любили или какому божеству поклонялись (если мы на самом деле поклонялись кому-либо). Возможно, мы испытывали больше горя, но меньше сожалений.

Вы не можете сожалеть о своих решениях, если вам не позволено принимать решения.

Тенденция последних ста лет говорит о том, что мы будем продолжать приобретать все больше прав и свобод. В большей части мира мы уже не рабы, женщины могут голосовать, сотни миллионов людей поднимаются из нищеты. Другими словами, у многих из нас есть основания для оптимизма. Глазурью на этом слоеном пироге оптимизма являются технологии: расширяя нашу мобильность и доступ к информации, технологии увеличили количество предлагаемых нам вариантов. Больше свободы, больше движений, больше возможностей в работе и развлечениях.

Много свободы – много проблем, – и вряд ли я единственный, кто делает такое громкое заявление. Об этом говорилось в одном из прощальных высказываний Питера Друкера перед его смертью в возрасте девяноста пяти лет в 2005 году:

«Через несколько сотен лет, когда история нашего времени будет писаться с точки зрения долгосрочной перспективы, вполне вероятно, что самым важным событием, которое увидят историки, будут не технологии, не интернет и не электронная коммерция. Это небывалое изменение в состоянии человека. Впервые – в буквальном смысле – у значительного и быстро растущего числа людей появился выбор. Впервые им придется самим управлять своей жизнью. И общество совершенно не готово к этому»^[7].

Свобода и мобильность создают то, что Барри Шварц отлично описал как «парадокс выбора». Мы добиваемся большего успеха при меньшем выборе. Сталкиваясь с тридцатью девятью вкусами мороженого, мы часто делаем разочаровывающий выбор. Гораздо проще выбрать один из двух вариантов – скажем, с ванильной или мятной шоколадной крошкой – и остаться довольным. То же самое происходит и с созданием собственной жизни в сложном, быстро развивающемся мире: не только трудно разобраться во множестве вариантов, но даже когда мы знаем, чего хотим, мы не всегда знаем, как следовать своим мечтам.

Барьеры, сдерживающие нас в нашем выборе и действиях, подрывающие нашу волю жить своей собственной жизнью, огромны и многочисленны. Давайте начнем со следующих:

1. Наш первый вариант, к сожалению, – это инерция

Инерция – самый решительный противник перемен. В течение многих лет, всякий раз, когда я сталкивался с тем, что клиентам не удавалось измениться, я прибегал к следующей мантре:

«Наша реакция в жизни по умолчанию – не испытывать смысла или счастья. Наша реакция по умолчанию – испытывать инерцию».

Я хочу, чтобы они не только оценили вездесущность инерции, но и увидели свою особую инерцию в новом свете.

Мы думаем об инерции как о состоянии инертности или неподвижности – одном из наших наиболее простых проявлений пассивности и отстраненности. Это не так. Инерция – это активное событие, при котором мы остаемся в том состоянии, в котором уже находимся, вместо того чтобы переключиться на что-то другое. Это не просто семантика. Это другая точка зрения, характеризующая даже нашу лень и абсолютное бездействие как активный выбор сохранять статус-кво (т. е. отсутствие выбора – это тоже выбор, это выбор сказать «Я пас»). С другой стороны, в тот момент, когда мы переключаемся и решаем заняться чем-то другим, мы перестаем быть жертвой инерции. Быть жертвой инерции или избежать ее огромного притяжения – это выбор, который можем сделать только мы. Когда люди обнаруживают, что у них есть выбор, обычно они получают возможность измениться.

Еще одной интригующей характеристикой инерции является то, насколько хорошо она дает нам представление о нашем краткосрочном будущем. Она гораздо точнее любого алгоритма или модели прогнозирования. Инерция – вот причина, по которой я могу сформулировать следующее правило относительно вашего ближайшего будущего: самый надежный показатель того, что вы будете делать через пять минут, – это то, что вы делаете сейчас. Если вы дремлете, убираетесь дома или совершаете покупки в интернете, велика вероятность, что через пять минут вы будете делать то же самое. Этот краткосрочный принцип применим и в долгосрочной перспективе. Самый надежный предсказатель того, кем вы станете через пять лет, – это тот, кто вы есть сейчас. Если сейчас вы не знаете иностранного языка или не умеете печь хлеб с нуля, то, вероятно, не будете делать этого и через пять лет. Если сейчас вы не общаетесь со своим отцом, то, скорее всего, не будете разговаривать с ним и через пять лет. И так далее для большинства деталей, которые описывают вашу сегодняшнюю жизнь.

Ценя нашу свободу действий выше влияния инерции, мы учимся превращать ее в позитивную силу. Когда мы вырабатываем продуктивные (а не разрушительные) привычки или распорядок дня – например, первым делом по утрам занимаемся спортом, едим один и тот же питательный завтрак, каждый день ходим на работу одним и тем же маршрутом, – инерция становится нашим другом, удерживая нас на земле целеустремленными и последовательными.

Именно эти особенности делают инерцию главной силой, влияющей на каждый аспект заслуженной жизни. Но даже когда мы одерживаем верх над инерцией, остается несколько других целенаправленных сил, которые также мешают нам жить своей собственной жизнью.

2. Наше «программирование» стопорит нас на месте

Я был единственным ребенком своей матери, и она посвятила себя формированию моего детского образа и самооценки. Она была учительницей начальных классов, которая ценила интеллект выше мускулов, и запрограммировала меня верить, что я самый сообразительный ребенок в городе. Кроме того, возможно, чтобы помешать мне стать автомехаником, электриком или любым другим квалифицированным мастером, она регулярно напоминала, что у меня нет координации глаз и рук или механических навыков. Таким образом, к средней школе у меня проявился талант к математике и сдаче стандартных тестов, но я был ужасен во всем, что касалось механики или спорта. Я не мог поменять лампочку, и единственный раз в младшей лиге, когда у меня действительно получилось соприкоснуть мяч с битой – это был мяч вне поля, – мне аплодировали стоя.

К счастью, я откликнулся на программу моей матери с непоколебимой верой в свой интеллект. К сожалению, у меня также развилась непростительная самоуверенность в том, что мне не нужно стараться в школе. Я узнал, что могу двигаться по инерции и по-прежнему получать достойные оценки. Эта полоса везения продолжалась во время учебы в колледже в Технологическом институте Роуз-Халман и на программе MBA в Университете Индианы – и придала мне смелости (несмотря на годы неоптимальных усилий в академической учебе) получить степень доктора философии в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Я не мог четко сформулировать, зачем мне нужна докторская степень по организационному поведению и что я буду с ней делать. Но рассудил: если движение по инерции уже завело меня так далеко, почему бы не посмотреть, куда еще оно может меня завести? В Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе мне повезло с одногруппниками, которые не только превосходили меня по уровню интеллекта, но и не стеснялись унижать меня за мое тщеславие и лицемерие. Это стало необходимым возмездием. Мне было двадцать шесть лет, и я наконец-то понял, что учился в Калифорнийском университете, чтобы заслужить докторскую степень, а не просто получить ее. Мне понадобилось много лет, чтобы преодолеть непредвиденные последствия программирования моей матери.

Все мы каким-то образом запрограммированы нашими родителями.

Мама и папа ничего не могут с этим поделать (и обычно это делается из лучших побуждений). Они формируют наши убеждения, наши социальные ценности, то, как мы относимся к другим людям, как мы ведем себя в отношениях, даже за какие спортивные команды болеем. Больше, чем что-либо другое, они программируют наш образ самих себя. С первых дней пребывания в кроватке – до того, как мы научимся ползать, ходить или говорить, – они внимательно изучают наше поведение в поисках подсказок о талантах и потенциале. Это наиболее очевидно, когда речь идет о братьях и сестрах. Со временем, при наличии достаточного количества «доказательств», родители разделяют нас на отдельные личности: умные, симпатичные, сильные, хорошие, ответственные – в зависимости от того, какое из множества описаний кажется подходящим в данный момент. Как будто они невольно пытаются превратить нас в архетип человеческого существа, стирая все нюансы. Если мы не будем осторожны, то не только примем программу, но и приспособим к ней свое поведение. Умный полагается на ум, а не на опыт, красивая полагается на внешность, сильный предпочитает грубую силу, хорошая слишком быстро соглашается на все предложения, ответственный слишком многим жертвует во имя долга.

Чью жизнь мы проживаем, если решающие ее части, запечатленные любимыми людьми в годы нашего становления, уже созданы для нас?

Хорошая новость заключается в том, что мы имеем право перепрограммировать себя, когда захотим. Наше программирование становится проблемой только тогда, когда оно становится препятствием для жизни. Мы рассматриваем возможность попробовать что-то новое – поворот в карьере, новую стрижку, – а затем отвергаем это с такими оправданиями, как «Я никогда не был хорош в ________» или «Это мне несвойственно __________». До тех пор, пока мы (или кто-то другой) не ставим под сомнение обоснованность оправданий («Кто это сказал?»), мы не можем представить, как навязываем свою волю убеждениям, которые привыкли принимать как Евангелие. Самое большое влияние нашего программирования заключается в том, насколько умело оно закрывает нам глаза на потребность отвергнуть его.

3. Мы освобождены от обязательств

Возможно, вы знакомы со сценой в фильме Рона Ховарда «Родители» 1989 года: в конце фильма, после того как мы узнаем, что у их старшего ребенка, Кевина, психологические проблемы и что Гил только что уволился с работы, которую он ненавидит, Карен сообщает Гилу, что она беременна их четвертым ребенком. В середине напряженного разговора об их новой ситуации Гил собирается выйти из дома, чтобы вывести команду младшей лиги своего сына «на последнее место». На что Карен его внезапно спрашивает: «Тебе действительно нужно идти?» На полпути к двери Гил оборачивается к ней с безумным видом и резко произносит: «Вся моя жизнь – это одно сплошное “должен”».

Прелесть обязательства в том, что оно предписывает выполнять обещания, данные другим, – подразумеваемые или явные. Негативная сторона обязательств заключается в том, как часто эти обещания вступают в противоречие с теми, которые мы дали самим себе. В такие моменты мы склонны переусердствовать, выбирая между крайностями бескорыстия и эгоизма, – и в конечном итоге мы разочаровываем либо самих себя, либо тех, кто от нас зависит. Обязательства заставляют нас расставлять приоритеты в наших обязанностях. Это серая зона, где мало норм, которые могли бы вывести нас за рамки Золотого правила^[8] и «поступать правильно».

По моему опыту, нет никаких правил для того, чтобы иметь дело с обязательствами, – каждая ситуация индивидуальна.

Иногда правильно и благородно быть бескорыстным. Мы присоединяемся к семейному бизнесу, вместо того чтобы заниматься более интересной карьерой. Мы остаемся на скучной или ненавистной работе за зарплату, которая покрывает семейные счета. Мы отказываемся от перспективной должности в другом городе, потому что не хотим разрушать семью. В выполнении обязательств перед нашими близкими есть некое удовлетворение.

Тем не менее иногда это нормально – ставить себя на первое место, несмотря на то что думают другие. Такие жертвы и компромиссы могут быть утомительными и дорогостоящими. Их нелегко принять, но они также почитаемы и необходимы. Как сказал великий журналист Герберт Байярд Своуп (лауреат первой Пулитцеровской премии за репортаж в 1917 году): «Я не могу дать вам безошибочную формулу успеха. Но я могу дать вам формулу неудачи: старайтесь все время всем угождать».

4. Мы страдаем от недостатка воображения

Выбор между двумя или тремя обоснованными идеями о жизни, которую вы хотите вести, является законным источником путаницы для многих людей. С другой стороны, некоторые люди не могут представить себе ни одного пути, не говоря уже о двух или трех вариантах.

Раньше я думал, что креативность – это когда берешь две слегка непохожие идеи и объединяешь их во что-то оригинальное, например, подаешь лобстера со стейком и называешь это блюдо Surf ’n’ Turf^[9]. Вы складываете A и B и получаете D. Потом один успешный художник сказал мне, что я задаю слишком низкую планку. Творчество больше похоже на то, как если бы мы взяли A, F и L и придумали Z. Чем больше расстояние между частями, тем больше воображения требуется, чтобы сделать их цельными. Лишь очень немногие из нас креативны настолько, что могут сложить A, F, L и получить Z. Некоторые из нас креативны настолько, что, сложив A и B, получат D. И, к сожалению, некоторые из нас даже не могут представить себе мир, в котором А и В находятся в одной ком- нате.

Чтение этой книги – доказательство того, что вам интересно заниматься самосовершенствованием. Любопытство – это то, как мы готовимся включить свое воображение и представить что-то новое.

Если вы относитесь к числу 30 процентов американцев, имеющих высшее образование, вы уже с подросткового возраста знаете, каково это – стремиться к перезагрузке личности, к новому представлению о себе, которое повысит ваши шансы занять свое место в мире. Вы уже знаете, как представить новый старт. Лауреат Пулитцеровской премии романист Ричард Руссо, автор книги «Падение Империи», вспоминая свои студенческие годы, писал: «Колледж в конце концов это то место, куда мы идем, чтобы заново открыть себя, разорвать наши связи с прошлым, стать теми, кем мы всегда хотели быть, но нам мешали люди, которые знали как лучше». Руссо сравнил колледж с «попаданием в программу защиты свидетелей». Вы должны примерить на себя пару новых образов. На самом деле, было бы не только нецелесообразно, но и очень опасно покидать программу таким же человеком, каким вы были, попадая в нее.

Вспомните свой выпускной год в средней школе. Я бы рискнул сказать, что поступление в колледж – это первый раз, когда вы почувствовали контроль над своим будущим. Несмотря на то что процесс жестко регламентировался картелем консультантов по профориентации, компаний по тестированию и сотрудников приемной комиссии колледжа (не говоря уже о ваших родителях), в восемнадцать лет вы, тем не менее, «командовали парадом». Вы оценили свои сильные и слабые стороны. Вы ответили на основные вопросы, чтобы определить критерии для школ: расстояние, размер, престиж, избирательность, социальная жизнь, обстановка внутри школы, стоимость, финансовая помощь и другие факторы. Вы сами выбрали, во сколько школ подавать документы. Вы написали эссе и заручились рекомендациями. Затем вы ждали решения. Если третий или четвертый выбранный вами колледж предложил значительно большую финансовую помощь, чем тот, который вы выбрали, вы адаптировались к их решению, либо уладив проблему затрат (взяв кредит и проложив себе путь в колледж), либо согласившись на менее привлекательное учебное заведение и забрав деньги^[10].

Затем вы поступили в колледж и обнаружили, что, независимо от того, были ли вы королевой выпускного бала или классным клоуном в старшей школе, светской львицей или ботаником, колледж – это ваша возможность забыть о подростковом возрасте и написать новый сценарий. Как предполагает Руссо, вы могли бы точно измерить успех или неудачу ваших студенческих лет по тому, насколько узнаваемым вы были на выпускном по сравнению с тем человеком, который появился на сцене четырьмя годами ранее. Вы сделали это однажды, вы можете сделать это снова.

5. Мы ошеломлены темпами перемен

Если бы громкие заявления об обществе были частью моей работы (это не так), вот одно заявление, услышанное мной от Роба Нейла из Университета сингулярности, которое я бы сделал с уверенностью:

«Темпы перемен, которые вы переживаете сегодня, – это самые медленные темпы перемен, которые вы когда-либо испытаете за всю оставшуюся жизнь».

Другими словами, медленно сегодня, быстро завтра. Вы обманываете себя в бессмысленной ностальгии, если думаете, что, независимо от ситуации, в какой-то момент в ближайшем будущем – когда вы закончите проект «спешка» или когда дети подрастут и ваша семейная жизнь придет в спокойное русло – вы сможете вернуться к более медленному времени, когда темп, взгляд на жизнь и скорость, с которой она менялась, будут более расслабленными и спокойными. Этого не произойдет. Вы и ваши коллеги по работе не успокоитесь, когда закончите срочный проект. Появится еще одно срочное задание (рассчитывайте на это), и вы узнаете, что «ускоренный темп» – это ваша новая норма. То же самое и с вашей беспокойной домашней жизнью: она не станет спокойнее, когда дети подрастут или покинут родительский дом. Это колесо, которое не перестает вращаться. Всегда есть что-то, с чем нужно разобраться прямо сейчас.

Несколько лет назад я поймал такси до аэропорта. Водитель медленно ехал по центру города, не превышая скорости 20 миль в час. Он разогнался до 35 миль, как только мы выехали за пределы города на дорогу со скоростью 55 миль в час. Когда я спросил его, может ли он ехать быстрее, таксист отказался: «Как умею, так и вожу, – сказал он. – Если хотите, я сейчас остановлюсь и выпущу вас». Он учился водить машину в другие времена, и отказывался замечать, как автомобили стали шустрее, дороги – качественнее, а пассажиры – торопливее.

Наша неспособность адаптироваться к ускоряющимся темпам перемен блокирует нас точно так же, как это делает недостаток воображения. Мы не можем интерпретировать то, что происходит вокруг нас. Если мы не можем угнаться за ним, то запыхаемся и отстаем. А когда отстаем, мы живем в прошлом всех остальных людей.

6. Мы одурманены виртуальной жизнью

Когда я предложил Марку Терчеку начать жить своей собственной жизнью, я легко мог бы спросить: «Почему ты живешь чужой жизнью?» На самом деле это две стороны одной медали, известной как виртуальная жизнь. Это самое тревожное развитие событий, связанных с высасыванием души из человека, которое я наблюдал за последние двадцать лет. Из-за социальных сетей и множества технологических отвлекающих факторов у нас есть масса возможностей жить жизнью других людей, а не своей собственной. Мы позволяем себе впечатляться постами незнакомцев в социальных сетях. Иногда в ответ мы стараемся произвести на них впечатление, игнорируя вероятность того, что они не обращают на нас такого же пристального внимания, как мы на них. В одном из самых абсурдных воплощений виртуальной жизни мы перешли от традиционных игр к видеоиграм (которые сами по себе являются симуляцией реальной жизни) и платим за просмотр соревнований элитных игроков друг с другом в наших любимых видеоиграх. Вместо наблюдения за своей жизнью мы следим за тем, как живут другие.

Одурманенные технологиями, мы жертвуем долгосрочной целью и самореализацией ради краткосрочных дофаминовых цепочек обратной связи, созданных такими компаниями как Facebook, Twitter и Instagram^[11].

Это нездорово. Как и в случае с темпами перемен, я не вижу горизонта, на котором эта социальная проблема замедлится, потому что большинство из нас внезапно перестанет пользоваться невероятно удобными инструментами социальных сетей. Только мы можем контролировать, насколько глубоко позволяем виртуальной жизни влиять на нашу собственную, по одному человеку за раз.

Ущерб от этой тенденции перехода к виртуальной жизни заключается в повышенной рассеянности нашего внимания. Вместо того чтобы сосредоточиться на том, что нам стоит сделать, мы, согласно выражению Т. С. Элиота, «отвлекаемся от отвлекающего фактора при помощи другого отвлекающего фактора». Это вина не только социальных сетей. Весь наш мир работает как механизм отвлечения внимания. Теплый солнечный день, бейсбольный матч по телевизору, последние новости по радио, телефонный звонок, стук в дверь, чрезвычайное происшествие в семье, внезапное желание съесть пончик. Кто угодно или что угодно может отвлечь наше внимание от того, что мы должны делать, и заставить нас делать то, чего от нас хотят другие. Это одно из определений того, что значит не жить своей собственной жизнью.

7. У нас закончилась «взлетно-посадочная полоса»

Один друг рассказал мне историю о человеке по имени Джо, который хотел стать драматургом, но в возрасте двадцати пяти лет обнаружил, что его истинной страстью является вино. Итак, Джо сменил фокус и стал писать о вине. Ему платили за то, что он пробовал вино, узнавал о нем больше, после чего садился писать. Часть каждого гонорара за написание книги уходила на покупку вина для него самого. Он начинал свою деятельность в конце 1970-х годов, задолго до того, как цены на лучшие мировые вина для миллиардеров повысились. С таким преимуществом на свою скромную журналистскую зарплату Джо собрал коллекцию из пятнадцати тысяч бутылок, которой завидовал весь винный мир. Он был щедр, а не скуп на свои редкие вина. Если бы вы пригласили Джо и его жену к себе домой на ужин, он предложил бы угостить их вином – и вы были бы дураком, если бы отказались. Великие виноделы знали его и включали в короткий список знатоков, которые каждый год получали первую оценку за их ограниченный запас новых вин. Когда Джо было за шестьдесят, настал день, когда он получил ежегодное предложение о предварительном заказе от одной из суперзвезд Италии Анджело Гайя. Джо произвел расчеты и понял, что ему придется дожить до девяноста лет, прежде чем вино, предлагаемое Гайя в том году, будет готово к употреблению. Поэтому он довольно резко поговорил с синьором Гайя, а затем повторил то же самое с другими виноделами с просьбой исключить его из таких списков. В его погребе было достаточно их вин, которых хватило бы на всю жизнь. Как у коллекционера вин, у Джо не было больше взлетно-посадочной полосы.