– Нет! – резко возразил Егорка, – что вы, тетенька! Деньги надо зарабатывать, кто ж их просто так берет! – и снова загрустил.
Но было видно, насколько сильно он хотел пойти на этот батут и попрыгать там целых десять минут. Егорка опустил голову и сидел расстроенный, рисуя носком обуви каракули на пыльной земле.
Мне стало нестерпимо грустно и больно за вот этого мальчишку, который все свои лучшие годы детства проводит здесь один, без взрослых, с которыми можно разделить и радость от вкуса мороженного, и боль от разбитой коленки. Больно и грустно от того, что в свои семь лет ему приходится, как самому настоящему взрослому, отказываться от необходимых ребенку для радости вещей: аттракционов, сладкой ваты и батутов. А самое страшное в этом то, что он, этот Егорка, уже прекрасно всё это понимает, и вот эту обреченность, эту покорность судьбе понесет дальше, во взрослую жизнь.
Я посмотрела на дедушку и увидела в его прозрачно-голубых, окруженных мелкой сеточкой морщин, глазах те же мысли. Мы с минуту сидели молча. Потом вдруг наш дедушка веселым голосом спросил:
– Егорка, скажи, а квас ты еще продаешь?
– Да, – удивленно подтвердил мальчик.
– А продай мне стаканчик, а? В этот жаркий день нестерпимо хочется пить.