Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона

Вэлли-Фордж

Вопрос о размещении войск в Америке впервые встал в 1754 г., когда британские солдаты начали прибывать для участия в войне с Францией и индейцами. Лорд Лаудон, главнокомандующий британской армией в Северной Америке, решил, что положения Закона о мятеже, касающиеся расквартирования, применимы только к Англии, а не к ее колониям. Используя свою военную власть, лорд Лаудон постановил, что если не найдется казарм, то владельцы как частных домов должны будут предоставить постой для его людей. Лаудон предоставил местным гражданским должностным лицам принимать необходимые меры и добиваться возмещения расходов от колониальных законодательных органов. После окончания Семилетней войны британское командование приняло решение держать в колониях постоянную армию. Акт о квартировании войск, принятый в 1765 г., а затем реальное размещение английских войск в Бостоне вызвали возмущение колонистов. Акт о квартировании 1774 г. американцы сочли одним из «нестерпимых» актов. Соответственно, когда началась Война за независимость, не могло быть и речи о расквартировании Континентальной армии в частных домах, как это делалось в Европе. Для солдат устраивались палаточные лагеря или, в зимних условиях, временные поселки из наскоро построенных хижин.

Идеальный военный лагерь, по Штойбену, выглядел как строгие ряды палаток – отдельно солдатских, отдельно офицерских. Хирург, казначей и квартирмейстер размещались наособицу. Кухни предполагалось устраивать в сорока футах от офицерских палаток, отхожие места – в трехстах футах⁹¹. Офицеры должны были каждый день инспектировать солдатские палатки, проверять чистоту и порядок, а также, проветриваются ли соломенные постели. Мусор полагалось сжигать или закапывать. В палатках запрещалось принимать пищу, если только погода не была слишком плохой⁹². О том, как все это выглядело в реальности, можно узнать, например, из письма Джона Адамса: «Вместо воинственных, мужественных и изящных упражнений их (солдат. – М.Ф.) заставляют рыть траншеи в земле, в результате они вечно грязны, и, не имея жен, матерей, сестер или дочерей, чтобы заботиться о них и содержать их в чистоте, как это было у них дома, они постепенно пропитываются потом и теряют здоровье»⁹³.

Самым трагическим и прославленным в истории Континентальной армии стал военный лагерь в Вэлли-Фордж⁹⁴. Здесь Вашингтон и его солдаты провели зиму 1777–1778 гг. Это был третий из восьми зимних лагерей Войны за независимость. В сентябре 1777 г. Конгресс бежал из Филадельфии, спасаясь от захвата города англичанами. После неудачной попытки отвоевать столицу Вашингтон повел свою армию на зимние квартиры. Пенсильванский исполнительный комитет потребовал, чтобы армия осталась в пределах 30 миль от Филадельфии. В противном случае угрожал полностью прекратить снабжение армии⁹⁵. Более или менее подходящая локация нашлась в 18 милях от города. Это была долинка на берегу реки Скулкилл. В мирное время местные квакеры занимались здесь кузнечным ремеслом, почему местность и получила название Вэлли-Фордж – Кузничная долина.

Военным сразу же не понравилось выбранное место: в глуши, со всеми сопутствующими трудностями снабжения. Но выбора у них не было. Джордж Вашингтон позже писал о марше в Вэлли-Фордж: «Видеть людей без одежды, чтобы прикрыть свою наготу, без одеял, чтобы лечь, без обуви, так что их путь можно было бы проследить по кровавым следам их ног, и почти так же часто без провизии, как и с ней; маршировать по морозу и снегу и на Рождество занимать свои зимние квартиры в пределах дневного перехода от врага, без крова, пока не будут построены хижины, и подчиняться этому безропотно – это знак терпения и послушания, которые, на мой взгляд, едва ли с чем-то можно сравнить»⁹⁶. Маркиз де Лафайет, добровольцем прибывший в Америку, рассказывал жене: «Не так давно нас отделяла от врага только небольшая река; в настоящее время мы находимся в семи лигах от него, и именно в этом месте американская армия проведет всю зиму в маленьких казармах, которые едва ли веселее, чем подземелья… Все побуждало меня уйти, и только честь велела мне остаться»⁹⁷.

В этом негостеприимном месте возник целый город с населением в 12 тыс. человек. Это сравнимо, например, с тогдашним Чарльстоном. В Вэлли-Фордж жили не только солдаты. В лагере было от 200 до 400 женщин, последовавших за своими мужьями или возлюбленными. Они приносили солдатам воду, стирали белье, готовили пищу, чинили одежду, вязали шерстяные носки, ухаживали за ранеными.

Жили поначалу в палатках и лишь к Рождеству обзавелись хижинами. Джозеф Пламб Мартин подробно описал эти жилища: низенькие бревенчатые избушки площадью примерно в 16 квадратных футов. Крышу покрывали дранкой. Офицерские хижины отличались от солдатских наличием деревянных полов. В задней части устраивали очаг из камней, глины и палок. Импровизированные очаги нещадно дымили. Порой солдаты предпочитали ночевать вне хижин, у огромных костров, лишь бы спастись от дыма.

В Вэлли-Фордж армии пришлось в полной мере испытать на себе все несовершенство существовавшей системы снабжения. В довершение бед, в сентябре англичане устроили рейд на долину. Они уничтожили кузницу, уже построенные хижины, запасы муки. Они также увезли в качестве трофеев то, что для Континентальной армии в тот момент было ценнее сокровищ: топоры, лопаты, конские подковы. Перспективы Вашингтона пережить зиму сразу стали более сомнительными. Возможностей пополнить запасы почти не было. Континентальный конгресс, а следовательно, и Континентальная армия в вопросах поставок полностью зависели от штатов. Штаты же не спешили выполнять обязательства перед военными, особенно если на их собственной территории враг пока не появлялся. Иногда срабатывал своеобразный шантаж: либо гражданские власти снабжали армию тем, что было ей нужно, либо военные сами конфисковали необходимое. Губернатор Нью-Джерси сообщал Вашингтону, что штат распорядился собрать для нужд солдат тысячу одеял и закупить еще столько же, вместе с необходимой одеждой. Он не скрывал причину такой щедрости: в следующем же предложении он просил отменить военные приказы о конфискации всего этого⁹⁸. Когда удавалось, фуражиры Вэлли-Фордж заворачивали в свой лагерь фермеров, везших продукты в Филадельфию. Патриотизма фермерам явно не хватало, зато практичности было в избытке: английский гарнизон расплачивался звонкой монетой, а американский – сертификатами со смутной перспективой их обналичивания после войны. Джозеф Пламб Мартин описывал свои занятия фуражировкой: «Мне приходилось разъезжать повсюду, в холод и в бурю, днем и ночью, и каждый раз подвергаться риску жестокого обращения со стороны жителей, когда я грабил их имущество (ибо я не мог считать сам акт изъятия скота, сена, кукурузы и пшеницы против воли владельцев чем-то лучшим, чем грабеж)»⁹⁹. Иногда помогали добрые души. Жительницы окрестных ферм старались приезжать в лагерь, нагрузив седельные сумки хлебом и пирогами для армии. Марта Вашингтон, присоединившись к мужу в Вэлли-Фордж, набила свою карету различными припасами, как Роксана в «Сирано де Бержераке». Но заменить систематический подвоз одежды и продовольствия этими добрыми поступками было невозможно: не привезешь ведь в седельной сумке припасы на 12 тысяч человек!

Оборванный вид солдат поражал всех, кто приезжал в Вэлли-Фордж. Вашингтон даже предложил премию в 10 долларов тому, кто изобретет замену башмакам. Но умельца не нашлось. И вот караульные натягивали на ноги шляпы и закутывались в одеяла, чтобы как-то утеплиться¹⁰⁰. Генерал Энтони Уэйн уверял: «Наша армия выглядит хуже фальстафовых рекрутов¹⁰¹, на целую бригаду не найти и одной не рваной рубашки»¹⁰².

С продовольствием дело обстояло еще хуже. Вашингтон распорядился, чтобы солдатский паек включал от одного до полутора фунтов муки или хлеба, один фунт соленой говядины или рыбы, или три четверти фунта соленой свинины, или полтора фунта муки или хлеба, полфунта бекона или соленой свинины, полпинты гороха или бобов и одну бутылку виски или других спиртных напитков¹⁰³. Но это распоряжение так и осталось благим пожеланием. В дневнике хирурга Альбидженса Уолдо можно найти подлинный крик отчаяния: «Идет снег. Я болен. Есть нечего. Нет виски. Нет фуража. Господи, Господи, Господи»¹⁰⁴. Когда еду удавалось достать, из пшеничной муки солдаты пекли «огненные пирожки» (fire cakes). Рядовой Мартин подробно описывает способ их приготовления: «Муку сыпали на плоский камень и смешивали с холодной водой, затем намазывали на камень получившееся тесто и выпекали с одной стороны, пока говядина жарилась на палочке в огне. Это был обычный способ приготовления пищи во время маршей, и мы могли приготовить что угодно»¹⁰⁵. Из кукурузной муки стряпали заварной пудинг на скорую руку (hasty pudding), но результат казался неудовлетворительным даже для неприхотливых солдатских желудков.

Вашингтон строго запрещал грабежи, «будь то у тори или нет» и надеялся, что «храбрых американцев, сражающихся за свободу», будут отличать «человечность и мягкость к женщинам и детям»¹⁰⁶. Но голод частенько толкал солдат на мародерство. Альбидженс Уолдо признавался: «Мне стыдно это говорить, но у меня есть искушение украсть курицу, если попадется, а то и целого борова. Мне кажется, я съел бы его целиком. Но разоренный край вокруг нас немногое может предложить вору»¹⁰⁷.

Ко всему прочему, Континентальную армию преследовали медицинские проблемы. Благодаря массовой инокуляции¹⁰⁸ солдат удалось избежать вспышки оспы, но в лагере свирепствовали тиф, дизентерия и цинга. Пытаясь бороться с распространением заразы, Вашингтон приказал солдатам каждый день сжигать смолу или «порох от мушкетного патрона» в хижинах, чтобы очистить воздух¹⁰⁹. Это соответствовало медицинским представлениям XVIII в., когда распространение болезней приписывали «дурному воздуху». Но на самом деле такое окуривание вряд ли было эффективным.

От голода, холода, болезней в Вэлли-Фордж умерло от двух до трех тысяч человек¹¹⁰. Еще около 2 000 солдат дезертировало¹¹¹.

Но даже в этом мрачном месте не всегда царило отчаяние. В жизни армии случались и светлые моменты. Американцы даже находили в себе силы подшучивать над лишениями. Как-то молодые офицеры дали обед, на котором приглашенные должны были доказать, что у них нет целых штанов. Из какой-то сивухи приготовили «жженку» и распевали баллады. Заезжий француз делился впечатлениями: «Столь веселых оборванцев никогда не видывали»¹¹². Очень многое для поддержания бодрости духа делала Марта Вашингтон. Она развила бурную деятельность: следила за закупками продовольствия для главнокомандующего и офицеров, переписывала приказы, которые нужно было разослать в нескольких экземплярах, и просто вдохновляла окружающих своим невозмутимым и жизнерадостным настроением, неподвластным никаким трудностям. Она же была хозяйкой на приемах, которые устраивал главнокомандующий. Пирог, который она испекла на день рождения своего супруга, 22 февраля 1778 г., настолько поразил всех, что стал частью традиции: такие же пироги до сих пор пекут в мемориальном комплексе Вэлли-Фордж на президентский день. Но при всем своем гостеприимстве южанки, Марта не всегда могла справиться с перебоями в снабжении. Иногда ей приходилось предлагать гостям какой-нибудь крошечный кусочек мяса, черствый хлеб и картошку. Бывало и такое, что угощение ограничивалось чашкой чая или кофе¹¹³.

Собственные праздники были и у солдат. Правда, на день благодарения им предложили разве что проповедь на текст из Евангелия: «Спрашивали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите». Джозеф Пламб Мартин комментировал: «Проповеднику следовало бы добавить оставшуюся часть предложения: “И довольствуйтесь своим жалованьем”¹¹⁴. Но это не годилось, это было бы уж чересчур уместно; однако он услышал это, как только служба закончилась, это кричала сотня языков». Угощение же было таким скудным, кто Мартин не мог забыть его даже через много лет. Он писал, не скрывая сарказма: «Перед этим два или три дня у нас не было никакой еды, кроме того, что могли предложить деревья полевые и лесные. Но теперь мы должны были получить то, что Конгресс назвал роскошным благодарением в завершение изобильного года… Так вот, чтобы добавить нечто экстраординарное к нашему нынешнему запасу провизии, наша страна, всегда внимательная к своей страдающей армии, по этому случаю раскрыла свое любящее сердце и дала нам нечто, способное удивить мир. Как ты думаешь, читатель, что это было?.. ¹/₈ пинты риса и столовая ложка уксуса!!!» С горя солдат попытался стянуть кусок мяса со склада, но и в этом ему не повезло¹¹⁵.

Зато солдаты-ирландцы при случае могли повеселить однополчан боксерским поединком.

В дальнейшем Континентальной армии приходилось переживать не менее суровые зимы, но зимовка в Вэлли-Фордж так и запомнилась всем как единственная в своем роде и самая тяжелая.

 
Янки-Дудл был в аду,
Говорит: прохлада,
Кто бывал на Вэлли Фордж,
Не боится ада,
 

– пелось в популярном куплете.

В плену

Какова могла быть судьба военнопленного в XVIII в.? Это столетие так прославилось своими «галантными» боевыми действиями, что его войны прозвали les guerres en dentelles – войны в кружевах. Враги раскланивались друг с другом на поле боя и предлагали противнику стрелять первым, словно пропускали его вперед в дверях. Но вот насколько церемонные манеры и взаимная вежливость были применимы к Войне за независимость, где противниками английских джентльменов были не французские аристократы, с которыми можно было чувствовать себя на равной ноге, а неотесанные бунтовщики-янки? Участь пленных американцев была очень разной. Иногда действительно в ход шли офицерская честь и изысканная учтивость. Так, американский генерал-майор Чарльз Ли, попав в плен и будучи доставленным в оккупированный Нью-Йорк, не терпел особенных лишений. Видели, как он спокойно прогуливается по Бродвею.

Некоторые обычаи «войны в кружевах» и вовсе могут показаться странными нашим современникам, воспитанным в убеждении, что «это не олимпийские игры». Например, пленного американского офицера могли отпустить под честное слово не воевать против короля, скажем, в течение года. Человека XXI в., вероятно, еще больше удивит, что такое условие обычно строго соблюдалось. Вашингтон как-то самолично приказал своим офицерам, сражавшимся в нарушение данного слова, вернуться в плен¹¹⁶. И это при том, что офицеры, отпущенные под честное слово, нередко не знали, куда себя деть и как теперь прокормиться – особенно, если их штаты были в оккупации. После падения Чарльстона в 1780 г. множество южнокаролинских и джорджианских офицеров попали в плен, но затем были отпущены под честное слово. Они осели в Филадельфии – «в чужом краю, без денег, а некоторые – почти без одежды». По крайней мере, именно так они объясняли свое положение Конгрессу. Конгресс не оставил их в беде: было принято решение выделить им дров для отопления и трехмесячное жалованье¹¹⁷.

Но англичане вовсе не всегда демонстрировали рыцарское уважение к противникам. Питер Идес, бостонец, участвовавший в сражении при Банкер-хилле, вспоминал впоследствии: «Вскоре я попал в плен и имел несчастье оказаться в руках самых бесчувственных и никчемных людей, один из которых, обнаружив меня, воскликнул: “Я нашел проклятого мятежника”»¹¹⁸. По законам Британской империи такие, как Идес, поднявшие оружие против своего короля, были виновны в государственной измене (high treason). За это преступление полагалась особенно жестокая «квалифицированная» казнь. Приговоренного вешали, но вынимали из петли еще живым, ему вырывали внутренности, отрубали руки, ноги и, наконец, голову. Именно такова была участь якобитов, поднявших в 1745 г. восстание против английской Ганноверской династии. В Америке, правда, «квалифицированная» казнь использовалась только два раза, и оба случая имели место еще в XVII в. Тем не менее, если бы Американская революция потерпела поражение, «отцы-основатели» США могли ожидать именно такого приговора. А пока победа не спешила увенчать лаврами английских полководцев. И английские оккупационные власти не спешили судить и казнить попавших в их руки «бунтовщиков»: они опасались, что и без того ненадежная симпатия к ним со стороны лоялистов вовсе иссякнет. Но и без смертной казни существовало множество способов сделать жизнь пленных повстанцев невыносимой.

Около ста пленников были обращены в рабство¹¹⁹ и отправлены в Новую Шотландию трудиться в угольных копях. Этим удалось освободиться в обмен на службу в британском флоте¹²⁰. Около тысячи были увезены в Англию, Ирландию, на Антигуа. Чаще же всего пленных американцев ждало длительное заключение в поистине убийственных условиях. Для их содержания использовались тюремные корабли, сахароварни, даже церкви. Страшнее всего были плавучие тюрьмы. Обычно под тюрьму переделывали ветхие корабли: забирали решетками пушечные порты и трапы, батарейную палубу использовали под бараки, а на верхней палубе размещалась охрана. Считается, что там погибло больше американцев, чем на полях сражений Войны за независимость. Смертность узников составляла от 50 до 70%¹²¹. Тела умерших наскоро закапывали вдоль берега, а то и просто бросали за борт.

Массачусетец Эбенезер Фокс сбежал на военный корабль, когда ему было всего 12 лет. В одном из сражений он попал в плен. Мальчик вспоминал впоследствии: «Одной мысли о заключении в таком месте было довольно, чтобы разум оказался охвачен горем и отчаянием… Там была пестрая толпа, покрытая лохмотьями и грязью, лица бескровные от болезни, изможденные от голода и тревог, едва ли сохранившие следы своего прежнего облика. Здесь были люди, которые некогда наслаждались жизнью, скакали верхом по горным склонам, бродили по прекрасным полям. Теперь они были истощены скудной и нездоровой диетой, мертвенно-бледные от вдыхания нечистой атмосферы, подверженные инфекциям, окруженные ужасами болезней и смерти». Пленным давали галеты, кишащие червями, и нужно было сперва вытряхнуть нежеланную «приправу», постучав галетой по столу, а уж потом есть. Горох им доставался испорченный, мука прокисшая, а вместо свинины они получали мясо дельфина¹²².

Надо признать, что американцы гуманнее обращались с врагами, попавшими к ним в руки. Вашингтон беспокоился о должном обращении с пленными: «Пусть у них не будет причин жаловаться на то, что мы копируем жестокий пример британской армии в их обращении с нашими несчастными братьями, попавшими в их руки»¹²³. На практике обращение с пленными сильно отличалось от штата к штату и в зависимости от их национальности. Англичан ненавидели больше, чем наемников-гессенцев, лоялистов – больше, чем англичан. Содержались пленные обычно в бараках, на жизнь зарабатывали неквалифицированным трудом в мастерских или на фермах. Нередко они подвергались оскорблениям. Баронесса Ридезель, попавшая к американцам вместе с мужем, брауншвейгским офицером, сражавшимся на стороне англичан, жаловалась: «Особенно отталкивающими были женщины, которые бросали на меня ужасные взгляды, а некоторые даже плевались, когда я проходила мимо них»¹²⁴. Но в целом судьба их складывалась получше, чем у американцев, попавших в плен.

Альянс с Францией

Коль скоро главным противником США стала их бывшая метрополия, следовательно, Францию, старинного врага этой метрополии, нужно было привечать как союзника. Но для этого требовалось преодолеть укоренившийся страх протестантов перед коварным и всепроникающим влиянием католицизма. Если не считать Мэриленда, где католиков было относительно много, жители бывших английских колоний привыкли к мысли, что папа римский и король Франции – их заклятые враги. Тем не менее, геополитические соображения перевесили. Уже в 1776 г. Джефферсон и Джон Адамс создавали проекты франко-американского договора, а в Париж были направлены американские представители Бенджамин Франклин, Артур Ли и Сайлас Дин. Официальный союз между двумя странами был заключен в 1778 г.¹²⁵

Франция начала помогать американским патриотам еще до официального альянса. Знаменитый комедиограф Пьер-Огюстен Бомарше отдал все силы и всю душу американскому делу. В 1776 г. по его инициативе была создана компания «Родериг Горталес и Кº». Французское правительство выделило на ее основание миллион ливров, еще миллион дал испанский король, а Бомарше добавил третий миллион из собственного кармана. Вскоре у комедиографа была уже целая флотилия. Первый ее корабль, «Амфитрита», прибыл в Нью-Гэмпшир 30 апреля 1777 г. и произвел сенсацию: это было первое иностранное судно, пришедшее к американским берегам после начала войны. Через голландский остров Синт-Эстатиус «Родериг Горталес и Кº» отправляла в Америку мушкеты, пушки, пушечные ядра, порох, бомбы, палатки и достаточное количество одежды для 30 000 человек. Общая стоимость присланного обмундирования и боеприпасов составила 6 млн ливров¹²⁶. В сражении при Саратоге американские войска шли в бой в одежде, поставленной Бомарше, и с боеприпасами, полученными от него же. А вот платить за все это Континентальный конгресс не торопился. В ответ на просьбы драматурга президент Конгресса Джон Джей писал следующее: «Конгресс Соединенных Штатов Америки, чувствуя ваши усилия в их пользу, выражает вам свою благодарность и заверяет вас в своем уважении. Он (Конгресс. – М.Ф.) сожалеет о тех неудобствах, которые вы понесли из-за действий, предпринятых в поддержку наших штатов, – несмотря на неблагоприятные обстоятельства, он прибегнет к самым эффективным мерам, какие только в его власти, чтобы погасить долг, причитающийся вам. Великодушие и широта взглядов, которые одни могли бы руководить таким поведением, как ваше, бросаются в глаза в ваших поступках и украшают вашу репутацию – в то время как вы с великим талантом служили своему государю, вы завоевали уважение молодой республики и заслужите аплодисменты нового мира»¹²⁷.

Кое-какие выплаты за свои поставки Бомарше получил от французского правительства, и это спасло его от полного разорения. Но вот от США он так никогда и не дождался ничего, кроме аплодисментов нового мира. Лишь в 1834 г. американские власти погасили долг перед наследниками знаменитого драматурга, и то частично¹²⁸.

Бомарше не был единственным французом, сочувствовавшим восставшей Америке. Молодой маркиз де Лафайет; будущий архитектор американской столицы Пьер Ланфан; будущий социалист-утопист Клод-Анри де Сен-Симон и многие другие – все они могли бы разделить чувства А.Н. Радищева, писавшего в оде «Вольность»:

 
К тебе душа моя вспаленна,
К тебе, словутая страна,
Стремится, гнетом где согбенна
Лежала вольность попрана;
Ликуешь ты! а мы здесь страждем!
Того ж, того ж и мы все жаждем;
Пример твой мету обнажил.
 

В 1779 г. 3 000 французских солдат участвовали в неудачной попытке отбить у англичан Саванну (штат Джорджия). В 1780 г. шеститысячный французский экспедиционный корпус под командованием Рошамбо¹²⁹ высадился в Ньюпорте (Род-Айленд). В Ньюпорте французы оставались почти год, пока не пришло время отправляться к Йорктауну, месту решающей битвы Войны за независимость, где их помощь оказалась неоценимой. А пока Рошамбо занимал своих солдат маневрами, строительством укреплений и мелкими стычками с врагом.

В дневнике Мэри Олми, лоялистки из Ньюпорта, прибытие французов описано как оживший кошмар: «Спустя полчаса мы были повергнуты в глубочайший ужас – по улицам разносились слова – это французский флот. В этот момент все пришли в замешательство… Торговец глядел на свой заполненный товарами склад, как будто там не было ничего ценного. Лавочник с бедственным выражением лица не нашел ничего лучшего как закрыть магазин на замок и засов»¹³⁰.

Видимо, переполох и впрямь получился немалый. Но уже на следующий день ньюпортцы разобрались, что прибыли союзники, и устроили в их честь импровизированный праздник: иллюминацию и салют из тринадцати больших ракет. Некоторые шероховатости в отношениях все еще оставались. После длительного морского перехода французы жестоко страдали от цинги. Колледж Род-Айленда, баптистский молельный дом и пресвитерианская церковь в Ньюпорте были превращены в госпитали для них. Поначалу ньюпортцы опасались, что французы могли завезти в город оспу. Но когда выяснилось, что это не так, союзникам оказали всю возможную помощь. Сердца практичных новоанглийцев завоевала также готовность союзников платить золотом, а не обесцененными бумажными деньгами. К тому же Рошамбо через газеты заверил род-айлендцев, что «французские войска подчиняются самой строгой дисциплине»¹³¹. И это была правда. Не только из Ньюпорта, но и из Бостона, Филадельфии – словом, отовсюду, где проходили союзники, – слышались самые лестные отзывы как об изящных манерах французских офицеров, так и о дисциплине солдат (Континентальная армия, увы, не всегда могла этим похвалиться). Лафайет писал с законной гордостью: «Французская дисциплина такова, что между палатками бродят поросята и цыплята, и их никто не беспокоит. В лагере есть кукурузное поле, и никто не тронул ни единого листочка»¹³². Когда американцы из любопытства приходили во французский лагерь, их принимали с живейшей радостью и устраивали для них концерт на военных флейтах и барабанах¹³³.

Начавшаяся зима ничем не нарушила согласия между союзниками. Полотняные палатки французов не годились для новоанглийских морозов, и в преддверии холодов Рошамбо решился разместить своих солдат в городе. Шаг был рискованный, учитывая нервную реакцию американцев на расквартирование войск в домах. Но все обошлось как нельзя лучше. Французы и американцы учили друг друга своим языкам, а когда взаимные лингвистические познания заканчивались, преподобный Эзра Стайлз¹³⁴ разговаривал с Рошамбо по-латыни¹³⁵.

Альянс с Францией вызвал в США всплеск интереса к французскому языку, модам, кулинарии¹³⁶.