Дальше начинаются последние конвульсии моей любви. Чисторосая манящая красота облетела. Осталась ядовитая сущность. Она засасывала меня как трясина, отравляя. Однажды вдруг почудится, что любовь оживет, “горячий яд испив”, потянется к солнцу, но лишь для того, чтобы рухнуть и разбиться.

Отцу стало лучше и, казалось, началось выздоровление. Это организм излил последние соки, обманывая боль и заглушая симптомы. Отец улыбался и радовался улучшению. Жизнь воспарила на раненых крыльях, чтобы однажды рухнуть и разбиться… Отца не стало.

А я заболела. Сказалась моя запредельная худоба и бесчисленные переживания. Давление резко упало, сердце дало серьезный сбой. Я загремела в больницу под капельницы. Неделю жизнь во мне слабо теплилась. Я почти бездыханно лежала на койке и неотчетливо ловила сознанием передвижения Монстра вокруг меня. Приходили врачи и еще врачи. Щупали, мерили, обменивались мнениями с ним и друг с другом. В дни его визита букеты цветов хрустели слюдой на моем одеяле. Я шла качаясь в туалет и по дороге оставляла цветы на столике дежурных медсестер. А когда те стали отказываться от предназначенных не им подарков, просто выбрасывала в урну.

Вдохнув впервые за две недели свежий воздух и простояв несколько минут под чистым небом на слабых ногах, я поняла, что моя проблема – не проблема вовсе. Главное, что двигаются руки и ноги, работает сердце, и я могу ходить, жить, видеть солнце. Я поняла, что просто быть здоровой – уже радость, и кощунственно подрывать свое здоровье собственноручно. И я стала стараться жить и радоваться себе живой и ненадолго стряхнула с себя заунывную, въедливую тоску. Монстр вылавливал меня, гуляющую около дома, и пел про свое внимание, рвение, старание. А я смотрела сквозь него, проскальзывала сквозь него, и его образ уменьшился до точки в моем огромном шаре жизни.

Я училась строить дом, училась жить без Ярило. Не очень получалось ни первое, ни второе, но я упорно рвалась вперед, даже когда буксовала на одном месте.

Фундамент получился шире, чем предполагалось, и я начертила более точный проект дома, высчитав новые размеры комнат. Это необходимо было для размещения окон. Они сразу вырезались при выкладке бруса. Я решила “мастерить” проект дома сама, чтобы сэкономить деньги.

Пока все понятно. А вот следующий этап для меня, как для первоклассника высшая математика. Я стала советоваться. Советчиков нашла немало, но и советов оказалось тоже немало. И каждый для его автора был единственно верным. А вот какой из них выбрать – решать опять же пришлось мне. С советчиками оказалось не легче, чем без них.

Что касается жизни без Солнца, вариантов было два: депрессировать или адаптироваться. Мама и Лариса предложили вариант третий. Вот мамин наказ:

– Как хорошо, что он будет жить с другой! Я так боялась, что он собирается покушаться на тебя. Не нужны нам такие мужья. Еще лучше, если женится на этой Марине. Да, да, не ухмыляйся. Любовником хочет быть – пожалуйста, помогать и подарки дарить – милости просим. А для жизни совместной, поверь мне, не годится. Попьет все соки. Ты, дочка, радуйся, что свободна и никому ничем не обязана. А от помощи отказываться глупо. Таких любовников сейчас мало.

Вот совет подруги:

– Решать, конечно, тебе. Видя, как ты страдаешь, я бы посоветовала вычеркнуть его и найти того, кто будет удовлетворять тебя душевно. Я лично никого не впускаю в сердце вот так глубоко. Я – потребитель. Мне не нужны стирки, готовки, всякая “обслужка” и постоянные мелькания перед глазами. Дайте хорошего секса и помощи, а какой я буду по счету, неважно. Да, Марина – его основное блюдо, а ты – десерт. Давай разберемся, что лучше. Ты понимаешь, какой муж получится из твоего А.К.? Настоящий ужас! Ложь, измены, неуважение, ненадежность и еще много ”не’’. Тебе это надо? Научись быть меркантильной, и у тебя будет дом, будет секс с желанным человеком, будет качественная помощь. По мне – жизнь в шоколаде! Но если твоя гордость перевешивает все это, то радости расчет не принесет. Выбирай меньшее из двух зол.

Я принимала их слова, и отвергала, и снова принимала. Утопала в ревности. Это была беспобедная борьба гордости с чувствами. Я подбросила было на чашу весов меркантильности, но она веса не добавила.

Лариса продолжала кататься в Москву на свидания, и ее слова про нежелание впускать глубоко мужчину в свое сердце как-то не вязались с ее горящими от любви глазами. Пару раз Николай приезжал в нашу провинцию, и Лариса была в восторге от такой чести, принимая полторы сотни километров за доказательства оформленных чувств и окончательной верности. Именно потому принимала, что эти самые доказательства были нисколько не лишними. Напротив. Дело в том, что была все же ложка дегтя в этой медовой сказке. В шикарной Колиной квартире угадывалось легкое присутствие женских следов. При выяснении подробностей оказалось, что у Коли есть девушка, которая в данный временной промежуток и медовый период Коли с Ларой находится где-то на учебе за границей. Девушка, а не жена. Не трагично в общем-то. Но его жизненный уровень, установленный с детства, как дирижер управлял им и вел за собой наряду с остальным стройным оркестром-хайобществом. И эта девушка была из данного оркестра. Сможет ли Коля играть партию против всего оркестра? Вопрос…

Но Лариса неподдельно ему нравилась и четко это видела. Ему было комфортно с ней, просто, интересно. А это не так уж и мало. А может быть даже много. Если у них все сложится, я поверю в любовь и в то, что счастье есть. Ведь зная, что оно есть, лично мне жить становится легче.

И я почти начала верить, когда Коля пригласил Ларису на юбилей к другу, представив ее всем своим друзьям и знакомым. В общем, широко ею козырнул. Это слово очень нравится Ларисе, и она употребляет его в истории с юбилеем, смакуя подробности вечера и собственного успеха.

А потом … Коля исчез. И тоже как-то вежливо. Трубку брал, мило отвечал на ненавязчивые вопросы Ларисы и ни одну из тем не развивал. Такой разговор как правило подытоживался ничего не выражающим “cозвонимся”. Тянулись дни. Больше не происходило ничего в отношениях Николая и Ларисы. Только фотография Коли, стройного и улыбающегося белозубой улыбкой, рядом со своим Харлеем, напоминала о его отсутствующем присутствии.

Когда сложно выбирать, рано или поздно все равно что-нибудь выбираешь. Была хайдевушка из родного и знакомого Коле хайобщества, не вызывающая в нем, скорее всего, ни восхищения ее положением, ни удивления какой-либо ее неординарностью. Это для других такая девушка, возможно, казалась бы космосом, а для Коли – привычная, такая же как все. И была провинциалка Лариса, прекрасная бесприданница. Немного или совсем даже другая, с глазами, в которых Коля отражался сияющими звездами на чистом сине-черном небе. Романтика.

Надо Коле отдать должное. Все же он ничего не обещал Ларисе, просто дарил ее себе, а себя ей. Искренне. А Лара несомненно строила воздушные замки. А как без них? Без них все чувственные ночи и дни бесперспективны. Видимо Коля побродил под звездным небом и вернулся под свою надежную крышу. И тут уже мне приходилось успокаивать подругу, отвлекать от всепоглощающих мыслей о Нем. Между прочим, еще неизвестно, что происходило в Колиной душе, а то и сердце. Может быть, мучился выбором. Может быть, не хотел обострять ради Ларисы их взаимные чувства.

А дни тянулись. И тянулись часы. Часы – это долгие томительные минуты. А это страшней. И я знала, какой у них горький вкус. Ее часы и мои часы слились в одну тугую снедающую тягучесть. Это было уже слишком, особенно для моей веры. Я не сомневалась, что сильная Лариса не слишком затруднительно расстанется с надеждой. Тем более их отношения длились не долго. Но все равно мне было искренне ее жаль.

Глава 20

Наконец, я поняла, что ни помощь, даже от мужчины с деньгами, статусом и связями, ни близость, ярче которой не было и, возможно, не будет, не стоят иссеченной плетками–стрессами души. Научиться воспринимать ситуацию иначе, насилуя свои убеждения, я не смогла тоже.

Монстр продолжал странную свою игру. Его сообщения я игнорировала. Отвечая на звонки, спокойно и серьезно просила больше не звонить. Кривлю душой, друг Читатель. Спокойствие было внешним. В душе я, конечно, все еще сходила с ума. Но не столько от поруганной любви (насильно мил не будешь), сколько от ненависти к мужчине, целенаправленно толкавшего мое достоинство к падению. Зная о моей безупречной репутации, о серьезном отношении к понятиям любви, верности, взаимоуважения и самому главному – чести, он оставил меня с клеймом очередной, проходящей без следа ублажительницы эдакого небожителя, которое останется шрамом в моем сердце на всю жизнь. Теперь его мытарства (наверняка, несравнимые с моими) служили мне некоторым утешением.

От не слушался, снова звонил, в красках описывал перспективы моей второплановой роли, пытался убедить, почему и насколько мне необходим. Я твердо отвечала, что не нуждаюсь в объедках с чужого стола.

Однажды я снова оказалась на ТОЙ улице. Да, я хотела его забыть, хотела забыть все, что с ним связано, и ЭТУ улицу тоже. И мучилась от того, что не могла. Черный паук стоял на облюбованном месте жгучим для зрения пятном, вызывающим мучительную потребность сморгнуть. Его невидимая паутина–радиация растекалась повсюду, откуда только был он виден. Я представила, как на его сиденьях, там, где мы сближались, усаживается теперь другая женщина, а еще ее ребенок, который с ногами, наверное, забирается на велюр и счастливым взглядом смотрит в заднее стекло. И тут я вспомнила Орнаста, оранжевого зайца. Как я могла не рассказать вам о нем.

То был февраль нашего начала, зовущий в новую весну, новую любовь. Сильная пурга застала нас с Машей в дороге. Движение в первопрестольной, казалось, застыло. Только к ночи мы протиснулись на кольцевую дорогу. Съели все недоеденные чипсы и сухарики, припрятанные моим ребенком в бардачке.

Окончательно потеряв терпение, я принялась изучать карту области в надежде найти другой путь. К счастью, рядом оказалась лазейка, и мы выскользнули в нее из пробки. Обрадованные долгожданной свободе, мчались по незнакомо трассе, как только позволяла погода. Чтобы не уснуть, Маша пела вместе с магнитолой. Она боялась отключиться и упустить меня из виду. Поэтому ее голова смотрела не прямо, а на меня и пела в мое правое ухо. Жертвуя сном, Маша контролировала и поддерживала во мне бодрствование. Через час “распевной” езды мы приблизились к первому же и, вероятно, единственному на всей пустынной, сопровождаемой лесами трассе, комплексу. Горячий кофе привел нас в чувства, а пирожные включили настроение. Дальнобойщики смотрели на нас, как на жителей тридевятого царства.

Кроме питания для людей и машин комплекс располагал всякой всячиной и мягкими игрушками. Всячина в изображении наших сонных зрачков не устоялась, а вот с игрушками, одинокими и беззащитными, мы подружились. Увидев широко улыбающегося зайца, я сразу поняла, для кого его куплю. Производители назвали игрушку “Оранжевое настроение”, а мы сократили название до Орнаста. Оранжевый заяц в ту ночь показался мне удивительной находкой, ведь Ярило любит оранжевый цвет. Не красный, или черный, или белый, как обычные люди, а на-поди, оранжевый.

Кругом шел лес, ночь господствовала, метель вытряхивала остатки снежных иголок, влекомая светом фар. А в моей душе оранжевилось солнце, там жил Ярило. Орнаст сидел у Маши на коленях и широко улыбался, а со следующего дня стал улыбаться в машине Монстра.

Теперь Орнаста, наверное, волтузил Маринин ребенок, дергал за плюшевые уши и радовался красивой игрушке.

Я вдруг осознала, что моя машина не двигается, а стоит у тротуара и двигатель что-то преданно нашептывает. Жгучее пятно не смаргивалось. Жгло…

И вдруг… Что это? Как? На моем телефоне номер Монстра. Странно, странно. Я подняла голову и увидела ЕГО на Маринином балконе. Нажала зеленую кнопку.

– Здравствуй, Наташа. Как твои дела? Тебе нужна помощь?

– Спасибо, нет. Я здесь просто потому… Потому… – я собрала все усилия и улыбнулась в трубку.

Я видела его. Он видел меня.

– Давай я подвезу тебя со стоянки, – продолжал предлагать Монстр. И вдруг я услышала в трубке детский голос:

– Андрюша, нарисуй мне домик.

И голос Монстра ему в ответ:

– Иди, иди, Данилка. Покурю сейчас и приду.

И снова мне:

– Наташа, позволь помочь тебе с домом. Пожалуйста. Ты ведь не справишься одна.

– Не надо. Справлюсь. И прошу вас, не звоните. Живите своей жизнью.

На этом я чужую жизнь отключила. Но она никак не выключалась в моей голове. Иногда я безудержно рыдала, омывая большую непоправимую трагедию – потерю отца и единственной, как я полагала, любви – и никак не могла все это оплакать.

Монстр украдкой наблюдал за моей жизнью. Крутился вокруг дома и магазина, навещал на стоянке мою машину. Потом снова пошли угрозы. Самозванец штурмовал мой телефон, день ото дня свирепея. Я перестала читать его донесения и немедленно удаляла, стараясь уберечь себя от паники. Правильно Лариса говорила: паук. Как могут быть нужны обе женщины сразу? Не мужчина, а ошибка природы.

Один случай меня просто озадачил. Да и мама, видимо, не предполагала, что солидные пятидесятилетние мужчины способны на такое. Как-то по одному важному делу мы с мамой пришли в главный дом на главный этаж и ждали у двери, которая находилась прямехонько напротив главной. Всем своим видом я демонстрировала пурпурной табличке на двери невозмутимое равнодушие, а взаправду вздрагивала при каждом ее колыхании.

Через какое-то время глава перестал принимать к нему стремящихся. Кто-то попытался выяснить причину задержки. В ответ секретарша вежливо попросила подождать. Прошло еще минуты три. Табличка не колыхнулась. Самый нетерпеливый отважился проникнуть в приемную без приглашения.

– Можно? – спрашивает.

Секретарша ничего не успевает ответить. Ее опережает гневный оклик главы из-за второй двери:

– Нельзя, я сказал!

Женщина с помощью улыбки и знаков пытается перевести посетителю нерадушный ответ. Из сосланных никто не саботирует, из страждущих тоже. Боятся.

Как я отважилась войти в клетку к хищнику, да еще и подружиться с ним? Этот человек так привлек меня своей жизнеяркостью, что захотелось проникнуть в самую сердцевину яриловой сути. И вот итог. Безрезультатно ищу противоядие.

Табличка качнулась (каким-то образом умудряюсь это замечать, не глядя в нужненужную сторону). Стремящиеся дрогнули, насторожились. Продолжили ждать. И опять обнадеживающее движение позолоченных букв, словно высеченных не на пластике, а на пласте жизни. Тут один из страждущих не выдержал, бросился на дверь, открыл ее и буквально столкнулся с главой, застав его в более чем странной позе: согнувшегося в три погибели с откляченным задом. Не трудно было догадаться, что эта поза была высокопоставленному удобна для … наблюдения через замочную щель. Ой-ля-ля! Я быстренько высчитала траекторию его пытливо-стыдливого взгляда.

Сам опешил, дернулся, воровато засерпантинил по приемной. Поправил галстук и ушел в кабинет. Мама легонько толкнула меня в плечо, подмигнула, сдерживаясь от смеха, а я гордо выпрямилась и захорошела.

Странная игра продолжалась. Чувствуя, как понизилась моя оценка по отношению к нему, Монстр поджато мерил шагами свою жизнь и спорил с гордостью. Выспорил. Смс-ки с угрозами прекратились. Пошли виноватые и тосковатые. Нет, чувства не выдавал. Сожалел о потери. Напрашивался помочь. Получал отказ и плелся восвояси, в жизнь без меня.

Чувства не должны быть сильнее разума! Не все страсти оправданы. И важность, равно как и нужность их оказывается подчас лишь иллюзией.

Так говорю я себе, а сама на грани срыва. Тоска зашкаливает. Боль от предательства давит как плита. Но больше всего угнетает нелепая, неисправимая аберрация моей судьбы, трещиной – шрамом зачеркнувшая два года жизни. Два года преданности, верности, поклонения любви! За что? За что? За что? Если бы раз и навсегда этот человек сказал, что он хочет, хоть раз сказал правду, я приняла бы его позицию, переболела и забыла о нем. Но он отпускал, приближал, дергал, заставляя путаться в противоречивых выводах. Месяц таких шатаний был бы невыносим, но два года – в пору панихиду заказывать.

Мишка спешит мне на помощь. Везет кальян. Мы балуемся ароматным дымком, играем в четыре руки на пианино.

– Ты опять сегодня не согласишься побыть моей любовницей? – смотрит исподлобья.

– Миш, ты мне и без этого нужен. Мало что ли?

– А всеми остальными достоинствами не пришелся ко двору?

– Ты самый красивый, самый лучший, самый плюшевый друг на свете!

– Ясно, – шутливо понуривается, – поедем купаться?

– А не холодно?

– Я тебя согрею. В смысле, у меня в машине теплое одеяло.

И мы поехали. Телефон я отключила, чтобы Монстр не мешал оживать.

Пока я осторожно ступала в предосеннюю рябь, привыкая к ее настуженности, Мишка разбежался и снес меня с безопасного места. Мое тело, взбодренное природным тоником, заискрилось. Мы плавали, плескались, играли в догонялки, брызгались, ссорились, мирились. А потом отогревались в Мишкиной машине и курили кальян. По дороге домой я включила телефон. Заклубились, заклубились звонки и сообщения. Я не знала, что обезумевший от догадок Свирепрь безответно колотит в мою дверь. Одинокий вид моей железной подруги, все это время мирно ожидавшей возвращения хозяйки, видимо окончательно вывел его из равновесия.

С безмятежным настроением мы подъехали к дому, договорились, что мой спутник подбросит меня домой от стоянки. Я вышла из его авто, пересела в свою тойоту, завела двигатель и … обомлела: в кустах, через дорогу спрятался знакомый внедорожник. Мне даже не пришло в голову задуматься, сколько времени Монстр ведет наблюдение из укрытия, что вполне было интересным. Нам с паникой было не до интересов. Я сделала быстрый звонок Мишке, чтобы он не ждал и не привлекал внимания. Он включил заднюю скорость, но из внимания убраться не успел. Монстр выкатился из укрытия, лоб в лоб прижался к Мишкиному фольксвагену и закричал из окна:

– Не надо спектаклей, не надо! Номер я запомнил!

Мишка выскользнул из лап Свирепря и пустился наутек. А пока Паук гнал противника, я улизнула тоже.

Глава 21

Меж тем первый этаж из бруса вырос. Необходимо было заняться перекрытиями. Сюда требовались хорошие, ровные по всей длине лаги, которые изготавливались из средней части дерева. Решить эту задачу оказалось мне не под силу. Торговля лесом в области приостановилась. Я объехала все лесопилки и склады и поняла, что строить дальше не из чего. Если дерево целиком предлагалось, то неровное и неподходящее по крепости для перекрытий. Я встала на распутье. Но у меня был выход. Туда подталкивала меня и мама. Она приводила миллион доводов, с которыми нельзя было не согласиться. Они заключали следующий смысл: любовь тает, измена забывается, а монументы жизни остаются на десятилетия. Моя природная гордость могла затопить не только всякий страх, но и здравый смысл. Под ее действием я была способна совершить, не подумав, вредные для себя “подвиги”. Я это знала. И думала. Я принимала мамины советы головой и отвергала сердцем. В одном полушарии мозга рисовался дом с зеленой крышей, а в другом – образ Марины за спиной общего благодетеля.

Только благодетель снова и снова тискал мой номер.

– У тебя как на душе? Хорошо?

– А почему вас заботит моя душа? Вы мне не муж и не отец.

– Потому что моя душа болит. Неужели твоя спокойна?

– А вот это не ваше дело. Позаботьтесь о душе и теле своей супруги.

– У меня нет супруги, ты ничего не знаешь. Она скоро уедет. Зимой.

– Ну и что? Это не меняет дело.

– Я живу с ней только из-за ребенка! У меня ничего с ней нет!

– Что вы говорите? Она что же, рябая, кривая или покрыта чешуей? Да и с ней рядом не мужик в гробу.

– К ней муж иногда приезжает.

– Вы нормальный мужчина или засомневаться? Значит, муж ее ублажает, а вы ее сон охраняете?

– Не язви, пожалуйста, ты ничего не знаешь.

–Опять! Вам самому не надоела эта фраза?

–Ничего ты не знаешь о моих чувствах к тебе. Да и я раньше не знал.

И он отключился (чтобы придать вес словам).

А потом прислал сообщение:

“Я сильно скучаю”

А потом опять позвонил.

– Я не могу без тебя, Наташа, не могу …

И снова отключился.

Держись, мое сердце, держись!

Следующий звонок отличался от вороватого предыдущего бойким, уверенным интонированием монстроголоса.

– Наташа, я узнал, что тебе нужны лаги для перекрытия. Я могу помочь.

– Нет, – говорю я, и мама, сидящая рядом, хмурит брови, жестами выказывая несогласие.

– Пожалуйста, позволь мне помочь. Я ничего не попрошу взамен.

– Ничего не надо. Справлюсь, – упирается моя гордость, заглушая разум. Мама хватается за голову.

– Ты леса не найдешь. Стройка встанет. Зима не за горами. А крышу к зиме по любому надо возводить.

Мама смотрит на меня умоляюще. Мне необходим этот взгляд, чтобы найти предлог ослабить свою гордость.

– Чем вы можете мне помочь?

– Сейчас же позвоню знакомому. Он достанет лес. Разумеется, нелегально. Вывозить будем ночью.

– Хорошо,– сдаюсь маме на радость.

К новострою приезжают незнакомые люди, думают, измеряют. Снова приезжают. Работа закипела.

Однажды в поисках развлечений мы с Ларисой решили устроить слежку на ее машине. Очень хотелось увидеть соперницу. Правда, дом, где предстояло новоселье молодых, находился под охраной, и въезд был перекрыт шлагбаумом. Но нужный подъезд просматривался хорошо. Минут пятнадцать мы простояли в засаде, потом терпение кончилось, и стоять надоело. Не столько мы надеялись что-либо выведать, сколько скуки ради. Лариса куражилась, плеская шутками, а моя наивная головушка прикидывала, как можно ее шутки “пригодить” в хозяйстве.

– Хочешь, одену сексуальный нарядец и заявлюсь в квартиру к голубкам? – предлагала подруга варианты проникновения во вражеский стан. – Добрый вечер, я, мол, по вызову. Так что тут надо покрасить? Я – Малярья -искусница.

При этом она делала взмахи ресницами и забавные флиртолеты.

Ненадолго мой негативный настрой развеивается. Лариса молодец, не ставит память на паузу, не расставляет себе ловушки последних печальных событий собственной жизни и не попадает в них.

Мы уже собираемся разъезжаться по домам, как вдруг появляется наша парочка. “Молодые” садятся в машину и куда-то направляются. Мы – за ними.

– Ты рассмотрела ее? – интересуюсь волнуясь.

– Не очень. Но издалека – посредственность. И что за ужасное пятно на подбородке?

– Зато она высокая, – сокрушаюсь с завистью.

– А я тебе говорила…

– Что говорила?

– Что большой ложкой щи хлебают, а маленькой – десерт едят.

Заворачиваем во двор за черным пауком. Я уже осведомлена, что здесь живут Маринины родители. Он идет родной походкой, все еще волнующей, но почему-то не имеющей ко мне никакого отношения. И рядом с ним не я, а она, высокая (выше его), надменная, чужая. Переживаю и ревную, что навещают маму с папой. Интересно, так ли Монстр называет людей, ненамного старше его? Сердце перекачивает кровь, захлебываясь… Проходит минуты три. Монстр выходит один. Родной, волнующей походкой… Подносит к уху телефон. Звонок и у меня. Как? Это он!

– Наташа, ты машину поставила?

– Что?.. – я в недоумении.

– Послушай, нужно ехать в область. Там достали лес.

– Сейчас, в ночное время?

– Да, сейчас.

– Не говорите глупостей.

– Повторяю, лес нелегальный. Вырубается ночью. Надо срочно отвезти деньги леснику.

– Хорошо. Поехали, – верю.

Мужчина испытывает огромное желание помочь своей женщине. Разве плох? При этом он выходит тепленьким от одной своей женщины и тут же звонит другой своей женщине. Разве не подлец?

Лариса катит меня на стоянку. Сторож удивлен: я совсем недавно поставила свою машину на прикол и снова на ночь глядя забираю ее.

Монстр ждет меня на обочине одинокий и пеший. Садится рядом, и от меня не ускользает выражение на его лице: удовольствие от предвкушения…

Он набирает чей-то номер и в ночи вещает:

– Мы едем, не волнуйся. Деньги везем.

А я – то самоуверенно решила, что эта поездка – повод увидеть меня. Оказывается, уставший человек жертвует сном ради моих интересов.

В дороге скромно нахваливает себя. Мол, вот как старается помочь, не жалеет сил, а благодарности никакой.

Приехали на место. Сонный, в пижаме встречающий стоит у ворот своего дома. Глава выныривает из машины и спешит за собой закрыть дверцу, но я успеваю услышать удивленный голос человека в пижаме:

– И что тебе не спится? Завтра бы приехал. Всех перебудил.

Я начинаю понимать. Никакой срочности нет. Монстр рвался ко мне. Пока Марина гостит у родителей… Привет ей большой и спокойной ночи. Благоверный останется в сохранности.

На обратном пути Ярило потянулся в мою сторону, осторожно погладил мою коленку. Я напряглась. Когда его пальцы пробрались под кофточку, не выдержала. Долой полетели чувство благодарности, мамин совет и меркантильность с чаши весов. Я ощетинилась волчонком, изловчилась и впилась зубами в его плечо. Он вскрикнул, отдернул руку и изменился в лице. Думала, взорвется от ярости. Молчал всю дорогу, но рукам воли больше не давал. Я себе понравилась и одновременно задалась вопросом, почему мужчин так обижает оборонительный укус. Глава обиделся не на шутку. Вышел, хлопнув дверью с такой силой, что тойота качнулась. Потом позвонил и объявил:

– Больше я тебе помогать не буду.

– Ну и не надо, – разумеется, ответила я.

– Как ненормальный бьюсь, помогая тебе, а ты вытираешь об меня ноги!

– Я об вас? А вы?

– Я очень хорошо отношусь к тебе и по моим поступкам это видно.

– Ах, по поступкам! Интересно было бы узнать, согласились бы вы сами встречаться с женщиной, которая вас предала?

– Если бы она так обо мне заботилась, то почему нет?

– Кривите душой, дорогой Андрей Константинович!

– Я не дорогой, – (хорошо, что он только в телефоне).

–Как вам угодно! Кривите душой, недорогой Андрей Константинович! А как же ваша честь, как же ваше человеческое достоинство?

Молчит. Сердито сопит.

В эту ночь мы еще долго разговаривали на тему нравственности. Ссорились ради примирения. Мирились ради новой войны. За свою мораль я стояла горой. Паук четко понял, одно неловкое движение в мою сторону, и я откажусь от помощи. Он мучился, задыхался от ярости, глубоко уязвленный отвержением, и мысль обо мне, наверное, нарастала как точечная боль. Понятное дело, мужчина, привыкший к восхищению, власти, популярности у женщин, мужчина, не терпящий участи быть не в центре внимания и не первым, вдруг покосился, как деревянный божок.

По словам других, он бесчинствовал во время приема, ходил из угла в угол, доводил секретаршу до слез. Я находилась в гармонии со своим чувством мести.

Переярившись, Ярило позвонил и был смиренен.

– Надо увидеться, обсудить, какой стройматериал понадобится, и я стану думать, кого подключать.

Я снова в центре его внимания. Это большое утешение и хотя бы временное облегчение незаживающей душевной ране.

Что ж, давай увидимся, если тебе надо. Главное, я ни о чем не прошу. Мы встретились у будущего дома. Бродили вдоль половинок его стен, мыслили. Вернее, мыслил Глава, а я следовала рядом. Монстр украдкой прикасался ко мне при любой возможности, боязливо, словно искал брода. Я отчетливо ощущала его тягу ко мне. И свою тоже. Но навстречу не шла, гордо сохраняла искусственное равнодушие, деловито вникала в строительные премудрости и… тихонько торжествовала. Как можно, желая одну, выбирать другую? Как можно, выбирая одну, желать другую?

– А теперь поехали, – скомандовал руководитель.

– Далеко?

– Считать и записывать размеры и количество. Эх ты, соломенная голова. Я просто не хотел соседям глаза мозолить.

Ладно. Я двинулась следом за черным пауком, послушно петляя в незаданном направлении. Когда джип свернул с дороги и устремился по бездорожью, остановилась и позвонила:

– Я никуда не поеду.

– Почему?

– Потому что я не овца, чтобы послушно идти за пастухом. Куда вы меня заманиваете?

– Здесь недалеко, не бойся, – он спешил уговорить. – Не на дороге же картиниться. Спокойно постоим, посчитаем.

Ладно.

Я тронулась. В пролеске он пересел в мою машину. Долго и прилежно (душка!) обмозговывал чертежи, делал звонки, договаривался. Старался изо всех сил (покупал мое расположение). В течение часа он договорился о строительных работах на три месяца вперед (материал и работы намечались почти даром). Потом положил теплую ладонь на мое плечо. У меня побежали мурашки от возбуждения. Но я выскользнула. Косо посмотрела на мужчину. Еще одна попытка, и снова я упорхнула из опасных объятий.

– Значит так? – спросил, строго глядя мне в глаза.

– Так… – тихо ответила я.

– Что ж, тогда уезжаем. Разворачивайся.

Я села спокойно за руль (о, нет, какое спокойствие?), на притоптанной траве развернулась. Паук сделал тот же маневр передо мной, но развернувшись остановился, преградив путь. Неожиданно выскочил из машины, ворвался в мой салон и набросился на меня. Я изогнулась, попытавшись повторить свой метод защиты.

– Ну, уж нет, – заверил самодержец, заломив мне руки и увернувшись от моих зубов. Схватил в охапку и выволок из-за руля. Я цеплялась за все, за что можно было зацепиться, как обезьянка. Сломала ноготь, процарапала обивку (кто мне теперь все это исправит?) и, в конце концов, оказалась извлеченной из укрытия с оторванным подголовником в объятиях. Я бесцельно трепыхалась в одной лапе Свирепря, колотя его изо всех сил подголовником, пока другой он рвал ручку задней двери. В считанные секунды я оказалась на сиденье, а Монстр – на мне. Сгорая от возбуждения, я отбивалась с силой, ему пропорциональной.

– Какой ужас! – язвито кричала, срывая его поцелуи. – Глава – лесной маньяк!

– С тобой станешь маньяком! – с горячностью отвечал самодержец, сжимая объятия крепче.

– Нет! – воскликнула я не столько ему, сколько себе. – Остановитесь! Не надо!

– Неужели ты не хочешь меня? – пылко удивлялся.

– Нет, и никогда не захочу. Вы сделали свой выбор. Теперь выбор за мной, – выдохнула я наперекор пылающему чувству.

Он мгновенно оторвался, метнулся вон, точно ошпаренный, швырнул мне в лицо какие-то деньги, кричал, пытаясь напугать. А потом запрыгнул в джип и рванул с места. Я не двигалась. Все мое тело сотрясала нервная лихорадка. Слезы затмили глаза. Целый комок переплетенных чувств сжал сердце. Это было облегчение, тут же страх, тут же окатившее с головы до ног возбуждение.

Немного придя в себя, я потихоньку двинулась к дороге, но вскоре с ужасом заметила, что черный паук возвращается. Меня обдало жаром. Наверное, моя любовь к нему всегда была соизмерима с боязнью, природа которой не была мне понятна. Я вынырнула с пролеска прямо в его сети. Разъехаться на узкой “бетонке” не представлялось возможным. Потому он подошел не спеша, смакуя мою безвыходность, и прошипел в открытое окно: