Прикатила Лариса и вытянула меня в соседний город в наше любимое летнее кафе. Я упорно сопротивлялась, потому что хотела остаться дома. Горькая тоска камнем висела на шее, и всплыть на поверхность жизни не представлялось возможным. Но Лара оказалась сильнее.

Я села в ее машину, и мы поехали. Она ругала меня за наивность, Монстра за отвратительное поведение. Ее голос, звонкий и эмоциональный, как ни странно меня успокаивал. В какой-то момент с нами поравнялся мотоциклист и заглянул в наш салон. Его мотоцикл был высокий, объемный, красиво сверкал на солнце алым металлом. Мотоциклист закружил вокруг нас. То обгонит, красиво качнув мотоциклом, то виртуозно поднырнет с другого бока, то поравняется, одаривая вежливой улыбкой из-под шлема, которая угадывалась лишь по уголкам глаз. Впрочем, эта защитная экипировка не мешала почувствовать необыкновенное обаяние, исходящее от незнакомца. Он был не наш, не нашего замеса, круга, стиля, всего чего хотите. И это четко ощутили мы обе. Все, от дорогого мотоцикла и одеяния, от манеры поведения, от его какой-то легкости восприятия ситуации и себя в ней, дышало, а не отдавало аристократичностью, той, которая погасла на страницах давно прочитанных нами подростковых книг и не найденной больше в нашей жизни. И даже его настойчивость казалась ненавязчивой. Лариса опустила стекло, кивнула с улыбкой, будто хорошему знакомому, и он тоже кивнул. Немного погодя на удобной обочине мы остановились. Это было так просто и закономерно, словно нас пригласили в гости, и мы пришли. Его звали Николаем, Колей. И это имя совсем не подходило ему на первый взгляд. Он одинаково вежливо обращался к нам обеим, улыбался и мне, и Ларисе. Но его искренняя аккуратная симпатия плыла к моей подруге. И Лариса цвела. Она цвела вообще на данном этапе жизни. В отличие от меня. Я знала, что на этой жизненной картинке рядом с ней я выгляжу персонажем затонированным, нет, заштрихованным депрессивным художником с давно угасшей фантазией в своем неудачном творческом периоде. Я бы тоже зачеркнула такого человечка на картинке. Опущенные уголки губ, глаз, угловатость, напряженность, сероватость, безликость. Не потому что некрасива. А потому что выцвели краски, погасла лучистость, исчезла вера и ощущение себя живой. Я предмет. А глаза Ларисы и Коли блестели, и была очевидность, что они увлечены беседой и друг другом. Но вскоре Николай взглянул на часы и распрощавшись с нами, поцеловал Ларе руку, потом из вежливости прикоснулся губами к моей.

Мы коротали вечер в кафе. Подруга со здоровым аппетитом поедала креветки, пытливо вникала в мое состояние, а я отрешенно отрывала креветкам в час по лапке и скулила:

– За что он так со мной? Как можно быть таким?

– Как можно? – подружкина стихия бушевала. – Я скажу тебе, как можно. Очень даже можно. Плохо ли, одна по понедельникам, другая по четвергам?

– Но мне это не нравится, на такие отношения я согласия не давала.

– А он так привык жить.

– Пусть найдет себе по четвергам другую. Я не такая.

– А зачем искать? Ему нужна ты. И плевать ему на твои принципы. Ты его привычный образ жизни нарушила, и он сделает все, чтобы прежнее равновесие вернуть. Он как паук плетет сети, где хочет. Ты дергаешь его паутину, рвешь. Какому пауку это понравится?

И тут паук позвонил.

– Ненавижу, – прошептала я, слушая неумолкающую трель.

Он звонил снова и снова. Потом перешел на смс-ки.

“Как ты со мной поступаешь?”

“Я не потерплю такого отношения!”

“Не смей игнорировать меня!”

“Я был у тебя дома. Где ты шатаешься?”

“Если не возьмешь трубку, тебе будет плохо. Обещаю!”

“Мы объедем весь город и все равно вычислим тебя!”

“Я предупредил. Держись!”

– Уходим отсюда! – я встала, сложила ладошки у груди, чтобы Лариса не возражала. Но у Ларисы всегда и на все было свое мнение и почему-то неизменно “супротивное”.

– Что же это такое? – возмутилась она. – Не хватало еще бояться! Это последнее дело! Никогда он не найдет тебя. Город большой.

– Он знает, где я бываю, и я боюсь, Ларочка, боюсь! Он страшный человек! Пожалуйста!

Лариса бросила прощальный взгляд на креветки и швырнула салфетку на стол. Я схватила ее за руку и поволокла за собой.

– Мои креветки! Я за них заплатила! – сокрушалась подруга, едва поспевая за мной, перескакивающую через две ступеньки.

Мы сели в машину и затерялись во дворах.

– Так нельзя, Наташа, – в спокойной обстановке принялась меня воспитывать подруга. – Что за террор в мирное время? По какому поводу?

– Ты видела сама, он неадекватен. А вдруг плеснул бы горячий кофе в лицо? Или опрокинул тарелки? Или …

Мое воображение рисовало страшные картины бесчинства Монстра.

– Ничего бы он не сделал! В тюрьме продолжил бы карьеру! – Лариса у меня храбрая.

Ярило тем временем продолжал атаковать мой телефон.

– Слушай, возьми трубку, – не выдержала подруга. – Объясни ему раз и навсегда, и чтоб было понятно. Хватит играть с ним в азартные игры.

Она права. Это единственный выход неадекватного Монстра хоть на время “адекватить”. Я нажала зеленую кнопку (манящую надеждой и взрывоопасную одновременно). Рвущийся с цепи Свирепрь даже опешил.

– Ало, ало, ты где?

– Сижу в машине. Что вы хотели?

– Ты где?

– Не скажу. Говорите, что хотели или отключу телефон.

– Ты за кого меня принимаешь? Я, по-твоему, мальчик?

– Я все знаю.

– Что ты знаешь? Объясни, наконец!

– Про Ледову Марину.

Пауза.

– Какая еще Ледова Марина?

– Не валяйте со мной дурака. Мне кажется, при вашем возрасте и статусе выкручиваться пошло и стыдно. Я избавлю вас от трудного выбора. Я сама уйду в сторону. А вы будьте, наконец, мужчиной, не предавайте хотя бы ее.

– Мне не нужны подобные советы, и я понял, откуда дует ветер. Михаилу привет!

Откуда он знает о нашей дружбе с Мишкой? Это невероятно. Я испугалась, что подставляю Мишку, и поспешила удивиться:

– Здесь еще замешан Михаил? Вдвойне гадко. Не буду больше с ним общаться!

Свирепрь утихомирился и напустил на себя усталую печаль, какая находит на людей, переживших внезапную трагедию и переставших ощущать единение с окружающим миром. Только те испытывают искреннее чувство, а хитрый правитель нацепил очередную маску из своей коллекции, которой умело пользовался, создавая выгодный ему образ.

– Ты ничего не знаешь, а делаешь неверные поспешные выводы.

– Да? А я думала, что знаю уже губительно много.

– Про Михаила я пошутил. Просто передал ему привет.

Прекрасно. Поверил в Мишкину непричастность. Но все-таки как он мог узнать про наше с Мишей общение?

– Наташа, послушай, что я тебе скажу (Лариса припала к телефону с другой стороны). Если ты захочешь расстаться, это твое право. Только эта женщина – моя прошлая жизнь. Сейчас она оказалась в сложной ситуации. Ей не на что жить. Она обратилась за помощью ко мне. Я помог снять ей квартиру и обещал найти работу. Ничего личного у меня с ней нет и не будет. Как ты могла такое подумать?

Внутри меня все еще клокотала ревность, но я схватилась за его оправдания, как за спасательный круг. Я не верила ему, но верить страшно хотела.

– Он твой, – заключила Лариса. – Но креветки я тебе еще не раз припомню!

А у Ларисы и Николая-Коли завязался роман. Она всегда ждала именно такого, только такого. Ждала Его, даже зная, что там, где она живет, его может не быть. Знала, что он будет. Поэтому и оказалась его достойна, красивого, ухоженного, высокосветского и по нашим меркам запредельно обеспеченного. Он молод, а материальное изобилие вот откуда: мама и папа смогли выстелить такую широкую скатерть-самобранку, что им одним она была велика. Хватило детям.

У Ларисы потекла счастливая жизнь, романтичные встречи под луной на Воробьевых горах, катания на квадроциклах, полеты на частных самолетах и вертолетах, закрытые вечеринки в честь каких-нибудь известных персонажей, поэтов или артистов, просмотры новых кинофильмов прямо в автомобиле перед огромным экраном уличного кинотеатра (по рассказам Ларисы за поцелуями они теряли сюжет). Кстати, этот самый кинотеатр был просто подарком одному из Колиных друзей от родителей.

И были в этой прекрасной любовной истории деньги, деньги, деньги, деньги, которые сыпались без счета. Лариса долго пересказывала мне новые приключения, именно приключения, потому что такое происходит не у каждой второй. И не у каждой третьей, и даже четвертой. У Ларисы была сказка. А ведь по сути – простая история без трудного доступа. Почему ей легко, а мне трудно?

– А потому что я всегда знала, что встречу именно такого мужчину, – говорила она, сверкая красивыми глазами, – я посылала в космос свои желания, и вот пожалуйста! И говорю тебе, перестань держаться за никчемного человека (она жестом останавливает мои возражения), никчемного, потому что он ничего положительного в твою жизнь не несет, а только разрушает твое спокойствие, комфорт, жизнь наконец. Все это допуская, ты сама расставляешь себе ловушки и добровольно в них попадаешь. Но я говорю тебе, со мной будет все по-другому. Я в ловушки не попаду.

Глава 15

Ярило воспылал ко мне с новой силой. Холил и лелеял, но слов любви по-прежнему не говорил. Сдружился с моим сыном, подарил ему гитару. Покупал моему отцу дорогие лекарства.

Однажды я открыла дверь Монстру и уставилась на гостя с изумлением. Дубленка застегнута враскос, шапка съехала на затылок, шнурки развязаны. В руках – бутылка спиртного. Я впервые видела его сильно пьяным. Хорошо, что Илюшка у отца.

– Впусти меня, пожалуйста. Мне только поговорить с тобой и выпить. На душе тошно.

Он скинул с себя верхнюю одежду, бросил у порога.

Он говорил, я слушала. Отпивала вино по глоточку.

– Все у меня в жизни не так. Все плохо. Все не ладится. Дочь меня не признает, внучку прячет. Я передаю ей деньги через чужие руки. Младшей запретила со мной общаться, и даже в отместку поставила на ее компьютер пароль. Та плачет, не понимает, за что ее наказывают. Ну что я сделал плохого?

– А деньги старшая дочь берет?

– Берет… Умереть хочу. Больше ничего.

– Все образуется, не переживайте.

– По внучке соскучился.

– А из-за чего с дочерью произошел разлад?

– Не знаю…

Но я поняла, говорить не хочет.

– Можно я посплю у тебя? Немного подремлю и пойду.

Я уложила Самого, изрядно охмелевшего, в кровать ребенка, бережно укрыла. Он сразу заснул.

А ночью пришел ко мне за шкаф, разбудил горячим объятием. И я охотно отдалась желанным ласкам. Только мы заснули, прижавшись друг к другу на тесной кровати, как открылась входная дверь. Я вскочила. Поняла, что забыла запереть ее за Монстром.

На пороге стоял муж. Трезвый.

– Привет, – сказал он ласково, – я соскучился.

Я ошеломленно застыла на месте. И тут муж направил взгляд в комнату и изменился в лице. Он увидел спящего мужчину. Дернувшись назад, выбежал за дверь, унося пронзительную боль. А я зарыдала, забилась в истерике, распластавшись у порога. Сон кончился.

Я проснулась в слезах. Монстра уже не было. Как он ушел, я не слышала. Я села на кровати, коснулась мокрого горячего лица и поняла, что не хочу причинять мужу страдания. И возвращаться к нему тоже не хочу: я сразу потеряю Андрея. А кроме того совершенно очевидно, к мужу я испытываю жалость.

Днем, когда муж был на службе, я пришла в прежнее жилище, походила по комнатам, посидела в кресле, полюбовалась из окна, и почувствовала, как все больше охватывает меня непреодолимая тоска. Тоска по женскому счастью, полноценному, единотканному, а не собранному по лоскутам, из которых и сшить-то нечего.

Я человек без фанатизма относящийся к потусторонним силам, всяким чарам, заговорам, гаданиям, только немного верю собственным снам, и то когда все плохое уже произойдет и их ребусы-намеки (снов) оказываются бесполезны. Но видимо совсем прижало мой здравый ум и сердце закатилось куда-то в темный угол, если я решила обратиться к старой гадалке.

Феклуша была личностью не простой. Хоть и возраста глубоко пожилого, а со счетов интересов местного общества все еще не сброшенная. Говорили, насквозь человека читала. Говорили, будущее видела как на ладони. Говорили, в давние времена в родильном доме работала, и новорожденных недоношенных каким-то чудом у смерти отнимала, когда образованные врачи руки опускали.

Своих детей у нее не было никогда. Родственники о ней забыли: и те, кто не так далеко от ее махонькой деревушки проживал, и тем более те, кто обосновался в других районах.

И поехала я за тридевять земель к той Феклуше. Тридевять земель собственно в нашей местности и находились, недалеко за городом, но путь туда лежал по нетронутой техническим прогрессом грунтовой дороге. Разбитой, разрытой, размызганной и еще много, много “раз”. Так что я потратила не меньше сорока минут, чтобы приковылять к нужной избушке. В избушке потолки низкие, пол покатый, ни газа, ни удобств. Печка и бабка. Господи, подумала я, вот до чего взрослая женщина с двумя высшими образованиями дошла. И о чем говорить и спрашивать, не ведаю. А бабулька так мне обрадовалась, будто родня далекая к ней приехала. И чаю согрела, и табуреточку рукой обмахнула. Села рядом, ручки сухонькие сложила и смотрит милыми глазками.

Ничего мне говорить не пришлось. Сама она и начала.

–Высохла вся, вижу, потемнела. Без горя, без печали. Сама горюешь, сама изводишься. А никто не заставляет.

Я рот открыла от интереса.

– Можешь от энтого извода уйти, а можешь остаться. Уйдешь, потеряешь много, но не то потеряешь, чего боишься потерять. А останешься – наплачешься досыта, почем зря. Все дым, дым, невидимость, ничего нет. И плакать не от чего.

– Бабушка, а можно узнать, любит или нет?

– Ой, дуры вы все бедные. Если кружит вокруг, так любит. То и знай. Не любил бы – не кружил.

Бабка мне понравилась.

– А другую? Вокруг другой тоже кружит? Вернее, не знаю, есть ли другая. Может быть, и нет. Может быть, и ошибаюсь.

– И другую любит.

– Да как так можно?

– Сама видишь, так и можно.

Перестала мне нравиться бабка. Я даже подумала, не выжила ли она из ума.

– А как же вы его видите?

– На тебе он весь и написан. Ты пей, пей чай, – говорит. – Меня-то не раз вспоминать будешь. Что хочешь услышать, не услышишь. Темный он. А ты светлая. Он к тебе потому и тянется. Ему в свете хорошо. А тебе во тьме плохо. Тьма и свет порознь. И вы порознь будете.

Я сникла.

– Вокруг тебя двое кружат. Только один тебе неинтересный, а другой весь свет застил. Поди, чин высокий носит?

Я чуть не поперхнулась. – Откуда, бабушка, знаете?

– А что тут знать. Ты видная. Может красотой не особливо, но ладная во всем. И воспитанная хорошо. Абы с кем, не пойдешь. Ну что, чин-то, высокий?

– Очень, бабушка, самый.

– Стало быть Прониных сын.

Меня аж в жар бросило.

– Ничего себе! Как же вы догадались?

– А что тут догадываться. Ты сама и сказала. Скажу я тебе, что зазря ты с ним связалась. Не такой он человек.

– Какой не такой?

– Может, и непотребный, а может, и врать не буду. Тогда тоже дело было… Да не доследовали…

– Вы чего-то боитесь сказать, бабушка? – насторожилась я.

–У-у, чего мне бояться. Многие о том знали.

– О чем? – я перешла почти на шепот.

– А ты местная? Чья будешь?

– Ульянова.

– Из городу?

Я кивнула.

– Погоди-ка, дед твой Алексей или Семен?

– Алексей. По маме.

– Как же. Помню Алексея Ивановича. Рано помер жалко. А человек хороший был.

– А правду говорят, что вы акушеркой были?

– Акушеркой не была, санитаркой только, но помогала в родовой комнате, когда трудные случаи были, и слушали меня. А потом всему без грамот выучилась. Роддом тогда на перекрестке был. Старый, дуло ото всюду. Мы в чем зимой придем, в тулупах там иль в чем еще, все закладывали на окна, где младенцы рождались. Чтоб не застудить.

– Как же вы стали судьбы предсказывать?

– Да по человеку видно все, милая. А я ведь столько насмотрелась за свою жизнь любви всякой разной и страданий от нее. Это вам ничего не видно, как на самом деле есть, а мне из-за возрасту сразу все ясным кажется.

Вот помню, взяли мы тогда девочку на роды. Махонькая такая, худосочная, молодая совсем. Мало того, что тяжело рожала, так еще младенец нехороший вышел. Перекошенный на один бок. Муж сразу и испарился, не нужна была дочка-уродец. А мать сильно ее любила, души не чаяла в дите своем, и растила одна. Назвала Машей, а кликала ласково Мучуней, мученицей, стало быть. Местная ребятня Чуней ту уродицу прозвали. Дите хоть была с горбом и головой вниз смотрела, а безобидная была и чего-то понимала. До тридцати годков не дожила.

– Померла?

– Убили горемычную, – бабка перекрестилась.

– За что же?

– Да разве дано кому хоть за что убивать живое-то сотворение? За околицей ее утром нашли истерзанную. Поиздевались, видать, над ней сильно, да и камнем прибили, знать, чтоб потом ни на кого не указала. Не один там изверг то был, много было. Следствие так ничего и не выяснило. Крутились, крутились, да и закрутили энто дело. Видели все, как за Чуней малолетние подростки бегали, дразнили, а то и палками травили. А они ли, не они, не узнать. Так то…

– Господи, неужели так и осталось такое тяжелое преступление нераскрытым?

– Мать как убивалась, никогда не поведать, слов не подберешь. Вот где-горе-то истинное. Она потом то ли умом тронулась, то ли чуяла что-то. Только стала она каждый день ходить к одним и тем же домам, падала на колени у каждого дома, вымазывала лицо пылью али грязью, грозила кулаками, кричала страшные проклятья. Долго ходила. Четыре этих дома было, к которым ходила. Люди, что в них жили, жаловались везде, пока женщину не увезли куда-то, где душевнобольных людей держат. Чего ей в голову эти дома взбрели, никто не знает, ведь искала она дочку вместе со всеми до глубокой ночи и только с утра нашла. Во всех этих четырех-то домах подростки жили, годков по пятнадцать-шестнадцать, ни в чем плохом до того не замеченные. Так вот в одном, самом крайнем, жил тогда этот самый Пронин сын, тоже моложавый. Так то…

– Так не доказано же…

– Я о том и говорю. Темное все это дело, темное. И он темный.

Я помолчала, ошарашенная услышанным, а потом тихо произнесла:

– Он отца моего спас, бабушка.

Только Феклуша ничего не ответила на это, глаза опустила.

Глава 16

Прошла неделя. Мне хотелось счастья, а лоскутков не хватало. Меня мучило незнание, где Ярило проводит выходные, чем занимается после работы. Даже нет. Я жаждала знать каждый шаг, каждое слово, сказанное не мне, причины улыбок, телефонные диалоги. Жаждала до умопомутнения. И тогда все мои мысли и вопросы слетелись на шабаш. Повившись, покружившись, сложились в стихи. И отправились к Яриле:

Зачем мне нужен ты?

Влиянья, связи, деньги?

Но рубль – мой фаворит,

А связи я куплю.

Бриллианты и цветы?

Они несут забвенье,

Как секса жаркий миг

Без фразы “Я люблю”.

Поверь, желанья нет

Быть целью уязвимой,

Понять венчавший нас

Без смысла ритуал.

Я лишь прошу ответ,

Мне так необходимый:

Когда последний раз

Меня ты обнимал?

Он тут же позвонил:

– Что делаешь?

– Готовлю отцу ужин, чтобы отнести в больницу.

– Ну ладно, передавай отцу привет. Пока.

Я топнула ногой. Ничего он не хочет. И написала:

“Вдруг очень, очень вас захотела”.

И пришел ответ!

“Ты вся в делах. Да и нет места для встреч. А я целый день буду писать. Много работы. “

Я сходила с ума от обиды. Что за нелепость про “место для встреч”? Ничего, ничего не понятно.

Вечером снова помчалась на злосчастную улицу, возненавидев себя за это. Опять паранойя, скажите вы, никакого повода для грусти нет. Посмотреть со стороны – домыслы озабоченной дивы. Да только я как никто ощущаю интуитивно, что под оболочкой ситуации – горечь. Лучше б умела не предчувствовать, а привораживать, не сны вещие видеть, а управлять реальностью. Жаль, недомастерили из меня волшебницу. Что ж, природа в совершенстве пока не владеет этим мастерством.

Я оставила машину и пошла пешком мимо “Наташи”. Окна в известной квартире горели, машины Монстра не было. Я почему-то натолкнулась на мысль, что если он сам за рулем, то ему невыгодно оставлять машину у подъезда злополучного дома. Он не мог не принять моих подозрений к сведению и наверняка бы “железного коня” спрятал. Где-нибудь, ну, скажем, за домом.

Силуэты припаркованных авто ничего подозрительного не излучали. Я шла мимо, отгоняя лишнюю мысль. И вдруг … знакомый номер за сумраком деревьев. Земля качнулась под моими ногами. Я не выдержала и разрыдалась. Вернулась в машину, мокрая от слез. Боль раздавила меня. Я долго сидела в салоне, не в силах тронуться. Минут через двадцать “черный паук” выкатился из двора, не заметив меня, и свернул на дорогу. Я набрала колючий номер.

– Вы все пишете?

– Вот только закончил. Сейчас буду спать. Устал ужасно.

– Неужели потратили весь свой выходной на дела и никуда не выезжали?

– Нет. Весь день машина стояла в гараже, а я из дома не выходил.

– Можно серьезный вопрос, Андрей Константинович?

– Конечно.

– Если вдруг так случится, что мы расстанемся, вы не откажете в помощи моему отцу?

– Нет, конечно.

– Обещаете?

– Да.

– Ну, тогда я хочу с вами расстаться.

Поднялся ветер. Разметал слезы. Порвал слова. Телефон выключил Монстра из моей жизни.

Он не может не понять, что я имею в виду. Если у него есть совесть и достоинство, с миром примет мое решение. На телефон рвется смс:

“Что за очередные сплетни?”

У подъезда я выкинула мобильник в снег. (На следующий день спохватилась, да было поздно. Аппарат приютили).

Я открыла дверь пустой квартиры, и на меня накинулось застоявшееся в темноте одиночество. Словно стая летучих мышей. Я порог не переступила. Развернулась и уверенно направилась к мужу. Илюшка играл с другом в компьютерную игру и собирался у отца ночевать. Подумав недолго, я осталась тоже. Но с условием, что муж не прикоснется ко мне. Ночью я часто просыпалась, ужасаясь, что нахожусь в другой постели. Все порывалась встать и уйти домой (домой?), и лишь усилием воли заставила себя остаться до утра, чтобы не причинять обиду мужу. Не открывая глаз, я слушала утром, как он суетится с завтраком ребенку, как любуется мной, ступая рядом на цыпочках.

Все ушли, и я встала. Умылась, позавтракала, позанималась на тренажерах. Часов в десять примчался муж и обрадовался, увидев меня дома. Схватил в охапку, зацеловал. Его глаза светились долгожданным счастьем. Как мне стало больно за нас двоих! Не нужно было ночевать. Какая я глупая. Я ведь не собиралась возвращаться к нему. Как теперь уйти? Я закрылась в ванной, долго смотрела в пытливые глаза зеркала. Мысль о том, чтобы остаться, казалась мне невыносимой.

И я ушла, окатив мужа пронзительной болью. Дома мне легче не стало. Там обосновалось холодное одиночество. Я никак не могла найти пристанище.

Пять дней я скрывалась от Монстра, избегая случайных встреч. Старалась нигде надолго не парковать машину, со стоянки возвращалась иным маршрутом. На шестой день купила новый телефон и восстановила сим-карту. Первым, кто посетил мой новый телефон, стал Мишка, и я искренне обрадовалась ему.

– Мишка, ты ведь мне друг? Отвези меня куда-нибудь. Я хочу вина.

– Только я пить с тобой не буду. Не возражаешь? Лучше борща поем. Жена его готовить не умеет.

– Не возражаю, Мишка. Приезжай скорее.

Но Мишка сопел в трубку, не позволяя его “выключить”.

– Я, конечно, друг, но ты всегда увлекала меня как женщина. Сегодня опять не позволишь до тебя дотронуться?

– Не рассчитывай, друг Мишка. Я твоя недотрога.

– Я так и знал. Что ж, сейчас приеду.

После Мишки стало хуже. Потому что он был не Любимый (или нелюбимый, смысл один).

Я рассказываю обо всем этом по истечении многих лет, а потому с отношением стороннего наблюдателя за прежней моей жизнью. Время вылечило душевные раны, и я помудрела, как и должно было быть. Но вдруг я вспомнила, как мучилась тогда ежечасно, как билась в истериках, как теряла силы, выуженные депрессией, как терзалась в отчаянии. Мне казалось, что я тону, барахтаюсь из последних сил, пытаясь всплыть. Зачем мне была дана эта единственная в жизни мучительная страсть? Ведь не в двадцать лет со мной такое случилось, а в том возрасте, когда разум и знание реальности куда выше эмоций.

Я узнала, что бывает неконтролируемое сумасшествие. Моя любовь при этом была чиста и возвышена. Только растрачена впустую. Горела тысячами свечей, достойными дворцового зала, но слишком ярко и неэкономно для убогой каморки. Любовь сжигала меня неистраченным жаром. Хорошо ли познать чувство-солнце ценой обожженных крыльев? Извечный вопрос. Только все гении во все времена посвящали искусство мощным волнам души, и покой не был нормой, не был настоящей эстетикой короткой, словно шантаж природы, жизни. Оставалось лишь ждать, когда истечет время боли. Но тянулось оно изводяще долго… А еще спустя годы я поняла, как мучала своим странным поведением мужа. Я и сейчас считаю его и только его разрушителем нашей семьи, но я не просто ушла, а сполна наказала его сильной болью. Получается, он испытывал то же, что и я. Те же дерганья за веревочки, привязанные к сломанным костям. Но я задумаюсь об этом много позже, а тогда я захлебывалась своей бесформенной любовью и ничего вокруг более не замечала.

И не понимала. Ведь Монстру, выходит, нужна другая. Вечер загруженного делами дня дарит ей. Меня оставляет за бортом, игнорируя даже мое желание, которое и без того я демонстрирую нечасто. Отпустил бы с миром. Зачем рвет сердце, втягивает в унизительные отношения, обманывая всех? Или под маской лицемера скрывается убежденный негодяй, или происходит что-то такое, чего я не знаю.

Звонки участились и буквально сделались неистовыми. Пришло угрожающее сообщение:

“Если ты не возьмешь трубку, я встану у подъезда и все равно поймаю тебя. Обещаю, будет плохо!”

Бессовестный Свирепрь. Впрочем, обладают ли совестью свирепри? Накалялась обстановка, накалялись мои нервы, накалялся воздух в городе. И вот однажды я попалась Монстру на глаза, когда после очередного курса лечения отвозила отца домой. По теории вероятности такое произойти практически не могло, но ведь я не отступаю от правды.

Увидев мой автомобиль, Монстр остановил эскорт из двух машин, пересел за руль и развернулся через две полосы, не обращая внимания на встречный транспорт. День сплошных невероятностей! Водители – бедолаги метнулись от “обезумевшего” джипа врассыпную. Вторая машина, вероятно, с партнерами, растерянными неадекватностью улизнувшего Главы, осталась стоять на обочине. Глава, наметив меня в мишени, бросился вдогонку, увеличив скорость до опасного предела. Я сначала, повинуясь стихийному страху, тоже вдавила педаль до отказа, но через пятьсот метров катастрофического полета вспомнила две вещи:

я не на самолете

у меня пассажир.

Стиснув зубы, я остановилась. Монстр ворвался в салон, не обращая внимания на моего пассажира, и был готов растерзать меня. Я прикинулась удивленной и даже пролепетала приветствие.

– Куда ты едешь? – рвался Монстр, дрожа от ярости.

– Домой, – дружелюбно ответила я, стараясь не стучать зубами. Тот – ноль внимания на отца. Никакого уважения, вот дикость-то.

– Я поеду за тобой, ты мне все объяснишь!

Мой отец, мой бедный папа, не привыкший нарушать вниманием чью бы то ни было личную жизнь, молча осмысливал политику вне телевизора. Двадцать километров служебный золотистый джип двигался следом, не упуская мою тойоту – бабочку из виду (у японских автомобилей фары вразлет, как крылья бабочки). Я высадила отца, и мама встретила его у подъезда. Только тут отец осторожно поинтересовался, все ли у меня в порядке.

Машина Монстра стояла неподалеку. Сопроводителей в поле зрения не было. Возможно, они получили приказ отдыхать. В рабочее время.

– В чем дело? – кричал Монстр, вскочив в салон моей машины. – Я тебе не мальчик. Если хочешь расстаться, так и скажи!

– Хочу, – вымолвила я, едва дыша.

Воцарилась, нет “вомонстрилась” тишина, пугающая куда больше криков Свирепря.

– Объясни, почему.

– Вы знаете сами. Для меня унижений достаточно.

– Что ты имеешь в виду? – каждое слово раздельно, с раздражением.

– Я видела вашу машину там… Вы спрятали ее за деревьями.

– Ах, вот оно что, – мягко слитно, с облегчением. – Там просто заболел мальчик. Я привозил лекарства. Находился в квартире не больше десяти минут. Ну, кто еще им поможет?

– Ясно, – тихо отозвалась я.

– Ну что тебе ясно? Ты меня с ума сведешь. Я же сказал, что там ничего личного нет и не будет. Пожалуйста, не делай больше так, запомни, у меня только одна женщина.

– Мне не нравятся эти игры в прятки и ложь. Вы словно кожу с меня сдираете живьем, – уголки моих глаз прокололи соленые льдинки.

– Прости. Мне самому все это не нравится. И я очень переживаю, когда переживаешь ты. Давай поставим твою машину и поговорим.

– Не надо, я хочу домой.

– Пожалуйста, не возражай. Я так соскучился. Езжай за мной.

– Послушайте, если все так и есть, зачем было прятать машину?

– А как иначе я мог поступить? Посмотри, как ты реагируешь. Я просто боялся тебя потерять.

Я промолчала.

– Ну же, поехали.

– А как же ваша работа?

– Забудь, как забыл я.

За рулем я прослезилась. От эмоционального всплеска и от… счастья. Я нужна!

Он подобрал меня на стоянке и, отъехав каких-нибудь двадцать метров, забрался ко мне, притихшей на заднем сиденье. Неистово начал целовать. В перерывах между поцелуями… ничего не говорил. С силой стянул с меня одежду, чудом ее не порвав. Жадно схватил мое хрупкое тело и втиснул между сиденьями, поставив коленями на раздвижной столик. Я утопила ладони в кожу подушек, чтобы удержать равновесие. Обжигая до ряби мою спину языком, правитель нетерпеливо вошел сзади. Ничего не говорил. Только мерно утолял свой голод.

Приостановился и, не отрываясь от меня, дотянулся до бутылки с газированной водой. Сделал несколько глотков. Остальное внезапно опрокинул на меня. Вода зашипела на моей спине, как на горячем камне, прохладным ручейком побежала вдоль позвоночника, стекая по ягодицам на лозу мужчины. Вздрогнув, я изогнулась, застонала, распаляя азарт игрока, и тот с неистовым желанием продолжил восхождение к вершине.

Потом он отвез меня домой, и я не говорила ни слова.

Вы, вероятно, думаете, что и настроение мое на вершине. Нет. Захлебываясь, оно тонет. А вместо ощущения счастья, меня продолжает остерегать тревога. Почему, откуда она берется? Не знаю. Даже в самые, казалось бы, счастливые минуты я носила неосознанное убеждение, что Монстр утянет меня за собой в бездну. Я словно нарисовала картину своего счастья под дождем. Краски и контуры плыли, а я продолжала их усердно подпитывать и рихтовать. Возможно, моя интуиция вынуждена была раскрыться в такой ситуации как второй парашют. Впрочем, внимала я навязанным интуицией знаниям не с большой благодарностью. Останутся ли чаши весов, на которых покачивались правда и слова Монстра, в равновесии, знают только высшие силы. А еще о том ведает, видно выпытав у них, дальнейший сюжет романа.