Он часто захаживал к ней по утрам, в ее компании пить кофе. Обнимал, нежно проводил своей рукой по ее волосам, обжигающе-трепетно целовал ее, шутил и смеялся вместе с ней. И если требовалось, он ездил вместе с ней до продуктового магазина и заносил в избу тяжелые сумки. А пока она суетилась на кухне, он что-нибудь чинил по дому, подделывая разболтавшиеся болты. И уже перед уходом, он долго ею любовался, застыв на одном месте, а она, увлекаясь в ответ, искрометно таяла в его глазах, которые говорили больше, чем могут сказать все слова мира.

Она все явнее ощущала – он ее душа, отражение, счастье, жизнь, солнце, весенний воздух, проливной дождь и соловей, что поет по утрам. Так много заключалось в нем. Так много… И пусть ее видения были далеки от реальности, ей они очень нравились. Она позволяла себе заполнять ими свою жизнь. И только когда на кухню заявлялся заспанный Влад с ввалившимися глазами, она возвращалась в ту самую производную точку, из которой не было выхода. «Нам никогда не быть с тобою…» И все-таки, почему они с Женей не могут быть вместе? Потому что, он ее не любит или…? Внутренние анализы подсказывали ей: люди, между которыми возникает обычная симпатия, сближаются без затруднений, ведут диалоги и развивают отношения. И именно сильное чувство создает преграду, мешая в дальнейшем элементарному общению двух влюбленных людей.

К концу октября Влад бросил работать, сдав автомобиль; и в ожидании возврата депозитных денег, пообещал жене вскоре устроиться на подходящую вакансию. А пока, он часами слонялся по горнице без дела, чем основательно раздражал Марусю. Спал до часу дня, потом ел и ложился обратно, устраивая себе просмотры фильмов на мобильном планшете. Покупая на вечер несколько бутылок пива, включая свою любимую музыку, он разгружался психологически.

– Тебе вернули депозит? – намекнула она на пиво, заглянув к нему в комнату, без надобности.

– Если бы, говорят на следующей неделе…, – промямлил он, смакуя, и потягивая пиво с раздобревшим полным лицом, и мимолетно оторвавшись от мобильника, кинул на Марусю взгляд беспечными и пустыми глазами, лениво разойдясь улыбкой. – Ты, кстати, когда собираешься свой долг исполнять?

У Маруси екнуло сердце, ощущая под ребрами боль: – следующей весной! – отчеканила она и губы ее покрылись солью.

– Ты брось мне эти шуточки, а то я телефон твой проверю! – заартачился едко Влад.

– Можешь проверить, можешь даже разобрать его по частям. Вдруг в нем клад найдешь! – съехидничала Маруся, смотря ему прямо в глаза.

– Не язви! Я обдумываю как раз, где наверняка поискать! Еще не все потеряно!

– Погляжу, ума палата! Ты в июле обещался все ямы закопать, дождем залитые, где дети утонуть могут!

– Если ты не заметила, то я забросал землей некоторые! А на днях мне приснился сон, что за туалетом рыть нужно!

– Может это глюки, а не сон?

– Стерва, баба! Ты виновата во всем, что не принимаешь участие в приисках! – агрессивно издал Владислав, – и имей ввиду, что я жду тебя тут! – указал он ей на их кровать здоровенной, мясистой рукой.

Маруся покрутила у виска и вышла из комнаты, оставляя мужа сластить свой любимый напиток.

Ослабшее ласковое солнце, коротко пройдясь по вершине неба, улизнуло за черту горизонта, увеличив временную фазу темнотищи. И если бы не луна, что так ярко в окно билась, стоял бы мрак полный, с черной сушей смешавшись.

Соня не спала, дрожа под одеялом. Она пряталась от чудовищ лесных. Кто-то зашел в их детскую, неслышными шагами подошел к Семкиной кроватки, постоял возле нее, может оттого, что Семку не захотел есть, и вот теперь, и к ней подкрался, откидывая угол ее одеяла.

– Мама! – завизжала она содрогнувшимся голоском.

– Не пугайся, сладкая это я, мама. Ты чего не спишь, моя милая, смотри и Яна, и Сема спят уже? – мягко зашептала Маруся, обращаясь к дочери.

– Мама, меня Янка напугала. Сказала, что медведь придет из лесу и утащит меня, – пожаловалась она на старшую сестру, тоненьким голоском.

– Не стоит бояться, моя хорошая. Медведь уже успел сон-травы наесться, и скрыться в берлоге крепко зимовать до весны, – вполслуха сказала Маруся, ложась к дочери. Соня прижалась к маме обдумывая, что не все так ужасно, как Янка стращает. – Спи, моя лисичка. Закрывай глазки и засыпай, – приглаживала ее Маруся своей легкой рукой по густым, мягким рыжим локонам.

А в небе располнела луна. Налитая густым светом, так и норовила поприставать ко всем, мешая десятый сон видеть. Маруське и самой в полнолунье не спалось. На душе скользко, мутно. Стонет сердце от неизвестности. Будто земля из-под ног уходит, превращаясь из твердой почвы в липкую, грязную жижу. А далее, за жижей обрыв, пустота, и смерть.

Утро белесое, встало и полетело густыми скорбными облаками. Тяжелыми, тревожными. Вороны загудели, завели треп между собой, гаркая на ветках. Одинокое чучело сторожило изрешеченный Маруськин огород, поворачиваясь от ветра то в направлении ручья, то к дороге. Алмаз поел и забрался обратно в будку, свернувшись поудобнее, от ледяного ветра подальше. Проводив дочерей, Маруся захлопотала на кухне. К двенадцати проснулся Влад, с прогоркшим запахом из-за рта и глазами заплывшими. Не успел он умыться, как вздыбился на Марусю спросив про завтрак:

– Ты вчера меня обвела вокруг пальца, – огорошено прихватил ее за руку, удерживая отчаянно крепко. – Мы так не договаривались! – его глаза безрассудно косились на жену, вздымая бровь, рот бесновался, оттопыривая полные губы.

– Пусти меня, не надо меня трогать! Больно же! – встрепенулась Маруся, поджимая губы. И ее красивое лицо покрылось муторной тревогой.

– Буду трогать, имею право! – цепко держал ее Влад, действуя нахраписто.

– Ты пьяный был, – нашлась она что сказать.

– В таком случае, я буду сегодня трезв! – предъявил он ей, и убрав свою руку, посмотрел на нее жадным, ненасытным взглядом.

Маруся, отмалчиваясь, безразлично отвернулась к окну, где через стекло пронизывал холодный свет, потерла на руке защипавший на матовой коже красный подтек.

– Не слышу: – да, любимый, дорогой!

– Да, нелюбимый, недорогой, – дерзко изрекла она, побелевшими губами.

– Ты напрашиваешься, – пригрозил он ей. – Налей мне чаю и завтрак.

– На завтрак не заработал.

– Я устроюсь, как депозит отдадут.

– Жди ответа, как соловей лета!

– Думаешь кинули?

– Не могу знать, тебе виднее.

– Ну, если кинули, – лицо Влада вооружилось грозной печатью, – они не знают, с кем связались. – Убью их всех по очереди. А самый главный умолять меня будет о пощаде!

– Думаешь поможет или стоит побыстрее найти новую работу? Мне за газ заплатить не чем! – вернула его Маруська к обыденности.

– За газ? Разве не заплачено? Я тебе столько денег давал!

– Интересно, что ты называешь деньгами. А огород кто истребил?

– Соберусь сейчас и поеду за депозитом, – определился ее муж с планом на текущий день, – только пожрать дай!

– Конечно съезди, – поддержала его Маруся, и подав ему завтрак, ускользнула с кухни.

После того, как он уехал, Маруся подошла к окну: «Так живо кругом. Хмурый, моросящий день и Алмаз, что грустит в своей будке, высунув нос; и деревья, что качаются от ветра, срывая последние листья; и сын, что дергает ее сейчас за подол платья».

К вечеру вернулся подвыпивший Влад. На лице рисовалась деловитость и уверенность:

– Сказали послезавтра отдадут, надо будет позвонить им, – сообщил он Марусе. – Не думай, я не пьяный. Обмоюсь и буду ждать тебя!

– Обмойся, – ответила она потупившим голосом, уйдя укладывать детей.

– Мама, расскажи про репку, – попросила Соня, приготовившаяся ко сну.

– А Сема согласен. Про репку или про теремок?

– Репу, – выговорил сын.

– А Яна?

– Любую, и давайте поживее, я спать хочу! – не слишком вежливым тоном поторопила она их.

– … Слушайте. Посадил дед репку. Выросла репка большая пребольшая…

После сказки, рассказанной ею, дети заснули. Маруся потихоньку встала и прошла на выход, к своему палачу…

Следующим промозглым, туманным утром, Маруся, вместе Семой нагрянула к Марте. Пройдя заброшенный, на участке брата, обомшелый колодец с прикрытым люком, она поймала мысль о суициде. «Погибну и все тут. Завершится разом порочное испытание!»

– Денис дома? – приглушенно спросила Маруся, таясь от брата.

– Нет… Ты чего такая, все нормально? – спросила Марта, усмотрев в подруге с бледным без единой кровинки лицом, внутреннюю отчужденность.

– Насыпь в комнате для Семы игрушек побольше, он поиграет, – подошла к ее горлу сухость.

– Давай, пойдем Семочка, поиграешь в комнате, – отвела его Марта, рассыпав ему игрушки. – Так что с тобой?

– Я не знаю, конец мне, – сломленным голосом произнесла Маруся.

– Какой конец? Ты о чем?

– Не знаю, как жить дальше… Влад со своим интимом пристает ко мне. А я тяну до последнего, а потом иду как на плаху поганую. Представляешь, до чего не хочу, чтобы он до меня дотрагивался, что все тело мое болью противится.

– Может выпьем? – предложила Марта в намерении отвлечь подругу от невыносимых мыслей.

– Нет. Мне даже пить не хочется. Ничего не хочется…

– Он устроился на новую работу? – задорная Марта, заледенела в переживаниях, подрагивая красивыми волнительными бровями.

– Нет. Ничего и не ищет. Пьет на какие-то деньги. Занял у кого-нибудь или займ взял под депозит, который ему как своих ушей не видать, – нахмурилась, под стать утру Маруська.

– Может выплатят?

– И он так думает, раз компания другая, то они честнее. А им так же наплевать, на таких как он. Кидают нагло. Никто их не проверяет, они сами себе хозяева.

– Надо разводиться с ним, или с ума сойдешь вскоре. Если несносно, то как терпеть такого мужика, – советовала Марта, скользя «по ни живой, ни мертвой» Марусе черными глазами.

– Не приходил Женя? – с тайной надеждой поинтересовалась Маруся, встряхнувшись.

– Нет. Исчез. Может и не появится больше. Знаешь, как у людей бывает, они в гору идут, и становятся в недосягаемости.

– И так бывает… Маша присылала свежие фотографии? – отвлекала сама себя Маруся другими темами.

– Присылала квартиру, где она живет. Сейчас покажу. – Марта поднялась и сходила за телефоном, окинув мельком Сему. – Смотри как круто, – прокручивала она присланные подругой фотки. В гости зовет, поедем?

– С удовольствием! Не была в Москве.

– Вот и причина ехать. Посмотрим достопримечательности, сфотографируемся на Красной площади, – разгулялась Марта вслух.

За окном завыла сирена, извещающая, что приехал Денис. Зачавкали шаги по улице.

– Скучаете девоньки? – спросил он сходу, теплым, красивым голосом. – Сема, парнишка иди поздоровайся с дядей, – подозвал к себе племянника.

Семка оторвался от игры и подбежал к Денису: – Давай руку, богатырь. Будешь хорошо себя вести, привезу тебе игрушку! Ребенок мотнул светловолосой головушкой, соглашаясь.

– Вы долго сидеть будете, я тогда куплю чего-нибудь Соне и Семе. Надо ж было так имена подобрать, – подивился Денис великодушно улыбаясь, с разыгравшимся румянцем на худых скулах.

– Долго не будем, скоро уйдем домой, – повисла пауза между двумя подругами.

– Понял. Ладно, я за колонками приехал, – скрылся он где-то в комнатах.

– Ботинки, – указала Марта, – увидев, что он ее не слышит, – собрав аппетитные губы в нелепой улыбке.

Денис показался обратно, держа в руках небольшую коробочку и попрощавшись жестом, уехал на рабочей машине.

– И так всегда…, – ненастно произнесла Марта, с грустью в карих глазах. – Может выпьем все-таки.

– Давай вечером. Не хочу находится с Владом.

– Договорились. Я приготовлю чего-нибудь вкусненькое.

– Лучше постное, а то, как ни придешь к тебе, так потом бока растут.

– Ой, Маруська, тебе не грозит. Худая, стройная, да после четырех детей! – оценила ее Марта, сверкая показным настроением.

– Спасибо. До вечера тогда.

– Пожалуйста, договорились!

Маруся и Марта попрощались до вечера. Тягучий, вялый день и тучи попрятал, затянул небо марлей белой, через которое кропило дождем мелким. Да и Маруськина изба приобрела полинявший, неказистый, осерчавший облик; убогой стала, отравленная Владом. А земля ее приглушенно плакала, изнывая от ран глубоких и рваных, сигнальными летами обмотанная.

Жила Маруся на последнем издыхании, остановившись у края пропасти. «Жизнь немила, жизнь погублена». Ей от мужа ничего не надо. Ни унижающих денег, ни искаженной, примитивной любви, услаждающий свое эго ниже пояса.

Она видела три выхода: первый, – берет детей и убегает без оглядки из дома; второй, – покончить жизнь самоубийством; и третий, – подать на развод, а Влада с вещичками на выход…

Первое невозможно реализовать. У детей учеба, детский садик, да и бежать некуда. Ее дом здесь! Второе она не могла себе позволить, не имела права оставить своих детей на несоциализированного мужа, невзирая на то, что закралась такая мысль. И третье, – если даже она подаст на развод, Влад не уйдет и не оставит ее в покое.

Чувствуя себя отрешенной, Маруся взывала к своему терпению. «Что-нибудь разрешится, через год, через два, через три. Главное набраться терпения». Важно сохранять разумность и внутреннюю мудрость. Но, настолько въелось в нее «несчастье», что и не заметила, как перестала улыбаться.

Иной раз выйдя до магазина, она забывалась, что не ходит там, где сидит на лавочке Тамара Ильинична в платочке «оренбургском», непременно желающая расспросить как дела. Увидев Марусю, у нее сразу вырывались полупритворные вопросы:

– Что твой Влад, устроился на работу? А в такси что его не устраивало? Нашли нефть? Сыночек то у тебя каким большим стал! Что же Аринка, учится? Пусть не бросает учебу! Будет помогать тебе! Янка то, ежедневно гуляет до поздней ночи, следи за ней получше, чтобы из школы не отчислили.

– Хорошо, хорошо, Тамара Ильинична. Обязательно держу на контроле. Ну мне пора, извините! – держала она ответ, бессмысленно улыбаясь, удаляясь потом до хаты.

Но в последнее время ей даже хотелось пройти мимо навязчивой соседки, чтобы не держать в себе и честно ответить на все ее надоедливые вопросы про своего мужа, Влада. Крик души, без единой слезинки, не давал ей покоя. Но представив себе их разговор, она тут же сознательно обходила свою соседку другой дорогой. «Жаловаться – грех».

Иной раз, взяв детей и Алмаза, они далеко уходили от горницы вдоль полей курчавых, до самой опушки густого хвойного леса. Пока шли, Маруся свою любовь развеяла с внезапно налетевшим на них северным ветром, а дойдя до леса, и там часть скинула с души ненужную печаль. Так и облегчение пришло некоторое.

Влад не искал работу, надеясь до последнего на тот самый депозит, что числился за ним в такси. Позвонив через два дня, его просили перезвонить на следующей неделе и так далее до конца ноября.

– Неужели ты не понимаешь, что тебя дурят? – обратилась к нему Маруся.

– Кажется начинаю понимать, но что же мне делать, я задолжал денег одной конторе, – сконфуженно очухался ее муж, заведя старую песню, и не моргая, уставился на жену страдальческими глазами, соединяя брови, правильной формы.

Маруся неприязненно фыркнула взглядом: – у меня даже не спрашивай!

– Что же мне делать, ты должна мне помочь!

– Ничего я тебе не должна! – напружинилась Маруська.

– Ну как же, ты жена моя! Надежное плечо! – и на его широком лице увлажнились глаза.

Маруся засмеялась: – посмотри на мои тонкие плечи! Хватит уже свою шарманку заводить!

– Займи у Дениса!

– Тебе надо, ты и займи! И если ты не найдешь работу до конца месяца, то можешь пойти вон из моего дома! Я подам на развод!

Влад подпрыгнул на месте, портясь в лице: – ты невменяемая! Крысу во мне углядела! Столько работал, как вол! До последней копейки отдавал тебе заработанное, и теперь, когда я в трудной ситуации, ты меня бросаешь! Да лишь не надейся, что уйду. У меня здесь дети и я люблю их! Не будь последней мразью! – неистовствовал он, брюзжа слюнями.

«Да, да… Конечно дети… Конечно, ты их любишь! Конечно, она мразь!» – отмечала она про себя, примолкнув, желала зажать свои уши посильнее. «Все, все – заткнись! Даже голос у тебя противный, чтобы его слушать!»

Вечером Маруся взяла Янку, Соню и Сему, удрав из дома к Марте, разбавить хорошей компанией тусклый однообразный вечер в пятницу. Дети увлеченно игрались в комнате, строя город и руководя каждый своим районном. Марта угостила Марусю вином, которое слегка одурманило и развеселило, забывая который час. И до того им сиделось, что отвлеклись от худого, оборвал их с улицы рвущийся дико, нечеловеческий вопль. Испугавшиеся дети прибежали к маме на кухню, подрагивая в холодном ознобе.

– Нам страшно, что это? – спросила Янка, дребезжа.

Маруся переглянулась с Мартой: – мне кажется это Влад орет! – определила Маруся знатоком, и у нее самой запотели ладони.

К ним в избу занесся Маруськин муж. Его кровавые глаза, свидействовали о сумасшествии ума.

– Вот вы где!!! – угрожающе рявкнул Влад, вытягивая лицо в недоверчивой взгляде. – Просыпаюсь, а в доме темень и никого! Думаю все…, овечка сбежала к любовнику!

Маруся, обняв по-матерински, прикрыла своих детей руками, чтобы они не видели отцовский кретинизм. – Тебе лечиться надо, Влад, – засвидетельствовала она чокнутое состояние своего мужа.

– Э-э-э-э-э-э-э, – издал гортанно безумец, оборотнем оскаливая пожелтевшие зубы.

– А нож тебе зачем? – испугалась Марта, увидев перед собой звериную морду и острый конец кухонного ножа, торчащий из кармана его штанины.

– Без причины, – трескуче-несуразно ответил Владислав, пребывая в каком-то остервенении, с взглядом бурлящего-кипящего котла.

– Что? Бес причина? – напряглась Маруся, расшифровывая, что он прохрипел.

– Он сказал – «без причины», – повторила Марта за тронутого умом Маруськиного мужа. – Иди Влад ко двору, приходи в себя, умойся водой. Не дай бог, подъедет Денис, увидит нож и задержит тебя надолго. Думаю, тебе это не надо…, – разложила она ему логическую цепочку, намеренно спокойным голосом.

– Да Влад, Марта дело говорит, возвращайся домой, не пугай детей. Мы скоро придем и ляжем спать, – подхватила наставление Маруся.

Владислав, сгорбатившись, вытянув голову за плечи, убийственно вклинился своими пустыми, но помешанными глазами на двух закадычных подруг, медленно переведя взгляд на зажавшихся в кучке испуганных детей. Со свирепым лицом он крадучись прошелся по темным комнатам, вслушиваясь и озираясь в ожидании засады. Вернувшись на кухню, он заледенел как вкопанный. Повременив, будто обращаясь к своим извилинам, опомнился, просветлел глазами, осмысляя, что лучше воротиться в избу:

– Давай Маруся, ты тоже приходи в хату, детям спать надо, – проурчал он напоследок жалким голосом, сваливая обратно.

– Господи, как ты с ним живешь, свихнулся вовсе?! – переполошилась Марта, дыша часто, отвратительно чувствуя себя, умолчав, «что и этот идиот, туда же в ботинках!»

– Не знаю, – уклончиво ответила Маруся. – Пойдем мы подруженька к себе лучше, спать.

– Он не перережет вас? Может разумнее сказать Денису? Ведь с ним жить страшно! – опасливо переспросила Марта, с пересохшим горлом.

– Трус он по своей сути, у него такая защитная реакция, не больше, – объяснила Маруська, обреченным голосом.

– Ну смотри, а то сдадим его куда надо, – намеренно посоветовала Марта.

– Все хорошо, мы лучше пойдем.

– Утром зайду вас проведать.

– Заходи.

Земля припорошилась снегом. Побелели дорожки, кусты и деревья. Просветлилась природа, обмякла, размягчилась подобрев. В субботу проснулись, а снег снизошел до поверхности земной, падая сверху праздными снежинками, клубясь белой дымкой. А Маруська и не заметила, как Соня штанишки одела, втиснула ноги в сапожки, куртку сверху и шапку на голову водрузила.

– Ты куда, солнышко мое? – поглядела на нее Маруся, с удивлением.

– Как куда мама?! На улице сколько муки насыпало. Я пирожки пойду печь!

– Моя, любимая, жди маму и Сему. Мы оденемся, вместе пойдем, пирожки лепить.

Задорно улыбнулась белолицая, румяная дочь, затопталась ножками в прихожей, держа наготове в руках лопатку и формочку.

– И я с вами, подоспела Яна, лоснясь улыбкой.

Умаявшийся Влад, видя, что Маруся абстрагировалась от него, вынужденно приступил к поискам работы. Уезжая в город на собеседования, он избавлял домочадцев пусть и ненадолго, но от своего надоедливого присутствия. И уже наедине с детьми, Маруська вдруг осознала, что она не «несчастная», а очень «счастливая!» У нее есть самое дорогое, бесценное, важное, – это ее любимые дети! Самое фундаментальное, что может быть в жизни женщины!

«А как же любовь мужчины?» Она однозначно отвечала себе: «ни к чему и не зачем, ей не нужна никакая мужская любовь!»

Дочери жалели маму, каждая помогала кто в чем мог, а Сема, вооружившись маленькой отверткой, ходил по горнице с серьезными намерениями, подкручивая мебельные шурупы.

– К розеткам не подходи, – объясняла ему Маруся, как взрослому. – ток опасен и может убить. И с пытливым взглядом, сын внимал маминым требованиям, послушно сдавая орудие труда в надежные Маруськины руки.

Владислава взяли на испытательный срок, в колл – центр, продавать что-то по телефону. За каких-то две недели, Маруся овладела собой отходя от обрыва, набирая легкими кислород и свободно выдыхая его. Она заметила, что благодаря психологическому тексту, что вручила ей Машка, у нее получилось отстранится от любви к Жене, действительно оскудевая к нему чувствами. Ей полегчало, тело расслабило, изгладив сердечные упования.

«Так для чего ей дана была эта любовь?» – задалась она вопросом и сразу же изрекла: – «она ей дала дар видеть красоту там, где казалось бы ее и в помине нет, и спасла от чего-то неминуемого, что могло бы с ней случится…»

Декабрь обдался снегами и морозами. Валил белыми пушистыми хлопьями, стелил свои ковры серебряные; заметал, опоясывая вершины леса белыми праздничными лентами; заснувшим деревьям вплетал снежинки в белые косы. И погрузилась земля в прохладу минорную, блесками игривыми, зимними, ослепляя глаза на солнце своим великолепием.

Ранним утром свет во всей хате множился. Не разгоревшийся светлый день, полумраком поселился в комнатах. А со включенным светом изба наполнялась теплом, перекликаясь с бело-голубым оконными свечением.

Нарубая капусту для борща, Маруся усмотрела который час. «Успеет сварить до обеда», – смекнула она, как к ней постучалась Марта.

– Что с тобою, лицо восковое!? – покачнулась Маруся в сторону, капусту на потом отложив.

– Уезжаю я, в Москву! Надоело мне все! – всхлипнула Марта, тоскливо, почти налетая на подругу, с глазами поблекшими.

– В Москву? Что случилось то у тебя? – поддернуло хозяюшку в беспокойстве.

– Да что… что, – нервно заговорила Марта, еле губами шевеля: – мою пол и приезжает Денис, расхаживает в обуви, как ничем не бывало. – Я ему говорю: – куда!? Наследил уже! На что он мне заявляет: «– Это мой дом, хочу и хожу!»

– Меня тут такая обида схватила! Мой дом! А я что же – никто!?

– Ты завелась, тебе надо подышать и отпустить ссору, – резонно посоветовала Маруся, в домашнем халате и фартуке, модулируя мысленно свой борщ.

– Какой тут! Смеется мне в лицо и анекдот рассказывает, – задышала она тяжко, с глазами, накатанными от слез.

– Что за анекдот то? – осторожно уточнила Маруся, глядя на кислое лицо подруги.

– Встречаются два старых приятеля, – зашептала Марта, сдерживая голос:

– Один другого спрашивает: – как дела?

– У меня отлично, а у тебя?

– А у меня… ну так себе…

– Что так? – интересуется в ответ приятель.

– Ты вот веришь в переселение душ?

– Нет! – отрезал приятель.

– А я вот уверил, когда однажды моя жена переселилась из своей квартиры в мою!

Маруся, растянула немую улыбку, проговорив:

– Ничего обидного и нет. Неудачно женился второй приятель.

– Понимаешь, Маруся, – продолжила, мрачная с лица подруга: – намек здесь – «ну так себе»! – Плохо ему со мною живется! Пилю его за обувь, за полы мытые. А я не могу по-другому. Я так устроена! У меня идеальный порядок! Жениться не предлагает, детей не хочет. Отсюда думаю, хватит с меня! Окончательно решила я. Без него в Москве, я прекрасно заработаю себе на квартиру. Даже вещи уже собрала и такси вызвала! – не улыбалась Марта, часто и пронизывающе дыша. – Если что, поживу у Машки первое время. Она мне адрес прислала.

– Решила, стало быть, – запечалилась Маруся и глаза ее почернели угольками.

– Решила, но ты не расстраивайся. Устроюсь, приедешь ко мне с детьми. Бросать тебе надо бесшабашного своего мужа. Он не в себе! – смело настроилась Марта, победоносно. На душе отвратительно, но вера, что все получится, будоражила ее.

– В точку сказала. А Денис знает, что ты уезжаешь? – спросила Маруся и воробьи подлетели к окну, щебеча взбаламучено, поделить меж собой кусочек хлебушка не получалось у них. Крыльями взмахивали трепетно, снег с подоконника стряхивая. А день невозмутимо сырой и холодный, угнетающий.

– Ему зачем знать!? Он на работе сейчас и не говори ему! – остерегла ее Марта, с естественным румянцем. Глаза невеселые, без блеска.

– Не буду, раз просишь. И курочек своих не жалко оставить?

– Пусть он за ними и смотрит, – злилась на него Марта, тая обиды. – Это его была идея! Надоело его отношение, – усмехнулась она, облизнув алые губы.

– Желаю тебе тогда на новом месте хороших возможностей! – от души благословила подруженька, глядя на не нашинкованную капусту для борща.

– Спасибо! Люблю тебя!

– И я люблю тебя, подруга, – призналась Маруся, и со слезами обняла Марту на долгое расставание.

Липецк украсился новогодними огнями. Ель городская, нарядная, с наконечником звезды украшена, гордо устремленная в небо. Кружить настроением радостным головы жителям и гостям. Без суеты, маневренно устремился народ по сокровищницам за подарками с представлением о детстве. Волшебство мерцает и мерещится, что дед Мороз по городу самый чистокровный ходит, счастьем просто так одаривает.

Марта приехала на вокзал. В окошке по продаже билетов, она протянула паспорт.

– Говорите! – поторопил ее кассир – женщина, с платочком на шее шелковым.

– Мне на сегодня один до Москвы.

– Есть СВ, на фирменный поезд Воронеж-Москва, остальные раскупили, – оповестил кассир официальным выдержанным голосом.

– Пойдет! – согласилась мгновенно Марта. Ей все равно на каком до Москвы ехать, хоть в багажном отделении.

– Четыре тысячи шестьсот два рубля.

Марта вынула пять тысяч и передала кассиру.

– Два рубля посмотрите!

– Одну минутку, найду, – по карманам зашарила Марта. Лицо серьезное, словно перед экзаменом.

Через пять минут кассир вернула паспорт, билет на поезд и сдачу. Дело сделано, билет в кармане, расслабилась она. Осталось законспирироваться от Дениса, чтобы не спохватился и не узнал ее, а потом попить чаю на привокзальном буфете. Ну а если, не спохватится, то и не надо, в Москве получше перспективы. «Не велика потеря в ее жизни! Жизнь, она только начинается!»

Марта прошла в женский туалет, где полностью закрасила лицо тональным кремом. Брови, ресницы и рот. Замотала платком голову, плотно прикрывая красивый, открытый лоб и надевая сверку ко всему черную шляпу. А поверх пальто и шарфом замоталась, скрывая свой хорошенький носик. В таком виде, она попила в буфете чай, а бутерброды у нее были. Табло перелистывало расписание. Задремав на скамейке в зале ожидания, она чуть было не опоздала на поезд. Яркие звезды, сияя мощнее чем обычно, провожали Марту недоступным галактическим светом. Проводница долго рассматривала пассажирку, не признав личность в паспорте.

– Это я, девушка, это я – подтвердила Марта, показывая на себя озябшей ладонью, принюхиваясь к специфическому запаху поезда, состоящего из смеси угля для топки вагонов, солярки и креозота.

– Проходите, – пропустила ее проводница, одетая по-фирменному, боле не сомневаясь.

Пассажирка, прихватив клажу, поднялась в зелено-голубой поезд и прошла в свое купе, занятое наполовину пожилым мужчиной. Старенький, но любезный на лицо. Слабо улыбнувшись, он с любопытством рассматривал свою спутницу, которая, сняв шляпу с широкими полями, размотала шарф, скинула пальто и платок, рассыпая своими длинными, каштановыми волосами. Найдя в сумочке ватный диск, Марта тщательно стерла тональный крем, превращаясь в себя.

– Вы от кого-то удираете? – спросил попутчик прямолинейно.

– А вы в полиции работаете? – огрызнулась Марта, уставшим голосом.

– Нет. Я искусствовед, Трофим Артемович, еду из Воронежа в Москву, где встречался со студентами и читал им лекции, – доложил о себе мужчина со всей открытостью, хрипя под нос.

– Я, Марта, бегу от бывшего, который недооценил меня, а теперь навсегда потерял, – подключилась она к диалогу с дедом.

– Марта? Какое красивое и необычное имя, – выскользнуло у Трофима Артемовича. Замусолил он глазами по девушке, по-старчески слабыми зрением.

– Спасибо, – разместилась Марта, разложив себе матрас, заправив простыню.

– Не желаете выпить чего-нибудь? – охотно предложил старикашка.

– Не пью с незнакомыми людьми, – уставилась она в окно и поезд тронулся, а вместе с ним и сердце дрогнуло.

– Так мы уже знакомы.

– Это не повод.

– А чем же ваш бывший так обидел вас, что бежите от него? – до охоты ему было поговорить с красавицей.

– Вы думаете это интересно? – глянула на него Марта, скосив глаза.

– А почему бы нет, нам ехать всю ночь.

– Бутербродик будете? – угостила она его хлебом с сыром и сервелатом.

– Давно не ездили в поезде видать? – замаячили его глаза в удивлении. – Сейчас продуктовый набор дают, каждому, словно космонавтам. Вот ваш.

– Я люблю свое поесть, – подвывал у Марты желудок, слюнною давившись. – Будете?

– Не откажусь. Закажу по такому случаю нам чаю, покину вас ненадолго, – вышел пожилой сосед за чаем.

«Любезный какой», – подумала про него Марта, откусывая бутерброд, стараясь что-нибудь различить в ночной мгле, глядя на свое оконное отражение.

Через некоторое время он занес стаканы в подставках, а сахар в наборе.

– Вот, угощайтесь. Невидимый дымок поднимался клубочком и убегал прочь из купе, где теплилось дыхание попутчиков.

– Спасибо, – подсластила себе Марта, уезжая в неведомую Москву. Она вся такая горячая и смелая. Ноги, руки при ней, голова в порядке, а сердце предательски с Денисом осталось.

– Так он вас обижал, ваш бывший? – засыпал вопросами Трофим Артемович, помешивая ложечкой сахар.

А за окошком темень, ворохи белого снега, домишки с тусклыми огоньками.

– Не то слово! Представляете, я каждый день слежу за порядком в избе. Убираюсь, готовлю есть, наглаживаю ему рабочие рубашки. Говорю ему, не ходи в обуви, а он!? А он мне сказал, хочу и хожу, это мой дом! Как вы на такое смотрите отношение!? – выдавили ее губы накопившуюся желчь.

– Отрицательно. Не люблю, когда ходят в обуви. Так вы все умеете делать по дому? – невольно подивился старик чему-то.