Read the book: «Подрезанные мысли», page 4

Про это и про то

Мучительно тасуя темы,

Поскольку о любви нельзя,

Я ей писал о том, что все мы

Хорошие, что теоремы

Доказаны и есть стезя,

Которая – предназначенье

И представляет важный путь,

И лишь презревший искушенье

Познает истину и суть

Здоровой мысли, а раченье,

Бесспорно, выведет на свет…

Кто мной руководил в ту пору

И предавал весь этот бред

Бумаге? Большего позора

Нельзя придумать. Воды лет

Не смогут смыть смолу сомнений

С моих сочащих смуту ран;

И пошлость звукоповторений,

И сор бессмысленных творений

Не спрячет змей анжамбеман…

А надо бы, всего лишь, было

В канун, ну скажем, именин,

Когда один и всё немило,

Уныло, грустно и постыло,

Пробраться к ней под мезонин.

Узрев любимое сусало,

Разъять грудину… руку в брешь…

Наружу сердце и устало:

«Не жалко, дорогая, ешь,

Когда уже понадкусала».

***

Как – будто штиль:

Волны у самых ног

Смывают быль,

И в золотой песок

С водой ушли

Сказки далёких стран,

Но там – вдали –

Прячется ураган

В сердце циклона

И смерти нет:

Шторм донести готов

На этот свет

Море из берегов,

В полночный сон

Брызги из «глаз грозы»,

Последний стон,

Каплю Его слезы

В сердце циклона

Проснуться… лень…

Ласкова, как змея.

В палате день –

Реанимация:

В экран окна –

От абстинентных драм –

На волю, на

Пики кардиограмм

Сердца циклона

Басня о Ревизии

Взалкал Великий Велосипедист

Откушать от щедрот не им взращённых.

Над миром раздавался громкий свист,

Пугавший – так легко – порабощённых,

Когда велосипеден и лучист,

В колонне бесхребетных посвящённых,

(Для коих спин полезны лигерады*)

Он проводить измыслил променады.

Бывало, едут шумною толпой,

Изображая истовость и веру;

И всякий рад, когда надел чужой

Не угодит суровому премьеру,

А «палевных» соринок стройный ряд

Поколебит соседову карьеру.

Любой из лизоблюдов снова рад,

Когда «хозяин» по проблеме ровно

Коллегу мордой возит. Но торчат

Из глаз злорадных собственные брёвна;

И вот уже злорадуется тот,

Кто миг назад обиженным был кровно.

Таков плывёт «ревизионный флот»

Когортой рикамбентов* разномастных,

Являя нам Отечества оплот,

Отринувшего пеших – несогласных.

***

Пошли мне голос колыбельный,

Записанный куда-нибудь,

Чтоб мог я, снявши грех нательный,

Как чадо малое уснуть.

Оставь мне всю пушистость снега,

Укутавшего испокон

Тот дом – как храм, где дремлет нега,

Таясь под ризами окон.

Верни мне что-то из былого:

Задумчивость, боязнь пути,

Велеречивость рифмолова,

Любовь, прибитую к груди.

И я пойду с такою ношей,

Вихры привычно теребя,

И никогда Её не сброшу,

И буду верить лишь в Тебя.

***

На дороге в Элизиум ветер ласкает траву,

Предзакатное солнце стыдливо укуталось в тучи.

Отставной гладиатор – я в лоно начала плыву.

Впереди – лишь покой, позади буераки и кручи.

За спиной Пантеон заскорузлых и лживых богов

И слепой император, давно не владеющий пальцем.

Завещая им звон, заржавевших от пота оков,

Я изящно ушёл, раскусившим свободу скитальцем.

Как по левую руку мою разлилось серебро

Заповедного озера Неми, где всплыли из тины

Золочёные «барки любви», вон уж с палуб хитро

И зазывно моргают гетеры, как я – либертины.

Как по правую руку мою – расписной Палатин.

У подножья его под смаковницу – символом веры –

За волчицей выходят: ещё не убивший один

И пока не убитый другой из священной пещеры.

Я иду и сбиваю с сандалий имперский навоз,

Вековой фанаберии духа постылую ересь,