4
Утро было хмурым, совершенно похожим на моё настроение. На работу я вставал рано, чтобы быть в офисе уже к половине девятого. Лена же ещё училась, а потому могла отсыпаться до десяти. В то утро я был рад этому – совершенно не хотелось её видеть. Наскоро приготовив завтрак, я сел кушать и зачем-то включил телевизор. Шли утренние передачи, всегда такие добрые, светлые. Разговор ни о чем, чтобы зрители могли поставить бубнёж ведущих на фон, пока готовится завтрак. Но сегодня вся передача была посвящена этой чертовой инициативе. Кажется, все только и делают, что говорят о предстоящем «Дне открытых убийств». С отвращением шикнув я выключил телевизор и продолжил есть в абсолютной тишине.
Рабочий день прошел быстро. Несмотря на понедельник, начальник решил отпустить меня пораньше. Времени было ещё много, поэтому я решил навестить отца. Жил он на другом конце нашего мегаполиса, в небольшой однушке. У нас с ним хорошие отношения. В любой момент можно к нему приехать, обсудить какую-нибудь проблему, спросить совет. Так я поступил и в тот раз.
Мой старик встретил меня в весьма приподнятом настроении. На нем был кулинарский фартук, а по квартире разносился манящий аромат свежеприготовленных котлет. Да, мой отец тот ещё повар! Вместе мы покончили с готовкой и приступили к совместному ужину.
Из старенького телевизора с выпуклым экраном доносилась приглушенная речь. Отец сделал погромче – оказалось, то были какие-то дебаты. Двое мужчин в костюмах, крича и размахивая руками, пытались отстоять свою позицию, под пристальным надзором ведущего.
Мужчина слева представлял желтую партию и всё время говорил про экономику, дескать «День открытых убийств» может уничтожить много потребителей, что принесет лишь экономический упадок. В противовес ему, мужчина из белой партии рассказывал, про рост самосознания и построение гражданского общества. По его убеждениям, наше общество было уже достаточно развито, чтобы исключительное право государства на убийство постепенно перекладывать на граждан.
А я слушал их, совершенно не понимая, как такое может появиться в голове нормального человека. Экономика, общество, государство, права… Никто из них так и не заикнулся про мораль. Никто не сказал про то, что убивать человека в принципе нельзя. Казалось, что об этой простой истине все забыли… Видя мой интерес, отец убавил громкость и произнес:
– По телевизору вообще все с ума по сходили! Только и делают, что обсуждают этот дурацкий день! – С негодованием произнес отец. – Вон, утром в передаче про здоровье знаешь, что рассказывали?
– Нет, я же на работе, – отвечал я, кусая котлету. – Что говорили?
– Показывали, как лучше убить человека! Какие вены резать, куда бить!
Аппетит сразу пропал. Я отложил вилку в сторону, а отец продолжал:
– И как после этого нормально относиться к этим сволочам?! Ну ничего, мы с мужиками уже все решили, они у нас ещё попляшут!
– Ты чего, пап? – спросил я, прекрасно понимая к чему он клонит.
– Они ж сами разрешили, вот мы соберемся и покажем им народную волю! Разморозим социальные конфликты, как они говорят!
–Так их же нельзя, законом запрещено.
– Нас значит можно, а их нет? Как пенсии замораживать – так пожалуйста, как деньги отнимать – так можно! А тут ещё и убивать разрешили!
– Да, но ведь не их. Они под защитой будут…
– А плевать! Мы ведь долго ждали, но ведь вечно терпеть не будешь.
Я посмотрел на мужчину, вырастившего меня, на руки, вынесшие меня из роддома… Смотрел и понимал, что даже у этого человека, которого я знал буквально всю жизнь, были причины кого-то убить. А он продолжал, расписывая в красках грядущую расправу, совершенно забыв про ужин и всё на свете.
5
После встречи с отцом стало только хуже. На улице царил липкий душный воздух. Такие же тягучие и липкие мысли крутились в гудящей голове. Неужели у всех вокруг есть тот, кого бы они могли без дрожи в руке и сомнений в сердце вот так взять и убить? Может и меня так убьют? За неправильный взгляд, неправильную походку или неправильное происхождение…
Хотелось убежать отсюда, спрятаться, закопаться под землю, но бежать было некуда, а ноги сами принесли меня домой. У подъезда я встретил Ларису Ивановну – мою соседку. Женщине было уже хорошо за сорок. Насколько, я знал, добрую половину жизни она работала в местной больнице и ещё дольше ухаживала за больным братом-инвалидом. Вот и сейчас она пыталась затолкать тяжелую коляску с ничего не понимающим человеком в темные недра подъезда. Я поспешил на помощь, радуясь, тому, что сегодня буду кому-то полезен.
Мы пробрались к лифту, нажали на кнопку, и механизм, чуть загудев, стал опускаться. Лариса Ивановна в это время жаловалась на жизнь, дорожающие продукты и низкие зарплаты. Я заметил, что скоро будет день убийств, а значит могут быть какие-то премии. Она от махнулась:
– Да брось ты, если что-то будет, то по минимуму. А вот проблем от этого дня просто не оберешься!
– Ну да, приставляю сколько горя придется нам всем пережить…
– Кому горе, а кому писанина! – проговорила женщина, проходя в открывшиеся двери лифта. – Знаешь, сколько мы за каждое тело должны бумаг заполнить?
– Но это же люди! – я совершенно не понимал, как она может думать про какие-то бумаги, когда речь идет про человеческие жизни.
– Были людьми, – деловито поправила меня соседка. – А теперь это просто тела. Все мы станем трупами, так чего печалиться? Думать надо о себе. Здесь и сейчас!
Лариса Ивановна вытолкала тяжелую коляску из железной коробки лифта. Брат её всё время что-то недовольно мычал себе под нос.
– Мне вот за Игоря уже второй месяце не доплачивают, уж не знаю, как его и прокормить. – проговорила, Лариса Ивановна, указав на человека в коляске.
– А может сходить…
– Уже ходила, спрашивала, только руками разводят. – Проговорила женщина под шум закрывающихся створок лифта.