Он прекрасно понимал, что его работу я делать нисколько не намерен. Да и с первых минут нашего знакомства я постарался с предельной ясностью расставить все акценты в наших с ним взаимоотношениях. Поэтому Краб прекрасно понимал, что «бумажная» часть нашего дела всецело лежит на нем.
– Откуда? – продолжал, однако я начатый разговор – Да все оттуда же – из ЛенПеха! Скажите лучше, что вам известно о группе Тимура?
Краб насторожился, однако пожал плечами:
– Нет, ничего не известно.
– Ну, вот видите? Вы не желаете даже в интересах нашего общего дела со мной откровенничать. А еще хотите, чтобы я вам помог в заполнении каких-то фуфловых отчетно-информационных документов.
– Это какие еще интересы «нашего общего дела»? Какое отношение имеет
Тимур к Халиду? – аж подскочил на табурете Краб.
Я сел напротив Краба и стараясь сохранять железную выдержку, решительно заговорил:
– А я сейчас вам постараюсь объяснить, если у вас память отшибло или просто проблемы с аналитикой. Хреновое вы мне прикрытие обеспечили, товарищ «капитан-майор»! Я только что допустил прокол, который в иной ситуации стоил бы мне жизни. Почему вы меня не проинформировали о гибели самого Тимура? Я в качестве пароля «передал привет» человеку с того света, получается? Хорошо, этот человек долгое время работал со мной в одной связке и знает меня, как облупленного. А ну, если бы я шел на оперативный контакт «вслепую»? Сейчас бы вам просто прислали бы пакетик с моей головой, на которой бы явно проступал удивленный взгляд моих глаз: «Из-за чего?»… А я скажу из-за чего: из-за вашей некомпетентности или намеренного утаивания информации! Ну?
– Я никоим образом не предполагал, что гибель Тимура для вашей работы имеет значение – растерянно пробормотал сбитый с толку Краб.
– А это и обзывается «некомпетентностью», Сергей Петрович! Я вам ясно сказал: меня интересует информация обо всех фигурантах этого района, отмеченных в вашей базе данных. Однако же именно вы – я не ошибаюсь? – взяли на себя ответственность за определение информационного объема на данном этапе. Так что пока от нашего сотрудничества никакого толку. Это пока все, что я хотел вам сказать, мой дорогой напарничек!
Я поднялся и, поставив на электроплитку чайник, направился в дальнюю комнату.
– Постой! Давай не будем делать скоропалительных выводов – примирительно сказал Краб, останавливая меня.
– Хорошо – я снова сел рядом с ним – Кто убрал Тимура? Что известно о гибели его группы? Кто теперь мочит его людей?
Краб покачал головой:
– Этого нет ни в одной базе данных. Ты касаешься таких вопросов, за которые тебя просто раздавят, сотрут в порошок.
– Ну-у… – кисло поморщился я – Не увиливайте от ответа, Сергей Петрович. Подумайте: на карте стоит и моя жизнь. Я тоже был в группе Тимура. Ваша контора имеет к этому отношение?
– Нет.
– Но с вашего молчаливого согласия… Да?
Краб немного помолчал, затем сказал негромко:
– Это все политика, парень. Грязная политика. Мы ничего не можем изменить.
– Это не политика, а – война. Грязная война. И вы участвуете в этой войне. И не держите меня за идиота. Думаете, я поверю в то, что в вашем учреждении не знают о трафике нефти, оружия и наркотиков через Буруны? Думаете, я не понимаю как так – боевик, две войны воевавший против нас, вдруг меняет в корне свои убеждения, получает амнистию и с чистой совестью поворачивается с оружием в руках против своих вчерашних единоверцев? Что, за все эти годы войны он не убил ни одного русского солдата? Чист, как банный лист? Так что, коллега, не валяйте дурака, я вас умоляю!
– Что ты хочешь от меня услышать? – устало спросил Краб.
– Тимура убрали люди из Грозного?
Краб едва заметно кивнул головой.
– Они же отстреливают оставшихся его людей?
Та же реакция. Я покачал головой.
– Все ясно, как божий день. И в засаду, под Сары-Су его группа попала после того, как «грозненцы» слили информацию людям Батаева из «Ногайского батальона»*?
Краб молчал.
– Сергей Петрович, я даже не спрашиваю, почему ваша контора не попыталась предотвратить ту бойню с «тимуровцами» в Бурунах. Я хочу спросить другое: вам не страшно, что придет время и вы сами вот так же «вылетите в трубу», как отработанный материал?
Краб посмотрел на меня в упор.
– Я в отличие от тебя в политику не лезу.
– Ошибаетесь. Вы уже по уши в этом дерьме.
– В таком случае – ты тоже. Какая же между нами разница?
– Я доверился этим людям и они мне верили. Мы – и никто другой – работали по «бойкам» так, что Тимур со своей группой для них был исчадием ада и они дорого бы дали за его голову. А теперь Тимура нет. И из его людей почти никого не осталось. А разница между нами заключается в том, что я не меняю коней на переправе.
– Ты хочешь сказать, что замарана честь офицера?
– Ой, давайте обойдемся без патетики, Сергей Петрович! К чему все эти высокие слова?
Я поднялся с табурета, направляясь в комнату. И все же Краб схватил меня за руку:
– Нет, ты ответь мне!
Я, немного подумав, резко надавил ногтем на «лягушачье» сухожилье между большим и указательным пальцами Краба и он с чуть слышным стоном тут же отпустил мою руку.
– А вы спросите об этом у Тимура. Интересно, что бы он вам ответил? – холодно бросил я и ушел в дальнюю комнату.
Оттуда я видел, как Краб молча покачал головой, затем медленно снял майорские нашивки со своих пехотных погон.
…– Иса!
– Лёмѝ!
Мы обнялись.
– Оукъшь муха ду*? Хо у дешь ву?* – улыбаясь, с трудом подбирая слова и, наверное, с ужасным акцентом, спросил я.
Лема засмеялся, хлопнул меня по плечу:
– Помнишь еще? Со у ма дешь ватс*.
– Волло, кэрзен куотем яаъ*.
– Диг ду, диг ду*!
Мы уселись за столик.
Лема здорово похудел. Одет он был в старую брезентовую темно-зеленую «кенгуру»* и спортивные брюки. Синяя бейсболка и щетина на лице делали его неузнаваемым, даже каким-то враждебным. Но большие серые глаза по-прежнему светились той едва заметной искоркой лихой удали, которая всегда зажигалась в минуты опасности или крайнего возбуждения. Он не скрывал своей радости по поводу нашей встречи.
– А ты совсем не изменился, Иса, – заметил Лема – Поседел только. Заметно поседел.
– Да и тебя, вижу, жизнь потрепала. Как живешь-то? Что, совсем без оружия ходишь?
Лема, улыбнувшись, задрал «кенгуру», показывая торчащую из-за пояса пистолетную рукоятку. Затем он взял кусочек хлеба, присолил немного из солянки и медленно откусил.
– Я из милиции ушел. К отцу приходили люди. Понятное дело, что не из леса. Сказали, если я и дальше там буду работать, то нам здесь не жить. Я ушел.
Я хмуро молчал.
– Про Тимура слышал? – спросил Лема.
– Слышал.
– Кто-то взялся за нас всерьез. Так и живу. Как на бомбе, воллаги!
Нам принесли шашлык из курятины, острый соус, нарезку из овощей, специи.
Подошел Ихван, владелец кафе. Он склонился над Лемой и что-то тихо ему сказал. Лема кивнул головой и, указав на подсобку, так же тихо что-то ему ответил. Хозяин, едва заметно кивнув головой, неспешно удалился.
– Случилось что? – спросил я.
– За тобой никто не следил? Не заметил? – спросил Лема.
– Не знаю.
– Видишь, на той стороне стоят двое?
Я посмотрел в окно и увидел двух парней на углу улицы, при выходе с рынка. Они стояли и неспешно разговаривали друг с другом. Виду они были скучающего, ничем не выделяясь из общей массы местных обывателей, снующих мимо.
– Они шли за тобой, когда ты сюда зашел.
– Я их не знаю.
– И я их не знаю. Ладно, ешь свою «кэрзен куотем»*. Разберемся…
Коротая обеденное время за ничего не значащим разговором о том, о сем, мы неспешно закончили свою трапезу. Затем я расплатился с хозяйкой и Лема повел меня в подсобку. Там Ихван отодвинул большой старый шкаф, который довольно-таки легко поддался движению хозяина, приоткрыл неприметный лаз, закамуфлированный под часть деревянной стены подсобки, посмотрел внимательно внютрь и, уступая нам место, пробормотал:
– Цхьа а вац*!..
– Дел рез, хэлагун*! А дикюль*! – пробормотал я и нырнул вслед за Лемой.
– А дикюль, а дикюль – услышал я вслед, и лаз неслышно захлопнулся за нами.
«Точно так же уходили от нас боевики, когда мы их блокировали в каком-нибудь домовладении – с горькой усмешкой подумалось мне – Ну вот и я дожил – сматываюсь черт знает от кого, как крыса, в компании чеченца, почти боевика…»
Мы пересекли крошечный дворик, затем протиснулись между двумя стенами и оказались среди шумных торговых рядов. Лема вывел меня на окраину рынка, мы прошли через несколько дворов и оказались на тихой улице, возле синей «шестерки»*.
– Садись – кивнул мне Лема.
Я сел на заднее сидение. За рулем сидел младший брат Лемы – Ваха. Они перекинулись парой-тройкой фраз. Из их тревожных интонаций я понял, что речь шла о наших тайных преследователях. Затем брат вышел из машины и исчез в направлении рынка.
– Ложись на пол, чтобы тебя не видно было, – садясь за руль, сказал Лема – накройся там покрывалом!
Мы, немного пропетляв по кривым не мощеным переулкам, выехали на тихую окраину.
– У нас совсем немного времени, Иса. Говори, зачем я тебе понадобился – заглушив мотор, сказал Лема.
Я вылез из своего импровизированного укрытия.
– Есть дело. Опасное.
– Ну, то, что не дров наколоть – я уже понял, едва меня нашел Усман и попросил о моей встрече с тобой – заметил Лема.
– У тебя, ты говорил, есть родственники в Беной?
– Есть. Но ты не с того конца начал, Иса – Лема закурил сигарету – Кого на этот раз мочить придется?
– Мочить никого не надо. Нужна информация.
– Информация? Что-то я тебя не понимаю…
– Нам надо знать, когда в Шуани нагрянет Халид.
– Так вот вас кто интересует – Халид!
Лема задумался.
– Без тебя мы не управимся. Дров можем наломать.
– Еще и как наломаете – согласился Лема – Шуани далеко. У меня там нет никого.
– Может, через знакомых попробовать? Поговори со своими.
– «Со своими»… – эхом пробормотал Лема – Нас и так почти никого не осталось. А втравливать в это дело дядю и его семью… Сам знаешь, если что – никого не пощадят.
– Жаль. Я на тебя надеялся.
– Погоди причитать. Есть у меня один человек. Он родом из Ялхой-Мохк, сейчас живет в Беной. У него в Шуани живут родственники. Ничего не обещаю, но попробую через него все разузнать. Давай, через три дня встретимся в кафе на рынке возле Мескер-Юрт. Если я не смогу подъехать туда, то брата, Ваху, пришлю.
– Договорились.
– И сдается мне, что тебе пора отсюда уезжать. За тобой следили не наши, не местные. А это плохо.
– Да понял уж…
– И еще. Сможешь устроить мне так, чтобы я на какое-то время уехал из Чечни?
– Я поговорю с моим начальством. Они люди влиятельные, думаю, помогут.
Лема завел двигатель и мы поехали мимо центра на другую окраину села – на блок-пост к липецким ОМОНовцам. Там он меня высадил и уехал. Я сел на один из бетонных блоков, закурил и стал ждать попутку, чтобы добраться с оказией до комендатуры.
…Хоть мы и были одни с Крабом в домике у разведчиков, я, едва переступив порог, внятно ему проговорил:
– Четыре девятки, напарничек! Четыре девятки!
Это означало немедленную эвакуацию.
Краб секунду смотрел на меня расширенными глазами, затем сорвал с гвоздя кепи и быстро убежал в комендатуру. Через сорок минут за позициями батальона уже завис вертолет Ми-8, с поющим свистом рассекая раскаленный воздух своими лопастями.
Панаетов с большим сомнением отнесся к моим ожиданиям по поводу получения информации от Гунатова. Однако добро на его «консервацию» после некоторых колебаний он все же дал, но при условии нейтрализации «Халида». Панаетов, как и полагается, дал Леме оперативный псевдоним «Патриот» и внес его в свою базу данных, поставив его таким образом «на все виды довольствия», как своего источника. Иначе, по закону, он ничем не мог впоследствии помочь ему покинуть территорию Северного Кавказа под легальным прикрытием.
Мы собрались на базе в Шали. Это была отправная точка нашей операции, получившей кодовое наименование «Беной». «Тяжелые» дали мне кличку «Студент», поскольку я не был профессиональным сотрудником и с их точки зрения не мог соперничать с ними на равных. Но мне, честно говоря, на все это было наплевать. Для себя я уже решил, что это будет последняя моя боевая операция. Таким образом, я отдам «долг» Панаетову по части военного трибунала, заодно, выполнив свое обещание в содействии ликвидации бандгруппы «Халида». Панаетов получит очередную благодарность, награду или продвижение по службе – это уже меня мало интересовало, а я – путевку домой.
Кроме Пятого и Краба я никого здесь не знал. Да и Краб был всего лишь «опером»*, поэтому он остался в Аргуне, где мы первое время базировались. Никто особо не выказывал ко мне интереса, лишних вопросов не задавал. Парни все были здоровые, немногословные. Днем почти никого на базе не было видно. Лишь ближе к вечеру, когда спадал полуденный зной, люди тянулись к штанге и гантелям, собирались в курилке посплетничать про погоду или с ОМОНовцами и СОБРами гоняли в футбол на небольшом дворике внутри нашей крепости.
Всего «тяжелых» на базе было человек шестнадцать. В углу дворика, под дощатым навесом, стояли несколько бронированных УАЗиков и две «Нивы». Ночью несколько человек куда-то внезапно уезжали, перед рассветом – пыльные, возбужденные и уставшие – приезжали, днем – отсыпались. Никто никого ни о чем не расспрашивал, за столом, при приеме пищи, никто ничего не рассказывал. Были только обычные разговоры ни о чем, дежурные анекдоты и обыденные житейские истории. Можно было даже подумать, что я нахожусь на каких-то странных спортивных сборах. Странных потому, что вокруг по-прежнему по ночам раздавались лающие автоматные очереди, топот бегущих ног, а утром за завтраком мы узнавали последние новости: кто где попал в засаду, где обстреляли блок-пост и т.д.
Я чувствовал, что скоро эта идиллия закончится и начнется то, ради чего меня сюда вытащил Панаетов. И я, конечно же, не ошибся. Поздно вечером, уже почти ночью приехал с Ханкалы Панаетов. Все заметно оживились. Нам было приказано собраться в комнате, служившей помещением для совещания и постановки задач. Там висела карта, стоял стол, десятка полтора стульев и табуретов. Я хотел было спросить у Пятого, по какой форме одежды одеваться, но вовремя сдержался. Сотрудники собирались, одетые кто во что: кто в камуфлированную футболку, кто в «натовке», кто вообще в гражданской майке-«борцовке». Мы молча расселись, заняв свои места. При появлении в комнате Панаетова никто не встал. Это был мой второй возможный промах – я, приученный к строгому выполнению военного этикета, едва не вскочил при появлении старшего по званию офицера, но вовремя сдержался – никто из остальных присутствующих офицеров – а было исключительно офицерское подразделение – не шелохнулся.
Панаетов отыскал меня взглядом и, оглянувшись на карту, сказал:
– Итак, джентльмены, я горд вам сообщить, что нам известны день «Д» и время «Ч». Патриот сделал свое дело. Теперь «Беной» вступает в свою завершающую фазу. Еще раз уточним порядок действий и время рандеву.
Рассвет только начинал разгораться на Востоке – гигантские бледные контуры близлежащих гор зубчатым частоколом проступали на фоне светлевшего неба, словно фотобумага, брошенная в реактив. Но это только казалось, что горы близко. На самом деле до них были десятки километров. Насыщенный утренней прохладой воздух скрадывал расстояние. На аэродроме стояла хрупкая тишина.
Борттехник, сняв внешнюю панель, ковырялся в двигателе вертолета, внизу стоял, смачно позевывая, второй пилот. Чуть поодаль, на траве, возле остывших за ночь бетонных плит, расположились разведчики из отряда спецназначения, выделенных в мое прикрытие. Их было 12. Панаетов, командир корабля, командир разведгруппы по кличке Набат и я стояли между разведчиками и вертолетом, негромко совещаясь. В принципе, уже все было решено. Я даже знал, что с первой ВМГ на броне в составе группы прикрытия пойдет Иван. Они нас будут ждать со стороны Ахкинчу-Борзой. Как он уболтал Верещагина дать добро на боевой выход – я не знаю. Но, в конце концов, он являлся офицером группы направления по работе спецназа и отвечал за организацию действий. Поэтому формально имел право на личное участие в операциях.
Панаетов сказал мне:
– Ну что, Студент? Настал и твой час. Когда получишь подтверждение от Патриота – не торопись. Проверь еще и еще раз – не наблюдают ли за вами? Не следят ли? Как только ты дашь мне условный сигнал – будет запущен в действие часовой механизм отсчета мероприятия «Беной». Берегите связь, она – всё. С получением твоего сигнала квадрат будет закрыт. По всем каналам работаем только на прием.
– Я все помню, товарищ полковник.
– Хорошо, сынок.
– Смотри сюда, командир. Запоминай, – командир корабля, достав свою планшетку с полетной картой, показывая на ней пальцем, пояснял – Отсюда идем на Ца-Ведено, но, не доходя до Верхатой, уходим влево, вот по этому ущелью, на Гуни. Здесь, по руслу вот этой речки-вонючки уходим вправо, оставляем Эникали и выходим на Хашки-Мохк. Вот здесь я вас и выброшу, смотри…
– Не надо нас выбрасывать – мы и сами выпрыгнем – пошутил я, но никто не засмеялся.
Мы, стукнувшись лбами, смотрели в карту командира корабля.
– До Шуаней отсюда по прямой километров десять будет, – прикинул командир разведгруппы – можем не успеть.
– Успеем, – успокоил я – Я там все тропы знаю. Главное, чтобы нам на хвост никто не сел.
Командир корабля свернул свою планшетку и вопросительно глянул на Панаетова. Тот утвердительно кивнул головой. Летчик повернулся к своим подчиненным, копавшимся в двигателе и крикнул:
– По местам! К запуску на прогрев!
По этой команде поднялись с травы и разведчики. А я почувствовал, как с нарастающим свистом вертолетных турбин у меня в груди нарастал холодок – давно подзабытое беспокойное чувство тревоги, смертельной опасности и азарта.
– Удачи, Студент! – обнял меня Панаетов – Увидимся после операции.
– До встречи, товарищ полковник. Вы уж тут нас прикрывайте от безумных идей армейского начальства! Я не боевиков опасаюсь, а Ханкалу…
В багровом отблеске занимавшейся ранней зари, с громом и свистом рассекая лопастями воздух и сотрясая шумом авиационных турбин округу, задрав кверху хвост, с военного аэродрома взлетел одинокий Ми-«восьмой» и, сделав невысокую «горку», набирая скорость, прижался к спящей еще земле, взяв курс на Веденское ущелье. Потом все так же неожиданно стихло: на землю, словно осенняя листва, сели испуганные сонные птицы, осела поднятая пыль, выбитая из щелей между бетонных плит покрытия ВПП*. И только Панаетов смотрел в сторону гор, где минуту назад растворился вертолет.
…По моим подсчетам мы должны были сделать не более пяти-шести крутых поворотов вправо-влево и, чтобы иметь представление о том, где мы примерно находимся в данный момент, я пытался их считать. Но, насчитав более десятка, бросил эту затею. Машина неслась на бешенной скорости по дну ущелья, повторяя его извилистое, как кишка, темное мрачное нутро. Вертолет, то резко подскакивал, то падал камнем вниз, мотался вправо-влево, угрожающе кренясь то на один, то на другой борт и оставалось только крепко держаться за откидные лавки и металлические «уключины», предназначенные для стрельбы из открытых иллюминаторов. Мы сидели вдоль бортов, лицом друг к другу и я видел безразличные непробиваемые маски разведчиков. Они смотрели в пол, изредка поднимая взгляд, чтобы глянуть на несущиеся с калейдоскопической скоростью поросшие лесом горные склоны. Мне даже казалось, что мы не на вертолете летим, а едем на стремительно несущемся поезде или автобусе – а что еще можно подумать, видя в иллюминаторах мелькающие деревья?
Вдруг вертолет начал ставать на «дыбки», характерно хлопая лопастями несущего винта. Это являлось признаком того, что вертолет гасит скорость. Значит, скоро выброска. «Мишка»* сделал небольшой круг и, протянув еще немного, стал резко снижаться. Выскочивший из пилотской кабины борттехник сноровисто открыл боковую дверь. Я заглянул в пилотскую кабину, где летчики боролись со своими штурвалами. Найдя небольшой подходящий пятачок, они спланировали свою машину туда, уткнувшись в траву передним шасси.
– Хашки-Мохк! – проорал я командиру корабля.
Он указал рукой куда-то влево назад.
Я замотал головой и указал вправо назад.
– Шуани – проорал я и указал вправо.
Командир корабля зло махнул на меня рукой, мол – вали побыстрее отсюда, турист хренов!
Разведчиков в салоне уже не было, поэтому я последний покинул борт. Боковая дверь за мной с шумом захлопнулась и вертолет отвалил в сторону, разворачиваясь и набирая скорость. Вскоре все стихло. Мы остались одни в гнетущей тишине. Здесь еще царил полумрак ночи.
Разведчики, как и положено, расположились подковой, заняв круговую оборону. Пятачок не был таким уж крошечным, как казался с высоты. Я отыскал взглядом командира группы и показал ему рукой направление движения. Он повторил то же самое и группа вскоре исчезла в лесных зарослях. Идти предстояло в гору, продираясь сквозь плотный подлесок, по целине и это здорово выматывало и сбивало дыхание. Затем мы свернули влево, немного сбавили темп, выслали вперед головной дозор и пошли медленным шагом. Затем я показал командиру, чтобы мы остановились. Надо было определиться на месте, где мы находимся и куда нам двигаться.
– Плохо дело, – сдерживая разгоряченное дыхание, сказал мне Набат – при приземлении один мой боец, кажется, подвернул ногу.
– Во, бля! Как ни понос, так золотуха! – ругнулся я.
Мы понесли потери, еще не приступив к выполнению задания. Конечно, в данной ситуации ругань – дело последнее и бесполезное. Но я, будучи сам командиром группы, придерживался той неблагодарной практики, что любое происшествие – следствие чьей-то халатности. Иными словами: плохо значит, учили бойца, коли он неправильно сгруппировался при приземлении и вывихнул ногу. Хорошо, если не сломал.
– Точно, нет перелома?
– Доктор сейчас его смотрит – Набат повернулся и негромко позвал – Док!
К нам подошел хмурый фельдшер – с рыжей бородкой, оружием в положении «за спину» и санитарной сумкой через плече.
– Ну что у него?
– Скорее всего – растяжение связок голеностопа.
– Точно, перелома нет?
– Точно. Вывих. Но ходок из него сейчас никакой.
– Хрен редьки не слаще! – сплюнул я – А что это ты, док, воевать не собираешься?
– Что?
– Почему оружие «за спину»?
– Товарищ, не знаю, как вас по званию, попрошу мне не указывать – мое дело ваши черепа латать или в пластиковый мешок ваши бренные тела паковать – с обидой в голосе отпарировал доктор и отошел к своему пострадавшему.
– Зря ты так, – сказал Набат – Док – надежный человек. В таких переделках бывал…
– Да Господь с тобой, командир! Если мы не поспеем ко времени, то грош нам всем цена! И твоему доктору тоже. Давай карту.
Мы сели на траву и склонились над планшеткой Набата. Я посмотрел на его карту и спросил:
– Ты где взял «это»?
По моему акценту, который я сделал на слове «это» было понятно, что я не просто спрашиваю про карту.
– В штабе дали.
– А я думал, что в туристическом бюро. Это карта типа, которая на пачке «Беломора», а не района задачи. Я не удивлюсь, если по ней мы и вовсе заблудимся.
– Почему?
– Вот этой дороги, на Хашки-Мохк, которая у тебя обозначена, как автодорога – в действительности ее нету. Там разве что на осле проехать можно. Да и то, в сухой сезон… В то же время у тебя почему-то нет дороги на Чари-Мохк, а она вот здесь проходит, по хребту. Видишь, склон в виде серпантина? Это что, карта туристических маршрутов «Чеченские горки»? Бери, отмечай у себя карандашом!
Я достал из-за пазухи свою, «генштабовскую», карту. Положил на нее компас, достал офицерскую линейку. Вместо циркуля или курвиметра, используя карандаш, отложил на карте расстояние, сверил с величиной на офицерской линейке и сказал Набату:
– Передай «головняку», пусть придерживаются пока азимута 255 – я посмотрел на командира группы и с некоторым нажимом уточнил – «255» – это посредине, между «250» и «260»!
– Да ясно, что ты, в самом деле!
– Очень хорошо. Пусть сверяются по компасу каждые пять-десять минут или через каждые пятьдесят-сто пар-шагов. Будем двигаться на северо-восток, навстречу восходящему солнцу. Пока его еще не видно, поэтому пусть следят, через полтора-два километра слева должна открыться гора такая, с лысой проплешиной на вершине. На карте, смотри, это высота с отметкой «644». Видишь?
– Вижу…
– Здесь «нарисовано», что там лес. На самом деле – там поляна и развалины старой крепости. Это и есть наша запасная площадка эвакуации. Завтра, примерно в это же время сюда за нами придет вертушка. Об этом знает мой шеф, летчики и я. Теперь знаешь и ты.
– А что, нельзя было сразу об этом сказать? – удивился Набат.
– Много будешь знать – дедом никогда не станешь. Вопросы есть? Нет? Ставь задачу своим убийцам и – вперед. Времени в обрез.
Теперь за нами шел, хромая, «подбитый» боец. Разведчики изладили ему рогатину, которую он использовал, как костыль, разобрали его экипировку и он шел, мотая всем своим телом, едва поспевая за нами. Я, конечно же, злился. Хорошее начало! Ничего не скажешь! Число группы вместе со мной равнялось тринадцати. Тут и в «чертову дюжину» поверишь, не то, что в приметы. Главное – мы теряли темп передвижения. Если мои расчеты были верны, то сейчас должна была слева открыться высота «644». Но ни через час, ни через полтора, ни даже через два – никакой высоты слева не было. Я понял, что ошибся. Я неправильно определил свое местоположение после приземления. Не мудрено – я ориентировался по данным командира корабля, который определил площадку приземления на карте. На самом же деле мы высадились в другом месте. Скорее всего, километра два-три севернее – гораздо дальше от Хашки-Мохк, чем было определено заранее. Поэтому мои изначальные расчеты были неверны. Если так, то эта чертова гора находится не слева, а справа. Ни хрена себе! Я, сверившись с картой, подсчитал, что мы намотаем лишних километров пять. Мы и сейчас уже прилично отклонились от цели. Что такое в горах пять километров? Это только на штабной карте, да за чашкой кофе кажется, что сущий пустяк – совсем рукой подать. На самом же деле это – крутые подъемы и спуски, заросли, камни и осыпи, непроходимые и опасные уступы, ямы и промоины, которые даже при детальном рассмотрении не сразу заметишь. Неосторожное движение и ты, опрометчиво оступившись, можешь просто сломать себе шею. А еще нужно помнить о боевиках, для которых эти горы являются средой обитания и которые могут услышать тебя еще задолго до твоего приближения. А еще мины, хитроумные ловушки, да просто – неосторожно спугнутая стая птиц, хаотично взлетевшая в небо. Много трудностей и смертельных опасностей подстерегает разведчика в горах.
Но я не чувствовал, что попал во враждебную среду. Даже наоборот – мной овладело чувство азарта, ожили спавшие до сих пор без надобности звериные инстинкты разведчика, которые доселе не раз выручали меня. Я вовремя уводил группу Набата, обходя стороной опасные места: расщелины, гнездовья птиц, каменные осыпи и крутые, поросшие зарослями овраги. Мы все более заворачивали правее, склон становился все круче. Наконец, ближе к полудню, головной дозор подал знак – группа затаилась. К нам пробрался один из дозорных.
– Тарьщкаптан! – шепотом доложил связной Набату – Чехи!
Мы осторожно пробрались на позицию головного дозора. Действительно – впереди открывалась широкая поляна. На ней виднелись старые развалины. Все ясно – перед нами высота «644». Было бы идеально пробраться к самим развалинам – оттуда открывался хороший вид с ориентирами для точного определения своего места стояния и дальнейшего маршрута движения. Но этого делать было нельзя – возле развалин паслись с десяток коров, значит и пастухи рядом. Скорее всего, это подростки.
– Где чехи? – спросил Набат.
Дозорный указал рукой. Набат посмотрел туда в пехотный бинокль, затем передал бинокль мне. Я приложил бинокль к глазам. Действительно, возле развалин на траве лежали два или три человека. Это были дети. Они нас не видели, разговаривая о чем-то и взмахивая, жестикулируя, руками. Лишь изредка кто-нибудь из них приподнимался на локте, поглядывая за подопечным скотом.
– Хороши, ничё не скажешь – пробубнил Набат – если бы не коровы, мы бы так и не заметили этих засранцев. Вишь – лежат, как в засаде?
– А ты что хотел? Неоновую вывеску с метровыми буквами «пастбище» на ней? – усмехнулся я и назидательно сказал – Поэтому у разведчика и существует на этот счет золотое правило: избегай открытых мест. Ладно, с меня пиво твоим дозорным за их наблюдательность. Отходим назад, в лес и обходим поляну слева.
Группа углубилась в лесную чащу и двинулась в обход. Вскоре, приметив небольшую прогалину на северо-восточном склоне горы, я остановил группу.
– Перекур, – устало сказал я – надо определиться поточнее. Похоже, мы уже на полпути.
Я сбросил экипировку, оружие, выбрал дерево повыше, поудобнее и ловко влез на него.
Солнце уже стояло довольно таки высоко. Близлежащие холмы и противоположные склоны окутывала едва заметная дымка. Казалось, до хребта рукой подать – так отчетливо на нем проступали деревья и проплешины с извилистыми оврагами. Горы скрадывали расстояние, но белесая, едва заметная пелена свидетельствовала, что нам надо было преодолеть еще, как минимум восемь километров. А если учитывать еще «заячьи» петли, то и все десять. Стояла тишина, лишь птицы, заливаясь, пели свои переливчатые песни. Несмотря на жаркий августовский зной, стоявший повсеместно, я уже давно чувствовал едва уловимый дискомфорт, какой-то холодок, отдающий сыростью. Близость отрогов главного Кавказского хребта грозили клубящейся стеной кучевых облаков, формировавшихся у подножия горной гряды и стремившихся, отяжелев за сутки накопленной конденсирующейся влагой, скатиться в долину. Я понял, что ночью будет туман.
Через некоторое время ко мне на дерево залез и Набат. Он передал мне шмат лаваша и флягу с остывшим солдатским чаем. Осмотревшись, он деловито полюбопытствовал:
– Ну что, кукушка? Как обстановочка?
– В который раз вижу все это и в который раз поражаюсь красоте здешних мест. Только увидев все это, понимаешь гений Лермонтова.
– Ты лучше спроси у своего Лермонтова, где духи и что нам дальше делать?
– Мы почти у цели. Видишь, вон ту прогалину? Правее кривой такой просеки смотри…
Набат некоторое время всматривался в бинокль.
– Ну да, вижу.
– Это наш второй пункт остановки. Он и является ключевым.
– А первый?
– А вон там, внизу, так называемая «нижняя дорога». Отсюда ее не видно.
– Я так понимаю, если есть «нижняя» дорога, значит, есть и «верхняя»?