Read the book: «Мегаполис. Построман»
© Макс Алексеев, 2024
ISBN 978-5-4483-7808-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Книга «Мегаполис: построман» создавалась на протяжении нескольких лет (2015—2017). Без цели быть изданной, она ложилась на страницы дневника зарисовками из реальной жизни и описаниями снов. Помимо этого, художественный вымысел, безусловно присутствующий в книге, стал связующим звеном, объединяющим эти два «мира», в которых блуждают наши души.
Я не рекомендую эту книгу людям со слабой психикой и тем, чьи отношения дали трещину. Вы не найдете в ней ответов на вопросы – напротив, она состоит из лжи, ненависти и страха, подтачивающих веру в настоящую любовь и чувства. Ее фантомы будут преследовать вас по вечерам и, в конечном счете, она заставит открыть глаза на разлагающую реальность мегаполиса.
Хочу выразить благодарность тем, кто был со мной рядом на протяжении тех лет, что запечатлены на страницах этой книги. Каждый из вас дорог мне и навсегда останется в памяти, независимо от того, куда нас занесет жизнь.
P.S. Все персонажи книги – художественный вымысел автора, любое сходство с реальными людьми и ситуациями случайно.
11 февраля 2017 года, Макс.
1. Любовь, способная ненавидеть
Он впервые узнал, что такое любовь, способная ненавидеть самого близкого человека. Провоцирующая на измены и порождающая страшную месть. Любовь, тепло которой проливает тихие слезы и стучит одиноким сердцем в закрытое окно. Бросающая людей под колеса железнодорожных составов и толкающая на гибельные прыжки с высоток. Любовь, рисующая на асфальте имена. В белоснежном платье, покидающая отчий дом. Поломанная любовь.
Струйки дыма тянулись к стеклянным корпусам желтых ламп. Он курил, подражая своему отцу, стоявшему в тамбуре и смотревшему вдаль. Он думал о километрах, которые остались за их спинами. О черно-белых столбиках и насыпи, державшей железнодорожное полотно. Объехавший всю страну и не испугавшийся перемен. Кажется, он только сейчас начинал понимать его мужество, не сумевшее коснуться его в детстве. Или тот просто не хотел вмешиваться в его жизнь.
В квартире было холодно. Он лежал рядом с ней на незаправленной кровати. Ее спина касалась нежной кожей его плеча. В комнате царил полумрак, окутывающий откровенными желаниями его мысли. Он перевел взгляд с окна на ее ровно подстриженные черные волосы и подумал, что не сможет быть с ней. Прелюдия к совместной жизни уже давно начинала действовать ему на нервы. Он не хотел доводить их историю безумия до крайностей. До момента, когда возненавидит ее и ее привычки. Как она пьет из чашки или как складывает вещи в огромный шкаф, казавшийся ему квадратной бездной.
– Тебе нравится еще кто-то?
– Нет, меня все устраивает в ней.
– Даже шлюху снять не хочешь?
– Я бы попробовал азиатку или мулатку.
– Это не измена по-твоему?
– Это упущение, но и не измена!
– Только не забудь в этот раз взять меня.
– Я подумаю.
– Что значит «я подумаю»? Я тоже хочу «попробовать»!
– Хорошо, я возьму тебя с собой.
Они отлили у стены заброшенного туалета и направились к пруду. Сев на мокрую траву, они предались алкоголю и сигаретам, попеременно рассказывая о событиях, происходивших в их жизнях в недалеком прошлом. Ему казалось странным, что он допускает верность при возможности в любой момент раствориться в объятьях ночных борделей. Такой спокойный и расставивший приоритеты в угоду собственным желаниям. Пьющий каждый день и читающий по губам вину без вины осужденного. В тот вечер она звонила ему несколько раз и интересовалась дальнейшими планами. Он отвечал ей спокойным голосом, пытаясь не спровоцировать демонов ревности, но никогда не звонил ей сам.
– Может быть останешься еще на час?
– Нет, мне надо идти.
– Всего лишь час.
– Нет, не могу.
– Хорошо, так уж и быть.
– А ты?
– Еще посижу, подумаю.
– Прощай.
– До встречи.
Они направились к кованным прутьям ворот. Бары были для него всего лишь новой возможностью. Он искал женщин, которым мог подарить частичку своего внимания. Они не значили в его жизни ничего. Теперь его целью был флирт. И, если повезет, секс. Без жалости и сожаления о содеянном, он выбросил его на улицу. Голодного до правды, с ненавистью в глазах оставившего прощальный взгляд на прищуренных веках. Теперь он мог остаться один на один со страхами и переживаниями. Чтобы отдаться пучине страданий, заставлявших искать то, чего никогда не было в его жизни. В дверях незнакомых женщин, в словах ласки безвольных пленниц. Убитыми мечтами, в линзах счастья, в очередной раз открытой банке пива. Вырывавшейся наружу пеной, сладкой и горькой одновременно.
– Она словно кукла! Становишься сзади, вставляешь и начинаешь двигаться.
– Разве тебе они не интересны?
– Чем? Иногда возникает мысль, что им это совершенно не нравится.
– И в чем удовольствие?
– Просто фантазируешь, чтобы член не упал. Трахаешь и представляешь кого угодно.
– Ради чего?
– Чтобы кончить и получить удовольствие.
– И это не измена по-твоему?
– Нет, конечно же!
– Интересно.
Он считал, что каждая женщина – это искусство. С особенным ключом, доставляющим партнерам удовольствие. Они не теряли своей ценности даже среди множества свиней. Погружаясь в разврат и боль, в поиск самих себя через язык телодвижений и прикосновений. Они искали потерянную в детстве душу, маленького ребенка, брошенного в каменный колодец. Сколько бы раз они не кончали. Скольких бы женщин они не пытались забыть. Ради новой жизни и воплощения мечт. Облизывая очередной обмякший член.
– Когда пойдешь к ним в следующий раз?
– Пока мне это надоело.
– Почему?
– Хочу новых ощущений.
– Каких?
– Хочу снимать женщин в барах, чтобы делать с ними все что угодно.
– Но ты же обещал?
– Да, и я сдержу слово.
С женой или без, он выглядел в тот момент скованно и зажато. Он не хотел признаваться ей в слабостях. Не хотел бросать пить и отрываться так, как считал нужным. А считал он просто – он был уверен, что для него все кончено. Приговор уже успели вынести, прокричав что-то в суровый северный ветер.
Они вышли и закурили под мигающей неоновой вывеской. В его взгляде блестела сталь и жестокость. К тем, кто звонил по объявлениям в газетах, кто читал новостные сводки и смеялся ему в ответ. Он видел их всех, в одном окне, смотрящем в ночь. В тихую и безумную ночь вторника. Ничем не отличающуюся от других. Он привык жить на конвейере, уносящем чувства и эмоции. На вилах престарелых фермеров, на ножах скучающих поваров. В лицах молодых парочек под зонтами от солнца. Горячими, обжигающими губами. С мольбой, требовавших надежды и всепрощения. Губами купленного тела, ласкавшего золотое кольцо на безымянном пальце.
– Извини, что не отвечал так долго.
– Ничего, ты тоже меня извини.
– Она не разочаровалась во мне?
– Нет, напротив. У вас все может получиться.
– Что?
– Нет, говорю, она не разочаровалась.
– Ладно.
– Но ты бы хотел?
– Не понял, о чем ты?
– Ладно, забудь.
2. Лучи солнца
Он перевел взгляд с зеленой доски на лучи солнца, падавшие на его стол. Тетрадь была закрыта, в мыслях царила тишина и не было никакого желания идти домой. Она часто нарушала его покой, особенно когда давала повод изучать ее стройную осанку, влекущую переменами. Она внимательно слушала учителя и слегка покачивалась на стуле. Каряя россыпь волос замирала в медленном движении до тех пор, пока плавно не ложилась на ее плечи. Сегодня он обязательно пойдет домой вместе с ней. Если та, конечно же, захочет.
В коридоре прозвенел звонок. Ученики спешно собирали рюкзаки. Она кинула в темное ничто учебник, тетрадь и пластиковую подставку для книг. Он проводил ее взглядом, когда та вставала из-за стола. В сущности ничего особенного, только грусть и горькой привкус разочарования. Той весной он понял, что обычная жизнь – это не про него. И такие как она не ходят по уже проложенным дорожкам. Они пьют вдали от всех, пытаются забыть и утонуть в вихре мелодий сотен лепестков, раскрывающихся навстречу рассвету. Он безумно хотел ее, хотел ее тела и не прочь был бы полакомиться душой.
Пока ученики неспешно покидали класс, он планировал дорогу домой. На белоснежных сугробах школьного двора, по оставленным кем-то шагам на снегу. Блестками нового дня, в который все они входили через открытую школьную дверь. Ту, что скрипела по утрам ржавой пружиной и пыталась втолкнуть их вялые тела в холл. Он старался не замечать тонких коричневых реек, тянущихся вверх к стальному плафону ламы. Он даже не знал, когда ее включали. Мертвая лампа, скучающая под осенними дождями. Такой он запомнил ее, такой осталась она в его разорванном сердце.
Он подошел к окну и открыл ставни. Свежий воздух ворвался в его легкие и наполнил их свободой одиночества, которая пугала его не меньше той девушки, что исчезла в темноте зеленых стен. Через минуту он уже шел по тропинке, ведущей к набережной. Она привлекала его течением воды и мелькающим отражением города. Запахом и проносящимися мимо машинами, заглушающими его боль. В заброшенных кварталах, в линиях ограждения, мертвого от рождения. Холодного и ржавого, под проливными дождями. В тишине сердца, бьющего по осколкам серебряного дождя, драгоценного и умиротворяющего.
– Ты идешь домой?
– Да, домой.
– Пойдем вместе?
– Пойдем.
Она светилась улыбкой, говорившей на его языке. Мечтающей остаться наедине и прикоснуться к миру, свободному от кирпичных стен в белой штукатурке. От графиков и стандартов, от звонков и уговоров. Шаг за шагом, без пустых и глупых шуток. Они шли по улице, которую знали от самого рождения. С момента первых шагов по ее асфальту. Трескавшемуся на ветру и под подошвами людей, смотрящих на часы. В потоке спермы, определяющей ход сумасшедшего круговорота вещей. Готовая взять в рот и нежно слизать его возбуждение. Возможно, самая близкая. И, бесспорно, одна из самых красивых на свете девушек.
Он хорошо запомнил ее щеку, не похожую на мужские. Запомнил сердцебиение, возникавшее вместе с ней, когда они стояли друг перед другом и смотрели в бездны глаз. Утопающие в нежности и счастье. Поставленные перед минутами расставания. Через три, пять или десять минут. Он точно не знал.
– Мне нужно идти.
– Давай постоим еще.
– Хорошо, но не долго.
– Хорошо.
Они продолжали улыбаться и смотреть друг на друга. В мире без границ, украшая потрескавшиеся стены любовью. Чистой и прекрасной, без ненависти и сожаления. В мире свободном от криков родителей и обещаний, которым никогда не суждено было сбыться. Держа ее руку в своей. Касаясь нежно ее пальчиков, сносившей его голову. И оставшейся в памяти до последних дней – белоснежной улыбкой и счастьем, преображающим все вокруг.
Она ушла, а он остался. Остался наедине с самим собой, чтобы понять то, что с ним происходило. Чтобы просчитать заново шаги и взгляды, почувствовать ее, войти в нее. Он смотрел вдоль улицы и перед глазами мелькали сугробы, а время клонилось к вечеру. Он не понимал, что делал там и зачем снова переживал это событие. Перечеркнувшее вожделение и научившее чувствовать нечто большее, чем интерес к трусикам одноклассниц. К их соскам, иногда выступавшим на тонкой, поглаженной матерью, футболке. В стихах, что они писал на подоконниках и полу. Под музыку ангелов, рассекающих облака невежества и вседозволенности. В ее бесконечной улыбке без помады. Естественной и настоящей улыбке.
– Но у меня есть другая.
– И что?
– Ей это не понравится.
– Наверное, не знаю.
Он остановился у моста и задумался. Возможно, она говорила правду и тогда ему следовало пересмотреть некоторые принципы. Перестать исследовать, погружаясь в чужие судьбы и миры. В картинки прошлого и фотографии неизбежного. По шагам, оставшимся в истории, в историях, в множестве судеб. В очередной раз падая на асфальт и забывая выключить свет в коридоре. Возвращаясь домой и падая в кровать, укрывающую одеялом от жестокости и безнадежных наставлений.
Утро началось в двенадцать. С чашки кофе с молоком и бутербродов, к которым он даже не притронулся. Он сидел около часа в кровати и пытался прийти в сборки, погруженный в размышления о снах, аккуратно вписывающихся в практику пробуждения. Словно они – часть какого-то заговора, берущего верх над его разумом. Стучащих в окна и преследующих тенью по улицам, мощенным декоративными кирпичиками. Стремящиеся в один момент настигнуть его, застать врасплох и бросить в реку. С простреленной грудью, истекающего кровью и благодарностью за жизнь, что он успел мельком пролистать. Тихой, старой квартирой в центре безумного города, влекущего потерянные души с необъятных просторов страны. Потерянных шлюхи и наивных дурочек.
3. Невыносимая ложь
Ложь делала их жизнь невыносимой. Она была их наркотиком, привлекательным соблазном и источающим похоть ядом. Разноцветными лентами на деревьях, в звуках праздничного оркестра и шуме ярких фейерверков. Она развивалась сладкими объятиями чужих сердец, фокусируясь в отражениях их глаз. Теплом летнего вечера, оставляющего за собой запахи возбуждающих духов. Мягкой травкой подстриженных газонов, под пылью извилистых дорожек парка. Людьми, случайно входившими в их жизнь. Соглашаясь на чашечку кофе, открывающую горизонты страха и ненависти. Она была их сладкой болью, ошибкой операционной системы. Их, и ничьей больше.
Она манила заблудившихся странников в свои объятья. Тянула к ним дрожащие от слабости руки. Просила их выслушать переживания одинокого сердца и оправдаться перед лицом общества пропавших. Принять дозу и расширенными зрачками схватить линии давно забытой эйфории. В надежде положить начало новому шедевру, неуверенно нанося краски на истерзанный холст. Она хотела идти до конца, наслаждаясь синтетическими мирами. Запираясь по вечерам на ключ в своей комнате и сбрасывая надоевшие маски. Во благо семьи и близких, уповая на чудо и случай. Она подходила к любимым и впивалась в их шеи. Она жаждала их поддержки и умоляла о воздаянии. Каждую ночь смотря в потолок и прислушиваясь, как один из них просыпался в сумраке кошмара. Как он выключал будильник и шел в ванну, смирившись с неизбежным.
– Мне пора.
– Удачного дня.
– Надеюсь.
Он закрыл за собой дверь и усмехнулся ее самообману. Каждое утро они практиковались в нем и если чего и достигли наконец, то это изящества в обмане окружающих. Словно в искусстве. В искусстве общения с другими людьми. В искусстве не слышать друг друга и отвечать молчанием на укоры. В искусстве быть разочарованными, но не признаваться в этом вымышленному семейному психоаналитику. Убитыми в один из вечеров, когда она нерешительно зашла в комнату. Минутными стрелками его слов, прямыми и острыми как иглы. Она была удивлена и решила поддержать разговор, но вскоре осознала ошибку и остановилась.
Напряжение нарастало и он понял, что нужно смириться. Отложить дневники в долгий ящик и пуститься по выбранному ей пути. Стать ее тенью, сделать вид, что ничего не произошло. Подписать приговор их отношениям и остаться верным самому себе. Произнести в телефон имена тех, кого он оставил за бортом семейной жизни. О ком не вспоминал уже столько лет – кто был в его кровати и сжимал свежие простыни ее запаха. В кровати с окровавленными оковами, в кровати с каплями менструальной крови и похоти. Вспоминая золотую россыпь волос той, что подарила ему счастье и надежду на будущее.
После того вечера он стал вспоминать их чаще. Думать о небе, что проплывало над ними изумрудами звезд. Птицами, с криками утреннего рассвета. Рассветом, пробивающимся сквозь утреннюю дымку блестящими лучами солнца на воде. Он вспоминал их дыхание, такое разное и загадочное. Вспомнил, как они ездили в одних и тех же поездах метрополитена, спускались в глубины станций на эскалаторах прожитых дней, мечтали снова увидеть друг друга в конце недели и обменивались ничего не значащими сообщениями.
Он мечтал обнять ее и попытаться начать все сначала. Снова ощутить желание близости с ней. Он захотел узнать какими мыслями она живет теперь и чего хочет от жизни. Узнать ту, которая обнимала его по ночам. Ту, чья подруга посоветовала разобраться с ней раз и навсегда. Выбросить из своей жизни или оставить как модный аксессуар. Аксессуар, с которым можно было готовить вкусную еду и проводить воскресные вечера на веранде за городом. Завтракать и мастурбировать в белоснежной постели. Ее, нашедшую свой уютный уголок на вершине Вавилона. Города, который подарил им наркотики и гранатовое вино. Вино нового утра, свободного от любимых и их любви.
4. Шаг в бездну
Старая покосившаяся дверь со скрипом ржавой пружины грохнула за его спиной. Он сделал первый шаг по направлению к бездне и начал радоваться тому, что витало в воздухе. Дыму дешевых сигарет и шелесту газетных строчек. Весне, раскрывающей бутоны алых цветов, и жужжащей большими надоедливыми шмелями вечности. На каменной набережной, утопая в голубой бездне, он мечтал о том, чтобы жестокость человеческих сердец пристрелили еще в утробе – на краю мира, обреченного на гибель от вводящих в заблуждение любви и жалости.
Он стоял и вдыхал аромат ванили, что оставила на его рубашке отравляющая свобода перемен. Она заставляла его забыть о проблемах и вызывала желание снова встретиться с ней. Ему хотелось думать, что это взаимно. Смотреть на секундную стрелку часов и не спеша перебирать списки дел до ее появления. Они работали как отлаженный механизм, они стучали по клавишам его сознания. Им не было дано права на ошибку. Дикие снежинки спящих гор, облизывающие лазурные берега далеких стран. Он видел такие на картинках, но никогда не бывал там. Одинокими вечерами, за чашкой горячего чая с кусочком кислого лимона. Мечтая отомстить за ложь и время, потраченное на поиски счастья. Ей, осмелившейся выйти из под контроля. Слизывающей со стола остатки амфетаминового утра. Сбрасывающей телефонный звонок на ледяных рельсах знойного снегопада. Девушке, препарирующей без анестезии.
Она присоединилась к нему поздно вечером, болтая ногами и не выражая никаких эмоций, кроме замешательства. Время от времени она наносила ему сладкие раны нежными поцелуями, на скамейке с потрескавшейся от времени зеленой краской. На надписях ее рук, говоривших языком юношеского протеста, срывающегося с карнизов дикими воплями чаек. В нежном возрасте согласия, в кружевах дорогого нижнего белья со странными ласками. Иногда она задевала носочком ботинка пыльный асфальт, рассказывая о скучных вечерах в кругу семьи. О кошке, которая не давала спать по ночам, и о подругах, обсуждавших парней из параллельных групп. А иногда просто смотрела по сторонам, скучая от однообразия их встреч.
Он с трудом представлял ее в постели. С ее молочной кожей и тонкими чертами лица. На фоне морского прибоя, не способного сравниться с красотой ее милых доводов. Буква за буквой, они переливались чернилами в клетках потускневшей кожи. С ее опасениями и желанием сгореть от стыда. Полагаясь на бренды и яркие таблоиды, взявшись за руки и упав в объятья друг друга. Очередными резкими движениями носочков по пыльному асфальту, забывая о том, что их могли заметить вместе. Под тенью деревьев, хватая нежными губами губы. Ставшие на еще один день ближе драгу к другу. Поколения, разорванные пропастью в десять лет.
Ей хотелось, чтобы за ними вели тайную охоту местные журналисты. Чтобы их блокноты были исписаны шокирующими фактами, завораживающими заголовками и нервирующими зарисовками с места событий. Чтобы они поглубже зарывались в ее нижнее белье, чтобы засыпали крепким детским сном в ее кровати у окна. Пристально рассматривали рисунки в дневнике и переписывали главы ее эротических фантазий. Чтобы их камеры вспыхивали молниями сенсаций и схватывали крупным планом ее декольте. С затвердевшими сосками и мороженным в руке. Чтобы они лезли в лицо, судорожно нажимая на красную кнопку диктофона, и возбуждали ее еще больше. Больше, чем могли дать толпе экзальтированные пасторы и проповедники новостных лент, послушные бредящей расправой толпе. В слезах маленькой девочки, желающей разобраться в головоломке залипшего на медитации мира. Отталкивающего ее в болото иллюзий, на котором вспыхивали фантомные огни внебрачных отношений, озаряя накладные улыбки продажной любви. Любви ублюдков с часами на руках. Мрачных парней с развалин разочарования. Тех, в кого она постоянно влюблялась и винила себя за это.
– Я бы хотел с тобой встречаться.
– Мне приятно это слышать.
– Но, когда тебе исполниться восемнадцать.
– Ты забудешь обо мне.
– Почему ты так думаешь?
– Не знаю, посмотрим.
– Я так не думаю.
– Посмотрим.
Их взгляды играли дикими лисицами у шоссе. Поцелуями на ночь, объятиями перед сном. Отправленными фотографиями, на которых были запечатлены их обнаженные тела. Утопая в прелестях перемен, возбуждающих уставшее сознание. Этого было достаточно, чтобы они забыли о ласках и теплых словах. О кушетке в кабинете психоаналитика и таблетках, которые она пила перед сном. В ярких красках которых он медленно открывал дверь ее комнаты и резкими ударами заканчивал свое дело. В волнах бесконечного времени, на останках мертвых войн. С привкусом спермы на губах, со вкусом сладкого йогурта перед сном. В ее золотых волосах, юных и таких привлекательных.
Иногда она слышала, как над водой собиралась гроза. Как за спиной проезжали автомобили и играло фантомное радио. В них сидели парни и целились в ее голову из дробовиков. В ярких майках, с военными медальонами на шее. Она слышала как их покрышки стирали асфальт. Как они о чем-то говорили и проклинали любовь, убивающую жизнь пустыми обещаниями. Другие, активные, с красивыми телами. Потерявшие себя на подиумах и за стойками баров. Отвергнутые обществом, бесперспективные кретины. Одинокие и не желавшие стать частью огромного механизма. Механизма преданности до смерти. До последнего глотка холодного пива. Вчитываясь в меню, они искали ее взглядом, провожая ухмылками парочек, уходящих слишком рано.
Он загонял ее в прейскуранты. Ставил ценник подержанного товара. И ей казалось, что он обязательно должен был что-то сделать для нее, как-то отблагодарить. Поднять задницу и отправиться в церковь, чтобы встать на колени перед алтарем. Тихо склонить голову и попросить прощения за то, что лишил ее девственности. За то, что снял с нее трусики и открыл двери в мир женского белья. За ночи без сна, за сны без цензуры. За вечера, когда она не находила себе места и смотрела на стол, отводя взгляд от отца. За очередной букет, который был слишком прозаичен. За то, что ей не хватало романтики, капелек воска на животе и холодного прикосновения кубиков льда к дрожащему животу.
– Зачем тебе это?
– Чтобы отключиться и забыть обо всем.
– Неужели тебе настолько страшно?
– Да, наверное.
– А мне не страшно.
– Уверена?
– Я хочу этого.
Перед его глазами пронеслись барные стойки, стеклянные кружки и пустые столы. Ее алый лак и свежесть волос ударили колокольчиком над дверью. Бармены неспеша разливали посетителям пиво. С кем-то они перекидывались незначительными фразами, кому-то дарили полноценные беседы. Тем, кому не везло, начинали по сотому разу рассказывать о своей личной жизни. Они снимали одежду и гордо расхаживали перед ними нагишом, пытаясь зацепить хоть какую-нибудь блядь, подслушивающую их проповедь. Они пели хвалы самым отчаянным из своих поступков и вдыхали дым из разверзшихся вулканов. Вступали в неравный бой на ночных переулках и дарили своим возлюбленным огромные букеты роз. Ароматом муската, приводившего сюда школьниц в коротких миниюбках и смазливых пареньков, зачесывающих приятные на ощупь волосы. Насильников и торговцев дурью. Сброд, занимавшийся сексом во имя свободы, равенства и братства.
Он смотрел не отводя взгляда на одну из них. Девочка держалась поодаль шумной компании, обхватывая руками теплую накидку. Убийственная тоска передалась и ему. Вечер явно не задался у обоих. Их души время от времени затягивались никотином, скапливая в легких омерзение к происходящему вокруг. Они вдыхали запахи перегара и мужского пота. Ноты уставших лиц работяг и грустные черты офисных работников. По их движениям можно было прочесть недовольство тысяч людей по всему миру, заканчивавших свой рабочий день после восьми. Возвращавшихся домой и достававших из холодильника бутылку пива. Забыв про душ, засыпавших в одиночестве панельных гигантов, под белый шум в сущности ненужного телевизора. Таким был ее отец, таким не хотел остановиться он.
За окном захлопнулась дверь грузовика. Ему захотелось выйти и разбить лицо тому, кто так обошелся с ней. С разорванными колготками и размазанной по лицу тушью. Как и с теми, кто судорожно пытался найти розетку для подзарядки севшего телефона. С теми, у кого в поисках счастья, ушла жена. Кто не думал о том, чтобы завести детей, пугаясь цен на недвижимость. Чьи жизни летели под откос смятого о пепельницу окурка. В телеэкранах новых надежд, в титрах к старому фильму. Серыми буднями и стаями птиц. Лицами тех, кого нужно было навещать до самой смерти. Кого он видел каждое утро в отражении зеркала. Поникших в бесперспективности людей. Опущенных и размазанных. Дешевых шлюх любимого государя.
Сначала она показалась ему молодой и наивной. С блестящими глазами, предлагающая кровавое наслаждение и сладкую боль. Он с подозрением отнесся к этим мыслям и сделал небольшой глоток. Он знал, что такие как она приходили сюда заручиться поддержкой местных богинь. Те с радостью ставили галочки напротив их кандидатур. Делали фальшивые бумаги и отпускали им грехи. Смех наполнял их легкие, раздирая сердца пилочками для ногтей. А он сидел напротив и пялился на нее. На ее тонкие губы, на белую кожу и неуверенное поведение. На обиженную кем-то девочку, переживающую распад атомов в канцелярии Вселенной. Он встал и резко подошел к ней, попытавшись с ходу обнять. Она перехватила его инициативу и отшатнулась, переведя взгляд на барную стойку за которой никого не было.
– Поговорим, может быть, для начала?
– Ладно, если хочешь, можно и поговорить.
– Не стоило этого делать, это было дико.
– Иначе быть и не могло.
– Я знаю.
Она не была шлюхой. Дорогие украшения и сверкающие камни в кольцах не имели для нее никакого значения. Свадебные платья и прощальные слезы на блузках секретарш ни о чем ей не говорили. Ее привлекало общение в дешевых кафе, флирт в переходах метрополитена и поцелуи в подворотнях наркопритонов. Она любила сидеть на телефонной линии, напившись сладкой газировки с водкой. Неся бред надломленного сознания и призывая демонов одиночества, чтобы догнаться до мертвого сна. Любила обнимать кота и иногда блевала в ванной радужными переживаниями. Она получала от этого удовольствие, выворачивавшее наружу душу с ее эротическими позывами.
Чувствуя ее тепло, из темных углов на них смотрели мрачные фигуры, мысленно массируя нежные плечи и что-то нашептывая ей на ушко. Они часто звонили ей по вечерам, а она сидела и крутила тонкими пальцами телефонных проводов, не подозревая, что ее раздевают взглядом и насилуют в зассанных подъездах. Кто-то в сером пальто, стряхивая пепел, самодовольно улыбнувшись на его мимолетный взгляд. Звонок явно заводил его, в особенности розовая помада ее губ. Ему показалось, что тот был не против оттрахать телефонную трубку и отхлестать ее плеткой, лишь бы она громче орала, разрывая и без того слабый динамик на другом конце линии.
Она хотела напиться и положить конец наивности. Без алкоголя она не хотела рассказывать ему о своих чувствах. В такие моменты мир казался ей скучным, а люди не представляли никакой ценности. Словно прогулка по супермаркету без наличных. Даже ее парень не подозревал о фантазиях, что каждую ночь заставляли ее покидать уютную квартиру на берегу канала, выходящего окнами снов в бескрайнее море. Его смутные черты и далекий голос поражали ее воображение. И чем больше она пила, тем сладостней ей было слушать ложь. Такую привычную и знакомую, как серые высотки, отражающиеся в бликах черной воды. Из глубин ее подсознания, состоящего из книг, кинолент и дешевых сериалов. Она заставляла его подниматься на восьмой этаж. Аккуратно открывала дверь и провожала в темную комнату. Затем привязывала к кровати и садилась напротив в прозрачной блузке, погружаясь в чтение. Она хотела, чтобы он стал ее альтерэго, которому можно было признаться в эгоистичной любви к самой себе. К маленькой девочке, которую заставляли посещать кабинет психоаналитика. К той, которую считали больной. В нем она видела своего лечащего врача, строгого отца и не родившегося брата. Она хотела жаждать его губы и лежать на его груди нежными поцелуями. В красках картины, написанной молчанием. В алых цветах роз на подоконнике выкуренных сигарет, но каждый раз оставаясь верной самой себе.
– Она даже подарила мне картину.
– Да ну?
– Она написала ее маслом на холсте.
– Думаю, это навсегда.
– Да, хорошее прощание.
– Она сумасшедшая.
– Почему?
– Она измазала меня краской.
– Да, она умеет делать такие штуки.
– Это было необычно.
– Тебе повезло.
По утрам, стоя перед зеркалом, он пытался найти ответы на мучившие ее вопросы. В ее золотых волосах и гладкой коже. Чужое, странное лицо, которое день ото дня становилось все старше и старше. Она пыталась заговорить с ним, но он упорно молчал. Как-то она даже прильнула к собственным губам, оставив на запотевшем стекле отпечаток помады. Грустная и свободная, пытающаяся зацепиться за ниточку, уносящую их в облака на воздушном шаре. Ее рука, мертвая и холодная, коснулась живота – она почувствовала одиночество. Он не знал, что она увлекалась живописью. И ничто в ней не выдавало этот интерес.
В университете парни кидали в ее сторону брезгливые взгляды, а по вечерам лайнеры освещали ей дорогу прожекторами. Недоступность ее тела отталкивала их. Гнев переполнял бортовые журналы самописцев. Не боясь быть разорванной стаей диких собак, она кричала в объективы камер, смеясь над пустынными улицам и ржавыми переулками. Она не шла на компромиссы, с безразличием смотря в лица непонимания – она собирала сумочку и молча уходила. Чтобы вернуться в темную комнату, где на комоде стояла фотография ее сдохшей собачки. Туда, где дверь балкона была всегда открытой. Где теплый шарф удавкой обвивал шею, чтобы стоя в дверях смотреть на часы, ожидая полдня его поцелуя. И, закурив кремовую сигарету на прощание, раствориться в сладком дыму. В отчаянии и замешательстве.
