Дэвид Юм. Его жизнь и философская деятельность

Первый том “Истории Великобритании”, содержащий царствование Иакова I и Карла I, был издан Юмом в 1754 году. Продажа этой книги, особенно в Эдинбурге, шла недурно, и если бы единственным желанием автора было приобретение все большей и большей известности, то он мог бы считать свою цель достигнутой. Но Юму этого было мало: как мы уже видели, он желал быть понятым и одобренным, и в этом отношении его постигло горькое разочарование. В автобиографии Юма мы находим следующие относящиеся сюда строки: “Меня встретили криками порицания, гнева и даже ненависти; англичане, шотландцы и ирландцы, виги и тори, духовные лица и сектанты, свободные мыслители и святоши, патриоты и придворные льстецы,– все соединились в своей ярости против человека, который не побоялся пролить слезу сожаления над смертью Карла I и графа Страффорда. Когда же остыл первый пыл их гнева, то произошло нечто еще более убийственное: книга была предана забвению. Миллер (издатель) уведомляет меня, что в течение двенадцати месяцев он продал всего сорок пять экземпляров. Право, не знаю, найдется ли во всех трех королевствах хоть один человек, видный по положению или по научному образованию, который отнесся бы к моей книге с терпимостью. Впрочем, я должен сделать исключения в пользу примаса Англии, доктора Герринга, и Ирландии, доктора Стона,– исключения изумительные. Эти высокопоставленные духовные особы удостоили меня посланиями далеко не обескураживающего характера”.

Действительно, может показаться странным, что Дэвид Юм получил одобрение и похвалу со стороны двух епископов. Однако факт этот не так непонятен, как то представляется с первого взгляда; дело объясняется тем, что Юм не был таким беспристрастным, объективным историком, каким характеризует себя, говоря: “Я имею дерзость думать, что не принадлежу ни к какой партии и не провожу никакой тенденции”. Именно тенденция-то у него и была: придя к тому убеждению, что демократия менее интеллигентна, чем аристократия, и что народные начинания, коренясь лишь в приходящем энтузиазме, часто не согласуются ни с природой вещей, ни с требованиями разума, Юм стал постепенно отдавать свои симпатии партии аристократов и наконец сделался явным роялистом. Вот мнение знаменитого Маколея о Юме как об историке: “В исторических картинах Юма, несмотря на то, что они представляют восхитительное произведение мастерской руки, все светлые краски относятся к тори, а все тени – к вигам”.

В 1756 году Юм издал второй том своей “Истории”, а через год приступил к работе над третьим томом. Извещая своего издателя Миллера об этих занятиях, Юм радуется тому, что наконец дошел до царствования Генриха VII, с которого, собственно говоря, и начинается новая история. “Жаль,– говорит он,– что я не начал своего труда именно с этой эпохи: тогда я избежал бы многих нареканий, раздавшихся по поводу двух первых томов”. В этом же (1757) году Юмом были напечатаны четыре рассуждения: “Естественная история: религии; страстей; трагедии; образцов вкуса” (“Four Dissertations: the Natural History of Religion; of the Passions; of Tragedy; of the Standard of Taste”).

Вскоре затем Юм написал довольно лаконичное письмо декану общества эдинбургских адвокатов, уведомляя его, что должность библиотекаря не настолько соответствует его привычкам и вкусам, чтобы он мог оставаться в ней; притом она доставила ему если не врагов, то противников в обществе адвокатов.

Освободившись от занятий библиотекаря, Юм стал хлопотать о том, чтобы покинуть Эдинбург и переехать в Лондон, “вероятно, навсегда”, как писал он своему другу Клефэну. Довольно трудно понять, какие причины побуждали Юма расстаться с любимой родиной и променять ее на Англию, к которой он чувствовал сильную антипатию. Из переписки Юма с Робертсоном, относящейся к этому времени, видно, что отъезд философа из Шотландии имел большую связь со свадьбой его брата и что, несмотря на все желание избежать поездки в Лондон, Юм не мог остаться у себя дома. Однако недолго, не больше года, прожил он в столице Англии; вероятно, время взяло свое: причины, вызвавшие отъезд Юма из Эдинбурга, мало-помалу потеряли свою силу, а любовь к родине и тоска по ней окончательно побудили его к возвращению домой. В ноябре 1759 года мы видим Юма снова в Эдинбурге, занятого пересмотром и исправлением первых томов своей “Истории”. Между тем последние сочинения шотландского философа, главным же образом его исторические труды, приобретали все большую и большую популярность за границей. Во Франции они появились в нескольких переводах и находили себе тонких ценителей среди образованных представителей и представительниц парижских салонов. Одною из горячих почитательниц Юма сделалась госпожа Буффле, имевшая славу первой красавицы Парижа. Прочтя написанную Юмом историю дома Стюартов, эта парижская львица пришла в такой восторг, что написала автору пламенное послание, в котором характеризовала книгу Юма как “terra fecunda [плодоносная почва

(лат.).

] морали и поучений”. Юм ответил своей почитательнице очень любезно, но сдержанно; на просьбу же госпожи Буффле приехать в Париж выразил надежду, что со временем воспользуется этим приглашением. Главным занятием Юма в эту пору пребывания его на родине было исправление и продолжение исторических трудов. В марте 1763 года он сообщал Гильберту Эллиоту, что ему удалось снять с Иакова I обвинения в наложении податей без согласия парламента и в преследовании пуритан и что он восстановил репутацию Иакова II и английской судебной палаты. В том же месяце Юм известил Миллера, что он не оставляет намерения продолжать свою “Историю”.

ГЛАВА IV

Жизнь Юма в Париже в качестве секретаря посольства. – Знакомство с Ж.-Ж Руссо. – Возвращение на родину. – Новый административный пост, предоставленный Юму. – Последние годы жизни в Эдинбурге. – Болезнь и смерть Юма

В 1763 году новая и весьма важная перемена произошла в судьбе Юма. От маркиза Гертфорда, назначенного на пост английского посланника во Франции, он получил приглашение занять место секретаря посольства. Незнакомый с Юмом лично маркиз много слышал о его административных способностях от генерала Сен-Клера, да и прочный, хотя медленный успех философских и исторических трудов Юма сделал к этому времени его имя известным повсюду в Англии. Тем не менее, приглашение маркиза не столько обрадовало, сколько удивило Юма. “Решительно непонятно, как случилось, что подобный пост был предложен философу, писателю, человеку никоим образом не придворному и с самым независимым духом”,– писал Юм в одном из писем. Сначала он отклонил почетное предложение посланника, но потом передумал: для философа с нелестной репутацией безбожника и нечестивца было очень важно вступить в тесные сношения с маркизом Гертфордом, который слыл за человека добродетельного и благочестивого. Кроме того, с местом секретаря посольства, обещанным Юму, были связаны значительные денежные выгоды. Приняв все это во внимание, философ согласился на предложение Гертфорда и в сентябре 1763 года выражал Адаму Смиту то искреннее сожаление, с которым он меняет спокойствие, уединение и независимость на жизнь тревожную, шумную и полную новых обязанностей. “Я пустил такие глубокие корни в Шотландии, что с большим трудом могу представить себя перенесенным куда-либо”,– говорит Юм. На деле оказалось, что шотландского философа ожидали в Париже такой блестящий прием, такое чествование, благодаря которым серьезный мыслитель вообразил себя среди людей, родных ему по духу и убеждениям. Без конца восхищаясь умом, развитием и тонким литературным вкусом парижан, Юм одно время мечтал даже окончательно променять свою родину на гостеприимную Францию. Вот что пишет он об этом в автобиографии: “Живя в Париже, испытываешь большое удовольствие от соседства с разумными, учеными и вежливыми людьми, которых здесь больше, чем где-либо в целом свете. Поэтому одно время я намеревался остаться жить там до моей смерти”. Это решение философа, по-видимому, слишком опрометчивое и несвойственное его рассудительной натуре, не должно удивлять нас: давно известно, что “наша родина там, где нас понимают и любят”. Кому же было и ценить каждое проявление единомыслия и сочувствия, как не Юму, которого соотечественники так долго и упорно терзали всем, что можно придумать обидного и горького для человека и для писателя: несправедливой критикой, равнодушием, забвением, обвинениями в самых безнравственных намерениях, наконец, просто мелочными сплетнями и наговорами. Посмотрим же, чем обусловливалось совершенно противоположное отношение французов к Юму.

Во второй половине XVIII века высшее общество Парижа представляло оригинальную и характерную смесь самых разнородных элементов. Наиболее заметными, выдающимися людьми в нем были невежественные куртизанки наряду с такими представителями ума и