Вику казалось, сознание его раздваивается. Одно его «я» поглощено основной задачей – старается погрузиться в ничем не замутненную нирвану, а его второе «я» наблюдает за происходящим вокруг со стороны и исследует, что же происходит с тем, первым «я». И, оказывается, в том же его сознании таится еще кто-то третий, кто наблюдает за первыми двумя? Это третье «я» – словно вмонтированная в осколок метеорита кинокамера, фиксирует все, что происходит «на сцене», в том числе и его собственные разборки со своими двумя «я».

И это размножение личностей занимало сейчас Вика, гораздо больше, чем его первоначальная задача – просто уйти в молчащую, наполненную безмолвной пустотой нирвану.

Между тем декорации на сцене изменились.

Сад у дворца. В саду Джульетта и человек в накинутом на голову капюшоне

Джульетта

Влюбленным нужен для обрядов тайных

Лишь свет и красота; к тому ж любовь

Слепа и ночи мрак подходит к ней.

Ночь, добрая и строгая матрона…

Что скажешь?

Человек в капюшоне

В этом есть благая мысль:

Обряд союза провести с любимым.

И после этого родители замолкнут…

Сцена меняется снова. Покои дворца. Входят двое: Вихо, отец девушки, и человек в капюшоне, натянутом на самые глаза

Вихо

Ты кто? (срывает с него капюшон) Тээджин? Ну, ты и нарядился!

Что это значит?

Тээджин

Значит – я решился!

Жениться. И, к тому же знаю я,

Как нам соперника навеки устранить.

Узнал я, что чужак и наша Джули

Решили втайне провести обряд

И сочетаться браком по майански…

Чтоб мы потом признали этот брак!

Вихо (выхватывая из-за пояса нож)

Мне остается только месть!

Тээджин

Ты не спеши. Есть план надежный у меня!

Вихо

Ну, говори…

Тээджин что-то тихо шепчет Вихо, красноречиво жестикулируя, словно танцуя выразительный танец. Из его танца видно, как он подливает в бокал яд, а жених, выпивая этот священный обрядовый бокал, затем падает замертво.

Вик-Путешественник и без слов все это понимает. И в то же время его не покидает ощущение, словно за ним внимательно наблюдает со стороны еще кто-то, как будто хочет узнать, что же решит предпринять именно Вик. И решит ли?…

Боги всегда возвращаются, если обещали

Внизу, прямо под Волшебным Камнем опять сделалось многолюдно. До Вика доносится запах ароматов горящих на кострах священных трав. Это священый майанский обряд бракосочетания. В полумраке Тоннеля ярко пылают костры, окружающие тех, кто сидит в центре этого круга. Внутри сидят Невеста и Жених, оба в ярких красно-розовых с золотым узором одеяниях, они сидят на самодельных тронах, сооруженных из подушечек. Невеста – смуглая стройная девушка, – под шелковыми одеждами угадываются изящные нежные линии тела, она похожа на яркий весенний цветок. (И вовсе не такая носатая, как ее папаша, – очень даже миленькая, – отметил про себя Вик).

Сидящие вокруг невесты и жениха люди – похоже, их друзья, пели что-то негромкое и ритмичное.

Затем, судя по всему, наступила кульминация обряда. Монах в капюшоне, закрывающем лицо, – передает Роме кубок с напитком. Когда жених выпьет священный напиток, он будет считаться приобщенным к культуре майанцев, и обряд венчания будет завершен.

Роман берет кубок в руки…

И тут что-то словно толкнуло Путешественника в сердце.

Ведь это все происходит не на сцене. Все это происходит здесь «вживую», у Волшебного Камня, как раз под его «ласточкиным гнездом»!

И Роман, и Джулия, и майанцы, и все остальные люди, сидящие вокруг молодых – это тоже не актеры, а реальные живые люди.И если только парень выпьет этот кубок!..

Ведь о том, что там яд – знают лишь трое: Вик, и два майанца – Вихо и Тээджин, изготовивший смертельный напиток. Как только Рома глотнет из кубка…

Вик больше не рассуждал, не думал о последствиях от прерванной медитации.

– Не пей, Рома, – не выдержал он. – Остановись, там яд!

И с этим криком свалился сверху, из своего «гнезда» прямо в один из костров, подняв в воздух высокий столб искр и сверкающей пыли.

Ошеломленные люди, вскочив со своих мест, с криками бросились врассыпную.

Вик вскочил еще быстрее них, поскольку его там очень даже припекало, и помчался сквозь толпу. С ходу налетел на остолбеневшего Рому, выбив кубок с отравой у того из рук.

Все это произошло молниеносно, никто ничего не успел сообразить.

Майанцы после пришли к выводу, что появившийся «с небес» горящий человек – на самом деле – посланник бога Кецалькоатля. Ведь когда-то крылатый Бог все же обещал вернуться. И появление «сияющего человека» – было знаком. Поэтому все они признали брак Ромы и Джули. Раз уж это всё, как говорится, по высшей воле, – ничего не поделаешь. Пусть живут и будут счастливы.

Час спустя Вик, мчась на своей старенькой капсуле по темным просторам Тоннеля, старался забыть о попытке заглянуть в Вечность во время своей медитации в «ласточкином гнезде». Наверно, оттуда и в самом деле было не разглядеть ее, эту вечность.

(Хотя… обнаглеть настолько, чтобы переписать великих драматургов – разве это не попытка тоже приблизиться к вечности?)

Первый, кого встретил Вик после своего низвержения с медитативных высот, был «странный психоаналитик» Сэм-сэм.

– Ты заметно осунулся, – сказал ему Сэм. – Не видел тебя уже пару месяцев. Ты где-то был после медитации?

Вик остолбенело глядел на него.

– Какие два месяца? Я провел в медитации всего-то несколько дней…

– О, поздравляю. – Сэм заулыбался. – Раз у тебя после этих двух месяцев осталось ощущение, что прошло всего одно мгновение – значит, опыт был удачным. А как там у тебя было с ясновидением и яснослышанием? Пригодились наши уроки?…

Вик, не отвечая, побрел дальше, весьма озадаченный словами Сэма. «Шутит?». Придется заглянуть в Бюро Времени, чтобы вместе с ними попытаться разобраться, что же на самом деле произошло?

Баба Шура Македонский и отмороженная курица

У Кости было железное правило: после обеда – обязательна прогулка. И не спортивной формы ради, а чтобы «не засыпали мозги» Ведь тогда не писались стихи, не приходили образы, сознание не заполнялось мельканием лиц, звуками голосов, мелодий, красками и запахами. А для Константина Кукушки, (он же Павлыч, – известный поэт-исполнитель, он же не последний чел в Благосферище – Камински, он же Константин Павлович Мирович, – как было запечатлено в его земном паспорте, – и еще: бродяга, музыкант, вечный бунтарь), для него было неприемлемо само существование вне магического океана образов.

И даже теперь, после переходы в Миры, когда Костю, наконец, стало посещать чувство, схожее с чувством покоя, почти как у праведников, – и даже здесь, в пространстве Тоннеля Перехода между Мирами, в этой зоне свободы – он все же не чувствовал себя по-настоящему свободным. Хотя и ощущал близость той самой «вершины покоя», о которой столько мечталось там, в узком и тесном, часто – безвыходном жизненном пространстве Земли.

…В Тоннеле, как всегда, царила наполненная энергетическими всплесками полутемь. Лицо овевали прохладные порывы тоннельных сквозняков. Костя любил вот так, как сейчас, меряя шагами пространство Перекрестка, едва освещаемого неярким светом из окон придорожной гостиницы, полностью отдавшись ритму шагов, слагать слова в строки.

«Тихо-тихо звучали в Тоннеле

Музыкальные ритмы (звуки?) капели»

…Нет, что-то не совсем… скорее:

Эта музыка вечной капели…

…думалось ему.

Упавший где-то неподалеку камешек, сбил его с поэтического ритма. После чего в голове возникло следующее:

«Привидения охренели,

Сквозь Тоннель они мчали и пели» – …

«Почему бы и нет?» – подумал Константин. – «Звучит энергичнее. От романтики – к драйву. Может получиться неплохой шансон-сингл».

И только Костя опять настроился на непрерывный мерный шаго-ритм, как услышал негромкий окрик, полный елея, звучащий словно откуда-то из райских сфер. При этом голос был подозрительно знакомым:

– Костенька, мальчик мой…

«Блямс! – выругался Константин, – опять сбился с ритма. Вот уж поистине – человеческий фактор может быть деструктивен везде, даже в Тоннеле».

Оглянулся.

У Врат Первоначального мира заметил неясную фигуру. Время было позднее, разглядеть было трудно, но кто еще мог быть у Врат об эту пору? Конечно же, вахтерша… ах, простите, – великая и неповторимая привратница Александра Романовна.

Этот голос он узнал бы где угодно.

Он вежливо помахал ей рукой, намереваясь прошмыгнуть дальше, в сырой туман Тоннеля. Сегодня он ночует в гостинице, расположенной здесь, на перекрестке, в ресторанчике которой он вечерами подрабатывает, исполняя свои баллады, и где ему всегда рады.

Костя, честно говоря, был намного в обиде на Александру Романовну. Потому что было за что.

Вахтерша не успокаивалась:

– Что же ты мимо-то, Костенька? Неужели в обиде на меня?

Костя замедлил шаг:

– Ну что вы, светлейшая Александра ибн Македонски. Просто у меня сегодня выступление здесь, – он кивнул в сторону ресторанчика.

Но баба Шура, видно, своим необыкновенным чутьем проведала, что он, мягко говоря, привирает.

– Костя, а я вот тут пивка наварила. Нашего, на грибочках, ну, ты знаешь… Вот, и думаю, с кем же мне его и выпить-то? Не со студентами же, – она кивнула головой на огромные врата, похожие на старинные, дубовые, из русских народных сказок про тридесятое царство, неведомо государство.

«Студентами» она называла обитающих за этими огромными воротами жителей Первоначального Мира. В действительности, Александра, служившая до Перехода вахтершей в общежитии театрально-художественного, по привычке считала и этих ее нынешних подопечных, жителей Первоначального Мира, в каком-то смысле тоже «студентами». Возможно, именно потому ей удавалось теперь справляться с обитателями Первоначального мира. Они, хоть и прошли Тоннель Перехода в другие Миры, но еще были заряжены той неспокойной, пробуждающей непозволительные фантазии, наэлектризованной земной атмосферой, и многие из них, по сути, так еще и не определились со своим будущим: куда им дальше-то, да и вообще, – туда ли они попали?

Так что, не стоит обижаться на бабу Шуру. Всего-то она после вечернего отбоя не пустила толпу ребят, распевающих его песни, вместе с ним – в Первоначальный мир. Да, им пришлось потом ночевать в кладовке гостиницы на перекрестке, так как на нормальные номера не было денег… Но, действительно, этим отчаянным ребятам из Первоначального только дай послабление!

– А ты тоже хорош, – мягко укоряла она его после третьего бокала своего замечательного пива на грибочках, – Я ведь тогда не заметила тебя в толпе. А ты вот так сразу, не подумав, меня стихом-то своим и припечатал.

– Каким стихом? – рассеянно спрашивал Костя, с наслаждением пригубливая по глоточку это замечательное пиво, которое втихаря гнала баба Шура в своей комнатешке.

«Правда, что ли, не помнит?» – гадала про себя Александра Романовна. Зато ее «студенты» отлично запомнили частушку:

«Александра Душмановна,

Вы не очень гумановна…», -

выкрикивали они ей, смеясь и грозя пальцами, когда она в очередной раз не пропускала опоздавших через Врата. И каково ей это слушать? Ну как тут не обидеться? Хотя она-то им не враг. Слоняться по ночам в Тоннеле, где дуют энергетические сквозняки, где таскаются толпы этих ненормальных… этих привидений, где всякие мутанты по углам прячутся, – это и в самом деле опасно. Потому-то руководство и доверило ей этот ответственный воспитательный момент, – приучать обитателей Первоначального Мира хоть к какой-то дисциплине.

– Хорошо, пивко-то?, – спросила она Костю как можно ласковее, видя, как его разбирает.

Сама все старалась подливать: ему – побольше, себе – поменьше.

Да, с поэтами лучше водить дружбу. Тем более – это же Константин! Ее, можно сказать, старый друг и подельник. Судьба ведь не зря свела их еще там, на Земле… Судьба – она же Карма, – просто так ничего не делает.

– Костя, мальчик. Ты же должен понимать. Если бы я тебя одного тогда впустила, а остальных нет, – они бы на меня жалобу накатали. Ну не имела я права… У этих безбашенных – никакого понятия о местных законах и дисциплине.

– Ладно, проехали, – примиряюще произнес Константин, чувствуя, как размякла его воля и подобрело сердце.

Замечательный напиток варила баба Шура. Да и роднило-то их на самом деле, гораздо больше, чем разъединяло. Стоило ли обижаться?

– А помните, Александра, как мы с вами чуть не поругались еще там, на земле, возле тюрьмы? – вдруг, вспомнив, озорно засмеялся Константин.

Похоже, он приблизился к тому заветному уровню веселья, на который возносит человека этот замечательный напиток.

Баба Шура разволновавшись от воспоминаний, тоже хлебнула пару-тройку глотков.

– Как же, забудешь, – хихикнула она. – Ведь это ты перевернул мою жизнь с ног на голову, без преувеличения.

И они уже оба тут же покатились со смеху после этих слов. (Ох уж это пиво!)

– Так признайтесь, Александра… э…

– Романовна, – поспешно подсказала ему Александра.

– Признайтесь, баба Шура, – погрозил ей пальчиком Константин, – что вы склонны к конфликтам, склонны, и не возражайте!

– Ну что ты, Костенька, – ответила она ему сладчайшим голосом ангела, – голосом, который вполне мог бы заворожить любого собеседника, но только не Константина. Так как он не понаслышке уже знал эту способность Александры, и даже под влиянием волшебного напитка больше не поддался бы ни на какие напевы этой Сирены.

– Я же к тебе со всей душой… Люблю тебя, как сына.

Когда-то он купился на этот ее невинный голосок. Что перевернуло потом и его собственную жизнь. Ведь в каком-то смысле именно бабе Шуре он обязан тем, что оказался здесь, в «другом измерении».

Поклонницы и фанатки поэта Павлыча, распевавшие там, на Земле, его знаменитые синглы, – часто гадали: кто же его муза? Точно так же, и его сегодняшние поклонницы в Мирах, пытались представить себе, как же выглядит муза Павлыча, известного барда, поэта, философа Благосферища.

Видели бы они сейчас своего кумира в компании этой бабки-йожки с ангельским голосом! Поэт, положив голову бабе Шуре на плечо, с блаженной улыбкой, распевал вместе с ней свои частушки еще той, земной, поры:

На скамеечке

Ели семечки.

Разрази меня гром -

Было времечко.

Неужели и в самом деле музой популярнейшего поэта могла быть… баба Шура, суровая вахтерша скандального Первоначального Мира, державшая в ежовых рукавицах неорганизованных переселенцев из земной Юдоли? Одна эта картина лишила бы его поклонниц дара речи.

…А немного позже, эта «картина маслом» в каптерке бабы Шуры полностью поменялась. На узком топчане, набитом дикими растениями с неухоженных полей Первоначального Мира, мирно похрапывала Александра Романовна, а рядом, уже пробудившийся к этому времени от блаженного сна Павлыч, ловко пристроив на коленке блокнот, заполнял его очередной порцией стихов.

«Там, где не пахнет ни миррой ни ладаном,

Там, где дверь выбивают прикладами…»

Отчего-то память снова забросило Костю чувствами и эмоциями в тот старый, пахнущий дымом и кровью, тревожный мир земной Юдоли.

…А может просто пряный запах дикой травы этого Мира, которым которой был набит тюфячок бабы Шуры, напомнил горьковатый запах земной полыни?…

Павлыч потянулся к графинчику, стоявшему на столике, – там оставалось еще несколько глотков. Отхлебнул.

– Костян, – окликнул его кто-то из толпы.

Обернулся.

Пролет. Позвали не его.

У ворот тюрьмы толпились родственники, друзья, встречая тех, кого сегодня должны были выпустить с «суток».

Так обычно работал карательный конвейер: перед новой волной демонстраций против тирании, перед новым «хапуном», как правило, выпускали предыдущую волну задержанных, чтобы разгрузить камеры для новых сидельцев.

Павлыч пробирался в потоке людей и ощущал некую грусть, как разведчик, который идет, никем не узнанный, сквозь толпу, приветствующую своих героев. И хотя он, наравне со всеми, отстрадал в тюрьме эти пятнадцать суток «за правое дело», этот его подвиг, похоже, так и останется незамеченным.

Константин Павлович Мирович, (псевдоним Павлыч, а в данной ситуации, – блогер Костя Кукушка), после попытки вести репортаж во время демонстрации – был задержан, побит для порядка и посажен в тюрьму (не повезло: стоял не там, смотрелся не так). Вообще-то в тот день спецназы, согласно приказу сверху, особо жестко винтили всех журналюг, и даже просто людей, что-то снимавших на смартфон, – как представителей вреднейшей древнейшей провокаторской профессии (особая любовь местного царька к журналистам). При этом Костя не кричал лозунгов, не сопротивлялся, и вообще вел себя тишайшим образом. Наверно, главная его вина было в том, что он слово «тиран» в своем блоге обычно писал с маленькой буквы. А иначе – почему его коллега, журналистка из «Вегетарианской правды» Анна Кныш, тоже делавшая съемки неподалеку, отделалась только порванной кофточкой? Хотя она частенько самым безбожным образом тырила у коллег, в том числе и у Кости, многие материалы для своих блогов, но при этом слово «Тиран» писала исключительно с большой буквы. Может, поэтому ей больше везло?

Костю выпустили из тюрьмы на день раньше. Друзей и коллег он не смог предупредить, телефон покоился где-то на милицейском складе, и было мало надежд получить его обратно. Но Костя был рад возможности, в конце концов, оказаться дома, смыть всю эту грязь «суток», и, главное, отоспаться.

И когда Константин пробирался сквозь толпу, в бок ему буквально ввинтилось тщедушное вредное тельце бабы Шуры. Споткнувшись о чью-то ногу, она упала на Константина.

– Так ты что, меня и тут преследуешь? – сразу его узнав, не очень-то любезно проговорила она.

Костя, икнув от неожиданности, кивнув в сторону серого цементного забора тюрьмы, спросил:

– И вы оттуда же?

– Да откуда ж еще, – сварливо проговорила баба Шура, обернувшись на серый монолит тюрьмы. А что вы хотите, – после этого вашего… чертова интервью…

– После нашего, – вяло поправил Константин. – Оправдываться перед бабушкой ему не хотелось, он слишком устал для этого.

Что ж, может, на самом деле, причина его задержания – то, «неправильное» интервью с бабой Шурой. Ну, его-то, ладно… а бабку-то за что?

Александра Романовна тоже была раздражена недосыпом и недоедом в казематах этой проклятой тюрьмы. Ее можно было понять. Кто бы мог подумать, что из-за того чертова интервью, которое журналист опубликовал в своем блоге, ей придется «присесть» на 15 суток «за подрыв авторитета власти в особо циничной форме насмешки». Приговор был похож на прикол студенческого КВНа. И это обстоятельство немного смягчало тяжелую обстановку подавленности, тесноты и грязи в тюремной камере. Сокамерницы – две бомжихи, «девушка пониженной социальной ответственности», а также пару «политических» – заставляли бабу Шуру повторять эту формулировку по нескольку раз в день, при этом от души веселились.

По правде говоря, вовсе не журналист был виноват во всей этой истории. В том интервью, размещенном в его блоге, он всего лишь старался быть честным, правдоруб хренов. И, к тому же, это интервью перепечатали почти все оппозиционные сайты.

…Она внимательно взглянула на Костю. Взгляд ее смягчился. Журналисту, судя по всему, досталось много больше, чем ей. Большой фингал под правым глазом, опухшая правая щека, рука на грязной перевязи, на левую ногу наступает с трудом.

Когда они выбрались из толпы, – выяснилось, что ее, так же, как и Костю, никто не встречает.

– Как думаешь домой добираться?, – спросила его баба Шура, вспоминая, что в кармане ни копейки, – всё отобрали гоблины еще там, в милиции. Может, хоть у журналиста есть идея, как добраться до дома в таком вот грязном жутком виде?

Константин машинально сунул руку в карман, но тут же вспомнил, что его кошелек тоже остался в милиции.

Перспектива ехать в таком виде в общественном транспорте – не очень улыбалась. Он беспомощно оглядываясь по сторонам. «Ну должно же везти хорошим людям!», – подумал в отчаянии.

И небеса словно откликнулись на эту его мантру.

– О, Павлыч, старик, и ты тут! – услышал знакомый голос.

Это был Павловский, в чьем ресторанчике Константин нередко выступал со своими песнями.

– Встречаешь кого-то? – поинтересовался у ресторатора.

– Да вот, племянника жду.

– Слушай, не в дружбу, а в эту, как его… – Косте с трудом шевелил языком от усталости и стресса. – Если ты на машине…

– Да не вопрос, – сообразив, перебил его Павловский. – Вот дождусь малого…

По дороге домой, уже в машине, Костя и баба Шура заснули прямо на заднем сиденье, положив головы друг другу.

В этом дорожном полусне ему привиделась курица. Та самая, знаменитая «курица бабы Шуры», о которой, с легкой руки Павлыча, народ теперь складывал анекдоты.

Баба Шура попала в эту революционную переделку совершенно случайно. Наверно, во всем виноваты были те самые «два солнца», о которых говорил ей когда-то астролог, составлявший ее личный гороскоп.

Астролог тогда увидел в ее гороскопе те же два солнца, что и в гороскопе Александра Македонского.

– Как вас зовут? Александра? – переспросил астролог, с удивлением глядя на нее и что-то бормоча себе по нос.

А совсем не обрадованная этим Александра Романовна думала: «И на что мне эти два солнца? Что с ними делать? Не на войну же идти?».

Как-то она рассказала об этом соседкам, за что сразу (а может и не сразу) получила прозвище: «Македонский».

Действительно, Александра Романовна умела постоять за себя, знала, каким словом ответит на злое слово. Могла отстоять свои интересы и перед ЖЭСом, и перед Жэсовской уборщицей, и даже перед бессовестным сантехником дядей Вовой. В общем, выходило, что незримые сверкающие латы полководца, и в самом деле всегда защищали ее интересы.

…В тот день баба Шура выходила из магазина с полными сумками, вполне удовлетворенная. Только что привезли с птичьего комбината свежих кур. Одной такой увесистой курочки ей должно хватит на месяц.

В дверях гастронома она столкнулась с группой парней с волосами, раскрашенными в революционные цвета Сопротивления. За ними мчались мужики в черном и в балаклавах, один из них едва не сбил с ног Александру Романовну, больно ударив под дых.

В последние месяцы все признаки революции переместилась на окраины и в микрорайоны. Летучие отряды протестантов то возникали в изгибах переулков, во дворах, и так же мобильно исчезали за закрывающимися перед носом преследователей дверями подъездов.

А тонтон-макуты в черных балаклавах довольно мобильно перемещались следом за ними на своих фургонах.

Баба Шура, подняла сбитую с головы шапку, ощущая возникший в груди революционный задор. Увидев, что тонтоны уже ведут к выходу двоих только что убегавших от них ребят, – перегородила им дорогу.

Баба Шура была довольно мелкой комплекции. (Так ведь и Александр Македонский говорят, тоже был отнюдь не богатырского телосложения). Баба Шура, оттопырившись двумя своими сумками, перекрыла им выход из магазина.

– Эй вы, рэкетиры, бандюганы нефильтрованные, – возмущенно закричала она на полную громкость, – кто такие? Документы есть? А извиняться кто будет передо мной?

Александра включила командирские интонации, которые приобрела, когда еще работала заведующей отдела стандартов. Это теперь она – всего лишь пенсионерка-вахтерша. Но тогда… тогда даже самые большие начальники толпились у порога ее кабинета, как нашкодившие школьники, разбившие окошко в кабинете химии. Лишь бы она подписала им бумаги о том, что их корявые изделия соответствуют хоть какому-то стандарту.

И вот теперь, изобразив этакую растопырку, она лишь хотела проучить толкнувших ее хамов,.

– З-з-з дорогу! – Тонтон-макут, шедший первым, не останавливаясь, отшвырнул бабу Шуру, выругавшись отнюдь не светски. Она больно ударилась боком о косяк, уронив одну из сумок.

И в этот момент она вдруг осознала все нюансы и масштабы глобальных политических процессов, происходивших вокруг. Это включение было, словно щелчок тумблера, включившего иную частоту ее восприятия событий.

И она со всего размаху огрела тонтона по голове своей авоськой с курицей. Курица, видно, оказалась не самой мелкой. Александра Романовна не ожидала, что с первого раза свалит с ног этого прыща в балаклаве. Она по опыту знала, что, как правило, побеждает тот, кто бьет первым. Или тот, кто первым катит свою бочку.

– Люди добрые, бандиты грабят на ходу! Помогите! – заорала она.

Из недр магазина прибежали продавцы и кое-кто из покупателей, подоспели и прохожие с улицы. В образовавшейся пробке в тамбуре магазина им удалось отбить у тонтон-макутов парней с «незарегистрированной символикой». Да и бабе Шуре тогда удалось смыться из толчеи, правда, с немного помятыми боками, но зато с чувством отвоеванной справедливости.

Дома баба Шура заметила, что курицу тоже немного помяли. Кто-то даже оставил на ней отпечаток своей подошвы. Не решив, что делать с курицей, сняла с нее испачканную упаковку и положила курицу в морозилку. Не настолько баба Шура богата, чтобы курицами разбрасываться!

Так что – ничего удивительного, что она, помимо своей воли оказалась вовлечена в эту революционную карусель, кружившую нескончаемыми хороводами по улицам ее города…

Александра Романовна работала вахтершей театрально-художественного, – самого революционного вуза города, и не могла не зарядиться от своих безбашенных подопечных электричеством революции.

Да и те «два солнца» в ее гороскопе, наверно, тоже сыграли свою роль.

Константину заказали материал для «Вечерних коллажей». Что-то вроде репортажа о реальном ходе реального судебного процесса против протестантов.

– Завтра в Первомайском суде состоятся несколько заседаний, там ты точно не соскучишься, – подхихикивая, убеждал его Егорыч зав «Вечерних коллажей».

Костя понимал, что «Коллажи» побаиваются давать подобные материалы от своего имени. Сам Егорыч – уже третий за год зав редакцией. Но когда материалы присылает внештатник – это же другое дело! Тем более, Константину, как никому другому удается подавать материалы на острые политические темы в характерном для него насмешливом тоне, вроде как всерьез, но и в тоже время с улыбкой. Поэтому с Костей не особо спешат связываться ни чиновники, ни пропагандоны. Начни до него докапываться – он тебя так обсмеет на всю интернет-площадку – не обрадуешься!

И хотя у поэта-песенника Павлыча, честно говоря, голова сейчас была занята подготовкой к авторскому концерту в Клубе Железнодорожников, но Егорыч знал, как извлечь из поэта Павлыча – журналиста и авантюриста Костю Кукушку.

«Нет, ну если ты сильно занят… мы конечно, можем заказать материал и Анне Кныш, «ну той, из «Вегетарианской правды», ты ее знаешь», – Егорыч невиннейшим образом вопросительно глянул на Костю…

А в этой буче, боевой, кипучей…

Константин положил в карман старенький смартфон – если отберут, не жалко; – надел полуспортивный костюм, – в любой заварушке костюм не жалко; прихватил и маленькую шпионскую видеокамеру, похожую на прищепку. Ее можно было прикрепить к ремню рюкзака.

Костюм был черного цвета, как и маска – типа, он боится гриппа. Это доминирование черного делало его похожим на потса из «народного легиона». А они, в свою очередь, косили под «Отряды Охраны Народного Порядка».

Абгрейдившись таким образом, блогер Константин Кукушка выдвинулся на задание к зданию суда Первомайского района.

Вокруг здания суда уже толпились люди. Судя по всему, там не было мест. Видимо, все стулья в зале уже были заполнены курсантами полицейского училища, – способ не пустить в зал группы поддержки задержанных. Но у Кости был в активе сто один прием, как проникнуть туда, куда проникнуть невозможно.

В фойе двухметровая атлетка-вахтерша перегородила своим телом вход в коридорчик, ведущий к залу заседаний. Протиснувшись к ней вплотную, Костя утопил свой немигающий взгляд в ее блекло-серых глазах и, не отпуская взглядом ее внимания, мелькнул перед ее лицом красной корочкой, не давая, прочесть содержимого. А там было честно, черным по грязно-белому написано, что он, Константин Кукушка является сотрудником лучшего блога Мира имени Константина Кукушки, с аккредитацией, выданной главным редактором Константином Кукушкой.

Главное, что корочка, купленная на воскресной Книжной ярмарке, была уж очень похожа на спецпропуск…

Она недовольно взглянула на Костю, пытаясь что-то сообразить. Но он не дал ей времени на раздумья. «Где у вас здесь туалет?» – интимно-приглушенным голосом произнес он, дыша снизу вверх в ее ухо, инстинктивно ниспущенное к его голове.

Видно, вахтерша была сбита с мысли быстрым переходом к этой интимной теме. Машинально кивнули головой себе за спину. Костя, поднырнув под ее потную подмышку, проскользнул в коридор. В туалете активировал свою шпионскую камеру, прикрепил ее на ремешок рюкзака, и уже со спокойной совестью, не спеша, направился к дверям зала заседаний, держа перед собой рюкзак камерой вперед.

В дверь зала было не протиснуться. Костя замер у входа, приподнявшись на цыпочках, стараясь разглядеть происходившее в зале. Чей-то монотонный голос зачитывал протокол:

«…и тогда она цинично, с особой жестокостью ударила представителя органов правопорядка тяжелым предметом по голове, нанеся тем самым ему непоправимые моральные и физические страдания…»

«Кому нанесли страдания, – задумался редактор в голове Константина, – «тяжелому предмету»? Или этому «органу правопорядка»?…

Из-за стоявших в дверях не было видно, что творится в зале заседаний. Зато хорошо было слышно.

Народ, толпившийся в дверях, тихо веселился, подхихикивая.

– Нет, ну наша бабушка – молодец, – парень с «революционными ленточками» на рукаве делился впечатлением с товарищем. – Как она ухитрилась уложить его с первого удара! Бабуся сама весит не более пятидесяти килограммов.

– Может, ее к нам инструктором? – его товарищ, сверкая озорным взглядом, понизив голос, что-то зашептал товарищу, оглядываясь на Костю.

– Да, она настоящий символ нашей революции, – обернулся к ним стоявший впереди плотный мужчина средних лет со шрамом на лице.

– Уважаемый суд, – услышал Костя тихий спокойный ровный голос, полный необъяснимого спокойствия. Голос праведника, либо проповедника?…

– Ваша честь, господин судья… На самом деле все обстояло не так…

В зале и за его пределами воцарилась внимательная тишина. Женщина в зале продолжала: