Read the book: «Журнал «Юность» №11/2021»

Font:

На 1-й странице обложки рисунок Екатерины Горбачевой «Стеклянная трава»

Тема номера: страх

Говорят, самый жуткий страх вызывает неизвестность, щемящее ожидание беды, которая может случиться, а может обойти стороной. Ощущение надвигающейся катастрофы. Не зная, случится ли она, люди сходят с ума, мучают себя и окружающих, выдумывают жуткие, полные кошмарных подробностей горести, от которых сами и страдают. Страх того, чего нет, – самый сильный. Потому что идет изнутри. Потому что мы сами лишаем себя надежды на то, что все будет хорошо. Что все получится. Что сумеем прыгнуть выше головы.
Очень сильное чувство.
Очень интересное с литературной точки зрения. Страх стал темой конкурса журнала «Юность» в рамках литературной смены арт-кластера «Таврида», и я с радостью представляю вам его лучшие рассказы.
Вадим Панов

Денис Лукьянов

Родился в Москве, студент-журналист третьего курса МПГУ. Ведущий подкаста «АВТОРизация» о современных писателях-фантастах, внештатный автор радио «Книга» и блога «ЛитРес: Самиздат». Сценарист, монтажер и диктор радиопроектов на студенческой метеоплощадке «Пульс», независимый автор художественных текстов.

Не баг, а фича: почему мы боимся хоррор-литературы?

Давайте так: начнем со смешного, закончим жутковатым, хорошо? Ну, как оно там говорится, стартуем за здравие, финишируем за упокой. Так вот, небезызвестный Стивен Кинг однажды пошутил, что он больше не будет описывать монстров в книгах, а сделает нечто более страшное: нарисует очередное чудище. В итоге у Короля ужасов получилось забавное каля-маля – в принципе, на то оно и было шуткой. Но, как и в любом другом меме, здесь прячется глубокий философский подтекст, да почти такой, что Камю, Сартр, Кьеркегор и друге экзистенциалисты голову об него расшибут. Звучит эта дилемма как-то так: а почему мы вообще боимся хоррор-литературы? Ведь, по сути, пугаться ужасов – все равно, что испытывать фобию букв. В книжку ведь ни скример не добавишь, ни душераздирающую музыку. Откуда тогда такой эффект, что аж мурашки по коже бегут, а затылок – холодеет?

Страх первородный, или Откуда берется ужас

Рыть всегда следует начинать с конца, почти как в археологии, чтобы после долгой работы докопаться до сути, до нижних слоев. Говоря проще, до того, что было сначала. В отличие от бедных археологов, мы можем себе позволить начать сразу с самого древнего – и самого важного – культурного пласта. Только в нашем случае это не открытие древнейшего строения мира, или доегипетской цивилизации в дельте Нила, а понимание, почему человек вообще испытывает страх и есть ли от этого хоть толика пользы.

Итак, небольшой ликбез по биологии: установлена у нас в голове одна такая часть, называется миндалевидным телом и находится в височной доле мозга. Это такая, если угодно, папка на жестком диске серого вещества. Только хранятся там не фото из поездок или сканы эротических журналов, а наши страхи, которые сознание оттуда выуживает при любой необходимой ситуации. Но вот парадокс: если прийти в медицинский фургончик, где за двадцать баксов сделают все что угодно, и попросить подредактировать это миндалевидное тело (а то и вовсе вырезать), ничего хорошего не выйдет. Проблема в том, что этот кусочек мозга ответственен еще за радость, удовольствие, отвращение и прочие эмоции. Страх, кстати, входит в «базовый набор», который прилагается к любому устройству модели homo sapiens. Только есть одна дилемма: ужас не относят ни к трем негативным эмоциям, ни к трем позитивным. Он – посерединке, как Чичиков у Гоголя – ни то ни се, ни рыба ни мясо, ни стар ни молод. Все лишь потому, что может вызывать и удовольствие – но об этом позже.

Какой бывает страх? Один. Даже не спорьте. Многие ученые сходятся во мнении, что люди боятся, скорее, не просто смерти, а небытия (не зря же мы Кьеркегора в начале вспомнили). А уже что может довести до небытия – другой вопрос: и нож в бок, и ядовитый паук на берегах Амазонки, и даже финик, неудачно застрявший в горле. С некоторыми страхами люди рождаются, это такие предустановки в биологическом коде – сигнализация, предупреждающая о базовых опасностях: резком звуке, непонятной тени, уходящих из-под земли ногах и, как считают некоторые, змей и пауков. Так у всех млекопитающих, просто эти прелестные животные совсем не похожи на нас и даже на лисичек с котиками (тем не менее некоторым это держать несколько экзотических тварей в аквариуме не мешает).

Другой вид страхов люди приобретают на протяжении жизни – они, как вирус, передаются от человека к человеку. Это может происходить через родительские шаблоны или через, скажем так, государственный аппарат. Если человека постоянно намеренно пугают чем-то, то он, сам того не заметив, станет этого бояться – такая вот незатейливая технология.

Самое забавное, что от страха почти всегда можно получать кайф, да еще какой. Чаще от врожденного, чем от приобретенного, но факт остается фактом, вот нас и тянет ходить в кино на ужастики, травить друг другу истории у костра и даже прыгать с парашютом. Тут в игру опять вступает биология: в организм впрыскиваются химические элементы (норадреналин, эндорфины, дофамин). Этот коктейль придает человеку сил, задора и даже обезболивает на некоторое время. Так что тех, кто часто ходит на фильмы ужасов, можно и наркоманами назвать – но это, конечно же, шутка. Надо же хоть как-то разбавлять текст об ужасах, правильно?

Пугаться полезно. Почти как пить хорошее вино – если по бокальчику в день, то организм очень даже скажет спасибо, а если выдуть три бутылки залпом – ну, несложно догадаться.

Итак, почему же человек боится? Ответ прост, как на экзамене, к которому не выучил ни одного билета, – потому что. Потому что люди не могут не бояться. Ясно дело, что такой ответ никого не устроит, поэтому соберем все причины воедино. Раз – без страха не будут работать другие эмоции; два – мы перестанем чувствовать опасность, а девиз «слабоумие и отвага» ни до чего хорошего не доведет; три – страх может принести удовольствие; четыре – ужасы в маленьких количествах укрепляют нервы и готовят нас к встрече с большими опасностями.

И нет, Лавкрафт и его твари иных категорий тут ни при чем.

Ужасная литература, или История хоррор-жанров

Информацию нужно принимать постепенно, как комплекс таблеток. С утра – выпить что-нибудь для памяти, днем – для сердца, ну а вечером и аскорбинку можно себе позволить (автор текста не несет ответственности за резкое читательское желание сбегать в аптеку за аскорбинкой). Поэтому, прежде чем двигаться к центральной теме, надо поговорить и об истории хоррор-литературы – откуда этот зверь вообще взялся, кто его слепил?

Если обернуться назад во времени без всяких хитроумных устройств, просто пару часов просидев в библиотеке, станет ясно, что ужасов как жанра изначально не было. Существовали отдельные пугающие элементы фольклора и мифологии: склизкие водяные, бесконечные ассирийские демоны, египетские обитатели подземного мира Дуата с головами змей, скандинавские драконы, черти с картин Босха, японские демоны Они, арабские гули (ожившие мертвецы), индийские наги, греческая Химера… вот лишь первое, что приходит на ум. Но это – уж извольте – не то, эпос никогда не был связан с попыткой конкретно напугать человека жуткими образами. Конечно, он должен был присмирять перед богами, внушать благочестивый страх, но это уже совсем иная роль. Исследователь Девдутт Паттанаик вообще считает, что все жуткие образы мифологии – лишь инструмент вызывать к ней интерес и улучшить ее запоминание через поколения; тяжело стереть из памяти тварь с семью руками и девятью головами. Человек испытывал страх сначала перед пугающей и неукротимой природой, потом – перед богами и уже много после перед тем, что не понимает сущности мира. Вождь племени страшился гнева пламени и ветра, древний грек – проклятий Зевса, который усмирил природу в лице титанов, а ученый двадцатого века – мира, внезапно оказавшегося слишком пустым и непонятным.

В Средневековье были популярны ужасы, навеянные все той же богобоязнью, – истории об одержимых вполне себе можно считать хоррором, а уж сны об адских муках – тем боле. Такие сюжеты часто встречались в европейском аналоге жанра «жития». Это были скорее нравоучения, намекающие человеку, что жизнь надо вести исключительно праведную, хоррор там оказывал необходимый терапевтический эффект – об этом мы уже вспомнили и обязательно вернемся еще. Все эти истории, кстати, потом легли в основу «Божественной комедии» Данте. В то же время славу сыскали и так называемые Bisclavret – истории из двенадцати стихотворений об оборотнях поэтессы Марии Французской. Это были так называемые лэ, поэзия особой группы, которую часто ассоциировали с фантастикой. И там были оборотни! Здорово же, да? А иногда появлялись даже связи реального человека с некоей мистической феей – это, можно сказать, стало центральной сюжетной канвой многих лэ.

Предромантизм связан непосредственно с мистикой, а она – совсем не то же самое, что ужасы. В первом случае нагнетается лишь напряженная, таинственная атмосфера – автор вовсе не ставит перед собой задачу напугать читателя, максимум – нервишки пощекотать.

Современный хоррор принято связывать с готической традицией – и архитектурной, и, безусловно, литературной. Поэтому именно в Европе зарождается готический романтизм (предромантизм), который очень тесно связан с мистическими образами: «Лесной царь» Гете, всем известный «Франкенштейн» Мэри Шелли и даже баллады Жуковского, подхватившие эту традицию (ожившие трупы там появлялись раз на раз, отдадим мастеру должное). Но это, удивитесь, все еще не то.

Предромантизм связан непосредственно с мистикой, а она – совсем не то же самое, что ужасы. В первом случае нагнетается лишь напряженная, таинственная атмосфера – автор вовсе не ставит перед собой задачу напугать читателя, максимум – нервишки пощекотать. То есть, возвращаясь к тому же «Франкенштейну», справедливо заметить, что Мэри Шелли писала скорее триллер, чем откровенные ужасы. А вот работая над хоррором, автор ставит в самом верху списка задач пункт «напугать читателя» («…и заставить купить новые штаны»), чтобы с помощью страха и ужаса выйти на определенную тему. Например, показать, что за любое зло надо платить: только тогда нужно ставить в центр не лучезарное и сияющее, как после стиральной машинки, добро, а пугающее зло.

Немного научных данных: исследовательница Эдит Биркхед создает классификацию ужасов, согласно которой некоторые романы готической традиции все же можно отнести уже непосредственно к хоррору. Это, например, работы Гофмана и Мэтью Грегори Льюиса (самое громкое его произведение – «Монах»), Если же говорить о России, то Жуковский принес на родину семя романтизма, которое проросло ужасами… нет, не Гоголя – до Николая Васильевича успели постараться другие славные ребята.

В «наполеоны хоррора» метил, например, Орест Сомов, решивший ударить читателей по голове украинскими фольклорными образами еще до Гоголя. Тут можно просто взглянуть на названия авторских повестей: «Самоубийца», «Киевские ведьмы», «Русалка», «Оборотень». Хотя, придется признать, что эти произведения оставались данью уважения мистической традиции готического романтизма, но уже вполне себе мутировали. Куда ближе к понятию хоррора подобрался Александр Бестужев-Марлинский. Его сборник повестей «Страшное гадание» по своей мрачности обогнал работы коллег: тут и колдуны, и говорящие мертвецы, и сам дьявол. Не тот обаятельный, что цокает копытами и нянчится с Фаустом у Гете, а именно тот, который призван напугать читателя. Выше головы, конечно, прыгнул Антон Погорельский, действительно начавший пугать. Если даже сейчас вечерком почитать «Лафертовскую маковницу» или «Черную курицу» (на минуточку, детское произведение!), прилив адреналина и марш мурашек по спине обеспечен. Поверьте, это жутко, а уж для времени публикации наверняка казалось до чертиков пугающе.

Потом пришел Гоголь и стал, по сути, родоначальником русского хоррора. Соединил фольклор, мистику, победу зла над добром и начал пугать русский народ – как минимум «Вий» уж точно призван довести читателя хотя бы до одной бессонной ночи, больше – лучше. Все эти «поднимите мне веки» и холодные мертвые панночки… Конечно, и мистики у Гоголя хватало – «Невский проспект», «Портрет» (там тоже есть элементы хоррора), да и вообще весь цикл «Петербургских повестей», разве что за исключением «Шинели», – это, скорее, псведомистика. Даже «Мертвые души» полны таинственных фрагментов. Но, несмотря на это, «первозданный хоррор» Николай Васильевич застолбил за собой.

Тургенев, к слову, потом тоже присоединился: его мистические повести и некоторые стихи в прозе заставляют с головой окунуться в прорубь кошмаров. Если читать «Призраков», «Собаку», «Странную историю», «Сон», «Рассказ отца Алексея», «Клару Милич (после смерти)» ночью – эффект будет что надо. Мы проверили на себе, провели эксперимент в свое время: если и у вас получится подобрать дождливую ночь с сильным ветром, да еще чтобы ветки деревьев скрипели – получше всякого 5D выйдет.

Вот, допустим, кусочек стихотворения в прозе «Черепа», на самом деле отсылающего к «Маске Красной смерти» Эдгара По:

«И вдруг – словно по манию волшебного жезла – со всех голов и со всех лиц слетела тонкая шелуха кожи и мгновенно выступила наружу мертвенная белизна черепов, зарябили синеватым оловом обнаженные десны и скулы.

С ужасом глядел я, как двигались и шевелились эти десны и скулы, как поворачивались, лоснясь при свете ламп и свечей, эти шишковатые, костяные шары и как вертелись в них другие, меньшие шары – шары обессмысленных глаз.

Я не смел прикоснуться к собственному лицу, не смел взглянуть на себя в зеркало».

И это еще не самое страшное, что можно найти. Дальше традицию хоррора подхватили, понесли через года во всех странах, так что о развитии ужасов можно писать до посинения. А почему людям до сих пор нравится пугаться, вроде как уже разобрались.

Но, ладно там, банджи-джампинг, просмотр фильма ужасов со ста скримерами на секунду хронометража или даже экскурсия в террариум человека с фобией змей. Тут все понятно, это либо действительно физически страшно, либо неожиданно – потому сигнализация в мозгу и срабатывает. Но почему люди вообще боялись хоррор-литературы и до сих пор ее боятся? Как можно испугаться текста? Буквы пока не имеют свойства обрастать зубами и щупальцами, так и норовящими сделать опасный «кусь» и «хвать». Легким движением руки (скорее, клавиатуры) повторив вопрос из самого начала, можно наконец-то попытаться ответить на него.

Литературная бессонница, или Как писатели пугают текстом

Забавно, но, по данным ВЦИОМ за 2020 год, примерно 3 % опрошенных читают ужасы. Если проще – жанр замыкает список. Хотя это не отменяет того факта, что люди все же читают хоррор, а если читают – значит, получают удовольствие. Навряд ли все 3 % делают только это по работе или под дулом пистолета.

Можно провести эксперимент в домашних условиях: поспрашивать у читающих друзей, знакомых, знакомых знакомых и далее по экспоненте, как давно они уделяли время пугающей книге. Почти наверняка итог лабораторного опыта окажется один: история, которую они читали, была страшной, но это «совершенно точно не хоррор». Даже в описании романа такого «ярлыка» не указано.

Возможно, проблема в том, что граница жанра давно размазалась и стерлась. Примерно в 1954 году в американской литературе рухнул рынок так называемого pulp fiction (бульварного чтива), книжек на дешевой бумаге, покупаемых на один раз. Их могли взять с собой в дорогу, прочитать, а после выкинуть – не от отвращения, а потому, что издание никуда уже не годилось. Содержание этой литературы зачастую тоже оказывалось сомнительным: клишированные истории, своеобразные «концентраты жанров». Вот тут ужасы были настоящими ужасами – почти в чистом виде. Кстати, отдельного внимания стоят обложки pulp fiction – откровенные и, как сейчас говорят, «кликбейтные».

Рынок рухнул, и границы жанра стерлись: сейчас хоррор в рамках одной книги может соседствовать и с фэнтези, и с мистикой, и саспенсом. Впервые ужас «смягчили», сделав его лишь тугим напряжением, авторы готической литературы, но об этом мы уже вспоминали.

Ну так вот, отвлечемся: если у человека болят колени, он идет к доктору, если прическа не нравится – к стилисту или к парикмахеру, и так далее. А если человек хочет понять, каким образом текст пугает людей, то идет к психологу, – вариант вполне рабочий.

Так почему же человек боится написанного, раз все оно – нематериально? В этом помогает разобраться клинический психолог Алина Голубева:

«Мозг не видит разницы между воспринимаемой реальностью и картинами, воссозданными психическим аппаратом при увлеченном чтении, он верит всему, что создает наша психика, так как и в том и в другом случае задействованы одни и те же принципы ее работы. На стимулы, вызывающие страх, реагирует та часть нашего психического аппарата, которая находится вне поля сознания, срабатывает инстинкт самосохранения. И только потом, когда сигнал об опасности дошел до сознания, осознается и нереальность этой опасности».

Тут всплывает один побочный, можно даже сказать технический, нюанс: разве не лучше, условно говоря, спрашивать о том, как рубить деревья, непосредственно у дровосека, а не у эксперта-эколога по посадке сосен? Иными словами, а что думают сами авторы хоррора об этом парадоксе нашего сознания? Татьяна Мастрюкова, автор мистических и хоррор-романов «для молодых взрослых», отвечает коротко, но метко:

«Когда появился сам жанр страшной истории, ужастика, это и были только слова. Только слова, мастерство рассказчика, и воображение слушателей».

Итак, хорошо, решили: боимся текста, и все уж тут, деваться некуда. Проведем еще один эксперимент (даже призываем повторить его дома): если предложить человеку страшное кино, страшную книгу и страшную картинку – чего он больше напугается? Вероятнее всего, призовые места распределятся в соответственном порядке – то есть страшнее всего будет кино, далее – книга, ну и где-то там в отстающих – картинка. Исключений никто не отменял, на них вообще строится добрая половина принципов статистики, но не об этом. Алина Голубева рассказывает, почему происходит именно так и кино носит лавровый венок победителя:

«При просмотре кино задействовано больше анализаторов и меньше возможностей контролировать ситуацию, поэтому возникают более интенсивные эмоции страха. При чтении книги сохраняется больший контроль, отсутствует эффект внезапности, воссоздание описываемых страшных картин происходит из того материала, который уже есть в психике, то есть знаком ей, поэтому вызовет менее выраженную тревогу. Жуткое изображение вызовет менее интенсивную реакцию, чем книга, так как оно понятно и завершено, при чтении же книги создается больше простора для воображения, “дорисовывания” пугающих картин, что и обеспечивает более сильные эмоции».

Так, хорошо, уяснили – никаких скримеров, ну и ладно. И даже на SGI бюджет не выделишь – все держится на читателе, притом даже в большей степени, чем на авторе. Но куда же тогда податься писателю? Что такого крякнуть и подклеить скотчем, чтобы текст пугал до мурашек? Можно выделить два главных приема: использование звуков и запахов. Татьяна Мастрюкова успела наиграться с обоими способами, а читатели – ощутить на себе всю мощь авторской власти. В романе «Приоткрытая дверь» постоянно скрипели половицы, что-то странное скреблось за стеной, лязгали двери, а в «Болотнице» героиню вместе с читателями сопровождал запах гнили, тины и, соответственно, болота. Прочие ужасы здесь опускаются ради сохранения здорового сна читателя. Две эти категории – звук и запах – действительно универсальны. Но опять же, непонятно, почему это пугает внутри текста. Звук мы не слышим, в отличие от скримеров в кино, запахи – уж тем более не чувствуем. Татьяна Мастрюкова рассказывает, как это работает:

«У человека не самое острое зрение, даже в очках. Зато все хорошо со слухом и обонянием. Особенно с обонянием. Запах может вызвать у нас всю гамму чувств, воспоминаний, эмоций. Марсель Пруст семь томов написал, навеянных одним лишь ароматом печенья. Один и тот же запах может быть неприятным и восхитительным, смотря с чем и кем ассоциируется. Аромат жасмина может вызвать приступ паники, если будет известно, что именно такими духами пользуется жестокий убийца – запах будет означать, что опасность совсем рядом.

П звуки… Мы можем привыкнуть к бесконечному городскому шуму, не реагировать на отбойный молоток на стройке под окнами, не слышать тиканье часов – это привычные звуки, из которых состоит наша безопасная обычная жизнь. Но если сюда добавляется что-то чужое, неожиданное, неправильное, ухо мгновенно улавливает это, и мы напрягаемся, пока не убедимся, что нам не грозит опасность. Кто-то чихнул в соседней комнате. Страшно? Нет. А если вы в полном одиночестве в заброшенном доме где-то в безлюдной местности?»

Алина Голубева дает небольшой психологический инсайт о том, почему мозг боится даже написанных звуков:

«Наш мозг воспринимает все привычное и понятное как безопасное, и наоборот. Все, что незнакомо, непонятно, воспринимается как угрожающее, это обусловлено работой того же инстинкта самосохранения. Поэтому, сталкиваясь с чем-то непонятным и странным, в том числе со звуками, при воссоздании описанной в книге реальности, психика реагирует тревогой и беспокойством. Когда создается таинственность вокруг звука, применяются яркие, выразительные средства его описания, мозг тут же начинает воссоздавать, дорисовывать воспринятое, в связи с чем и нарастает тревога. Внезапность же трудно выразительно описать, и сразу понятно, о чем идет речь, поэтому она не вызывает сильных эмоций».

Жанр подпитывается со всех сторон. Но все же надо иметь в виду, что гибкость подросткового сознания – меч обоюдоострый, и о него может порезаться сам рыцарь.

Итак, звук – непривычен, потому и пугает, запах работает на уровне ассоциаций, а мозг все просто умело воссоздает из печатных букв. Но бывает и такое, что написанное может взывать физическое ощущение: холодное прикосновение, щекотку чужого дыхания на шее… вот тогда страх пронизывает насквозь, и уже жалеешь, что нельзя спрятаться под одеялом. Тут книге даже не обязательно быть хоррором – допустим, героя так сильно и правдоподобно бьют, что начинает ныть живот; от описания трупных мух и тухлятины – тошнит; мастерски описанное падение и головокружение можно пережить, и так далее, и тому подобное. Почему так происходит, рассказывает Алина Голубева:

«Это связано с особенностями работы нашего мозга по воссозданию картины реальности: как только в области психического появляется какой-либо объект-стимул, к нему начинает подтягиваться вся уже имеющаяся связанная с ним информация, рефлекторно вызывая сопутствующие ощущения».

В самом начале у нас получилось выяснить, что испытывать страх – полезно. Но чтение хоррора – это, по сути дела, обман сознания', человек заставляет мозг по-настоящему глючить, пользуется его багом для того, чтобы вызывать страх без реальной на то причины. Оказаться в темноте – вполне себе повод для выброса в организм адреналина, но представить темноту – откровенное читерство. А ведь многие действительно читают ужасы лишь для того, чтобы напугать себя, – нравится людям щекотать нервы. Татьяна Мастрюкова – о том, почему таким образом «хакать мозг» весьма полезно:

«Благодаря страху мы ощущаем себя живыми. Мы привыкли сдерживать и скрывать свои эмоции, а страшилки позволяют нам получить необходимую разрядку. Хорроры, будь то книги или фильмы, позволяют нам испытать страх без угрозы для жизни. Просто и безопасно получить необходимую дозу адреналина. К тому же мы можем самостоятельно контролировать уровень и количество страха. И даже ощутить некоторое чувство превосходства – мы-то знаем, как глупо порой себя ведут герои хорроров, не то, что мы».

Достаточно много ужасов приходится на долю подростковой литературы. Тому есть много объяснений: в этом возрасте и потребность в адреналине больше, и «отходняк» куда меньше, да к тому же издатели, видя спрос, стараются делать еще больше предложений, а разнообразие всегда привлекает. Жанр подпитывается со всех сторон. Но все же надо иметь в виду, что гибкость подросткового сознания – меч обоюдоострый, и о него может порезаться сам рыцарь. Еще одна метафора: если слишком долго мять кусок пластилина, можно проделать в нем дырку. То же самое и с подростковой психикой: а насколько хорошим тренингом для них становится чтение хоррора? Алина Голубева рассказывает:

«Да, чтение может быть своеобразным тренингом, проигрыванием пугающих ситуаций в безопасных условиях, что снизит интенсивность реакции страха на пугающие ситуации и позволит действовать более эффективно. Но здесь все-таки необходимо проконсультироваться со специалистом (психологом или психотерапевтом), так как в ряде случаев может и усилить, и больше зафиксировать имеющиеся страхи. Если подросток впечатлительный, испытывает сильные эмоции страха при чтении, не может с ними справиться, картины прочитанного могут послужить материалом и для кошмарных снов. При этом здесь все зависит от индивидуальной чувствительности, но тревожный, склонный к формированию фобических реакций подросток в принципе вряд ли станет увлекаться чтением данного жанра».

А вот что говорит Татьяна Мастрюкова, в конце подбрасывая дополнительный парадокс на обсуждение:

«В тревожном подростковом возрасте, когда все привычное, безопасное и понятное внезапно оказывается совершенно другим, чуть ли не противоположным по ощущениям, хорроры, будь то литература или кино, особенно необходимы. Они помогают сбросить хотя бы часть того эмоционального напряжения, в котором подросток ежедневно варится, и это самый безопасный способ. К тому же увлечение хоррорами выглядит эпатажно, вызывающе, кажется возмутителем спокойствия, что придает дополнительную привлекательность в глазах юношей и девушек. Кстати, современные писатели и создатели ужастиков в большинстве своем веселые, дружелюбные и законопослушные люди. Может быть даже благодаря любви к хороррам.

Сколько раз я слышала от подростков хвастливое “меня не пугает даже Стивен Кинг”. А взрослых пугает, потому что описывает ужасные ситуации, с которым приходится сталкиваться взрослому человеку, и взрослый понимает, какие будут последствия. Подросток в силу своего возраста и небольшого опыта просто не считывает эту пугающую информацию. Чаще всего у Кинга это не монстры, а житейские ситуации и люди, причем описываемые безо всякой мистики».

Напоследок – время лайфхаков. Можно ли обмануть мозг и заставить его перестать бояться хоррор-литературы? Вот как считает Алина Голубева:

«Способы преодоления страха перед книгами-ужастиками существуют – это в том числе постоянное возвращение своего внимания к тому, что воспринимаемый объект воображаемый, но вместе с тем и пропадет интерес к данному жанру, так как привлекательность для читателя как раз и обусловлена потребностью в ярких, будоражащих эмоциях».

В конце любой статьи положено делать какие-либо выводы… что же, попробуем. Итак, мозг и сознание – две огромные адские машинки, которые можно взломать самым разным образом. Страх нужен для поддержания уровня других эмоций и для того, чтобы работала сигнализация, предупреждающая об опасностях. Но кидаться камнями в стаю голодных волков или стоять на краю обрыва, просто чтобы получить нужную долю ужаса, станет только совсем отчаянный. Вот человек и научился «хакать» сознание – предлагать ему видеть страшное там, где реальный угрозы нет. А оно – сознание в смысле – только и радо в этот обман верить. Ужастики жили с нами, как клопы в общежитии – с самого заселения на планету, – и пробудут до конца дней: они зарождаются в ночных лагерных историях со слепящим фонариком и заканчиваются многомиллионными голливудскими картинами. Хотя если подумать – «конец дней» сам по себе и есть один огромный ужас, но тут начинается философия чересчур высокого полета. Здесь, как Икару, недалеко и упасть, опалив крылья.

В любом случае, прекрасный механизм «взлома» сознания с помощью литературы – казалось бы, самого нереального и нематериального из всех искусств, – куда лучше, чем поход в темную, холодную и жуткую пещеру среди ночи.

Поверьте, безобидные тени Идей на ее сводах может беззаботно видеть только Платон. В остальных случаях они оказываются чем-то куда более пугающим и голодным.