Я знаю силу слов… Сборник интервью современных авторов

НП «Литературная Республика»

Составитель В. В. Павлов

Дизайнер обложки А. Д. Петрова

© «Литературная Республика», 2024

© А. Д. Петрова, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-6049510-8-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВИКТОР АВИН
Санкт-Петербург

О себе? О себе осталось интересное и мне: Дата моего рождения и кто мои биологические родители. Вкратце моя санта-барбара такова: на лекциях по юридическому праву в универе препод, глядя мне, студенту в глаза сказал, что у кого не сходится в паспорте фамилия с буквами фамилий родителей, тому наследства не видать. Вечером проверил паспорта, у меня буква «о», у родителей буква «а». Не сходится.

А наследством брезжит большой дом на золотом дне Пригорода Питера. И я пошел приводить документы в порядок. Исправляли буквы в паспорте только на Литейном 4, в КГБ. Оттуда послали в архив: как записана моя фамилия впервые, в роддоме, в мою несгибайку, так они мне в паспорте и напишут. Несгибайка – картонная карточка, первый документ в деле на каждого гражданина СССР. В архиве тетенька переписывает данные из несгибайки в справку для КГБ, а я читаю три странные строки:

1. Дата рождения – 19 августа

2. Изменить дату рождения по уважительной причине.

3. Установить дату рождения – 11 августа.

Что это? – Воскликнул я. – Спросите у своей мамы, – бросила через плечо тетенька архивариус. Так студентом я пришел в архив за одним, а узнал другое. Главное – я приемный, родился не тогда и не от тех. И фундаментальность рухнула у меня, когда СССР для всех еще был фундаментом. А фамилию мне в паспорте исправили. Только записали что родился я 11 СЕНТЯБРЯ! Что это? – воскрикнул я, читая свой новый паспорт. Настоящий полковник и просто красивая женщина в юбке ответила: «У вас римскими цифрами в несгибайке написано „IX“ – а это сентябрь». «Но прописью на кириллице написано „август“! Что, римские цифры стали важнее?» «Бери и беги», – рявкнула красавица в погонах, и так у меня стало три Дня Рождения: 19, 11 августа и 11 сентября. Это очень неприятно, не дай бог каждому, как говорится. А кто мои биологические родители, до сих пор не знаю. Не смог узнать даже мой однокурсник, ставший генералом. Я распределился после универа на завод, он – в КГБ. Я попросил его посмотреть всего лишь первую страницу моего дела, там должны быть данные о моих биологических родителях. Он сказал «легко», взялся, но через месяц начал бегать от меня и перестал отвечать на телефон. Вот, жду, когда меня пригласят в тихий кабинет и там дадут просто прочитать первую страницу моего дела. Имею право знать, они от меня не имеют права скрывать. А в остальном у меня все как у всех, прекрасная маркиза.

Вы – шахматист, написали научную работу по игре в шахматы. Есть ли общий подход к успешной шахматной партии и успешному произведению?

Я не шахматист, просто люблю играть в шахматы, а после окончания универа вдруг стало интересно сделать экономическую модель на основе шахмат. А для этого надо было сначала понять, что такое шахматы как абстрактная, идеальная система. Отрывок из моей работы прочитал доктор математических наук и сказал буквально: «Отдай нам все». Я ему: «Создавайте группу математиков, я знаю где копать». Он мне буквально: «А ты кто такой? Может ты завтра под трамвай попадешь?». Я ему: «А может ты завтра под трамвай попадешь», и ушел из ГУЛАГА-лайт. Потом мою работу прочитал гуру в шахматном мире Леонид Юдасин (играл с Каспаровым на право обыграть Карпова). Прочитав, Леонид был потрясен и предложил мне написать статью в его книгу «Тысячелетний миф шахмат», которую он готовил к изданию как пример разработки темы, которую и он исследует. Я, естественно, дал согласие. Так в его книге, на страницах 516 – 535 оказалась моя статья «Алгортим развития агрессивной системы, модель на основе шахмат» под моей ФИО по паспорту, с соблюдением моих авторских прав. Эта работа издана мной отдельной книгой на русском и на английском языках, представляет интерес для специалистов в своем кругу. На моей работе в поэзии сказался мой принцип не напрямую из той разработки, а просто мировоззренческий: «Жизнь не шахматы, переходить не даст». Поэт я или нет, поймут потомки, если до них дойдет. Для меня стихосложение – тренинг, очень помогает на образном примере видеть систему в целом сразу, до ее создания, увидеть всю, создать ее как выдохнуть, и потом – не править. Поэтому я не шлифую и не правлю, пишу только экспромтом и потом не правлю, если даже вижу, что можно изменить. Это очень эффективно помогает создавать документы в аду, пардон, в саду, в котором не вырубишь топором.

Есть ощущение, что вы – человек резких суждений. Как реагируете на критику? Были случаи, когда признавали, что критик прав?

Я не резких суждений, я объективно мыслящий, а это рано или поздно задевает интересы всех нас в кривом, реальном мире. Поэтому и к критике я отношусь, как относятся к вере, к богу в церкви, в реальной организации, в бухгалтерии которой, например, Мощи проходят как «церковная утварь». Так же и критика – проходит или как вера что бог, поэзии, есть, или есть утварь, фонтан на нефтевышке, главное, чтобы тебя правлением колхоза назначили в пастернаки.

Какую свою книгу вы посоветуете к прочтению и почему?

Рекомендую прочитать мою книгу «Дело номер… Миграция души», изданную в МГО СПР в 2020 году в рамках премии Блока. В ней 168 страниц, редакция отобрала 100 самых забойных стихов из трехтомника моих стихов и прозы объемом 250, 190 и 200 страниц. У Пушкина примерно 50% воды, 50% стихов и строк бриллиантов и осколков россыпью по строкам. Это высший результат гения. У меня, надеюсь 10% бриллиантов найдется.

Что Вам удается легче – проза или стихи?

Я преклоняюсь перед талантливым ваятелем прозы. Стих – как выдохнуть. Вынимает душу, потом стоишь, как вагон дров разгрузил, а казалось просто выдохнул. Роман в прозе – удержать в голове все свои маски всех героев. Удержать и описать. Это впечатляет, это не вагон разгрузить, это поезд перетащить из Петербурга в Москву. А в стихах отдельная тайна – уметь написать текст песни. Попса, но это мне не удавалось ни разу.

Вы согласны с утверждением, что новое поколение не читает? Что должно произойти, чтобы «мода» на книги вернулась?

Да, не читают. Это политическое. Политикам в XXI веке важно чтобы человек не мог задержаться на чем-то целом, большем чем телеграмма, лозунг. Это лечится в школе на уроках труда, на которых детей учат сосредотачиваться на чем-то на 5, 10, 20, 45 минут. На объекте, на точке, на мысли, на книге…

Кто-то считает, что для продвижения себя и своих произведений надо проявлять себя публично, а кто-то – сохранять загадочность. Какой точки зрения придерживаетесь Вы и почему?

Каждому Бог и Дьявол дадут подходящий инструмент, который незаметно вас продвинет. А вы просто создавайте, пока вас тянет это делать. Престало тянуть – набирайтесь в реальности новых впечатлений. Успехов.

Моей личной королеве. Я вспомнил!

 
Я вспомнил запах скошенной травы!
Она волною только что играла,
и профиль ее выгнутой спины
ладонью щекотал июньский ветер,
и иван-чая маленький букетик
ворона прятала под крышу, плача,
когда я вспомнил запах скошенной травы,
листы каталога одежды от «Версачи»
перебирая воином «аппачи»
в ногах у глянцевой натурщицы бутика.
 
 
Когда ты медленно прошла, горячим телом
едва задев мои бурлящие флюиды,
я надкусил плоды у будущей победы!
И я вспомнил запах скошенной травы!
Когда вот только что, на срезах капли сока,
и в душном мареве испарина земли,
и звон бруска о лезвие косы,
обратный ход, движения в такт, и хохоток
идущих баб за косарями,
по колкой выбритой земле, с граблями,
и птиц, сводящих мужиков с ума
своим стремленьем увести их от гнезда.
 
 
И длинноногий контактер – кузнечик,
сидящий под одеждами, на плечиках,
бросающий свой треск в хоры, на ветер,
должно быть, тоже в это время вспомнил
и звонкий смех девиц в коротких платьях,
с напевом, целый день снопы творящих,
избы иссохшие за годы жизни бревна,
чернеющие, в трещинах; оконные
некрашенные, в грязных стеклах рамы,
красивое лицо бабули Тани,
колдунии, известной всей округе…
 
 
Я вспомнил запах скошенной травы!
Я вспомнил дерево шершавое на козлах
и зубы той извилистой пилы,
когда расписывался мой злаченый паркер
за узелок с одеждой, у колонки,
в которой перекачивают звонкие монеты.
Я вспомнил себя маленьким мальчонкой,
хватающим шлифованные ручки, лемех, и в плуге,
уткнувшемся в фундамент, столько силы – я вспомнил!
К венцу приставленные силосные вилы,
высокое крыльцо, и гаммы,
овеществленные в крестьянском снаряжении.
Я вспомнил сени и запах дуба в теле толстых бочек,
и конской черной гривы клочья, и седел кожу, хомутов,
поленья дров, и половиц качели
ведро с холодной ключевой водой
у самой двери. Я вспомнил – гений
Строителя-крестьянина поставил
в стыкованном космическом причале
загон для телки и быка, свиней, курей,
два места козам.
 
 
И смесь парного молока с парным навозом
я вспомнил, убиваемый «Клема» —
такими нежными, и древними духами.
Должно быть, Музы их потрогали руками
пред тем как ты осмелилась войти.
…Я вспомнил запах скошенной травы!
 

Расскажи мне снежинка

 
Расскажи мне снежинка, что ты видела, падая вниз?
Как моя шляпа из фетра ложилась точно в твою мишень?
В перекрестье ловила меня и поэтому такой кристалл?
По нему изучаю я свой будущий в лето на карте путь.
 
 
В завершенье которого забуду я шляпу надеть привстав
И она останется на скамье «окрашено», накрыв июль
И девочка с мамой сейчас идет и ей говорит:
Это не просто сугроб, это просто потом мужчина упал.
 
 
Расскажи мне снежинка, что ты видела, падая вниз?
Как летели вдогонку каменья и ангелы наперерез?
А ты все кружилась, чертя и метя в мои следы
Но села на шляпу, которой на мне пока еще нет.
 
 
Нет и меня уже здесь, за пазухой я еще!
Карманы не вывернуты и не вершатся события, вниз
Ступает женщина по лестнице в лета (карниз на карниз)
И девочкой смотрит наверх – сугробов пока еще нет…
 

БОРИС АЛЕКСЕЕВ
Москва

Говорить о себе от первого лица трудно, мешает гордыня. Говорить от третьего лица еще трудней – мешает зависть к предмету разговора. Говорить неопределенно – ЭТО! – втройне сложно, мешают первые два. Но говорить надо. В прошлом коммерсант, ныне художник и писатель. Член Московского союза художников и Заслуженный писатель МГО СП России. Прозаик от первого лица и поэт в третьем упоминании. Живу, переживая о происходящем. Пишу, разглядывая будущее, – оно прекрасно!

Вы окончили физический институт (МИФИ), работали в легендарном ИАЭ им. Курчатова. Что общего между литературой и физикой?

Физики и лирики напоминают две бригады метростроителей, роющих будущий тоннель с двух противоположных сторон. Переступая через карстовые преграды, оползни и подземные воды, они движутся к единой цели – встрече друг с другом. Оттого так радушны физики гостям-лирикам, а лирики столь трепетно откликаются на возможность побывать в наукоградах и поговорить тет-а-тет с гениями нанотехнологий. Что общего между ними? Ученые расщепляют атом, чтобы познать глубину естественного мира. Литераторы «препарируют» сознание героя и порой погружаются в такие «Марианские впадины» человеческой психологии, по сравнению с которыми «страшные» тайны ядерной физики могут показаться сущим мелководьем! В сущности, те и другие занимаются одним и тем же: познают непознаваемое. Оттого их тянет друг к другу. Физикам не хватает лирического ключа, чтобы отомкнуть двери в мир красоты и гармонии, без которого никакое формальное знание не полно. Лирикам для свидетельства о красоте требуется материал – бумага, чернила, краски, фортепиано и, конечно, тема, например, фундаментальная физика. Как экс-сотрудник Института Атомной Энергии им. И. В. Курчатова приведу в пример Альберта Эйнштейна. Игра на скрипке помогла гению всех времен сформулировать знаменитую теорию относительности. «Физика раскрывает неизвестное в природе, – говорил он, – а музыка – в человеческой душе. Это два метода познания мира». Несомненно, слово «музыка» в данном контексте равнозаменительно словом «литература».

…Дело было в Цюрихе в 1921 году. Эйнштейна пригласили выступить с лекцией о теории относительности. Каково же было изумление публики, когда великий физик встал за кафедру со скрипкой и предложил послушать вместо лекции сонату Моцарта!

В вашей жизни были крутые неожиданные повороты. Это были спонтанные решения? К своим текстам, к идеям вы относитесь также спонтанно?

Я много раз менял жизненный фарватер: физик – бард – художник – иконописец – писатель… пока не убедился в главном: жизнь – это творческий диалог не с профессией, но с Богом. Кто ты – врач, ученый или литератор – Божественному собеседнику неважно! Кем бы ты ни был, Он одинаково заинтересован в тебе и в твоих чистых помыслах. С другой стороны, профессиональный поиск себя – процесс оправданный, ведь здесь, на Земле мы очень нужны друг другу. И хорошо, если каждого из нас будет больше. И еще. С возрастом приходит понимание: ничего спонтанного в жизни нет. Даже столь разные существа как гусеница и бабочка связаны единой жизненной нитью – два зримых антагониста порождают друг друга!.. Так премудро устроен мир. Если мы хотим жить в согласии с собственной средой обитания, нам до́лжно следовать правилам ее диалектики и не роптать на «досадные случайности и невезения».

Для кого вы пишете? Как представляете свою аудиторию?

Каждый писатель хочет, чтобы его тексты были востребованы наибольшим количеством читателей. Но! Два паронима – популярный и популистский – столь близки по звучанию (как полутон в музыке между ми и фа), что лукавый легко обманывает нас, подменивая смыслы. Скажу честно, мне неинтересен читатель, который смотрит на книги как на источник развлечения. Мне ближе читатель-собеседник, человек, для которого книга – повод для размышлений, а не погремушка от скуки. Мы можем спорить, не соглашаться друг с другом, но, если основой нашего литературного диалога будет взаимное сопереживание, я посчитаю свой труд не напрасным. Даже, если таковых собеседников окажется немного.

Какую основную мысль вы хотите донести до читательской аудитории?

Ошибки учат внимательности. По молодости, как ни споткнись, ни упади в житейскую яму, избыток сил поднимает, отряхивает и, дав пинка, отправляет дальше. С возрастом приходит рачительность. На все перечисленное приходится расходовать не избыток сил, но их драгоценный НЗ. Хорошо, если НЗ в достатке. Порой, чтобы подняться и стряхнуть с плеч случившееся, собирать силушку приходится по сусекам. Быть внимательным к собственной жизни, искать смысл в каждом событии, которое Господь предлагает пережить, идти сквозь житейские тернии не животом вперед, но сердцем и совестью – вот, пожалуй, перечень основных мыслей, с которыми я обращаюсь к читателю.

Как ваши личные и профессиональные интересы коррелируют с литературной деятельностью?

Я привык жить делом. Служа науке, засиживался до утра над формулами и результатами экспериментов. Став художником, мечтал передать средствами живописи красоту мира. Как литератор… мечтаю заработать деньги, которые позволят заниматься только литературой. Парадокс в том, что желание монетизировать то, что ты пишешь по велению сердца, невыполнимо. Это как сидеть на двух стульях – ни на том целиком, ни на этом. Хотя кому-то удается. Я не из их числа – вот и вся корреляция.

Какие жанры Вам наиболее близки?

Более других мне близок жанр, в котором пишу сейчас. Если серьезно, боевик, эротику, детективную фантастику, женский роман, все то, что сегодня востребовано и (о, волшебное слово!) монетизировано, – терпеть не могу. Люблю, когда герои рассуждают. Пусть их рассуждения просты, обыденны, но они думают и, значит, (для меня) существуют.

Какой точки зрения вы придерживаетесь: литература – это вдохновение или вдохновение приходит во время работы?

Литература – это вдохновение, которое приходит во время работы. Если вдохновение окрыляет писателя, волнует сердце, но потом, подобно ветренной музе, исчезает, не оставив следа – текста! – это что угодно, но не литература.

Отечественная литература в упадке или, как и в любые сложные времена, нас ждут открытия и шедевры?

Не мне отвечать на этот вопрос. Об этом следует спросить историка литературы или писателя, творческая биография которого является иллюстрацией развития отечественной словесности по крайней мере за последние пятьдесят лет. Скажу больше: я лично знаю такого писателя – Евгений Анатольевич Попов. Удивительное рядом.

Кобылица в пруду

– Праздник прошел, и слава богу, – вздохнула мама, – ждешь его, ждешь, а он, как льдинка на ладони, поживит кожицу и стает, будто не было вовсе! Да, сынок?

– Да, мама, – отвечал я, растирая пальцы, стертые до самых косточек о клавиши аккордеона!

Мама права. Ох, уж эти фамильные посиделки! Что майские, что октябрьские. А уж Новый год!.. Бывало, до тридцати родственников собирались за праздничным столом. И как в нашей крохотной квартире все тридцать помещались – не понимаю.

Гости начинали съезжаться задолго до назначенного часа. Каждые пять-десять минут звонок заливался соловьем, и мама устремлялась к двери.

– Анастас Петрович, господи, сколько же лет!

– Галя, да что ты? Каких лет – на октябрьские виделись!

– Ах, как время летит!

– Вот-вот, голубушка. Ты-то все хорошеешь, радость моя! Боренька твой как?

– Растет, Анастас, нас догоняет.

– Вот и славно, голубушка. Это тебе.

– Розы… Белые! Дорогой мой человек, где же ты взял это чудо? Зима на дворе!

– Под снегом, милая, под снегом. Все сугробы перетрусил, самые белые отыскал – для тебя!

Сбросив верхнюю одежду в назначенные руки (как правило, мои), вновь прибывшие протискивались в коридор и передавали к столу бутылки с вином, авоськи с апельсинами и упакованные в кальку или оберточную бумагу салаты. На время праздника наш коридор превращался в некий крохотный атриум, где под двумя потолочными светильниками гости обнимались, держались за руки и пристрастно выпытывали друг у друга личные новости, будто хотели выведать собственную жизнь.

– Рассаживаемся! Ничего-ничего, в тесноте да не в обиде. Сдвиньте плотнее доски, вы же провалитесь! – командирским голосом мама зазывала всех в гостиную и рассаживала увлеченных разговорами родственников за праздничный стол.

Основным посадочным материалом служили трехметровые доски-пятидесятки. Мама хранила их в чулане, извлекала под праздник и стелила по две между табуретами. Расчет был прост: три метра на пять человек, всего шесть пролетов. Но шесть пролетов вокруг праздничного стола никак не умещались – не позволяли квадратные метры, поэтому приходилось уплотняться и соседствовать бочком – не пить же по очереди!

Но вот все расселись, разговоры смолкли и наступило праздничное ожидание. О, эта минута дорогого стоит! В ней и надежда на предстоящую радость, и притаившаяся взаимная любовь, и вера в будущее, прекрасное, как эта встреча. Будто в черной высоте вселенной летит комета Галлея, и пока она пролетает на головами собравшихся, длится минута сладостного ожидания.

Сжимая рюмку в подрагивающей от возраста и волнения ладони, первым поднимается почтенный Егор Евсеич.

– Родные мои!.. – дед тушуется. – Да что там. Живу я от встречи нашей до встречи. Знаю: пропущу разок – помру непременно. Ведь нам друг без друга нельзя. Никак нельзя…

– Ну, Егор! Праздник, а ты нелегкую поминать вздумал! – смеется тетка Авдотья, мамина сестра. – Выпей, Егорушка, по старшинству за нас всех. – лицо Авдотьи становится серьезным. – Выпей за страну нашу широкую да за детишек наших, чтоб никакая война их не тронула. Пущай худо да лихо с нами сгинут. Хватит худобе́ пялиться на русского человека!

– Авдотья, так ты ж сама!.. – слышится со стороны.

– Тьфу ты, проговорилась. С праздником, родные!

И потянутся хороводом от стариков к молодым заглавные речи, любовные признания да стишки с юморком. И будет гул над столом стоять, будто пар над рекой клубиться! А как примут по четвертой да подсластят по шестой, так и про танцы непременно вспомнят! Стол, табуреты, доски – в сторону, меня ж с аккордеоном – на возвышение.

– Боряха, барыню! С выходом! Мать честная, раз живем!

Наскоро пристегиваю ремни, развожу мехи и, притопив клавиши, беру долгий сочный мажор. По гостям, как электрический разряд, пробегает вздох накопившейся удали. Снова растягиваю мехи, выдерживаю секундную паузу – и-и… – и зачинаю выход перебором боярской кадрили. Темп придерживаю, будто вымазываю звуки из рамки с медовыми сотами…

Первой в круг выпархивает моя любимица, тетушка-красатулечка Катерина Федоровна. Расправив белые руки, плывет она ладная, красивая, «двадцатидвухлетняя»! Ей вслед подхрипывает дед Егор: «Мы Ивано́вы!» И, бросив под ноги будто в подстилок горестные архипелаговы годочки (дед четырежды сидел при Сталине), вышагивает гоголем за тетушкой. Сверкает дедов яловый сапожок. «Мы, Ивановы, завсегда в строю!» – хорохорится старик, перестукивая каблуками собственную погибель – сердечную аритмию. О том, что дед Егор болел пороком сердца, болел давно и трудно, я узнал год спустя, на похоронах. Матушка его Степанида Оглаевна вручила мне те самые сапоги со словами: «Как врастешь в них – носи и помни деда. Очень любил он людей, особливо тебя, Боречка…»

 
* * *
 

– Вот и все, – вздыхает мама, помогая мне сложить праздничный стол в обыкновенную столешницу овальной формы, – замучили они тебя?

– Да уж…

Скажу ответственно, играть на протяжении четырех часов попеременно Барыню, Цыганочку и Чардыш – дело нелегкое. Одна Барыня чего сто́ит – пальцы молотят по клавишам, как град по оконным отливам. Отыграл Барыню, требуют Цыганочку да непременно с выходом. Что тут скажешь? Снова вжимаю пальцы в клавиши аккордеона и… цыганская мелодия, подобно вырвавшейся из загона кобылице, цокая терциями по влажным мшистым валунам, уносится в степь, оставляя за собой рыхлую, как пашня, смоляную дорожку…

 
* * *
 

– Праздник закончился, – повторяет мама, снимая передник.

Я смотрю на нее, усталую, немного растерянную и думаю: «Как странно! Столько было планов, надежд, труда, и все это – пшик только потому, что в календаре закончилось праздничное число? Выходит, целую неделю мы с мамой готовились не к будущему, но к прошлому. Меня завтра ждет школа, уроки, а маму – долги и чужие мысли по телевизору…

Через много лет мне открылось другое понимание слова «праздник». Праздник не на потребу или для увеселения, но как духовное событие, как торжество добра над злом. Оказалось, что такому празднику не нужны внешние события, он, как дух, дышит, где хочет, и всегда с теми, кто в нем нуждается – праздник-уте́шитель. Я понял значение фразы: «Вы можете меня убить, надругаться над памятью обо мне, но вы не можете причинить мне зла». Отнять праздник, который всегда со мной, невозможно. Не о таком ли празднике писал старина Хэм, когда обнаружил потерянные в Париже чемоданы?

И еще. Во всяком русском иконостасе есть, так называемый, Праздничный ряд. Один из его центральных сюжетов – праздник Распятия Христова. Согласитесь, странно: как можно называть праздником столь ужасное событие? Оказывается, можно. Без Распятия не было бы Воскресения, а без Воскресения Христова – возможности человеческого спасения. Выходит, праздник – это ступенька в будущее, некая высота, на которую надо суметь подняться, удержаться и продолжить восхождение, ведь впереди еще столько праздников!

Мы же ведем себя подобно кобылице. Ломаем преграды, мчимся в ночное, а под утро (праздник закончился) с повинной головой возвращаемся в табун, чтобы состариться под кнутом коневода… Что же делать? Так ли уж грешно радоваться, загадывать желания, накрывать столы, гарцевать, как кони в дорогой упряжи? Ведь подобные чувственные радости в перечне грехов не значатся! Разве что… праздность.

 
* * *
 

Люблю поутру с удочкой посидеть. Встану часа в четыре – и на пруд! Тихо повсюду. Глядь, по дальнему бережку – цок-цок-цок – кони с ночного возвращаются. Пруд под ними парит… И кажется, кобылицы не по луговой мураве, а по воде парящей ступают. Смотрю и радуюсь!

Потом присяду на валунок и ловлю карасиков. Ловлю и удивляюсь: что-т они, мелочь пузатая, крючка не предвидят? Им бы «гостинец» пожирней да спинку опарыша маслицем помазать. Э-э, опять по воде круги пошли, поплавок гарцует, яко Барыню пляшет. Подсекаю – и вся недолга!

– Что трепещешь? Пойми, карасик, пока ты не научишься быть внимательным к собственной жизни, кто кому корм – не ясно.