Уилл, не поднимая головы, попытался проскользнуть мимо Марии к спасительной двери, из-за которой раздавался гомон забитого людьми холла и шум настраивающегося после перерыва оркестра. Вот только Мария снова возникла перед ним неприступной стеной и упёрлась ладошкой в грудь, толкая Уильяма от себя.
– Он прекрасно проведёт без тебя и полчаса, – хмыкнула Мария, разглядывая лицо Уильяма.
– Миссис Куэрво… – Уилл вскинул руки и попятился, уворачиваясь от прикосновений Марии.
– Тшш, не порть такой момент своими глупыми разговорами, мальчишка.
Самый неловкий момент в жизни Уильяма? Нет. Определённо нет. Уилл мог назвать с десяток более неловких ситуаций, в которых оказывался молодой врач. И все же стоящая напротив него Мария Куэрво пугала его. Пугала своей решимостью и уверенностью в действиях. Женщина не ждала приглашения – она сама протянула руку, схватила Уильяма за галстук и, привстав на цыпочках, впилась в его губы, оставляя на них вкус алкоголя, аниса и табака. Нет, она не курила, и все же впитавшийся запах кубинских сигар мужа разъедал потрескавшиеся губы Уилла. Он хотел бы отстраниться, хотел бы оттолкнуть ее от себя. Но он окоченел, не в силах сделать действия.
Реальность разорвалась протяжным воем скрипок, когда пальцы Марии скользнули ниже, вытаскивая пуговицы на жилетке Уильяма из петель. Громкий, ритмичный стук чужих каблуков о паркет взрывался ударами загнанного в клетку сердца Уилла, когда кончики пальцев скользнули по лёгкой щетине на его щеке, обвели острую линию челюсти и замерли над губами, боясь дотронуться до них. Он едва ли мог перехватить тонкое запястье женщины и отвести от себя ее руку. Воздух искрился напряжением, и оно не было похоже на то, что Уилл видел между Аланом и Кэтрин. Воздух забивался в лёгкие и обжигал кожу там, где пальцы Марии касались ее. Руки женщины скользнули под ослабленный галстук и расстёгнутую на несколько пуговиц рубашку и резко толкнули Уильяма на стоящий за спиной диван.
Приземление было болезненным. Таким же болезненным и тяжёлым, как и забравшаяся на Уильяма сверху Мария. Диван скрипнул надрывом смычков по нервным струнам. Взмах волос. Вспышка алого и пьянящий запах духов. Уильям уворачивался от поцелуев женщины – выскальзывал из ее объятий мотыльком – и все равно в итоге безвольно падал в руки неизбежного. Мария целовала Уилла, покусывала его губы и прижималась всем телом. Он бы хотел дать ей больше, но признайся он в этом – и никакая больше ложь не сможет стать наглей этой. Мария ласкалась, как кошка, скользила руками по телу, обжигала дыханием кожу. Уильям мог только молчать, сжимать руками плечи женщины и отводить взгляд каждый раз, когда она смотрела на него, как иной танцор уводит ногу, чтобы кинуться вперёд.
Уильям бы хотел, чтобы всего этого не было.
Но слышал лишь треск разбитых в щепки скрипок и завывания холодного ветра по листве.
Занавески колыхались лёгкими всполохами платья в притихшем зале. С улицы доносился редкий гул проезжающих машин, отдалённый вой сирен и выстрелы, вбиваемые каблуками в пол зала. Мария приподнялась над Уильямом, всматриваясь в его лицо, а затем подалась вперёд и скользнула по губам кончиком языка, несильно надавливая на них и проникая глубже. Уилл вжался в спинку дивана, но и этого не было достаточно, чтобы не чувствовать, как Мария утягивает его в новый поцелуй и ёрзает на коленях, прижимаясь все ближе и ближе. И даже протестное мычание не могло заглушить страсти Марии Куэрво.
Зато это удалось собакам. Оглушительный лай ворвался сквозь распахнутое окно, разбиваясь звоном о хрустальные вазы. Мария подскочила, и Уилл протяжно заскулил – практически как собака, – молясь, чтобы женщина сдвинулась хотя бы на несколько дюймов.
– Чёртовы соседи, – зло выдохнула Мария, оглянувшись на открытое окно. – Я уже столько раз просила Анхеля пристрелить их чёртову псину.
Снова посмотрев на Уилла, Мария погладила его по щеке и поцеловала, выдохнув: «Я скоро». Уилл замер, наблюдая за тем, как Мария медленно поднимается с него, напоследок крепко прижавшись, а затем идёт к окну. Она остановилась в тени занавесок и что-то громко прокричала на испанском. Уилл же дрожащими руками застегнул пуговицы на рубашке и, затянув галстук, поперхнулся воздухом. С улицы донеслась низкая басистая ругань, и Мария взвизгнула, словно ударилась о стоящий рядом столик.
Сердце билось медленно. Время текло патокой, и Уилл только сейчас понял, что Мария стоит достаточно далеко от него. Не медля ни секунды, Уильям рванул к двери, споткнулся о завёрнутый край ковра и уже за захлопнувшейся с характерном щелчком дверью услышал протяжный визг Марии:
– Вернись! Сейчас же!
Дышал Уильям тяжело. Коридор расплывался мутными грязными пятнами безысходности. Радушие хозяйки дома – Уильям предпочёл бы никогда его не знать. Галстук удавкой сжимал шею Уильяма, пересохший язык еле ворочался, а шаги бетонными плитами опадали на велюровый пол. Терпкий вкус алой помады все еще растекался по губам Уилла, и он поспешил стереть его краем рукава, оставляя на нем кровавые разводы. Уилл предпочёл бы, чтоб это была кровь, а не липкое напоминание о Марии Куэрво. Уильям предпочёл бы, чтобы на его месте был кто-нибудь другой, кто-нибудь, для кого приветливость и оказанное внимание значили больше, чем для Уилла.
Пальцы цеплялись за холодный поручень до побелевших костяшек. Несколько раз Уилл оступался, цеплялся носками ботинок за золотые держатели ковровой дорожки под стонущий плач скрипок. Нужно было проверить истории оставленных в больнице пациентов, да. И заплатить за счета. Еще было бы неплохо сходить в магазин и купить еды. А еще книга так и осталась брошенной на тумбочке, шелестя своими раскрытыми листами. Нужно было поскорее вернуться и закончить все дела.
Он остановился перед входом в зал вместе с последним вскриком скрипки. Алан еще не отпустил руку Кэтрин, но та уже поспешила скривить губы и дёрнуть на себя ладонь, отступая от Маккензи.
– Вы отвратительно танцуете, мистер Кёниг.
Оставалось поверить мисс О’Брайан на слово.
Раз все веселье Уильям все равно пропустил.
Глава XVI. Костер
Обычно кристально голубое чистое небо южной Франции в эти дни было будто бы заволочено сероватой туманной дымкой, а солнце, привычно жаркое и палящее, казалось ярким неестественно оранжевым пламенем, выжигающим все живое на простирающейся под ним земле. Воздух был горьким на вкус, воздух оседал на коже, плотной коркой до боли стягивая обгоревшие струпья, а с языка никак не сходило одно единственное имя, наводившее ужас на всех местных жителей уже несколько долгих недель.
Брат Натанаэль.
Бледные серые глаза отсутствующе скользили по безжизненной пожухлой траве, что хрустела под ногами как хворост, а лёгкие пропитывались дымом разгорающегося алым заревом костра. Дым был горьким, дурманящим, как восточные курения, популярные в соседней Испании. Дым обволакивал разум и приносил с собой спокойствие. Сознание мужчины давно уже заволокло плотным туманом безумия, точно такой же пеленой, что покрывала его белёсые слепые глаза, устремлённые взглядом в самые отдалённые уголки вселенной и собственные поистёршиеся на задворках бесконечной памяти воспоминания. Весь мир вокруг него словно выцветал, терял свои краски, стоило ему только ступить на раскалённую полуденным солнцем землю. Яркие кровавые розы покрывались пеплом и опускали свои горделиво вскинутые головы, а трепетно колышущиеся на ветру лавандовые метёлки выцветали, превращаясь в черно-белые сухие колосья.
Невысокий, покосившийся от времени домишко встретил его гробовым молчанием и недоверчивыми взглядами детей. Хозяева дрожали – о да, он это прекрасно чувствовал ещё из-за порога, – они боялись, опуская свои взгляды каждый раз, как только его бесцветные безжизненные глаза останавливались на ком-то из не слишком многочисленной семьи. Тяжёлый массивный перстень на руке мужчины сверкнул ярким серебром в проникающих сквозь единственное распахнутое окно лучах солнца, как и спрятанные под натянутым на лицо капюшоном глаза.
Анонимный донос – Натанаэлю было все равно, кто был автором короткой и безграмотной записки, изобличающей скрывавшуюся в этом доме ведьму. Люди забавляли его, заставляли изучать себя, рассматривать со слишком близкого расстояния, чтобы можно было разглядеть все их пороки, все их мысли, извергающиеся изнутри людей грязными липкими потоками. Люди были готовы предать близких, ради призрачной надежды на спасение своей души. Натанаэль лишь улыбался, глядя на них, – нет никакого спасения души, не в этом мире и не в том, что ждёт многих после смерти. Рай остался далеко за пределами досягаемости, и даже самому Натанаэлю было бы сложно до него добраться. Что уж говорить о душах обычных людей.
Губы мужчины исказились в болезненной усмешке, когда его взгляд остановился на жмущихся к родителям детях. Это было так… забавно? Ведь они знали, что живыми сегодня останутся лишь некоторые из них, лишь те, кому будет благоволить судьба и утолённый голод безумия, пожирающий душу Натанаэля изнутри. Разумеется, метафорическую душу.
Тихий скрип за спиной заставил Натанаэля обернуться, но это оказались лишь его собственные шаги, эхом отражавшиеся в полупустом помещении.
– Не бойтесь, – голос мужчины был низким и бархатным, контрастирующим с его пугающей и завораживающей внешностью. – Я не причиню вам вреда.
Ложь была его извечным союзников в этой погоне за собственными призраками прошлого, которые он хотел сжечь, бросить в огонь и спалить дотла. Сколько он уже провёл в этих бесконечных поисках? Год? Два? Десять? А может быть, все последние столетия, что он бессмысленно бродил по земле, воскрешая в памяти алое зарево где-то на обрыве, у подножья которого плескалось тёплое греческое море, белыми барашками разбивающееся о черные острые камни?
Ложь была его неизменным спутником, пока он медленно и терпеливо вышагивал по разорённым войной и голодом землям, сея вокруг себя смерть. Жертвы были неизбежны, а плата за долгожданную награду становилась слишком высокой. По человеческим меркам. Для Натанаэля это были лишь мельтешащие перед взором фрагменты истории, незначительные для вселенского масштаба детали, перепутывающиеся между собой, как разрозненные кусочки мозаики, которые он не хотел складывать воедино. Ему нужна была лишь одна девушка. Но каждый раз она выскальзывала у него из рук, тёплым рассыпчатым песком скользила меж его пальцев и вновь исчезала, заставляя начинать все сначала.
Он уже и сам забыл, зачем он продолжает гнаться за ускользающим от него призраком прошлого. Лишь вдыхал поглубже дым от костров, приносящий с собой рыжие всполохи воспоминаний и безумную улыбку на губах, с которой он вновь и вновь бросал факелы в то, что осталось от его собственных желаний. Он был безумен. Он купался в своём безумии, наслаждался им и жадно хватал губами каждую секунду, проведённую в болезненно-алом воспалённом сознании, усеянном разрозненными воспоминаниями о прошлом. Он был безумен и не хотел излечения, всё глубже и глубже погружаясь в поглощающую его бездну, разверзнувшую свою пасть и готовую принять его в свои успокаивающие объятья забытья.
Безумие было теперь его спасением.
И каждое мгновение он горел на костре собственного безумства.
Натанаэль остановился перед детьми, воззрившись сверху на несколько светлых, белёсых – практически, как и его собственные волосы, – макушек. Дети жались друг к другу, прятались друг за другом и не смотрели на него. За исключением одной – маленькой, ещё совсем крохотной девочки, своими бездонными темными глазами, прожигающей в Натанаэле несколько глубоких и болезненных ран. Он замер, а затем резко развернулся и дал жестом какой-то знак своим помощникам.
Оброненный на землю хворост негромко хрустел под ногами, устилая дорогу к наскоро возведённому помосту прямо перед хлипким покосившимся домишком. Он не запомнил ни одного лица, что он видел в своей жизни, ни одного человека, с которым он общался: они было ему безразличны, они просто проходили мимо него, растворяясь в тумане памяти бледными пятнами, песочными фигурами разносясь по ветру, стираясь из разума Натанаэля, – но отчего-то взгляд маленькой девочки заставлял его все время оборачиваться и лишь разочарованно вздыхать не то от досады и ещё одного промаха, не то от наполнявшей его изнутри скуки. Это была не она, нет. Он был точно в этом уверен. Вместо рыжих волос на голове малышки был лишь светлый пух, становившийся на солнце ещё белее. Разве что глаза… Натанаэль ещё раз обернулся, столкнувшись взглядом с этими тёплыми золотистыми глазами, нервным взглядом наблюдающими за тем, как незнакомые ей люди складывают костёр во славу какого-то жестокого и капризного бога, считающего своими противниками всех, кому не посчастливилось иметь редкий цвет волос.
Натанаэль на это лишь усмехался: да, этот бог был действительно жестоким, но не он был инициатором Святой инквизиции.
Девочка дрожала, цепляясь за юбку старшей сестры. Её глаза завораживали Натанаэля. В этих золотистых глазах он не видел взгляда ребёнка, которому было от силы несколько лет. Натанаэль видел нечто мучительное и тягучее, плещущееся на дне этих темных глаз, как расплавленное золото. Нет, это была не она, но взгляд был слишком похожим, слишком болезненным и надломленным. Слишком глубоким, усеянным маленькими золотистыми веснушками, и слишком уставшим, словно повидавшим уже очень многое на этом свете, чего даже многие взрослые могли не знать. Этот взгляд был наполненным, выплёскивающимся через края и тяжёлыми дымящимися каплями опадающим на трескавшуюся под ногами землю.
Такого взгляда не может быть у человека.
Такого взгляда не может быть у трёхлетнего ребёнка.
Натанаэль вздрогнул. Быть может, ему это лишь померещилось? Быть может, эта мрачная тень в глазах маленькой девочки лишь искажённый свет, упавший в эти глубокие глаза цвета расплавленного золота? Его губ коснулась безумная, уже ставшая привычной улыбка, а сознание подёрнулось дурманящей пеленой, когда тонкого обоняния коснулись первые запахи подпалённых веток. Ветер взметнулся вверх яркими оранжевыми всполохами и тихим печальным голосом, переливами птиц, раздающимися вдалеке; а в груди вдруг нещадно засаднило. Сердце быстро забилось, принося с собой тупую ноющую боль, словно он стоял сейчас не во дворе полуразрушенного дома, а на покрытом пеплом месте, где некогда стоял величественный и богато украшенный храм, воздвигнутый в его честь, окружённый виноградом и заполненный самыми прекрасными девушками Греции.
Его устоявшийся мир разрушился, покрылся трещинами под слоем тяжёлого пепла и рассыпался мелкими осколками на выжженую греческую землю.
Его мир был распят на обгоревших под палящим солнцем юга крестах.
Размытые временем слова, мелкими причудливыми буковками испещрившие износившиеся от времени страницы памяти, струились полупрозрачным дымом сквозь покрытые пеплом пальцы, а яркие вспышки воспоминаний тонули в алой заре наступающего дня, сталкивались друг с другом и разлетались на мелкие кусочки мозаики, из которых нельзя было уже ничего сложить.
Сколько раз он уже приближался к своей цели и сколько раз она ускользала прямо у него из-под носа? Он уже сбился со счета, пронося с собой сквозь все эти века память вселенной и её память, бережно оберегая хрупкие, хрустальные воспоминания от посягательства жестокой руки безжалостного даже к Натанаэлю времени. Воспоминания кололись, пропитывались кровью и покрывались мелким узором трещин, пока Натанаэль снова и снова чувствовал, ощущал на своей коже лёгкое прикосновение знакомых рук и слышал тихий голос, переливающийся перешёптываниями зелёной листвы.
Воспоминания были с ним слишком долго.
Ему даже стало казаться, что это уже его собственная память.
– Поджигай. – Его голос звучал для него чужим, хриплым и опустошённым, доносящимся до него издалека, пробивающимся на свет сквозь толстую пыль лежащих на плечах столетий.
Пытался ли он этим освободиться? Он не был в этом уверен, раз за разом кидая факел в костёр очередной невинной жертвы его собственных ошибок прошлого. Он сам выбрал этот путь, усеянный осколками неловко оброненных отрывков памяти. Он сам выбрал нести сквозь века все то, что осталось далеко позади, на берегу никем не примеченного лесного озера, своими темными водами устремлённого в самое сердце Вселенной. Быть может, стоило просто остановиться и забыть, раствориться в бушующем потоке людских сознаний и слиться с ними, обрести наконец покой и спокойствие, которого у него нет?
Но что бы тогда от него осталось?
Что бы в таком случае осталось от неё?
Он всё ещё чувствовал её, он слышал её, но он никогда не оказывался достаточно близко к тому, чтобы прикоснуться к ней, направить её, вернуть ей все то, что все эти годы приходилось нести в одиночку. Словно чего-то не хватало, какой-то маленькой детали, которую Натанаэль не замечал или же попросту не хотел замечать. Не хватало маленького моста, который мог бы соединить их и позволить наконец быть вместе спустя все эти века. И Натанаэль не знал, как это исправить.
Алые языки пламени медленно облизывали босые ступни и пробовали на вкус нежную бархатистую кожу, прежде чем взметнуться вверх, поглощая в себе высокое лазурное небо. Алые языки отражались в его слепых бесцветных глазах, чей взгляд упорно избегал встречи с потемневшими глазами маленькой белокурой девочки, безмолвно кричащей в агонии беспомощности и отчаяния. Слишком знакомые и слишком ненавистные всем сердцем чувства.
Он выбрал свой собственный путь. Долгий и мучительный, прогибающийся под тяжестью взваливаемого на плечи груза и покрытый горьким невесомым пеплом.
Он выбрал свой путь и был уверен в своём выборе.
Но не мог ли он в этот раз ошибиться?
Глава XVII. Врач
Октябрь, 1933
– Она тебя отшила.
Слова Уильяма прозвучали неоспариваемым приговором и тут же потонули в громком и надрывном смехе мужчины. Бесстрастное лицо сидящего на водительском месте Алан Маккензи только больше раззадоривало пробудившихся внутри мужчины ехидных чёртиков: до того старательно он делал вид, что не понимает тайного смысла в словах Уильяма.
– Нет. С чего ты это взял, Уильям? – светлая бровь Алана приподнялась дугой, а в уголках серебристых глаз появились морщинки.
– Я видел, как ты с ней разговаривал, – сквозь непрекращающийся смех выдавил из себя Уилл, – и по своему опыту могу сказать, что она тебя отшила.
– Видимо, у тебя был очень плохой опыт.
– Но он хотя бы был.
Уильям с многозначительным видом поднял указательный палец, натянув самое серьёзное выражение лица. Алан буравил товарища взглядом, и на его лице не проскальзывало ни одной лишней эмоции. Он молчал, нервно сжимая пальцами деревянный руль, и только поджимал губы, лишний раз подтверждая правоту Уильяма.
Сдерживаться Уилл смог только несколько долгих секунд, а затем повисшая в машине тишина вновь была разорвана в клочья звонким и бархатистым смехом Уильяма. Алан закатил глаза и поправил шляпу.
– Чего смеёшься?
– Просто… – Уилл схватил ртом воздух, но очередной смешок тут же вырвался из груди, – это так смешно. Ты… вы самое могущественное существо в этой вселенной, и вас отшила девушка. Вы бы на моем месте тоже смеялись.
– Но я не на твоём месте.
Холодность тона Алана острым лезвием зацепила Уильяма, и на мгновение мужчине показалось, что его щеку обожгло огнём, а по коже засочилось что-то тёплое и липкое. Несколько глубоких вздохов – и Уилл смог остановить непрекращающийся поток смеха. Ему еще никогда не было так трудно контролировать своё поведение, как сейчас, сидя рядом с Аланом и чего-то ожидая.
Молчание было слишком тяжёлым, давящим и липким. Воздух, казалось, стал настолько плотным, что можно было его потрогать и оторвать себе пару кусочков, а бурлящий внутри Уильяма поток с новой силой вырвался проступившими на глазах слезами и истерическим смешком.
– Прости, я не могу это контролировать, – Уилл тяжело выдохнул, стерев большим пальцем с глаз слезинки. – Тебя отшила девушка, а теперь… теперь мы сидим в машине в какой-то глуши не окраине города и обсуждаем это, как старые друзья. Кажется, мне скоро понадобится помощь Даниэля.
– Ты не сошёл с ума, Уилл. Я уже тебе это говорил. И мы не обсуждаем это… надуманное тобой увлечение. Я не обязан отчитываться перед тобой, с кем и когда я говорил. Не забывайся, Уилл.
Забыться было очень сложно, а понять – реально ли все происходящее, практически невозможно. Все последние недели Уильяму казалось, что он медленно, но верно сходит с ума с того самого момента, как Алан рассказал ему о себе. Не то чтобы Уилл не подозревал Алана в некоторых… странностях. Он не до конца осознавал масштаб происходящего, а копившиеся внутри эмоции находили достаточно экстравагантные способы выбраться наружу.
Здравый разум кричал Уильяму не смеяться, но закручивающиеся в тугой узел эмоции не могли позволить этого. Последние несколько долгих недель он взращивал внутри себя мёртвое спокойствие, но даже его выдержка дала сбой. Уильям не мог прогнать из памяти воспоминания о недавнем ужине у четы Куэрво и уж тем более не мог забыть растерянное лицо Алана после разговора с дочерью сенатора.
И все же Уильям нашёл в себе силы вернуть на лицо маску серьёзности и, сделав несколько глубоких вдохов, спокойным и ровным тоном – словно не было этих долгих минут на грани истерики – спросил:
– Так зачем мы здесь сидим? И чего мы ждём?
Неожиданное предложение Алана совершить очередную небольшую прогулку уже не загоняло Уильяма в тупик. Но мужчина все еще не знал: зачем они в этот раз приехали в один из опаснейших районов города и теперь сидели в машине напротив старого проржавевшего порта, которым руководила небольшая группка ирландских рабочих, не признававших ни власти профсоюзов, ни официального владельца порта.
Пальцы Алана на мгновение разжались, чтобы в следующую секунду с большей силой вцепиться в нагревшееся от хватки дерево руля. Губы стянулись в тонкую обескровленную полоску, и Алан неопределённо повёл головой.
– Ирландцы все время мешаются под ногами. Я планировал мирно с ними разойтись, но их босс начинает вставлять мне палки в колеса.
– Ты… Вы подозреваете ирландцев в том, что происходит с вашими машинами?
– Вспомнил ты, конечно, про машины, – фыркнул Алан, но все же слабо улыбнулся. – Два года прошло. Теперь все стало намного сложнее. В некотором плане, разумеется. И кого же еще мне подозревать? Одного ирландского виски, который они гонят через север, им уже мало. Сухой закон трещит по швам. Теперь они пытаются сместить моих людей и поставить на их место себя. Я не могу этого допустить, Уилл.
Два года. Они показались Уильяму несколькими очень долгими днями. Днями, сливающимися в одну бесконечную бессонницу, в которой ты отчаянно хочешь уснуть, чтобы все исчезло, испарилось и ты мог продолжить жить. Но, когда тебе удаётся закрыть глаза, вместо долгожданной освежающей тьмы и покоя, ты лишь с большей силой погружаешься внутрь себя, зацепляешься за петли из мыслей и остаёшься висеть на них, как поломанная марионетка, ожидая, когда хозяин снова дёрнет за ниточку и ты продолжишь жить.
Невольно Уильям устало выдохнул и потёр переносицу. Ему не хотелось сейчас об этом думать и уж тем более заниматься анализом своей жизни в тщетных попытках понять, когда он свернул не туда.
Алан безмятежно напевал себе что-то под нос, постукивал пальцами по рулю и выглядывал из-под лобового зеркала, словно надеялся увидеть что-то в уносящихся ввысь зданиях. По правде говоря, Уильям и сам невольно повторял действия Алана, пробегая взглядом по старым покосившимся зданиям, задаваясь всего одним вопросом, мучавшим его последние полчаса: успеет ли он на смену или придётся в очередной раз выслушивать недовольное ворчание главврача?
– Мне не кажется это хорошей идеей, мистер Маккензи. Ночью, на старом заброшенном заводе. Что может пойти не так?
– Все, Уильям, – с улыбкой ответил Алан, натягивая на руки перчатки. – Все может пойти не так. И наша задача сделать так, чтобы для нас все закончилось с наименьшими потерями.
– Почему нельзя было завести себе нормальную банду? Найти подручных, чтобы посылать их на дела.
– Это не та ситуация, когда можно положиться на помощь подручных. А нормальные банды – для слабых духом людей. Но если тебе так хочется узнать, Уилл, у меня тоже не очень хорошее предчувствие от этой встречи. Мне просто слишком интересно, чтобы упустить возможность выяснить, подводит меня внутреннее ощущение или нет.
Уильям предпочёл бы, чтоб Алан без него выяснял, подводит ли его внутренний голос. Встревать в очередную передрягу из-за Маккензи у Уилла не было ни малейшего желания, да и последняя их деловая встреча закончилась совершенно не так, как изначально планировалось: Алан оказался не Аланом, а Уильяму пришлось залечивать раны существа, годящегося ему в… Уилл даже не был уверен, что он может сказать, кем ему приходится Алан. Он не был богом и не создавал людей. И не был человеком. А формулировки, которыми Алан оперировал, словно скальпелем, были слишком острыми, чтобы Уилл мог поближе их рассмотреть и сделать окончательные выводы.
– Так что собирайся и пойдём. Надеюсь, ты не забыл главное правило деловых переговоров.
– Как же его можно забыть, когда у тебя на заднем сиденье валяются автоматы? – саркастично усмехнулся Уильям, открывая дверь машины.
Холодный ночной воздух ласкал лицо Уилла, а затихший город встречал его напряжённой тишиной предвкушения скорой драмы. Неприятное липкое ощущение не покидало Уильяма, но он все же опустил ногу на землю, распрямился и громко захлопнул за собой дверцу. Длинный серый забор тянулся вдоль дороги, иногда изломами меняя своё направление, и вдалеке виднелись старые покосившиеся ворота, которые при желании можно было легко выбить плечом.
Алан вылез следом за Уиллом. Лениво, неторопливо и грациозно, как вышедшая на охоту кошка, он потянулся, поправил шляпу и поплотнее запахнул длинное светлое пальто. Дверь мягко закрылась, и Алан тут же открыл багажник, что-то в нем спешно ища и негромко ругаясь себе под нос.
– А чем тебе не нравятся те, что на заднем сиденье? – Уилл осторожно выглянул из-за полукруглого бока машины, заглядывая в багажник вслед за Аланом.
Маккензи отбросил в сторону ржавый автомат.
– Они никуда не годятся. Я собирался выкинуть их по пути, но что-то отвлёкся. Вот вы где, – пробормотал мужчина себе под нос и нырнул еще глубже, ничуть не заботясь о чистоте своей светлой одежды.
– Кто?
Алан не ответил. Только быстро вынырнул и захлопнул крышку багажника с такой скоростью, что Уилл едва успел отвести голову и отшатнуться в сторону. Алан с беспечным видом проверил магазин пистолета и спешно сунул его в глубокий карман пальто.
– Никогда нельзя быть уверенным, в какую сторону повернут переговоры. Так что лучше подстраховаться, Уилл.
Алан улыбнулся, отряхнул с пальто грязь и снова поправил шляпу. Маккензи огляделся по сторонам и, подав Уильяму короткий знак рукой, широкими шагами направился к запримеченным Уиллом чуть ранее воротам. К счастью для Белла, на этот раз шаги Алана хоть и были широкими, но шёл мужчина достаточно медленно, хлопая полами пальто и разглядывая усеянное мириадами звёзд тёмное ночное небо.
Уильям хотел бы быть столь же спокойным.
– Они красивы, правда?
Вопрос Алана застал Уильяма врасплох, но отчего-то Уилл знал, что для ответа нужно всего лишь поднять голову и вглядеться в распахнувшийся над ними космос. Миллионы других миров, похожих на их, взирали на Уильяма с этого бесконечного для человеческого глаза небосклона. Сотни других миров были разрушены и развеяны по ветру истории, вспышкой напоминая о своём существовании. Сотни других миров напоминали о себе лишь слабым отблеском на черной скатерти вечности, и память о них хранил один только Алан.
От этой мысли Уильям поёжился. Его губы дёрнулись в сардонической улыбке, и мужчина согласно кивнул.
– Они прекрасны.
Алан негромко рассмеялся.
– Прекрасны. Это ты несколько преувеличил. Звезды красивы. Они ведь манят тебя. Да, Уилл? – Алан обернулся на друга и обвёл слегка насмешливым взглядом. – Они всех манят. Вот только то, что за ними скрывается, – не столь прекрасно. Оставленный после себя след закрывает прижизненные уродства. Как у людей. Нельзя сказать ничего плохого обо всех этих мирах, потому что мы видим лишь прекрасный яркий образ, освещающий нам путь. Но сколько из этого правда? Сколько из звёзд своим сиянием венчают величие своей жизни?
Уильям нахмурился и пожал плечами.
– Мне все равно. Не люблю строить догадки и терзаться сомнениями. Они прекрасны сейчас. Все, что было в их прошлом – давно исчезло. Они чисты. Так к чему задаваться этими вопросами?
Алан усмехнулся.
– Видишь в них себя? – светлая бровь взметнулась вверх.
Уильям подавился воздухом от неожиданного вопроса и спешно замотал головой.
– Что? Нет, конечно! С чего бы это?
– Да так, – Алан повёл плечами. – Просто небольшое наблюдение.
Уильям даже не заметил, как они подошли к воротам, и Алан легонько толкнул их, открывая путь на опустевшую после заката территорию порта. Уилл нервно сглотнул – он и сам не до конца понимал, почему так реагирует на ночную вылазку, – и проскользнул вслед за Маккензи в узкую щель ворот. Одна из створок протяжно скрипнула за его спиной, и Уильям обернулся, чтобы удостовериться, что там никого нет. А Алан мягко рассмеялся и покачал головой.
Они несколько долгих мгновений обменивались молчаливыми осуждающими взглядами, и на этот раз первым не выдержал Алан: он закатил глаза, резким движением поправил перчатки и неожиданно приложил палец к губам.
– Не шуми, – одними губами пробормотал себе под нос Алан.
Он осмотрелся по сторонам и неспешно направился в сторону высокого ангара, видневшегося на другом конце импровизированной площади. По всему периметру были разбросаны канистры, поломанные деревянные коробки, выцветшие и пожелтевшие листовки и высокие контейнеры для грузов. Уилл осторожно перешагивал через разбросанный мусор, чего нельзя было сказать об Алане: пару раз он спотыкался о непонятные железки, шипел себе под нос незнакомые ругательства и даже попытался один раз упасть, чем вызвал у Уильяма немалое удивление.
Им все-таки удалось добраться до ангара и не привлечь к себе лишнего внимания, несмотря на некоторые усилия Алана. Мрачное кирпичное здание возвышалось над высоким сетчатым забором, который при желании можно было легко перемахнуть. Дым из трубы не шёл, но Уильям заметил в маленьких окошечках мелькнувшие отблески света. Мужчина заозирался, но в округе не было ни единого источника света, кроме севшего несколько часов назад солнца, а кривые фонари стояли украшениями, молча взирая на Уилла своими перегоревшими лампочками.