Vox Humana. Собрание стихотворений

Ленинград

 
От вокзала, от финских обугленных шпал
До кирпичной стены арсенала —
Этим воздухом Ленин когда-то дышал,
Здесь, у моста «Аврора» стояла.
Не остыть, и не скинуть, и не превозмочь;
Кружит времени бурная пена —
И, срываясь, гудят в непроглядную ночь
С ледоколов шальные сирены.
И на крепком, порывистом, влажном ветру
Видишь, – мачта качнула огнями,
И струится по докам размеренный труд,
И развернуто сердце, как знамя.
В дни и годы, в пургу, в мировой бурелом,
В зыбь веков, в голубое приволье —
Этот город простерт ястребиным крылом
Над балтийскою, мутною солью.
Здесь и швед, и китаец по-своему брат
Всем пимам, тюбетейкам и буркам;
Это алым побегом растет Ленинград
Из болот и трущоб Петербурга.
Колыбель революций, краском на часах —
Мы добьемся… до боли… до черта —
Разве «Красин» не шел, надрываясь, во льдах,
От ворот ленинградского порта?
От вокзала, от финских обугленных шпал
До кирпичной стены арсенала —
Этим воздухом Ленин когда-то дышал,
В этих водах «Аврора» стояла.
 

Уже осыпалась весна

 
Уже осыпалась весна.
И красное ложится лето, —
В десятый раз обновлена
Страна широкая советов.
 
 
Взгляни вокруг. Она – твоя.
Ее моря. Ее просторы.
Бежит стальная колея…
Леса. Равнины. Реки. Горы.
 
 
Спеши туда, в тепло, на юг,
Свой стан расправить онемелый,
Загладить будней нудный стук,
На солнце переплавить тело,
 
 
А тронет за сердце тоска —
Над полосой береговою
Ловить знакомый шум станка
В гремящем, плещущем прибое.
 
 
И снова в омут городской
Вернешься ты с курортной койки,
Ступая четко и легко,
Веселый. Загорелый. Стойкий.
 
 
И снова – в свой машинный сад.
Но с грузом бодрости и смеха.
Чтоб крымский вдруг узнать закат
В огне мартеновского цеха.
 

1927

Июль

 
О полдень стихла полоса.
Лишь ветер пробежал… Вожатым.
Рожь плещет золотом пернатым.
Внезапный свет слепит глаза…
Так, первым громовым раскатом.
Встает июльская гроза.
 
 
Уже он рухнул, царский дом.
Но на обломках черной славы —
Всё тот же знак – орел двуглавый,
Еще не отданный на слом.
И вот – июль с глухой заставы
Кровавым пролился дождем.
 
 
О, хмель перебродивших дней!
Мы шли, мы падали – ну что же:
Другие нашу песню сложат —
Всё о свободе, всё о ней…
И сердце вынести не может
Тот жар мартеновских огней.
 
 
Нас Ленин пестовал не зря,
Мы выросли в суровой неге:
И в дни, когда на русском снеге
Горит всемирная заря —
Нам бьют июльские побеги
В широкой жатве Октября.
 

1927

Феликс

 
Всегда в огне, всегда за делом.
Всё передышка далека.
И сплавлены рукой умелой
ВСНХ и ВЧК.
 
 
Крушенье. Взрыв. Шальная пуля
Из-за угла. Распада тень —
И вот в двадцатый день июля.
Жизнь – перетершийся ремень.
 
 
На лоб надвинутая кепка.
Весь молчаливый и стальной.
Таким ушел и лег он крепко
В дозор под Красною стеной.
 
 
Но в младших – воля и сноровка.
Один подход, борьба одна…
Так будь же, память, как винтовка,
Его свинцом заряжена!
 
 
И если вдруг ослабнут силы,
Один пример – нам Феликс дан,
Чтоб удержать сподручней было
Коня, портфель или наган.
 

1928

[Часы на Кремле]

 
Часы на Кремле никогда не стоят.
Четырежды вчерчен в века циферблат.
… Их слушает вся страна.
 
 
Натянута туго времен тетива
И стрелка идет, наклоняясь едва.
… Их слушает вся страна.
 
 
С котомкой ушел из деревни мой дед.
Но внучка находит протоптанный след.
… Их слушает вся страна.
 
 
Ей шрифтом газету дано окропить.
Ей выпала пряжей словесная нить.
… Их слушает вся страна.
 
 
И строки, как полосу, выправим мы
За лен и зерно золотой Костромы.
… Их слушает вся страна.
 
 
И тихо в деревне дивятся судьбе
И слушают радио в светлой избе.
… Их слушает вся страна.
 
 
А в гулкой столице, сквозь темень и сон,
Нещадно ночами звонит телефон.
… Их слушает вся страна:
 
 
И Спасская башня в ночной тишине
Приходит к тебе и приходит ко мне.
… Их слушает вся страна.
 

1927. [г. Москва]

Страна Советов

 
Простой и пламенной. Такою.
Годами-крыльями звеня.
Она встает передо мною —
Страна моя, любовь моя.
 
 
Вокруг Кремля – сердец ограда.
Знамен протянутая кровь……
Мне больше ничего не надо.
Страна моя, моя любовь!
 
 
Звездой ведома пятипалой,
Высокой славе вручена,
Качайся, мак мой темно-алый,
Моя любовь, моя страна.
 
 
А если выпадет иное:
Снарядом сбит дымок жилья, —
Ну, что ж, мы ляжем перегноем,
Страна моя, любовь моя!
 

<1927>

Опрокинутый шеврон
Стихи

Акростих

 
Ах, нет пути, мне нет пути назад!
Нестройное меня сжигает пламя:
Душа моя – как Соловьиный Сад —
Российскими звенит колоколами.
Едва струится полночь над водой
И гулкий мост свои качает звенья…
Когда б я стать могла чужой судьбой,
Одним неотвратимым совпаденьем! —
Рука к руке. Сарказма нежный лед…
Старинный недруг, нет, Вы не поймете:
У нас, под спудом память бережет
Неву, и ночь, и сердце на отлете.
 

27 октября 1928, 29 ноября 1928

Скрытый акростих

 
Алый вечер, влажный ветер.
Он коснулся дней моих —
И с двойной судьбой на свете
Мне расти – и трогать стих:
Знаю, если луч заката
Тонкий путь мой пресечет —
Вот, замкнулась я от брата
В тихий дом и нежный лед;
Если ветер – божий странник —
Сдует радость с губ долой —
Это сердце будишь к ранней
Ты, недобрый княжич мой!
 

1 ноября 1928, 6 ноября 1928

Колчан

А. И. К.

 
Я не запомню лик такой
На складнях дедовских молелен
– Как мне отпущенный, двойной
Колчан ресниц твоих смертелен.
 
 
Червленых дней не расплести.
Плывет туман, как жемчуг зыбкий
– Какие замкнуты пути
Одной дугой твоей улыбки.
 
 
Но – ветер из далеких стран —
Я вновь стою в плаще разлуки…
– Каких неизлечимых ран
Не уврачуют эти руки.
 

25 ноября 1928

Знаешь, в дни, когда я от бессилья

 
Знаешь, в дни, когда я от бессилья
Становлюсь, вот так, сама собой —
Простирают огненные крылья
Ангелы к душе моей слепой.
 
 
Ах, я в брод прошла такие реки,
Я прочла, мой друг, так много книг,
Что у лучших опустились веки
И заплакал сам Архистратиг.
 
 
Только это сердце принимая,
Ни большой, ни мудрой не зови:
Я такая женщина простая,
Нищая в моей к тебе любви.
 
 
Вот, я здесь, в моем плаще разлуки;
Всем ветрам не удержать меня —
Но твои пылающие руки
Мне страшнее моря и огня.
 
 
Эта боль в подкошенных коленях —
Снится мне с годами всё сильней:
Головой на каменных ступенях
Я лежу у милых мне дверей.
 

21–23 ноября 1928

У тебя глаза – теплеющие страны

 
У тебя глаза – теплеющие страны.
Крылья времени у твоего плеча.
В памяти медовым говором Тосканы
Флорентийская шуршит парча.
 
 
Ах, во флорентийских хрониках любили
Так, как мне тебя не полюбить, Андрей:
Наши дни – как связка флорентийских лилий —
Только тень других, высоких дней.
 
 
Но под русскими снегами бьется сердце,
Кровь бежит венчальною струей.
О, Флоренция, Флоренция, Фьоренца,
Вот, смотри, ты назван именем ее.
 
 
И больших пространств едва тугое пенье
Катится, как в темном кубке жемчуга:
Флорентийской жизни древнее теченье
Входит в северные берега.
 

23 ноября 1928

Я сказочно богата ожиданьем

 
Я сказочно богата ожиданьем.
Живу – и дней крылатых не считаю.
За долгий путь вознаградит свиданьем
Старинный недруг – или друг – не знаю.
 
 
В полотнах времени идет навстречу
Тот, кто навек назначен мне судьбою. —
О, кто б Ты ни был – знай, Ты мной отмечен:
Благословенье Божье над Тобою.
 
 
Взгляни в лицо мое – Твое отныне,
В мои глаза, опущенные строго:
К Тебе, к Тебе ведет меня и стынет
Тропой цветочной райская дорога.
 

1 декабря 1928

Союз писателей

Нет, клекот дней не чувствовать острее

 
Нет, клекот дней не чувствовать острее.
Но жить стремглав, бездумно налегке —
Не камнем медленным на этой шее,
Но четками на дрогнувшей руке.
 
 
И двигаться, шурша, нежнее дыма,
Как Ариаднина струиться нить —
Чтоб было Вам, мой друг, неповторимо
Легко держать и легче уронить:
 
 
Ведь с тонкой тенью моего заката
Пути скрестились Ваши и мои —
И сердце Корсунов в гербе крылато
Двойной стрелою смерти и любви.
 

6 декабря 1928

Крылом любви приподнята над всеми

 
Крылом любви приподнята над всеми…
Мой ломкий жребий нежен и жесток. —
Глубокой ночью ропщущее время
Глухим прибоем плещется у ног.
 
 
В плаще времен мне стройной снится тенью.
Как кипарисы, молодость твоя.
К твоим губам, к узлу сердцебиенья,
Цветком надломленным склоняюсь я.
 
 
И жутких глаз я больше не раскрою,
Но ковриком душа простерта ниц —
И смерть едва заметною ладьею
Плывет по краю сомкнутых ресниц.
 
 
Орлиный клекот, ветер непокоя,
Сжигая дней легчайшие листы,
В высокой муке, под моей рукою,
О, сердце Корсунов, как бьешься ты!
 

9 декабря 1928

О, в складках всё одной мечты

А. К.

 
О, в складках всё одной мечты.
В тисках холодного веселья.
Мне снится, снится, друг, как ты —
Ее целуешь ожерелье.
 
 
И, руки спрятав за спиной,
Чтоб не схватить ножа тупого, —
Я, в оскорбленье ей одной,
С трудом придумываю слово.
 
 
.. И, верно, голос твой ослаб:
Ее руки рукой касаться…
С улыбкой спит она. Когда б
Она могла не просыпаться!
 
 
И часто так, в тугом плену,
Хмельным качаемая зельем,
Я вдруг ей горло затяну
Ей возвращенным ожерельем.
 

13 декабря 1928. Полночь

День Андрея Первозванного

И я справляю свое Рождество

 
И я справляю свое Рождество:
Стою, смотри, у окна твоего.
 
 
И вижу ограду, каток, кусты
И всё, что обычно здесь видишь ты.
 
 
Не ты со мной, но большие слова,
Вот, имя твое приходит сперва,
 
 
Ложится на сердце крылами букв,
Сухая ладонь приглушает стук.
 
 
В круженьи, в тревоге, в плену таком,
Зачем я вошла в этот серый дом.
 
 
Мой стройный, высокий, хороший весь,
Андрей, я не знаю, зачем я здесь.
 
 
Вздымается жизнь за твоим окном —
И слезы весь мир рисуют пятном,
 
 
И ветер – сквозь жуткий нездешний свет —
Качает деревья, которых нет.
 

23 декабря 1928

Акростих

 
А я не та. Опять мой голос ломкий
Над степью лег, под купол синевы. —
Да, туже всех ремень моей котомки
Рукой своею затянули Вы.
 
 
Еще я – факел на ветру разлуки,
И я горю, чуть вспомню милый дом,
Когда мой стих я Вам роняла в руки,
Обожжена строфическим крылом.
 
 
Развеян теплый пепел вспоминанья.
Спокойной будь. Ты вновь обречена
Уйти. В тебе, как в опустелом зданье,
Нет больше жизни. Только тишина.
 

29–30 декабря 1928

Я помню, девочкой, случайно

 
Я помню, девочкой, случайно
С судьбою вымысел сплетя,
В полях, под снегом, с болью тайной
Андреев-крест искала я.
 
 
Ни волк, ни зверь иной не тронет
Меня, царевну – и домой
Цветок несла я меж ладоней,
Как сердце, данное судьбой.
 
 
И вот – Тебя зовут Андреем.
Над нами высятся года.
При встрече – нет, мы не краснеем
И улыбаемся всегда.
 
 
Но если, друг, неясны дали,
Твой жребий темен и жесток —
Мне будет крест твоих печалей
Как легкий некогда цветок.
 

Ноябрь-декабрь 1928

Дни

 
Как дней пустые жемчуга
На теплый пепел сновиденья —
Спадет на наши берега
Вода глубокого забвенья.
 
 
Они кричат, слова мои.
Всё ищут выхода и входа
Румяно прожитые дни.
Тревогой скошенные годы.
 
 
Как больно мне не быть твоей.
Как мысль терзается сухая.
Квадратный жемчуг наших дней
В последний раз перебирая.
 
 
Смотри, как дом распахнут твой —
И снова, дрогнув от бессилья,
Мой голос над твоей душой
Простер надломленные крылья.
 

29–30 декабря 1928

Сонет-акростих

 
Дано мне сердце – сокол меж сердцами —
А мне ему не перебить крыла.
А мне таких – как солнце, как стрела! —
Не удержать бескрылыми руками.
 
 
Дай мне взглянуть в лицо твое. Над нами
Редчайший север – небо из стекла;
Его лучи я тихо отвела:
Италии твоей шуршит мне пламя.
 
 
Как будет трудно жить мне без тебя.
Одна любовь ладьей сонета правит.
Ровнее стих. Не узнаю себя:
 
 
С какой зарей мой сон меня оставит?
Уходит всё. И всё возвращено.
Не страсть стареет – доброе вино.
 

1–2 января 1929

Греческая церковь

 
День раскрывался, как белый подснежник.
Солнце стояло за облачной дверкой —
В Троицын день, благовонный и нежный,
В Троицын день я вошла в эту церковь.
 
 
Я – с нерушимой твоей колыбелью,
С темным крылом моего лихолетья…
Воздух струился над плоской купелью
Греческим медом и греческой медью.
 
 
В рай позолоченный, к тесной иконе
С веткой березы, прозрачной и узкой:
Здесь обо всем, что к земле меня клонит,
Матери Божьей я всплачусь Корсунской…
 
 
В вихре знамен, в молодом большетравьи
Я пронесу через годы тугие
Дрогнувший дар твоего православья,
Выпуклый клекот твоей Византии.
 

2 января 1929

Сонет-акростих

 
Нет, он другой; не выше и не лучше —
Его собой ты не напомнишь мне.
А я – ну, что ж: на всем твоем огне
Не таю я. Моя дорога круче.
 
 
Другим путем – путями всех излучин
Растет любовь, пришедшая извне:
Ей арфой быть в хрустальной тишине.
… И так, как ты, никто меня не мучил.
 
 
Каких камней не бросишь ты в меня?
Оставь, хоть в шутку, сердце не разбитым.
Редеет сумрак. Жизнь идет, звеня.
 
 
Скажи, что с кубком делать мне испитым?
Улыбки нет. Успокоенья нет.
Нет и другого. Есть – еще сонет!
 

9 января 1929

Я знаю дом: и я когда-то

Андрею Корсуну

 
Я знаю дом: и я когда-то
Жила в такой же тишине.
Лучи такого же заката
Зарю играли на стене.
 
 
Мы ценим, первенцы последних.
Воспоминанья хрупкий морг —
И геральдические бредни.
И геральдический восторг.
 
 
В другой эпохе безмятежно
Застыли стрелки на часах —
А на столе, как вечер нежном,
Развернут Готский Альманах.
 
 
Ты бьешь крылами непокоя,
В роду последнее звено —
И мне горит твое большое,
Чуть розоватое окно.
 
 
В ветвях чужих генеалогий,
До света легкий тратя свет,
Ищи исход своей тревоге —
Исхода нет. Покоя нет.
 
 
Года разрушат всё, что хрупко —
И нам останется одно:
Из геральдического кубка
Тянуть старинное вино.
 

3 января 1929

Акростих

 
Ах, в каких видала сновиденьях
Не тебя, мой княжич – твоего
Двойника ли, ангела – в смятеньи
Разве сердце скажет мне, кого.
 
 
Есть во мне стихов тугие струны
И дуга большого мастерства.
Как мне быть, когда таким бездумным
Одиночеством горят слова.
 
 
Редкий день пройдет без песнопенья,
Словно церковь, стала я душой.
Увидать в каких бы сновиденьях
Не тебя, не друга – жребий мой.
 

3 января 1929

О, милая любовь моя

 
О, милая любовь моя.
О, сердце, полное смятенья! —
Как неразрывен круг огня —
Тех дней пылающие звенья.
 
 
Склоняясь к твоему плечу
Как некогда ко сну и смерти —
В какие бездны я лечу
Какие звезды путь мой чертят?
 
 
Я сердцем брошена в снега.
Как Кая ищущая Герда, —
И слов большие жемчуга
Дрожат меж створками конверта:
 
 
Растает льдинкой эта ложь.
Придет Она – ты, в злом весельи,
Ей шею трижды обовьешь
Мной сотворенным ожерельем.
 

4 января 1929

Авиньонское мое плененье

 
Авиньонское мое плененье.
Нет путей к семи холмам покоя.
Дни мои – они лишь отраженье
Рима, затененного Тобою.
 
 
Ель качнула треугольный терем.
Италийский воздух, умиранье…
Как живые мысли мы умеем
Отравлять водой воспоминанья!
 
 
Редок, счастье, твой некрупный жемчуг.
Снежной пряжей тихо тает – наше.
У меня, во сне, всё губы шепчут:
«Наклонить Тебя – и пить, как чашу»…
 

4 февраля 1929

Серебряная Рака
Стихи о Петербурге
1925–1937

Посвящается Л. Р.

Я не позволю – нет, неверно

 
Я не позволю – нет, неверно:
Уже смертелен мне Твой рот, —
Любовь – взволнованную серну —
Прикосновеньем сбить с высот.
 
 
Легки супружеские узы,
А может быть – их вовсе нет…
Ты мудро вызолочен Музой:
Что ж, погибай – один ответ.
 
 
А я стою вне всякой скверны…
Так доживает век, один,
На женщин, верных и неверных,
Тобой разменянный Кузмин.
 

1935

I

Других стихов достоин Ты

 
Других стихов достоин Ты.
Развязан первой встречи пояс:
Нева бросалась под мосты.
Как та Каренина под поезд.
 
 
На эту встречу ты подбит
Был шалым ветром всех созывов…
И я схватилась за гранит
Как всадник держится за гриву;
 
 
И я… но снова о Тебе…
Так фонарем маяк обводят.
Так выстрел крепости, в обед
Доверен вспугнутой погоде.
 
 
Так всякий раз: Нева. Гранит.
Петром отторгнутые земли…
И поле Марсово на щит
Отцветший свой меня приемлет.
 

1935

Дворец был Мраморным – и впору

 
Дворец был Мраморным – и впору
Событью. Он скрывал Тебя.
Судьбой командовал Суворов —
И мы столкнулись – Ты и я.
 
 
Нева? Была. Во всем разгоне.
И Марс, не знавший ничего.
Тебя мне подал на ладони
Большого поля своего.
 
 
С тех пор мне стал последним кровом
Осенних листьев рваный стяг.
И я, у дома Салтыкова.
Невольно замедляю шаг;
 
 
Как меч на солнце пламенею
И знаю: мне не быть в плену:
Оставив мирные затеи.
Любовь ведет со мной войну.
 

1935

За то, что не порвать с Невой

 
За то, что не порвать с Невой.
А невский ветер студит плечи, —
Тебя выводит город мой
Из всех туманов мне навстречу.
 
 
За то, что каждый камень здесь,
Как Ты – любим, воспет и строен, —
Ты городом мне выдан весь
На ямб. И город мой спокоен:
 
 
Не станет беглый взгляд темней,
Едва скользнув за мною следом. —
Ты городом поставлен мне
На вид: как эта крепость – шведам.
 
 
Но не гордись. Мне всё равно,
Тебя ль касаться, лиры, лютни…
Любой Невы доступно дно,
И я не стану бесприютней.
 

1935

Фельтен для Тебя построил зданье

 
Фельтен для Тебя построил зданье.
Строгое, достойное Тебя, —
И Нева бежит, как на свиданье,
Спутница всегдашняя твоя…
 
 
Вставлен в снег решеток росчерк черный,
Под ноги Тебе, под голос пург,
Набережные кладут покорно
Белый верх своих торцовых шкур.
 
 
И, Тобой отмеченный, отныне
Мне вдвойне дороже город наш. —
Вечный мир второй Екатерине,
Нам воздвигшей первый Эрмитаж.
 

1935

Расставаться с тобой я учусь

 
Расставаться с тобой я учусь
На большие, пустые недели, —
Переламывать голос и грусть,
Мне доверенные с колыбели:
 
 
Чтобы город на завязи рек
Предпочла я высоким мужчинам,
Чтобы не был чужой человек
Безраздельным моим господином.
 
 
Или вправду Ты нужен мне так,
Что и город мой – темен и тесен? —
Отпусти меня в море, рыбак,
Если мало русалочьих песен:
 
 
Пусть привычное множество Нев
В той, гранитной, качнет меня зыбке, —
Чтобы имя короткое: Лев, —
Мне не всем говорить по ошибке.
 

1935

Летний сад

 
Младшим – стройное наследство.
Лебедь, кличущий назад, —
Ты мной дивно правишь с детства,
Венценосный Летний Сад.
 
 
Дрогнет мраморное вече.
Жолудь цокает в висок.
Место первой нашей встречи
От тебя наискосок.
 
 
Так. Скудеющей походкой.
Так. Растеряны слова.
Там, за дымчатой решеткой,
Тяжко стелется Нева.
 
 
Струны каменные – четче
Всех чугунных – горний кряж…
Так тебя украсил зодчий,
Тот, что строил Эрмитаж.
 
 
Летний Сад, какое лето
Нас введет сюда вдвоем?
Вдоль гранита плещет Лета,
Покоренная Петром.
 

1935

Как Гумилев – на львиную охоту

 
Как Гумилев – на львиную охоту.
Я отправляюсь в город за Тобой:
Даны мне копья – шпилей позолота —
И, на снегу, песок еще сухой.
 
 
И чернокожие деревья в дымной
Дали, и розовый гранитный ларь, —
И там, где лег большой пустыней Зимний,
Скитаюсь, петербургская Агарь…
 

1935

Когда всё проиграно, даже Твой

 
Когда всё проиграно, даже Твой
Приход подтасован горем, —
Тогда, выступая как слон боевой,
На помощь приходит город.
 
 
Он выправит, он – неизбежный друг —
Мне каждый раскроет камень,
Обнимет, за неименьем рук,
Невы своей рукавами.
 
 
И, в каждом квадрате гранитных риз
Лелея на выезд визу —
Мне можно ослепнуть от снежных брызг —
Эдипу двух равных Сфинксов.
 
 
И снова, укачивая и креня,
Под свод Твоего закона
Мой город вслепую ведет меня —
Недвижная Антигона.
 

1931

II

Биржа

 
Здесь зодчая рука Томона
Коснулась дивной простоты —
И камень камню лег на лоно.
Хранить дощатые мосты.
 
 
О, Биржа! на первичном плане
Так строгий замысел встает.
И чутко слышал иностранец
Неву туман и тонкий лед:
 
 
На мерно скрепленные стены
Струится веско тишина.
И, в складках сумрака, нетленна
Колонн крутая белизна;
 
 
И на широкие ступени
Здесь ветер с ладожских зыбей
Склоняет ломкие колени
Пред стойкой прелестью твоей.
 

1925

Владимирский собор чудесно княжит

 
Владимирский собор чудесно княжит
Над садом, над Невою, надо мной…
Я тронута мечтательно – и даже
Не синевой, не белизной:
 
 
Нет, в нем одном так оба цвета слиты,
Что вижу я (и замедляю шаг)
Над Петербургом – палубой немытой —
Андреевский полузабытый флаг.
 

1934

На Марсовом широковейном поле

 
На Марсовом широковейном поле
Острее запах палого листа
И ветер мне – крупицей свежей соли
С горбатого, сурового моста.
 
 
О, город мой, как ты великолепен!
Здесь перебито будней колесо.
Заботы о ночлеге и о хлебе —
Горсть желудей и небо: вот и всё.
 
 
Так воробьи, в песке чуть влажном роясь,
Бездомными не чувствуют себя.
И кажется тогда мне: я покоюсь,
О, город мой, на сердце у тебя.
 

1931

Так. Желтизна блестит в листве

 
Так. Желтизна блестит в листве.
В оцепененьи жгучей муки
Мечеть в постылой синеве
Простерла каменные руки.
 
 
И, преломляясь, никнет дым,
С дорожной смешиваясь пылью.
А я иду путем моим.
Уж август складывает крылья.
 
 
И, больше чем любой исход.
Острее ласкового слова.
Меня, такую, развлечет
Листок плюща с окна чужого.
 

1928

Лает радио на углу

 
Лает радио на углу
И витрина освещена,
И по дымчатому стеклу
Рьяной струйкой бежит весна.
 
 
Демос – вымер, и город спит.
Не сказалось. Не вышло. Что ж.
Только ветер мне плащ и щит,
Только ветер – и дождь, и дождь…
 
 
Старый дождь, мы с тобой вдвоем,
Дрогнет площадь и даль пуста.
Как любовники, мы пройдем
На зеленый глазок моста.
 

1928

Князь-Владимирский собор

I

 
Среди берез зеленокудрых
Собор, как чаша, вознесен:
Трезини был он начат мудро,
Ринальди славно завершен.
 
 
В обличьи стен – еще простое:
Петровский росчерк, прям и смел.
И колокольня высотою —
О, в тысячу парфянских стрел!
 
 
Но не об этом встанет песня
Костром в лирической игре:
Не о соборе, всех чудесней,
Не о Трезини и Петре…
 
 
Высок и прост мой символ веры:
Я сквозь листвы живую сеть,
Вон с той скамьи, на дом твой серый
Могу рассеянно смотреть.
 

II

 
Никогда мне Тебя не найти,
Мне не встретить Тебя никогда —
Так запутаны в мире пути.
Так трудны и шумны города.
 
 
И, чтоб я отыскала Твой дом.
Как жемчужину в горсти сестер.
Стал высоким моим маяком
Князь-Владимирский белый собор.
 
 
В сером доме, где, в шесть этажей,
Под лепною ромашкой бетон,
Я не знаю заветных дверей,
Не узнаю окна меж окон.
 
 
И ворота – двойной лепесток —
Раскрываются, тихо звеня…
Каждый тонкий, литой завиток
Мне дороже, чем юность моя.
 
 
Припадаю, в трамвае, к стеклу
Жаром сухо очерченных губ:
Ты живешь на чудесном углу,
Против дома, где жил Сологуб.
 

1930