Сын будет таким, каким воспитаешь
(лезгинская поговорка)
Незваные гости
Первыми о наступлении утра оповещали петухи, кукарекая раскатистым гимном по всему селу. По выработанной годами привычке Гаджалим из Кураха вставал одним из первых, потому что он с детства освоил один урок – хочешь хорошо жить, надо трудиться. В его хозяйстве было два быка для пахоты, лошадь, на которой он любил ездить по окрестным селам, где у него было много друзей.
Этот июньский день был насыщен запахами лета – трава на горных лугах ждала своего часа, поблескивая в лучах солнца зеленым переливающимся цветом и раскачиваясь на ветру. Следом покос пшеницы, затем помол и пахота.
Гаджалим вернулся домой с сенокоса вместе с сыном Хидиром, взрослым юношей, который уже стал опорой в ведении хозяйства, иногда ленивый, иногда шальной, временами трудолюбивый. Они, поджав ноги, расположились на ковре за скатертью. Замаячила дочь Пержиан в свободном платье, штанах из черного бархата, низ которых был украшен разноцветной тесьмой. Длинная коса спрятана в чухте, сшитой из дорогого шелка. Туникообразная рубаха с прямыми встроенными рукавами, с вертикальным разрезом на груди подчеркивала ее высокую, стройную фигуру, которая делала ее похожей на лань – вся собранная, ни нотки голоса при отце, на лице ни тени улыбки. Со светлыми глазами, тонким поющим голосом и благородным отзывчивым сердцем она больше была похожа на свою мать. Трудолюбие, дисциплину, принципиальность унаследовала от отца. Временами отец, видя ленивость сына, жалел, что она не родилась мальчиком. Быстрыми, размеренными движениями она подала свежий горячий лаваш, кусок овечьего сыра и суп из айрана с рисом.
* * *
В комнату вошла обескураженная жена Хадижа.
– Гаджалим, у нас гости, – мрачно сообщила жена с порога.
Гаджалим поднял суровый взгляд на нее. Ровные арки бровей и тонкие губы подчеркивали его решительный характер.
– Кто такие? – спросил Гаджалим и встал с легкостью охотника.
– Не знаю, – ответила Хадижа. – Говорят из Ахты.
Гаджалим, еще спускаясь по лестнице, по голосу узнал старого знакомого Керима. Только он не знал и не мог догадаться, зачем он к нему пожаловал.
За воротами дома стояли три всадника на породистых лошадях в длинных серых подпоясанных бешметах, на боку висели кинжалы, оправленные в серебро.
– О-х, Керим, – произнес Гаджалим, раскрыв руки для объятий. – Какими судьбами! – Церемония рукопожатий. – Заходите домой. Пошли, пошли. – Он завел их в гостевую комнату. Жене Гаджалим на ходу повелел приготовить хинкал из сушеного мяса.
– Да, нет спасибо, Гаджалим, – отказался Керим, усаживаясь на толстую подушку, набитую шерстью. – Мы ненадолго и по очень деликатному вопросу. На хинкал у нас еще будет много случаев.
– Ну, рассказывай, какие у вас новости в Ахтах, – начал беседу Гаджалим.
– Ничего нового, – сказал Керим. – Тихо идет коллективизация, и ты же знаешь – у меня самый большой двор в селе. У начальников большие планы. Они хотят освоить и склоны гор, и долину реки – вообще, я дал добро и отдаю своих коров и лошадей в колхоз. Думаю, зачем идти против течения. К тому же, моему сыну предложили стать председателем.
– О-о, – одобрительно кивнул Гаджалим, – это уже меняет дело.
Керим лукаво и многозначительно улыбнулся.
– Гаджалим, – начал Керим, переходя на официальный тон, – мы с тобой давно друг друга знаем. Ты влиятельный человек в твоем селе, а меня хорошо знают в Ахтах. И-и, – он замешкался, раздумывая над каждым словом, – нам следовало бы быть теснее. Ну, другими словами, нам бы следовало скрепить семейные узы.
У Гаджалима, который уже догадался, в чем дело, дрогнула мышца на лице, и он с напряжением продолжал слушать самого богатого человека в Ахтах.
– У меня есть сын, – продолжал гость, – он уже взрослый, самостоятельный мужчина. А у тебя дочь, Пержиан. И я вместе с моими братьями пришел в твой дом просить руки твоей дочери.
Гаджалим застыл и продолжал сидеть с открытым ртом, от неожиданности не в силах произнести ни слова.
– Это будет богоугодное дело, Гаджалим-халу, – продолжил другой, видимо, младший брат Керима. Из-под папахи из овечьей шкуры на Гаджалима смотрели карие глаза, которые разделял нос с горбинкой.
«Он тоже хочет убедить меня в богоугодном деле», – успел подумать Гаджалим.
– На все воля Аллаха, Керим, – наконец выдавил Гаджалим. – Я и не думал, что моя дочь такая уже большая, и ее можно выдать замуж. – Время так быстро бежит, и я не замечаю, как все меняется. – Я не знаю, что и сказать.
– У нас славный и уважаемый род, Гаджалим-халу, – вмешался в разговор третий с квадратным лицом. – Вы не пожалеете – мы будем беречь ее как зеницу ока. Мы, прежде чем прийти в ваш дом, долго думали и решили, что наше объединение станет хорошей основой для дружбы двух сел.
«Этот косой еще и политик, – подумал Гаджалим, – складно говорит».
– Я не могу дать вам ответ сразу, – вежливо произнес Гаджалим. – У меня есть старший брат. Я должен обсудить это.
– Конечно, конечно, – согласно кивнул Керим. – У нас есть время, и мы можем подождать.
Гаджалим склонил голову в нерешительности. Он понимал, что это хороший вариант, чтобы обзавестись родственными отношениями с состоятельным родом: у его сыновей будет хорошая опора и поддержка, а у дочери будет обеспеченная жизнь.
Вдруг дверь в гостиную приоткрылась и появилась голова Хадижы.
– Извините, – произнесла она робким голосом. – Гаджалим, можно тебя.
Она увлекла мужа в дальний угол коридора.
– Они пришли засватать Пержиан? – спросила она немедля.
– Да, – коротко произнес Гаджалим.
– Ты уже решил? – Хадижа смотрела в глаза мужа.
– Нет еще.
– И не думай!
Гаджалим нахмурился.
– Почему?
Хадижа молчала, она не знала, как это сказать мужу… Она проглотила комок.
– Ты знаешь сына Габиба, Джабраила?
– Знаю.
– Он примчался только что и…
– Что «И»?
Хадижа подняла глаза полные ужаса на мужа.
– Он сказал, что если вы выдадите ее замуж, то он ее сегодня же похитит, – произнесла Хадижа дрожащим голосом, – она в подавленности опустила голову.
Гаджалим пришел в ярость – его зубы заскрежетали.
– Он, сын Габиба, будет диктовать мне условия. Я убью его. – Гаджалим, забыв, что дома у него гости, направился за ружьем. Хадижа выступила вперед и взмолилась.
– Гаджалим, я тебя умоляю, не делать этого. Не надо пачкать себя кровью. И… – она сделала паузу. – О дочери подумай.
– Что! – громко прокричал Гаджалим, теряя самообладание. – Что ты говоришь. Моя дочь…
Гости, тихо сидевшие в гостиной, глядя друг на друга и безучастно шаря глазами по интерьеру комнаты, услышали глухой выстрел, затем окрики:
«Остановись! Не надо убивать!» – и они переполошились. Младший аж подпрыгнул на месте и тупо уставился на старшего брата.
– Что такое? – выдавил он с открытым ртом и скосившимися от страха глазами. – Он хочет нас убить. Уходим!
В коридоре шум усиливался.
Братья вскочили и один из них сунул голову в проем двери и застыл.
– Пустите меня, – кричал Гаджалим, вырывая ружье из рук жены и подоспевшего сына. На полу лежали осколки разбитого пулей глиняного кувшина, залитые его содержимым – молоком.
Гости молча прошмыгнули мимо разбушевавшегося не на шутку хозяина дома, опасливо глядя по сторонам, быстро отвязали лошадей и дали дёру.
– Слава богу, – сказал младший, вздыхая с облегчением, – успели унести ноги живыми. Ей-богу, эти курахцы, я всегда говорил, ненормальные какие-то. Расскажи кому – не поверит: всего-то хотели засватать его дочь, а он в ружье. Нет, я больше в Курах за невестой – никогда, брат. Так что, давай ищи невесту где-нибудь в другом месте, но только не в Курахе.
Сенокос
Гаджалим долго не мог прийти в себя от ярости, когда какой-то сопляк бросил ему вызов и поставил условия. Коса Гаджалима скользила по траве со свистом, и он после каждого взмаха шел на один шаг вперед. Разбираясь со своими мыслями, куда глубоко впутался сын Габиба, он то и дело останавливался, опираясь на косу и глядя на село.
– В чем дело, папа, ты устал? – спросил Хидир, приблизившись к нему и сделав последний взмах.
– Не могу успокоиться, – прошипел Гаджалим, мотнув головой. – Еще никто не позволил себе так поступить со мной – прийти ко мне домой и сказать: «Я украду твою дочь». – Хидир стоял с опущенной головой, не желая нарушить разговор отца с самим собой. – Ты хоть знаешь его, этого Джабраила?
– Да.
– И что ты можешь сказать о нем?
– Высокий парень с зелеными глазами…
– Подожди, подожди, – оборвал его отец. – Меня не интересует цвет его глаз. Ты мне скажи, что за семейство.
– Что он, что его отец – трудолюбивые, отзывчивые люди, – поведал Хидир, разжевывая длинный, свисшийся к подбородку стебель травы. – Еще, Джабраил с характером – никому не даст себя в обиду.
– Тогда, почему они такие бедные?
– Не знаю, папа, – признался Хидир. – Может, они просто невезучие. Недавно у них сгорел сарай, и им пришлось продать всю живность. К тому же, папа, богатство в таких делах – не главное. Бедность может подкрасться к любому дому.
– Хватит, хватит, – Гаджалим гневно остановил сына, подняв руку. – Уму-разуму меня учишь. Никто не сможет мне доказать, что бедность лучше, чем богатство.
– Я не это имею в виду, папа, – Хидир продолжал отстаивать свою точку зрения. – В обществе людей ценят не по количеству денег, а по их отношению к другим людям. Ну, например, возьмем Рамазана Гасанова, директора школы, который первым в селе получил высшее образование. Он, я бы не сказал, что богатый, но смотри, каким уважением пользуется в селе…
– Он стал твоим учителем, сынок? – с возмущением произнес Гаджалим. – Ты несешь какую-то галиматью. Речь идет о твоей сестре, о ее судьбе, а ты мне решил лекцию по нравственности прочитать. Завтра не получится так, что твоя сестра придет к нам с опущенной головой, жалуясь на трудности, связанные с бедностью? И тогда этот Керим из Ахты будет смеяться надо мной за непредусмотрительный шаг. Ты об этом не подумал. – По тону голоса было видно, что Гаджалим примерял Джабраила в качестве зятя и искал ему место в своем разбушевавшемся сердце.
– Я не знаю, – коротко ответил Хидир. – Этого никто не может знать. Джабраил, может, добьется большего, чем его отец. А решать, как поступить – тебе, папа, как главе семьи.
– Ты я вижу не против, – Гаджалим наконец поставил вопрос ребром.
– Нет, – ответил его взрослый сын, полностью отдавая себе отчет за судьбу сестры, зная хорошо своего друга по имени Джабраил.
День свадьбы
Пержиан в день свадьбы в нарядном платье, сшитом по линии талии с лифом, плотно облегающим фигуру и с нагрудником из дорогого бархата, увешанным серебром, выглядела необычно красиво. Отец стоял среди гостей в традиционной распашной черкеске белого цвета, изготовленной из верблюжьей шерсти. Черкеска была надета поверх бешмета с нагрудным разрезом. Отец в папахе выделялся среди всех высокой и строгой осанкой. Он больше молчал и был в гнетущем настроении. Пержиан хорошо запомнила эту папину парадную форму, потому что она за ней следила, перешивала пуговицы, меняла разрезы и манжеты, пришивала накладные карманы, а когда он несколько лет назад собрался на встречу в Ахтах с Нажмутдином Самурским, то попросил карманы убрать – мода быстро менялась.
Во всей свадебной церемонии только один раз ее глаза поймали грустные, полные печали глаза отца, и ее сердце застучало еще сильнее: ее обуревало чувство, что нить, которая соединяет ее с ним, натянулась и вот-вот порвется. Это прощание: прощание с детством, с отчим домом, где она была окружена любовью и вниманием. Голоса свадебной песни глушили ее мысли, но остановить поток ее слез не мог никто. Она понимала, что вступает во взрослую жизнь и чужую семью, полные неизвестности и сомнений.
* * *
Время шло, а Гаджалим не мог себе простить, что пошел на поводу у жены и сына Хидира, а также поддался на уговоры Джабраила и его высокомерию: «В качестве калыма я отдам мешок денег, хотя Пержиан стоит дороже». Его дочь продолжала жить в нужде, хотя она никогда не показывала этого, не жаловалась и все время продолжала жить в ожидании чуда. Это «чудо» пришло через два года: она родила сына и дала ему имя отца по его наставлению – коротко – Гаджи.
Сумка
У Гаджалима с утра было плохое настроение – год выдался неурожайным: яблоневый сад навевал тоску – под осадой гусениц яблоки скукожились, а сливы не уродились вовсе. Вернувшись домой в полуденное время, он на крыльце заметил незнакомую набитую тканевую сумку. Он из любопытства раскрыл ее и нащупал рукой банку меда, кусок овечьего сыра и масло. Его лицо изменилось – губы поджались, глаза прищурились, и он гневно крикнул:
– Хадижа!
Хадижа сбежала по лестницам вниз и застыла, увидев мужа над раскрытой сумкой. Она вспомнила его распоряжение – никому ничего не давать и перестать быть больной на сердце. Она имела привычку делиться со всеми, кто нуждался. А тут – родная дочь.
– Что случилось, Гаджалим?
Гаджалим перевел глаза на сумку.
– Это что?
Хадижа растерялась.
– Это для нашего внука.
Гаджи в это время находился дома и до его ушей стали доносится слова деда со двора – он стал прислушиваться.
– Я не дурак и догадываюсь, что это для Джабраила, – продолжал Гаджалим громко.
– Тихо говори, – прервала его жена, – Гаджи дома и может услышать.
– Пускай слышит, – проорал Гаджалим. – Он такой же лентяй, как и его отец: не учится и никаких целей в жизни нет. Я не намерен кормить семейство Габиба. – У них что, нет рук. Пусть работают и зарабатывают.
Руки четырнадцатилетнего Гаджи, который демонстрировал маленькому племяннику собственное изобретение – детскую игрушку, где акробат кружился вокруг нитки, натянутой между двумя палками при их натяжении, – остановились. Он услышал, как дед плохо стал отзываться о нем и об его отце. Кровь прихлынула к лицу, и оно побагровело. В этот момент он хотел превратиться в птичку и выпорхнуть вон через окно, чтобы не попасться на глаза строгому деду. Он спустился со второго этажа и поплелся мимо деда под пристальным вниманием бабушки на выход.
– Гаджи, – позвала бабушка, – забери сумку, сынок.
Гаджи не отозвался – он ушел с окаменевшим сердцем. От обиды его сердце разрывалось на мелкие кусочки, а глаза застилали слезы. Он вышел наружу и глубоко вздохнул. В один момент он весь собрался и воспрянул духом и вдалеке четко увидел заснеженные вершины Шалбуздага, которому совершенно нет дела до его чувств. Надо найти выход, и он нашел путь, по которому надо идти, чтобы прокормить себя и свою семью. Он вдребезги разбил игрушку и побежал, не останавливаясь, пока не добежал до дома бригадира колхоза, чтобы устроиться работать к нему на время школьных каникул.
– Хм, да ты еще маленький, Гаджи, – урезонивающе произнес бригадир Ильяс-халу, интеллигентный, с кепкой на голове и в резиновых сапогах. – В какой класс ходишь?
– В шестой, – произнес Гаджи.
Бригадир продолжал думать, осматривая его с ног до головы. – А папа где?
– В Баку уехал на заработки.
– Ладно. Приходи завтра. Может быть, в будущем выучишься на агронома, – сказал он. – Лопата есть?
– Да.
– Вот и хорошо.
Подведение итогов
Яркий солнечный день сентября. На торжества по подведению итогов сезонных работ Пержиан пришла без особого настроения и расположилась среди женщин в последних рядах. Ей ждать было нечего – никто из ее семьи в колхозе не работал. Первым выступил председатель Рамазан, немолодой агроном в брюках галифе, в председательской кепке. Он обрадовал народ успехами по урожаю, надоям молока и сдаче государству шерсти и мяса. Слово для подведения итогов соцсоревнования предоставили бригадиру Ильясу.
– Товарищи, – начал он громко, обращаясь к народу. – От всего сердца хочу поблагодарить всех колхозников за тяжелый труд и успешное выполнение поставленных районом задач. Если бы не ваши мозолистые руки и сила воли, мы бы ничего не добились. Чтобы отметить персонально, позвольте вручить Похвальные грамоты наиболее отличившимся работникам колхоза. – Ему с президиума передали блестящие бумаги. Он, рассматривая их, чуть замешкался, затем зачитал и под аплодисменты вручил их трем работникам. Затем, повысив голос, он продолжил:
– Это не всё, товарищи. Я с большой радостью хочу вам сообщить, что в нашем селе вырастает достойное поколение молодежи, на которое, я уверен, можно будет положиться в будущем. С нами на равных работал паренек, который учится в шестом классе. Вы не поверите: он по норме выработки опередил всех известных передовиков производства. – По толпе прошел шумок, раздались похвальные возгласы. Ильяс тянул паузу, чтобы создать эффект, потому что у всех зажегся интерес, кто это может быть. Пержиан, до сих пор сидевшая в полном равнодушии, подняла голову – в чьей семье растет такой джигит, и кто сейчас возгордиться своим потомком. Он обвела взглядом сидевших вокруг нее людей. Ильяс продолжил, подняв руку. – Его зовут… Гаджи, внук Гаджиалима.
Прокатилась волна аплодисментов. У Пержиан екнуло сердце.
– К сожалению, его здесь нет, – продолжил Ильяс. – Он в школе. Но здесь присутствует его мать, Пержиан. Я вручу эту грамоту ей – пусть гордится своим сыном и передаст ее из своих рук.
Пержиан почувствовала на себе взгляд сотен глаз, она заволновалась и, казалось, от избытка чувств тело перестало ее слушаться. Несколько секунд она так и сидела, не в силах встать. Сейчас ей казалось, что весь мир принадлежит ей.
Придя домой, она не находила себе места. Душа вырывалась, и ей хотелось показать Грамоту отцу и гордиться за сына. Она подождала Гаджи со школы.
Как только Гаджи зашел домой, мама встретила его с улыбкой на лице.
– Спасибо, Гаджи, – сказала она от всего сердца. – Я впервые узнала, что такое гордость.
– Ты о чем, мама?
Она из-за спины быстро достала красивую глянцевую бумагу с гербом страны.
– Читай.
Гаджи был в восторге. – У меня идея, сынок.
Гаджи прислонил школьную сумку к стенке.
– Какая?
– Вечером пойдем до деда и покажем ему Грамоту – пусть гордится тобой.
Гаджи скорчил рожицу.
– Нет, я не хочу к нему идти, – заявил Гаджи.
Мама сразу изменилась в лице.
– Почему? Ты обиделся на него.
– Нет, – уклончиво ответил Гаджи. – Я…
– Обида – это очень плохое качество, сынок, – вторила мама, – она свойственна людям с недостатками и этим в большинстве своем страдают женщины. Но ты же не девочка.
– А почему тогда дед обижен на папу, на меня? – спросил Гаджи.
Пержиан помотала головой.
– Нет, он не обиженный. Он хочет, чтобы у папы получилось с работой и он заработал денег, чтобы вернуть долг, который взял, когда строили дом.
Вечером того дня Пержиан вместе с сыном навестили деда Гаджалима. Он во дворе под навесом изготавливал веревку из конопли, накручивая на специальную изогнутую палку. Он отложил свои дела и тепло поприветствовал их. От грамоты он не был в восторге. Он сказал:
– Да таких бумаг я вам достану столько, сколько хотите. Запомни мои слова, сынок, – сказал он, прислонив приспособление к правому колену, выставив обе руки ладонями вверх. Руки, видавшие виды, грубые, натертые, со сдавленной кожей. – Вот этими руками много не заработаешь. Надо, чтобы здесь, – он постучал по голове указательным пальцем, – были мозги. А для этого надо хорошо учить физику, математику. И тогда тебя заметят не только в Курахе, но и в городе, да и в Дагестане тоже.
Мама с Гаджи вернулись домой с сожалением, не угодив деду. Гаджи сказал маме:
– Вот видишь, мама, – пожаловался сын, – дед не рад. Он просто недолюбливает меня.
– Да ты что, сынок, – мягко сказала Пержиан, приложив руку к его спине. – Он прав и хочет большего от тебя. Прояви себя в школе. Кроме того, что ты там делаешь, помогаешь школе, ты должен показать свои умственные способности и по глубине знаний тягаться с учителями.
Глаза у Гаджи загорелись.
– А как?
– Ну, например, – мама начала думать, – вот возьмем, например, воду и чернила. Капнешь одну капельку чернил в стакан воды – и тут же цвет меняется. Если вот целыми днями изучишь только этот процесс и выучишь, как это происходит, то, я уверена, ты узнаешь больше учителя.
Гаджи продолжал слушать с изумлением.
– Мама, а ты знаешь?
– Нет, конечно, – ответила мама и хмыкнула. – Я просто раньше не думала об этом, эта идея пришла мне в голову сейчас. Если бы я вернулась в школу, то я думаю, что поступила бы именно так. Я неплохо окончила школу, и я сейчас ничего не помню. Это потому, что я училась поверхностно. Значит, все учителя тоже учились поверхностно, и они, в свою очередь, тоже учат поверхностно. Вывод какой – надо вдаваться в мелочи, в молекулы, и тогда ты можешь копнуть глубже учителя и спорить с ним. Понял?
– Да, понял, что копать надо не лопатой, а мозгами, – пробормотал Гаджи и улыбнулся, обнажив ряд белых зубов.