1917–1920. Огненные годы Русского Севера

Немцы боялись невероятной способности большевиков разлагать армии и государства. Уже на первом этапе переговоров Гофман решительно выступил против братаний^[60]. Русскую армию уже полностью разложили, а вдруг братание, не дай бог, разложит немецкую. Немцам, вложившим большие средства в победу большевиков, пришлось убедиться, что большевики относились к ним так же, как к Антанте, и мечтали о немецкой революции, на разжигание которой не жалели ни денег, ни усилий. 27.12.1917 (09.01.1918) переговоры возобновились. Во главе российской делегации стал Троцкий. В первый же день генерал Гофман, еле сдерживая ярость, заявил: «Передо мной здесь лежит целый ряд телеграмм и воззваний, подписанных господами представителями русского правительства и русского командования, в которых частью поносится бранью германская армия и германское верховное командование, частью же содержатся воззвания революционного характера, обращенные к нашим войскам. Эти радиотелеграммы и воззвания, без всякого сомнения, противоречат духу заключенного между обеими армиями перемирия. От имени германского верховного командования я самым решительным образом протестую, как против формы, так и против содержания этих телеграмм и воззваний»^[61]. Но пропаганда усиливалась, при этом большевики совершенно спокойно, как тогда, когда брали деньги у немцев на революционную пропаганду в России, теперь получали значительные суммы от американцев на ведение антивоенной пропаганды в Германии. Средства были предоставлены Р. Робинсом – главой американской миссии Красного Креста в России и Э. Сиссоном – представителем Комитета общественной информации в России. Для ведения пропаганды в Германии и Австро-Венгрии при Наркомате иностранных дел был создан специальный отдел, возглавлявшийся одним из самых талантливых большевистских публицистов К. Б. Радеком. Большевики решили в ответ на откровенно грабительский характер германских требований усилить пропаганду. В Берлин потоком шли прокламации с призывами к восстанию, убийству офицеров и императора Вильгельма. С большевиками становилось все труднее. 8 января 1918 г., в начале нового раунда переговоров в Брест прибыла советская делегация. Радек, новый член делегации, швырнул из окна останавливающегося поезда пачку прокламаций в немецких солдат на перроне.

Финал брестских переговоров известен. Сила была на стороне Германии. На короткий период времени план немецкого генштаба блестяще сработал. Россия теряла Царство Польское, Украину, Финляндию, Эстляндию, Лифляндию. Но надежды Германии на победу оказались тщетными. Войска, переброшенные на Западный фронт, сражались неохотно. Немецкие генералы не узнавали своих солдат. Посольство РСФСР в Берлине превратилось в центр революционной пропаганды. Немцы по достоинству оценили действия большевиков. В октябре 1919 г., когда катастрофа на Западном фронте была неминуема, заместитель министра иностранных дел Германии фон Кригге умолял советского посла Иоффе: «Сделайте на Западном фронте то же самое, что вы сделали на Восточном, то есть разложите фронт. Сумму мы не называем. Любые миллионы или даже больше получите. Дадим столько, сколько скажете»^[62]. Но было уже слишком поздно. Никакая большевистская пропаганда не могла спасти Германию. Да и сами большевики были абсолютно в этом не заинтересованы. Разгром Германии дал возможность ликвидировать Брестский мир.

Четко выраженное желание немцев навязать России чудовищные условия мирного договора, наступление немецких войск после отказа его подписать, капитуляция 3 марта в Бресте показали большевистским руководителям, что в крайнем случае надо попытаться оказать сопротивление. Особую ненависть к немцам испытывал глава делегации на переговорах Троцкий. Полуофициальный британский представитель в России Р. Локкарт писал в дневнике 15 февраля 1918 г., сразу же после разговора с Троцким: «Имел двухчасовой разговор с Л. Д. Т. (Львом Давыдовичем Троцким). Его озлобление против Германии показалось мне вполне честным и искренним <…>. Он оскорблен в своем достоинстве. Он полон воинственного возмущения против немцев за унижение, которому они подвергли его в Бресте»^[63]. Учитывая всеобщее недовольство в стране, в том числе в правящих партиях большевиков и левых эсеров, французский посол Ж. Нуланс, несмотря на свое непримиримое отношение к большевикам, в конце января 1918 г., после срыва переговоров предложил советскому правительству помощь союзников в случае отказа от подписания сепаратного мирного договора с Германией.

Но, несмотря на то что 7-й съезд РКП(б) 14 марта 1918 г. ратифицировал мирный договор, Германия захватывала все новые территории России. Ряду большевистских лидеров война казалась неминуемой, и, несмотря на отсутствие каких-либо положительных результатов, они обращались к союзникам за военной помощью. 21 марта Троцкий отправил во французскую военную миссию официальное послание: «Имею честь просить от имени Совета народных комиссаров технического сотрудничества французской военной миссии в реорганизации армии предпринимаемой правительством». Он просил союзников прислать несколько сот французских армейских и столько же британских морских офицеров для организации Красной армии^[64]. Большевики настолько отчаянно нуждались в военных специалистах, что готовы были поставить формирующуюся Красную армию под командование иностранных офицеров. По счастливому стечению обстоятельств этих офицеров не нужно было отзывать из фронтовых частей и отправлять в Россию. В марте в Москву прибыла большая французская военная миссия во главе с генералом Бертелло из Румынии, где она занималась реорганизацией румынской армии. Совещание военных представителей стран Антанты в Москве предложило Троцкому воспользоваться услугами этой миссии, но посол Нуланс был настроен категорически против оказания какой-либо помощи большевикам. Миссии было приказано немедленно возвращаться во Францию.

Но практические вопросы борьбы с расширяющейся немецкой агрессией вынуждали большевиков и союзников действовать совместно. Особенно тревожная ситуация сложилась в Финляндии, где белофинны при поддержке высадившихся германских войск одержали победу в гражданской войне. Союзники боялись захвата немцами и финнами Мурманска и Архангельска. Поэтому в этих районах они пошли на сотрудничество с большевиками. 1 марта 1918 г. руководители Мурманского совета направили тревожное послание в Совнарком, где сообщали о возможном наступлении немцев и финнов на Русский Север. Никаких реальных сил не было. Красная армия в Мурманске насчитывала 100 штыков и немногочисленную дорожную охрану^[65]. Сообщая о доброжелательном отношении представителей союзников, председатель Краевого совета А. М. Юрьев спрашивал: «В каких формах может быть приемлема помощь живой и материальной силой от дружественных держав?» В тот же день он получил ответ Троцкого: «Вы обязаны принять всякое содействие союзных миссий и противопоставить все против хищников»^[66]. Получив официальное разрешение Москвы, 2 марта 1918 г. на совместном заседании представителей совета Центромура и союзных миссий было принято т. н. «словесное, но дословно запротоколированное соглашение о совместных действиях англичан, французов и русских по обороне Мурманского края». Хотя, согласно соглашению, «Высшая власть в пределах Мурманского района принадлежит Мурманскому совету», но «высшее командование всеми вооруженными силами принадлежит Мурманскому военному совету из трех лиц – одного по назначению советской власти и по одному от англичан и французов»^[67]. Таким образом, в Мурманском военном совете решающее слово принадлежало союзникам, тем более что глава совета генерал-майор Н. И. Звегинцев был участником антибольшевистского подполья и делал все, чтобы использовать союзников для свержения большевиков. Первоначально союзные силы в крае были незначительны. 6 марта в Мурманске высадились 170 британских морских пехотинцев. В городе находился контингент сербских войск, направлявшихся на Западный фронт с Румынского. Часть сербов осталась в Мурманске. В марте в Мурманск приплыли британский крейсер «Кокрейн» и французский крейсер «Адмирал Об», с которых в город высадились десанты английских и французских солдат.

Командующий британской эскадрой на Севере России контр-адмирал Т. У. Кемп понимал, что этих войск явно недостаточно для отражения наступления со стороны немцев и белофиннов. Он еще в конце февраля обратился к британскому правительству с просьбой об отправке в Мурманск 6 тыс. солдат, но т. к. немцы вели отчаянные атаки на Париж и, неся огромные потери, медленно продвигались вперед, на счету у союзников был каждый солдат, и ему было отказано. (О Финляндии см. отдельную главу.)

Но запутанный клубок противоречий был не только на окраинах. Такая же ситуация была и в центре страны. Большевистское правительство оказалось между молотом и наковальней. Немцы захватывали все новые и новые районы в Закавказье, на Дону и на Кубани, при этом требовали от большевиков убрать все контингенты Антанты с русской территории, а союзники давили на большевиков, добиваясь их согласия на союзную интервенцию в России, направленную против немцев. Большевики пытались лавировать. По свидетельству Р. Б. Локкарта: «Если немцы были слишком настойчивыми в своих требованиях, большевики угрожали им интервенцией союзников. Если союзники старались навязать интервенцию большевикам, они рисовали ужасную картину опасностей наступления немцев на Москву»^[68]. Большевики ненавидели и тех и других. Только весной 1918 г. сильнее была ненависть к немцам, а с лета 1918 г., после восстания Чехословацкого корпуса и высадки союзников в Архангельске, перевесила ненависть к Антанте.

Весной 1918 г. быстрота и решительность немецких действий заставили большевиков искать сотрудничества с Антантой. В такой обстановке они готовы были принять помощь даже от «англо-французского империализма». По свидетельству Локкарта: «Троцкий <…> говорил о войне, как если бы она была неизбежна. Когда я спросил его, примет ли он интервенцию союзников, он ответил, что уже запросил союзников, чтобы они сделали предложение. Он хотел гарантий о невмешательстве во внутренние дела России. Я тогда спросил его, можем ли мы, если союзники придут к соглашению в этом пункте, устроить получасовое совещание, чтобы набросать план соглашения? Ответ его был характерен – “когда союзники договорятся между собой, я уделю Вам не полчаса, а целый день”»^[69]. Ряд руководителей союзных стран, получая обнадеживающую информацию от своих агентов в России, склонялись к мысли, что, может быть, удастся осуществить интервенцию с согласия большевиков и оказать им помощь в создании армии. Это признавал и такой ненавистник большевиков, как У. Черчилль: «С поразительной энергией создавалась Красная армия для защиты революции в России»^[70].

Но многие слова и обещания Троцкого и других лидеров большевиков были не более чем попыткой выиграть время и сохранить власть тогда, когда их основные враги сцепились в смертельной схватке. В этой обстановке взаимного недоверия произошел ряд событий, окончательно взорвавших робкие попытки наладить отношения между союзниками и большевиками. Первым из них была высадка небольшого японского отряда 4 апреля 1918 г. во Владивостоке под предлогом защиты жизни и имущества иностранных подданных. 7 апреля отряды связанного с японцами атамана Г. М. Семенова начали наступление на Читу.

Высадка японцев ухудшила отношения между большевиками и союзниками. Попытка А. Дж. Бальфура успокоить большевиков тем, что японцы пришли «помогать» русским, вызвала вполне справедливый вопрос Ленина: «Каким русским?»^[71] Но высадка японцев косвенно вызвала еще одну проблему, которой суждено было сыграть роль катализатора Гражданской войны от Волги до Дальнего Востока – восстание Чехословацкого корпуса. К концу мая положение в корне изменилось. Большевистские лидеры понимали, что только Германия, подписавшая мирный договор, является единственной страной, готовой иметь с ними дело. На это повлияло изменение немецкой политики. В середине мая правительство Германии уведомило Ленина, что больше не будет захватов российских территорий. Ленин понял, что его режиму опасность не грозит. В отношениях с Антантой большевики все больше убеждались, что никакие обещания, данные им отдельными дружески настроенными к ним английскими и французскими представителями, типа Локкарта, никогда не будут выполнены. Все просьбы Троцкого о военной помощи оставались без ответа. Высадка японцев, восстание Чехословацкого корпуса, усиление военного присутствия Антанты в Мурманском крае привели к тому, что было определено еще Брестским миром – Антанта вступила в вооруженную борьбу с Советской Россией.

3. Освобождение Русского Севера

24 мая в Мурманск прибыл талантливый военный генерал Ф. К. Пуль, свободно владеющий русским языком, но относившийся даже к руководителям антисоветского движения в Мурманском крае генералу Н. И. Звегинцеву и капитан-лейтенанту Г. М. Веселаго, по свидетельству британского генерала Ч. Мейнарда, как «хозяин относится к паре своих слуг, постоянно давая им понять, что они должны помнить о своей ответственности и делать все для процветания его дома и, при этом не сомневаясь ни секунды в том, что все их действия должны в точности следовать его заранее обдуманным планам»^[72]. Пуль являлся решительным сторонником интервенции без согласия большевиков. В конце мая в Вологде, куда из Москвы выехали посольства всех государств Антанты, состоялось совещание союзных представителей России, на котором обсуждался вопрос об интервенции в Россию. Совещание единогласно приняло постановление, предложенное Нулансом: «…в крайнем случае, мы должны высадить войска и против воли большевиков»^[73]. Это решение поддержал даже Локкарт. 3 июня 1918 г. Верховный совет Антанты утвердил ноту № 31 «Союзническая интервенция в русские союзные порты». Речь шла о Мурманске и Архангельске. Интервенция была направлена против немцев, но без согласия советского правительства.

Так как различных союзнических миссий в России было очень много, и часто одна не знала, что делает другая, все искали контакты с антибольшевистскими силами в России. Часто различные миссии одной и той же страны не имели ни малейшего понятия о работе друг друга. Локкарт свидетельствовал: «У нас были небольшие миссии по всей России, и у каждой миссии была своя политика <…>. Были, однако, другие британские уполномоченные, которые осуждали мою политику и, не будучи осведомлены о моих действиях, интриговали против меня. Дело в том, что в наших различных миссиях была неразбериха. Не было ни одной на правах полного авторитета <…>. Поскольку одновременно семь различных политик не могут быть названы политикой, британской политики не существовало»^[74]. Такая же картина наблюдалась и у французов. Отсутствие единой политики и полный разнобой политических мнений, от поддержки большевиков до связей с крайними монархистами, препятствовали успешной работе союзников с антибольшевистским подпольем больше, чем действия ВЧК. Чайковский писал о контактах СВР с союзниками: «Много внимания уделялось переговорам с представителями союзных миссий, преимущественно французской. <…> иностранцы хотели вступить в переговоры и обещали крупные средства и Союзу Возрождения, и Правому Центру, и Б. Савинкову с его организацией офицеров в Москве и окрестных городах. Переговоры сводились, конечно, к помощи нам союзников сорганизовать свои собственные боевые силы, средствами и защитой от германского натиска <…> каждая группа думала, что она со своими небольшими силами смогла бы при материальной и боевой помощи союзников <…> считаться центральной и руководящей всей вооруженной борьбой с германцами и большевиками, что, конечно, делало ее очень несговорчивой (неразборчиво). На деле же все группы были одинаково слабы <…>. Когда это, наконец, было обнаружено, решено было предъявить им ультиматум: или говорить с нами, или мы прекращаем всякие переговоры и отныне отказываемся от всякой помощи»^[75].

В отношениях с союзниками было много проблем. Военный представитель Британии генерал А. Нокс являлся сторонником решительной, бескомпромиссной борьбы с большевиками, а Локкарт был убежденным сторонником сотрудничества с ними. В донесениях союзных представителей в России бросается в глаза их абсолютное незнание антибольшевистского лагеря. В посланиях в Лондон Локкарт утверждал, что СВР был основан Савинковым, Нуланс делал ту же ошибку: «Единственным человеком действия в Союзе Возрождения России был знаменитый Б. Савинков»^[76]. Вообще иностранцы относились к Савинкову во много раз более восторженно, чем русские, хорошо знавшие ему цену^[77]. Неудивительно, что союзники, совершенно запутавшись в стремительно меняющейся обстановке постреволюционной России, мало чем могли помочь антибольшевистскому подполью.

Деньги для помощи бесчисленным подпольным организациям союзники находили без проблем в самой России. Попытки получить деньги у русских торгово-промышленных кругов заканчивались полным провалом у всех подпольных организаций различных направлений и даже для посланных специально с этой целью в Москву представителей Добровольческой армии. Но союзники решали эту проблему очень просто. Деньги у российских капиталистов можно было получить, гарантируя возврат хотя бы части этой суммы на Западе. Локкарт рассказывал: «Хотя банки и были закрыты, а все операции с иностранной валютой незаконны, денег все же легко было достать. Много русских имели скрытые запасы денег в рублях. Они должны были обменять их на письменные обязательства о выплате в Лондоне»^[78].

СВР планировал поднять восстание в Петрограде, но разоружение его ударной силы – Морской минной дивизии сделало это восстание невозможным. Сильная организация СВР действовала в Вологде. Она находилась в тесном контакте с посольствами союзников, переехавших из Москвы в Вологду. Союзники финансировали вологодское отделение и обещали высадить десант в Архангельске. О руководителях организаций в Вологде и о будущих членах Верховного управления Северной области (ВУСО) Чайковский писал: «Это были мои старые знакомые – Сергей Семенович Маслов и Яков Тимофеевич Дедусенко. С первым меня связывала в прошлом совместная работа в кооперативном деле, именно в Северной области и в Совете Крестьянских Депутатов в Петербурге, а со вторым в Союзе Городов во время войны <…>. Более подходящих по своим способностям и прошлому опыту кандидатов для организации Северной области трудно было подыскать. При этом, хотя оба они были правыми с.-р., но не делали из своей партийности альфы и омеги своей общественной работы, а подчиняли ее <…> служению Родины и общечеловеческим задачам. <…> Центром их организации была Вологда, откуда они вели свое дело в Архангельске и Вятке. <…> Уже тогда они предлагали мне принять более близкое участие в устроении Северной области <…>. Но мне тогда это предложение казалось несерьезным, как несовместимым с обязанностями, возложенными на меня Союзом Возрождения, и я отказался. Так дело обстояло до самого приезда в Вологду по пути в Сибирь.

К этому времени стало известно, что в Мурманске уже находится союзная эскадра и что в Архангельске можно ожидать союзного десанта в ближайшем будущем. В Вологде в это время у них уже была довольно обширная межпартийная организация, состоящая из с.-р., кадет и объединенных н. с.»^[79].

СВР в Вологде установил связь с офицерской организацией полковника Курочкина и польскими легионерами. Из Петрограда в Вологду были переброшены офицеры – члены СВР. Некоторые из них поступили на службу в штаб командующего Северо-Восточным участком завесы М. С. Кедрова. Первоначально Чайковский решительно отказывался от предложения возглавить будущую власть в Архангельске. Он приехал в Вологду, по его свидетельству, «чтобы ликвидировать свои личные дела»^[80]. Но затем «дедушка русской революции» Чайковский дал себя уговорить «бабушке русской революции» Е. К. Брешко-Брешковской. После двухнедельного пребывания в Вологде он отправился в Архангельск. П. А. Сорокин, сопровождавший Чайковского часть пути, вспоминал: «В конце июня Николай Чайковский отбыл из Вологды на пароходе. Я изменил внешность и присоединился к нему в Устюге. Наш путь в Архангельск был опасным предприятием. Если бы коммунисты узнали, кто мы, нам пришлось бы по-настоящему туго. За три дня путешествия на пароходе мы несколько раз едва избегали опознания <…>. В конце концов мы решили, что Чайковский продолжит свой путь, а я вернусь в Устюг, чтобы закончить подготовку к свержению местных коммунистических властей в Устюжско-Котласском регионе»^[81].

В Архангельске Чайковский с головой ушел в подготовку переворота. В письме дочерям в Англию от 14 августа 1918 г. он описывал свою жизнь в Архангельске до переворота: «Я приехал сюда в середине июля. <…> Больше трех недель мне пришлось жить здесь под фальшивым именем с измененной внешностью, в то время как подготовка свержения большевистской власти шла под моим председательствованием. Это было очень трудное и рискованное приключение, которое могло очень легко закончиться фатально»^[82].

Чайковский и другие руководители СВР являлись далеко не единственными противниками большевиков, приехавшими в Архангельск. В Петрограде было большое число офицерских организаций, в основном правых взглядов, но в большинстве считавших, что необходимо продолжать борьбу с немцами совместно с союзниками. Деятельность их сводилась к накоплению сил и средств и к отправке офицеров в центры антибольшевистской борьбы. Наиболее инициативные члены этих организаций понимали бесперспективность продолжения деятельности и искали новые пути борьбы с немцами и большевиками. Одним из таких офицеров был капитан 2-го ранга Георгий Ермолаевич Чаплин. Боевой офицер, начавший военную карьеру с участия в Русско-японской войне, куда он отправился добровольцем, оставив учебу в Санкт-Петербургском технологическом институте. В годы Первой мировой войны он воевал на английской подводной лодке, а затем командовал миноносцем «Михаил Архангел». Блестяще владея английским языком и будучи для англичан своим человеком, он установил тесные связи с английским морским атташе, сторонником решительной борьбы с большевиками командором 1-го ранга Ф. Кроми. Первоначально он хотел продолжить войну в составе британского военного флота, но вскоре переговоры с Кроми и другими военно-морскими представителями союзных держав приняли совсем иное направление. Опасаясь сдачи Балтийского флота немцам, союзники предложили Чаплину взорвать русские корабли. К тому же их беспокоило намерение «немцев занять на Мурмане бухту Печенегу для устройства там же базы для подводных лодок»^[83]. В конце концов, было решено, что Чаплин организует отправку офицеров в Мурманск для усиления сил союзников. Чаплину наряду с энергией, храбростью, организаторским талантом были свойственны удивительное легкомыслие и преувеличенное самомнение. Он верил, что ему принадлежала инициатива занятия союзниками Архангельска: «Тогда же мной было поставлено, а союзниками принято непременное условие – занятие ими также и Архангельска в расчете создать под их охраной новый безопасный район для создания Белой армии»^[84]. Было решено, что Чаплин отправится в Архангельск для подготовки переворота, а организация в Петербурге будет заниматься подбором людей для переброски в Архангельск. Чаплин пытался найти офицеров, готовых отправиться вместе с ним в Архангельск, но его ждало разочарование. Он писал: «На большинство наших предложений ехать на север следовал вопрос о том… сколько мы в состоянии платить жалованья и… отказ»^[85]. Он смог уговорить отправиться на Север только 20 человек.

Уникальная отличительная черта воспоминаний Чаплина – его хорошее отношение к англичанам: «Надо отдать должное союзникам, вернее англичанам. С того же дня, как было решено вместе работать, мы от них ни в чем отказа не получали. Всё, что было в их силах, – было ими сделано, даже в мелочах. Первой существенной помощью была выдача мне английского паспорта, без которого я не смог бы так бы свободно разъезжать между Петербургом, Вологдой и Архангельском и работать, чувствуя себя более или менее в безопасности»^[86].

После поражения белых Англия стала для Чаплина второй родиной. Он поселился в ней, получил английское гражданство. Во время Второй мировой войны был призван в британскую армию, и капитан 2-го ранга русского флота закончил войну майором британской армии, командиром части.

Переброской офицеров на Север занимался еще целый ряд организаций. Некоторые, зная о наличии в Мурманске английской эскадры, отправлялись на Север самостоятельно. Известный полярный исследователь контр-адмирал Б. А. Вилькицкий предложил советским властям организовать морскую экспедицию по доставке излишков продовольствия из Сибири в Архангельск. Вилькицкий это с успехом осуществил, но уже при других властях в Архангельске. Он писал: «Организация такой экспедиции сулила мне возможность перекинуться на Север, где большевики сидели не прочно, и связаться с Сибирью». Вилькицкий действовал в тесной связи с Кроми, который передавал ему для каждого эшелона в Архангельск специальный английский пропуск^[87].

Чаплин, несмотря на отсутствие каких-либо связей в Архангельске, развил бурную деятельность. В скором времени он создал офицерскую организацию. Ему оказывали активную помощь: начальник штаба архангельского красноармейского гарнизона Н. Д. Потапов, начальник оперативного отдела князь А. А. Мурузи, командующий флотилией контр-адмирал Н. Э. Викорст и многие штабные офицеры. ВЧК делала только первые шаги, поэтому никто не заподозрил в сотруднике английской военно-морской миссии Томпсоне русского морского офицера Чаплина, хотя он действовал с потрясающим легкомыслием. Британский консул Д. Янг писал в воспоминаниях: «…русские заговорщики и представители союзников действовали с удивительной неосторожностью»^[88]. Дело дошло до того, что Чаплин ухитрился потерять свой фальшивый британский паспорт, и Янгу пришлось выдать ему новый. Чаплин привлек ряд местных кадетских общественных деятелей, в первую очередь заместителя председателя Архангельской городской думы Н. А. Старцева. Авантюризм Чаплина иногда приносил и положительные плоды. Он уговорил участвовать в перевороте О. Токоя – руководителя отряда финских красногвардейцев, насчитывавшего 120 штыков. Чаплин вспоминал: «В один прекрасный день явился ко мне, как к английскому офицеру, лидер финских большевиков Токой, с просьбой отправить в Мурманск для следования в Финляндию до 120 красных финнов <…>. После долгих переговоров мне удалось убедить этого последователя Ленина, что для блага <…> финской советской республики ему необходимо предоставить всех финнов в мое распоряжение для борьбы с русскими большевиками. <…> Одним словом, результат был тот, что Токои всех своих 120 молодцов отдал всецело в мое распоряжение, и эта часть под командованием красного финна инженера честнейшим образом содействовала свержению местной советской власти. <…> Уже после ухода большевиков в бытность мою командующим вооруженными силами области, мне снова пришлось встретиться с Токоем, который мне горько жаловался, что я его обманул и что он никогда бы не согласился отдать мне своих людей, зная, что он говорит не с английским, а с русским царским офицером контрреволюционером»^[89]. Чаплин привлек на свою сторону некоторые части местного гарнизона: артиллерийскую батарею и кавалерийский эскадрон. Его офицеры поступили на службу в формировавшийся в Архангельске пехотный полк и распропагандировали его.

Над подготовкой восстания работала местная организация СВР во главе с Чайковским. Чайковский со своей всероссийской известностью, с необыкновенно привлекательными человеческими качествами, известный революционер, но отрицавший революционное насилие и ненавидевший большевиков, пришелся по душе жителям Архангельска. В отличие от Чаплина, относившегося к ним с большой долей аристократического презрения, демократу Чайковскому жители Архангельска нравились. Их поддержкой он объяснял успех переворота: «К счастью, местное население <…> заключает в себя большое число очень здоровых морально и искренних благожелателей истинной свободы, которые проявили по отношению к нам и особенно ко мне трогательную симпатию и гостеприимство с очень серьезным риском для себя»^[90]. Чайковский утверждал, что в перевороте участвовали более 600 человек «из числа рабочих жителей города, а также из крестьянского населения округа»^[91]. Чаплин определял число участников переворота в 500 человек, но при этом ничего не писал о рабочих и крестьянах. В перевороте, кроме офицеров Чаплина, финнов и восставших частей Красной армии, участвовал крестьянский отряд. Роль рабочих и крестьян Чайковский, мягко говоря, несколько преувеличивал. Видимо, ему очень хотелось в это верить, но действительность была несколько иной.

Вскоре после приезда в Архангельск Чайковский встретился с Чаплиным. Несмотря на реакционные взгляды последнего, им удалось договориться о совместных действиях. Чаплин должен был осуществить военный переворот, а затем командовать вооруженными силами, а Чайковский – возглавить власть в Северной области. Незадолго до переворота заговорщики получили неожиданное подкрепление. В Петрограде был сформирован Беломорский конно-горский отряд под командованием бывшего ротмистра Берса. Отряд прибыл в Архангельск как личная охрана Кедрова. Большевики считали отряд надежной частью. Но он был создан в Петрограде при содействии и на деньги французского посольства. Небольшой отряд состоял в основном из офицеров, и сразу по прибытии в Архангельск Берс установил связь с французским военным атташе, полковником Донопом. В Архангельск прибывали офицеры, не связанные ни с какими организациями, но желавшие принять участие в борьбе с большевиками. Их приезд облегчался тем, что «отделом пропусков в Архангельске и Мурманске» руководил В. Ф. Бидо, активный участник антисоветского подполья. Беспрепятственному приезду офицеров помогала специфическая черта, существующая в России при любом общественном строе, – коррупция. По свидетельству Чаплина, все ответственные работники железных дорог Севера «были нами, фактически, куплены»^[92]. Руководители заговора прекрасно понимали, что они справятся с местными большевиками, но продержаться самостоятельно без помощи союзников долго не смогут. Опасаясь за успех переворота, Чаплин сообщил Пулю, что он начнет действовать, лишь получив известие, что союзники подошли к устью Двины.