А оказалось, что он и сам давно её приметил. Разглядел. И возликовал, едва понял, что девушка – лебедь в пачке это она, дочь Артёма. Та, что скользила своими узкими туфельками по сияющим полам вращающегося небоскреба ГРОЗ, опустив медно-золочённые реснички на розовеющие от взглядов столбенеющих десантников полудетские щёки. О ней хотелось говорить лишь возвышенным слогом. Её маленькая грудь стыдливо ёжилась под щупающими её мысленно взглядами этих бурных вояк. Рита сама однажды наблюдала это в их мужском термитнике. Там и женщины не отличались от мужиков, Карин была права. Не всегда плечистые и громогласные, порой и обманчиво-заманчиво женственные, но все боевые и раскованные, способные убить одним ударом, если случись им обороняться. И Ксюша в своих пестрых лоскуточках – крылышках, цокающая миленькими туфельками, которую даже ей, женщине, хотелось прижать к своим устам.

И он бросает ей в лицо: «хм»! Вместо благодарности!

Ведь тогда Рита на весьма диковатую просьбу Карин о том, чтобы стать ей сводней и найти повод поставить их, Рудольфа и Ксению, нос к носу, лицом в лицо, возмутилась сильно. А Карин: «Девушке пора вылезать из своего хрустального заточения. А если они поженятся»? У Карин тогда появится шанс дать свою любовь внукам, поскольку она хочет внуков общих с Артёмом, а других ей не надо вовсе. Будут они или нет, ей до них как до посторонних всех прочих дела не будет ни малейшего. Уж такая она была, эта причудливая дама, и дать ей общую характеристику: «плохая» – «хорошая» – было нельзя. Рита и не подумала исполнять её просьбу, данную как приказ к исполнению. Это тоже было её особенностью: все её просьбы были приказами, которые никто не исполнял, не смотря на её царственно приподнятый подбородок и надменный взгляд всегда свысока. Несносная особа, пребывающая в добровольном заточении в своём замке-музее, в своём старом и дряхлом доме, в безвылазном своём одиночестве.

А получилось всё как-то само собой. Они познакомились без всякого устремления Риты к их судьбоносному сочетанию, которого в итоге не произошло. Пират Космической эпохи замучил девочку-бабочку. Захватил, стряхнул волшебную пыльцу. Все эти её убегания от него были лишь её самозащитой от его бешеного напора. От истребляющей страсти, от захвата, грозящего ей просто сломом позвоночного столба, в переносном смысле, конечно. И, всё же, она полюбила его. И когда он это понял, он стал её мучить уже этой её любовью, дергать, не щадя за ниточки зависимости от себя. Это же удел многих девушек в их первом и несчастливом любовном опыте. Но ниточки-то были живыми и росли из Ксюшиного сердца, и он их грубо рвал с её душевным мясом.

Что были у них за отношения? Артём сошёл с лица, жалея дочь и жену. Она, Рита, несла на себе вину за их знакомство. Четыре года они поднимали пыль до стратосферы, чего-то выясняя друг с другом, дрались и разбегались, чтобы опять слиться в своём ненормальном экстазе после короткой разлуки. Постепенно это бы и утихло, пыль бы улеглась, царапины и синяки быстро заживали, но возникла какая-то Лора. И он женился для всех молниеносно. И глупо тоже. Это был удар, который сшиб Ксению с ног. Артём выдал её за своего друга и вдовца, англосакса Робина Бёрда. Это было уже окончательное обрушение их моста. «Два берега одной реки», как в старинной песне, остались разъединены.

Рита усмехнулась простоте, щемящей чистоте старых песен, их русских и вообще мировых, хранящихся в музархивах человечества. Ушли в прошлое стихи и песни, ушли романы о любви, но не сама любовь. Она, Рита, любила Артёма, дочь Артёма любила Рудольфа. Но кого любили они, Артём и Рудольф, поди разберись. Всех, кто был в тот или иной момент рядом с ними. Вот Карин уверена, что Артём любил её, а жена Артёма была уверена, что её, жену Нику, ни с кем несравнимую маму Ксюши. А она, Рита, убеждена, что её, и только её он любил. Многолюбцы, одним словом.

Неблагодарная падчерица

Ксения не была юной простушкой, но свою непочётную миссию на новый спутник понесла на отросших крыльях светлой надежды. Рита же, решив устроить ему эту «заподлянку», Ксюшу – орхидею из забытого гербария, делала два благих дела сразу. Три даже. Спасала его, вырывая из беспросветных космических глубин назад, на Землю, дарила «дар богов» – молодость стареющей дуре, а главный приз, понятно, себе драгоценной.

Уж если из одной клетки выращивают погибшее древнее животное, то, что для современной медицины воссоздать из полу увядшей и усталой женщины, забившуюся в свою постылую нору, прежнюю девушку, будто расцветшую только что. Дорого, хлопотно, но ради памяти Артёма, ради самой Ксюши, чтобы она не повторила глупой ошибки и с высоты своих прожитых лет сумела бы, используя свою возрождённую красоту, отомстить ему, наконец. Исцелиться самой и воссоздать свою судьбу заново, без него, с тем, кто будет достойнее, чем прежний. А ей, Рите, так уж и быть, пусть останется он. Всё же лучше, чем одной угасать. Но это на поверхности сознания, а в глубине, в непроглядном колодце, у самой кромки подсознания – вытянуть его на Землю по любому, присвоить себе окончательно.

Интуитивная Ксения словно заглянула в этот колодец, словно бы встретилась глаза в глаза с коварным духом, там обитающим. Начала ломаться, отбрыкиваться от «дара богов»! Или же она в силу незадавшихся путей-извивов своей жизни стала недоверчивой, стала циничной, стала искать тайные подтексты её усилий. Да какие подтексты? Рита смотрела ясно и по-матерински проникновенно в её обездоленные глаза, хотя и не без строгости к её неразумию. Внушала, что только чувство долга перед ней, перед её матерью, её отцом, наконец, движет ею. Она вернёт ей то, что отняла у «сильфиды – дурочки» жизнь, её женское благополучие, её элементарное, естественное женское счастье. Она упросила редкого специалиста, а это не было просто, это всегда был смертельный риск для пациента пройти подлинное омоложение, длительная, дорогая и наукоёмкая процедура…

Да кто же устоит перед таким-то искушением?

И «Пигмалион» – объединённые усилия засекреченного Центра омоложения создали из унылой ветоши волшебную юницу «Галатею». Правда, великодушный Пигмалион не влюбился в своё творение, как Франк в Нэю, но один из врачей-кудесников, самый озорной, самый чуткий к женской прелести, напутственно и совсем по-отечески хлопнул по упругой и девственной попе: «Беги, соблазняй, тешься сама, тешь того, кто будет избран тобой в счастливчики». И ещё недавно облезлая рыжая кошка, став дивом дивным, презрительно фыркнула себе под нос, ни во что не ставя чужие колоссальные усилия и затраты. Ну, совсем как Рудольф: «Хм»! Чих вам всем на головы. И носиком точёным повела, задрав свой округлый подбородок к улыбнувшейся ей повторно, небесной и лазурной высоте.

Когда Рита увидела его, он поразил её. Связь через визуальные записи, доставляемые теми, кто курсировал в звездолётах от Земли до открытой планеты, возле которой и вращался спутник, была достаточно неудобной. Да другой не было. Планету намеревались сделать второй Землёй, но чистой и девственной, как новая Ксения. Как ни подготовилась Рита к его перемене, поразил всё равно. Она всё читала в его глазах, его мыслях, в его подсознании даже. Он был ошалелый, напитан Ксенией, как старый вулкан, распираемый подземной магмой, готовящейся его взорвать. И хотя он еле бурчал, касаясь только тем, не затрагивающих его личных переживаний, кроме этого дурацкого бантика, он уже зримо курился грядущим извержением.

«Молодец Ксюша»! – думала Рита, – «тебе отмщение и молодость, мне его грядущее извержение». А то задремал не ко времени, не стар, чтобы киснуть в тишине и зарастать муравой для выпаса коз. В тебе ещё богатые и бурные недра. Энергия любви будит энергию творческую. Талантливый человек, угробленный в начале молодости, замурованный где-то мстительным Артёмом, тоже должен получить свой второй шанс. Рита чувствовала себя Демиургом, Элоим, кто там был ещё?

«Ты же, маленькая и стареющая, усталая инопланетянка, твой роман уже прочитан, и ты стала прошлым. Слабоват ли оказался твой «Пигмалион» Франк, не обладая нужными ресурсами на Троле для проведения столь сложной метаморфозы подлинного омоложения, или природа твоя взяла своё, но ты осталась в другом измерении, под другой обложкой. Кто хочет, пусть читает. А он уже отложил тебя в сторону, сбросил в нечитаемые и ненужные хранилища прошлой информации».

Разговор ни о чём

Вот уже неделю Рудольф не приходил в домашний отсек. Он и раньше часто ночевал в своём рабочем отсеке, но даже во время строительства подземных уровней никогда не отсутствовал больше трёх дней. Ночевал практически всегда в их «пирамиде», так называли они свою спальню, замаскированную под ту хрустальную мансарду, что была у них на Паралее в «садах Гора».

И ведь когда-то, думала Нэя, этот лесопарк, оставшийся где-то за бездною многих и многих световых лет, в безразмерном вместилище Млечного Пути, в манжете, так сказать, одного из его закрученных рукавов, казался ему ничтожным и скучным. Здесь же не было ничего подобного тому великолепию. За бесцветными, ощутимыми, если к ним прикоснуться, но незримыми стенами купола простирались однообразные и очень холодные пространства непонятно зачем и сотворённого Надмирным Светом мира. Но мир этот обустраивали, как стартовую площадку для броска и запасного плацдарма, для освоения живой и пульсирующей планеты, пока что безымянной. Она ждала своего имени, имея лишь цифровую аббревиатуру, она пристально вглядывалась в тех, кто столь же пристально следил за нею и уже пытался делать свои вылазки на её пригодное, слишком уж пригодное и заманчивое для людей, но, вроде бы, неразумное тело. Антропоморфных разумных обитателей обнаружено не было, пока. Пришельцы же пребывали лишь в самом начале своего движения к освоению планеты, и это движение получит своё ускорение в будущем, в том будущем, когда самих первопроходцев уже и не будет, их существование закончится в этой Вселенной.

Хотелось ли Нэе возврата на Землю? Земля не стала ей родной, как мечталось на Паралее. А на родную планету? Туда, где она бегала босиком в детстве по розовеющим пляжам под лучами своей благословенной Ихэ-Олы, тосковала в цветочных плантациях, страстно любила в переменчивом изумрудно-пунцовом лесопарке, дыша его ароматами и мало ведая о том, сколь страшен был мир за пределами её столь малого, но устроенного мирка? У неё там были свои беды, свои страдания, конечно, не сопоставимые с бедами многих и многих, но ей-то они не казались ничтожными, они сбивали её с ног и грызли душу и тело, столь же беспощадно, как и несопоставимые с её личной мизерностью катаклизмы вокруг. Даже в самом неустроенном мире можно найти закуток блаженства. Так же, как и на прошедшей уже свой мучительный этап разрушений и заблуждений, задыхающейся некогда в отходах мусорной цивилизации Земле, но очищенной и вошедшей в свой всечеловеческий «рай», продолжали жить страдающие люди.

Рудольф был погружён в свои вычисления, а может просто расслабленно и бессмысленно глядел в свои мониторы. Имел же он право на безделье иногда. Он не обрадовался и не огорчился её приходу, не поднялся, когда она вошла, будто покинул её час назад. Оторвавшись, он потянулся в своём рабочем кресле и сказал ей буднично, – Свари мне кофе и сделай массаж, у меня устали плечи.

Нэя подошла к нему и встала перед ним, не думая исполнять его просьбу-приказ. Увидев её вопрошающий взгляд, он прижал её к себе.

– Почему ты не носишь комбинезон, как большинство? Ты разлагаешь женщин. Они тоже стали носить платья, отвлекая мужчин от работы, – и он расстегнул пуговки её очередного нежно-голубого шедевра. – На Земле все выпадают в осадок, выполняя наши заказы на пёстрые ткани. «Вы там с ума сошли? Чем вы заняты»? А я отвечаю: – Мы же и любим тоже, и рожаем детей. Дети и женщины не могут жить в казармах, как военные, или как роботы выключаться после своих прямых обязанностей. Скудость впечатлений, голод на образы это может искалечить психику, особенно это плохо для детей, – он отвлекал её, зная за собой вину, имени которой не знала Нэя, боялась знать, не хотела. Она боязливо пыталась прощупать направление опасности.

– Ксен вызывает всплеск эмоций почти у всех. Дело же касается еды! Кто-то смеётся над этим космическим овощеводом, кто-то не доверяет ему. Все дружно обзывают его сдвинутым, когда его постигает неудача, но хвалят, когда он всем угождает. Он же безразличен, как к похвалам, так и к ругани. Похоже, он выбрал спутник как полигон для своих опытов. Неограниченные возможности, никто не спрашивает отчёта, он волен в своих зелёных оранжереях, как Творец. Понятно, что народ немного опасается, высказывая ему в форме юмора свою настороженность. Что своими экспериментами он модифицирует нас в зелёных гуманоидов, а последующие люди, когда прибудут сюда, никого тут не узнают.

– Он, конечно, экспериментатор, и тут разошёлся в своём зелёном оранжерейном королевстве так, как никто не позволял ему этого на Земле, на его полях и делянках. Он и не пускает туда никого, чего он там колдует со своей коллегой, никому неизвестно. Но таких овощей мы до его прибытия и не видели. Ведь вкусно? Он невероятно трудолюбивый, ответственный и талантливый человек, и он понимает, что за серьёзные ошибки и спрос всегда серьёзный. Но он и забавен, это правда. Он похож на гнома, хотя он и великий маг в своей сфере.

– А она? Его жена? Что ты думаешь о ней? – Нэя испытующе впилась в его смеющиеся глаза. Чем его смешил этот разговор?

– Она? Что она? Ты хочешь, чтобы я сказал, что в ней нет ничего особенного, и она полная бездарность, как считают все твои подруги? Но она очень красива. И не бездарность. Хотя, возможно, она залезла не на свою делянку, в том смысле, что агробиология не её призвание. – Глаза застыли лишь на миг, но миг для неё заметный, в этот миг он здесь отсутствовал, не видя её и забыв о чём речь.

– Женщины говорят, что она бездельница, а до её талантов и дела никому нет. Она скрывается под крылышками своего мужа, прячась в его лабораториях, и ни в чём не смыслит. Его не считают настоящим мужчиной. Поэтому она по вечерам бродит по мужским отсекам и показывает им странные танцы с раздеванием. Ваш древний, как и сам порок, стриптиз. – Этот разговор происходил между ними ещё тогда, когда никто на спутнике не знал о положении Ксении, о её беременности. – Я не знаю, правда ли это?

– Они всё сочиняют. Они с ней не общаются, и она ходит к ребятам, одна жена Артура не отвергает её. А ты не хочешь с ней общаться?

– Я её боюсь. Она смотрит так, будто сидит в засаде. И прыгнет, когда я отвернусь. Почему так? Да и безразличие на себя напускает. Как с нею общаться? Я… – Нэя решилась и выпалила, – я ревную её к тебе. Боюсь, что ты, как и все, любуешься ею втайне от меня. И Вика её боится, я знаю. Все боятся. Зачем её сюда прислали? Так нельзя было делать. Такой девушке тут не место.

– Хочешь быть, как и прежде, первой над всеми?

– Мне не нужно ни перед кем быть впереди. Мне всё равно это. Хотя да, я не хочу быть позади кого-то для тебя. Я не верю отчего-то в её верность странному и смешному мужу. Вика говорит, что у неё был влиятельный отец, но он исчез, как многие исчезают во время межзвёздных перемещений. Но здесь, что она забыла?

– Может, решила изведать все грани бытия, и яркие, и тусклые, чтобы сильнее оценить свою жизнь на Земле? Поскучает здесь и умчится. Вот увидишь.

– Она не волнует тебя как женщина?

– Она чужая жена. У меня же есть своя… – он пытался справиться с её пуговками, прозрачными как росинки на вышитых цветах, которыми рукодельница Нэя украсила лиф платья. – Сделаешь массаж? – Он встал, принялся раздеваться.

– Я спешу в бассейн, – ответила она, не уловив трепета нужного накала в его пальцах, когда он ласкал её. – Сегодня там наш женский день. Вика пошла с детьми в мелкий бассейн, а я пойду и поплаваю в глубоком.

– Вы там плаваете нагишом?

– Кому как хочется. А что? Эта жена Ксена всегда одета, если тебе интересно, в очень закрытый купальник. Но всё равно её все изучают. Она никому не даёт покоя.

– И тебе?

– И мне.

Что было в его лице, когда она напрямую завела разговор о девушке, вернее, женщине Клариссе? Он себя прятал, даже глядя ей в глаза, пытался создать некий экран, и ему это удалось, но сам этот заслон Нэя чувствовала. К чему он был ему нужен? Какое отношение он скрывал к девушке-загадке? Значит, было что скрывать? Или она впадает в паранойю? Здесь, к сожалению, расстройства психики не редкость. Он мог бы сказать: «Кто сравним с тобой»? – как говорил ей всегда. Избитая фраза, но сейчас он её не сказал. Не стал отрицать красоту Клариссы. Стал её защищать от нападок.

– Если не хочешь, – сказал он, но ничуть не обижаясь на её отказ, – то, пожалуйста, не отвлекай меня пустой болтовнёй.

– Я просто соскучилась. Неделю без тебя. А здесь, наспех, я не хочу.

– Я тоже. Сегодня приду. Ну, иди, купайся.

И отвернулся от неё сразу, сделав вид полнейшего безразличия, задетый всё же её отказом. Но никакого желания Нэя в нём и не чувствовала. Надоела? – изумилась она, – так быстро? За девять лет я, что же, полностью себя исчерпала?

Первое время после рождения двух первых детей их любовь шла по нарастающей, и он обижался, когда она, как он считал, поделила свою любовь пополам между ним и детьми, не понимая, что любовь к детям не мешает её любви к их отцу. Но потом как-то смирился с этим уполовиненным, как продолжал считать, чувством, принял закономерность того, что её сердце способно вместить в себя и детей тоже. И Нэя была просто обязана доказывать ему, что любовь к детям не препятствие другой любви, что у них разные вместилища, хотя и пребывают они в одном сердце. Две камеры одного любящего, живого сердца, мать в ней только усиливала женщину-любовницу, благодарную тому, кто дал ей детей.

Нэя пребывала в смятении, видя его ускользание от прежней и взаимной их откровенности. Какая злая или просто безразличная чья-то воля прислала сюда эту Клариссу, ищущую лекарство для своей сонной души и это в таком-то возрасте? Все черты её лица говорили о том, что она пребывает в женской спячке. Но что, если проснётся здесь? Или уже проснулась? Продолжая прятаться за статичным равнодушием прекрасного юного лица. Для чего-то же она бродит по мужским отсекам. А гном, столь же и спящий мужской своей сущностью, ничего не хочет замечать. И если она обратит свой ищущий взор на её мужа, лучшего здесь в мнении Нэи, вдруг он не устоит? Ответит ей? Или уже… У Нэи перехватило дыхание. Во время новогодних праздников для детей и взрослых он был занят в своих подземельях. Они же веселились до ночи. Вернувшись и уложив детей, объевшихся лакомствами и впечатлениями, она вошла в «пирамиду». Он валялся там, раскинувшись среди цветов, вышитых роботом-швеёй по эскизам самой Нэи на чудесном постельном белье.

– Я устал, – сказал он ей, – извини, что я буду спать, – и отвернулся от неё. Что было в этом особенного? Устал человек. Но что-то остро и пронзительно кольнуло Нэю в самую сокровенную глубину, в самую сердцевину. Этим «что-то» был оттенок его голоса. Он напомнил тот, что оттолкнул её в подземельях Паралеи и приговорил их первого ребёнка к сиротству. Даже боль она ощутила ту же. Будто не рождённый ребёнок, совсем маленький эмбрион дёрнулся от своего приговора, учуял его. Знакомо и противно потянуло в низу живота. И подумалось именно об этой Клариссе, свалившейся им на голову всем тут, не только и ей. Другие женщины тоже утратили привычное спокойствие. Но Нэе казалось, что целью этой Клариссы является Рудольф, и только он. Даже если бы он был и хуже и старее, даже если бы он был гном, как и её муж, эта Кларисса выбрала бы его, потому что ей был нужен только первый из всех. Нэя одна смеялась, когда другие жены негодовали, волновались, следили, и она одна сильнее всех страшилась Клариссу.

Нэя – загадка для Ксении

Ксения в привычном одиночестве сидела на краю бассейна, свесив ноги в зелёную воду. Вода причудливо, иллюзорно ломала её ноги, придавая им желеобразное колыхание, и она как ребёнок забавлялась тем, что болтала ими туда-сюда. Купальник закрывал её тело, не надо было дразнить местных гусынь, и был он зелёным и стеклянным на вид, и вся она казалась плотью водяной, а не человечьей. Русалкой. Краем глаза она увидела жену Рудольфа, её сливочное тело в розовых каких-то шортиках и топике, обтягивающим её достаточно здоровую для такой-то миниатюрной женщины грудь. Грудь распирала топик, словно желая выстрелить наружу, явив всем желающим свою обольстительную обильность. «Сексолялечка ты моя», – насмешливо оценила её Ксения. Вика рассказывала ей, что иные женщины, которые рожали тут и кормили своих детей, делали потом инъекции в грудь, чтобы восстановить её форму. Но красоту, если её не дала природа, не дадут никакие инъекции. У «лялечки» грудь была превосходного качества сама по себе. Ксения на короткий миг перевоплотилась в Рудольфа и как бы его руками прикоснулась к груди «лялечки». Ощущение было приятным.

Нэя, как будто уловив недолжный посыл женщины-русалки, вздрогнула. Всё остальное у неё тоже было вполне, но хуже, чем у самой безжалостной оценщицы. Гораздо, на несколько порядков хуже. Ножки ровные, а вот прочее от родов явно пострадало. Живот уж точно, раз она так тщательно его спрятала утягивающими шортами до самой талии. И что же, мужу совсем наплевать, кого он любил, если любил, когда оно и было необходимо? Ведь сама Ксения прибыла к нему царственным непорочным даром совсем недавно. Она вгляделась в Нэю. Что-то в её лице было странноватое на взгляд людей Земли. При полной очевидности для Ксении, что эта женщина была для многих мужчин весьма притягательной и волнующе-загадочной, она не была земным эталоном красоты. Если женщины той Паралеи таковы, а ведь Нэя не была там самой распрекрасной, то не исключено, что в невообразимо отдалённые и потому потерянные времена обитатели Паралеи и породили самих землян, построив некогда свою дочернюю цивилизацию на Земле. Поскольку сами земляне уж точно Паралею не заселяли. А потом цивилизация там скатилась с горы инволюции в свою печальную низину, разбившись, если и не вдребезги, то став калекой. Но оставила как напоминание о своём былом блеске и совершенстве красоту отдельных своих представительниц. Сама ли она туда бухнулась, в эту инволюцию, толкнул ли её туда кто извне, оглушённая коллективная душа её создателей, тех, кого земляне обозвали «троллями», ничего уже не помнила.

В чём заключалась её странность? У неё был слишком пристальный, но стеклянно-прозрачный взгляд, статичность мимики, не было ни единой морщинки, не было классической красоты, но не было и изъянов. Живая маска? Пожалуй. Ни грусти, ни задумчивости, ни движения тайных процессов души не отражало это лицо, ни возраста тоже. Оно не было зрелым, но и юным его нельзя было назвать. Оно также интриговало её, как и там, в подмосковном лесу, как в далёких Альпах…

Ксения делала вид, что не смотрит на неё, уйдя в свои глубины и очень серьезные раздумья, но все её раздумья касались лишь Нэи. Они были как раз поверхностными, внешними.

«О чём он с нею разговаривает»? Выходило ли их общение за пределы примитивно бытового контакта? А сексуальный контакт после стольких-то лет уж точно не был насыщен разговорами. Детишки, штанишки, «поели, теперь можно поспать. Поспали – теперь можно поесть». Мысли были крамольными и непристойными, потому что Ксения представляла себе, как и каким образом он любит эту свою жену. Не так же, как её, Ксению! Уж точно иначе. Но как он любил её, Ксению? Только физиологически, отталкивая своей душой, не пуская её вглубь. Всячески давая понять, что их прошлого нет в нём, как и нет ей места в настоящем. Она только развлечение, отвлечение от рутины и однообразия. Она чужая жена и потаскуха, в отличие от его сливочной жены, давно в нём живущей.

Для чего он привёл её, Ксению, в свою святую семейную спальню, уложил на вышитые нежными и искусными руками жёнушки простыни? Её, потаскуху?

А то первое её утро на спутнике, когда он раскрыл ей в тот утренний миг своё глубинное измерение, позвав без слов? И столь же стремительно его захлопнул, чего-то испугавшись.

Все их объятия были теми же, из прошлого, все их ласки и игры – всё возродилось, и могло ли это не затронуть его души, если заполнило её, Ксению, всю целиком? Она считала, что он лгал сам себе, защищался от неё, чем вызывал не только злость, но и жалость. Он был плохим лицедеем, что для неё было его плюсом. Ксения не терпела лицедейства в мужчинах.

Она следила за плавающей и резвящейся фигурой Нэи, ждала и не уходила. Когда Нэя вылезла по лестнице из воды, Ксения встала и уселась рядом с нею. Нэя вытирала волосы и как будто не обратила на Ксению внимания, не отодвинулась, не ушла, как делали это все прочие. Ксения неожиданно коснулась её тела. Она никого тут не уважала из женщин, считая себя человеком более высокого уровня их земной, многослойной жизни. Коснулась с намерением потрогать и ощутить её кожу, её плоть так, как это доступно лишь её мужу, чтобы понять его ощущения от этой воздушной, но отнюдь не совершенной по виду женщины. Касания были неуместны и дики, так что Нэя замерла, можно сказать окаменела от выходки Ксении. Перед этим Ксения даже не ответила ей на её приветствие, привыкнув к тому, что её все игнорируют. Но только для видимости, сами же наблюдали неустанно.

– Хотелось убедиться, что такое бывает, – Ксения нацепила свою дежурную улыбку, милую, открытую, зная, как безотказно она работает, вызывая смягчение тех, кому адресовалась. Сама же она нисколько не дарила столь же доброго посыла изнутри себя, оставаясь ко всем безразличной. – Вы мать четверых детей, а выглядите без всякой лести безупречно.

О, женщины! Змеи извилистые и лицемерные! Бедняжка Нэя приняла комплимент за правду, – Многие боятся материнства именно как приговора своей красоте, – ответила жёнушка, заметно осчастливленная неискренней похвалой. – У меня и на Земле остались две дочери, даже три. Но одна из них, старшая, не моя. Приёмная. Но мужу она родная. Всего у меня уже шестеро родных детей. К сожалению, так сложилось, что тех дочерей пришлось оставить у родственников.

– Не вы одна такая здесь, насколько мне известно. А та, приёмная дочь, где её мать?

– Мать погибла на Паралее.

– У вашего мужа богатое прошлое.

– Что же, у него была нелёгкая и непростая жизнь.

– А у вас лёгкая была жизнь?

– Нет. У кого она и лёгкая? Мы же не цветы, а люди. Жизнь тяжела любому, хотя и прекрасна, даже несмотря на страдания. Ведь и страдая, мы не стремимся её лишиться.

– Кто как. Некоторым она бывает невмоготу. Вот у вас до моего прилёта был тут Рамон Грязнов. Мне рассказывали. Он искал гибели и лез в самые рискованные экспедиции, ничего не страшился. Но на самом деле страшился самой жизни. И пропал где-то на этой сапфировой красавице, похожей на тот свет. Опустил свой модуль недалеко от эпицентра извержения вулкана. Чего его туда понесло?

– Рамон? Я его не застала, – ответила Нэя печально. – То несчастье произошло до моего прибытия сюда. Но почему вы назвали планету так странно? «Тот свет»? Какой? Как это?

– Эта планета высасывает мою кровь. Я боюсь её. Мне снится, что ночами её душа воплощается в некий зыбкий призрак, и тот льнёт к куполу прозрачным и голубоватым ликом утопленницы, просит моего тепла, вытягивает из меня жизненную энергию. Вот я вам расскажу один из этих снов. Я встала, но не на самом деле, а мне снилось, что я пошла в город. Всё залито расплавленным аквамарином, – есть такой яркий голубой камень. Растения вокруг от запредельного сияния тоже голубые. Спутник в своей полноте зависла над куполом. И тут я вижу, на искусственной скале в нашем водоёме, который у детской площадки, сидит женщина. Волосы чёрные, как галактическая бездна над нами, роскошно красива, не земная определённо. Я ей говорю, тебе чего тут? Она же мне: «Я пришла к своему мужу». «К какому мужу? Здесь мужей много». «Мне», – отвечает,– «не надо много, мне необходим только мой муж. А ты отсюда убирайся»! Прыгнула в воду и пошла ко мне, и плеск потревоженной воды был настолько реален. Я вскочила с постели от остановки дыхания, не могла прийти в себя. И что интересно, вся мокрая, словно меня забрызгало водой. Конечно, это от потоотделения, от слабости. Сейчас Ксен пичкает меня всевозможными снадобьями, говорит, что у меня расстройство психики, неизбежное в таких местах. Я же не космодесантник. Это у них кожа будто из металла, не пропускает никаких ненужных излучений. А на самом деле? Всё дело в страхе, который внутри. Мы думаем, что боимся небытия, но того места, где нас нет и не существует для нас, а там, где мы находимся, есть только жизнь. Рамон хотел победить свой страх, он боялся жизни, был меланхолик. Не всех людей устраивает жизнь в том своём виде, как она у них сложилась. Не все ею и дорожат. А многие, освобождаясь от жизни, стремятся избавиться именно что от страха перед нею. Выходит, жизнь страшнее смерти?

Нэя доверчиво, но как бы с несколько другого уровня восприятия слушала её так, как делают дети, заглядывая при этом в глаза Ксении сбоку, стараясь уловить её взгляд. Ксения надменно вздёрнула подбородок и отвернулась ещё больше в сторону. Обойдёшься! Ещё в глаза тебе дай сунуться. Такой посыл нёс её гордый профиль. Ей были неприятны люди, назойливо лезущие в самые глаза, чтобы зрачком в зрачок. Одно дело чистые и безгрешные дети, другое все прочие. А Нэя была для неё из числа всех прочих. Только все прочие были размытым безразличным фоном, а жёнушка раздражающей на этом фоне деталью.

– Какие любопытные сны вам снятся. Мне похожие снились на Земле, в мои первые дни. Земля не стала мне родной, не приняла меня. Здесь сны совсем другие. Да. Но не стоит винить людей за их стремление к счастью. Если касаться прошлого моего мужа, он был так мало счастлив. Да и вообще, оно всегда так коротко, часто обманчиво, счастье.

– Как вы добры к нему. Всё ему прощаете?

– Что же всё? У каждого человека есть прошлое и, принимая того, кого выбрало сердце, принимаешь его всего, чего бы он в себе ни нёс. Если что не нравится, то прощаешь ему, как и себе. Себя-то мы всегда прощаем и оправдываем. Как же иначе жить?

– Это вы. А я себя никогда не оправдываю, если была дура. Впрочем, была и есть. И умру, наверное, дурой. А вы думаете, будь я умненькой, как иные, была бы здесь, в кромешной этой тьме? Или вы думаете, ваш муж, будь он умнее, был бы он здесь? Уже не говоря о вашей Паралее.