– Повторю вопрос: причина, по которой ты купил меня? – нож всё ещё находился в её руках.
– Это неважно. – Мейсон поднял фото рамку и поставил её на тумбочку.
Фил глянула на фотографию в ней и замерла.
– Кто ты, черт возьми?! – крикнула она.
– Я мальчик, потерявший семью. – равнодушно ответил парень. – Как и многие здесь.
Женщина замерла, еле сдерживая слёзы. Яркие зелёные, что раньше горели огнем и счастьем, глаза её сына, её Мейсона, потухли. Сейчас перед ней был не тот девятилетний, не знающий боли этого мира в полной мере мальчик. Перед ней был тот, кто уже успел возненавидеть этот мир, тот, кто видел слишком многое. А ведь она всегда берегла его, когда была рядом. Он даже не знал, что она наёмник, что она убивает других. Он всегда считал её доброй ко всем и всегда счастливой.
– Пирожок? – прошептала она. – Прости меня, пирожок?
– Пирожка уже нет. – ответил Мейсон. – Пирожок давно погиб.
Долго мать и сын смотрели друг на друга. Филисия смотрела на Мейсона, а тот – на неё на фото. Он просто не мог поднять глаз на мать. Она еле сдерживала слёзы, но плакать не собиралась.
– Ты не жил здесь всё то время, да? – сдавленно и холодно спросила женщина.
– До тринадцати я жил здесь. – таким же тоном отвечал ей сын. – Потом меня взяли в банду на грязную работёнку. В семнадцать я стал полноценным наёмником и членом "Лилии".
– Ты застал Моряка? – вновь задала вопрос Филисия.
– Прошлого главаря? Это про него говорили, что узлы из жертв крутил? – Филисия кинула, а ее сын покачал головой, – Нет, не успел, он умер через три года после того, как ты пропала. После него многие боролись за место главы, но большинство из этих многих погибли в то время. В итоге главарем стал сначала Птеродактиль, потом его грохнули. Теперь глава Швея, интересный тип, зашивает раны на трупах тех, кого убил. – рассказал Мейсон.
– Птеродактиль? Он был действительно хорошим наёмником. А Швею я не помню. – ответила она.
– Да, он был таким мальчиком на побегушках пятнадцать лет назад, потом стал потихоньку убивать, стал наёмником, а потом и главой. Именно он грохнул Птеродактиля. – объяснил парень. – Ты не хочешь поесть…
Мейсон замолчал. Повисла тишина. Она длилась полминуты, но для Филисии это была вечность. Вечностью это было и для её сына.
– Мама? – выдавил он.
Парень отвык от ласки. Отвык от заботы. Отвык от матери. Последние пять лет она и вовсе казалась ему чем-то абстрактным. Чем-то наподобие ангела. О чём можно думать и вот что можно верить, но никогда не увидишь в живую. И женщина отвыкла от этого. Семья была для неё единственным теплым местом, единственной отрадой.
– Да, – ответила она, – пирожок.