Козлиная песнь

Сейчас я перечитывал все эти романы. В прошлый раз я читал их в феврале 2018 года. Что-то видится так же. Взгляд на некоторые нюансы изменился.

Сначала об общих качествах всех романов. Что касается приёмов – они мне очень любы. Хотя для многих, пожалуй, окажутся странноваты. Рваность художественной речи. Обрывы на полуслове – и персонажей, и сюжета, и авторского голоса. Малое количество оценочной лексики и оценочности вообще.

Читая впервые, я отметил для себя «ироничный синтаксис» и назвал его странным. Сейчас мне кажется, что странность романов Вагинова таится на другом уровне. Сюжеты, в основном, понятны, хотя события и смена их бывают сумбурными. Лексика понятная, в этом плане никакого выпендрёжа. Синтаксис, как правило, самый обычный. Даже скудный.

А вот на уровне композиции целого произведения (даже не глав) происходит невероятная дичь. Может, именно потому проза Вагинова невероятно странна и потому же до сих пор не обрела места в литпроцессе. Конечно, его не задвинули нарочно. Странность на композиционном уровне сложно осознать и обосновать. Вагинова не отвергают, его просто пропускают мимо глаз и ушей, его искусство утекло сквозь пальцы.

Теперь к частностям. Романы разные, друг от друга местами сильно отличаются. «Козлиная песнь» полна тоской по ушедшей юности, постоянным вписыванием Петербурга в текст, снова тоской – по оказавшейся никому не нужной в новом мире культурой и по тем, кто её хранил. В ней много автора. Вообще, я бы сказал, что это сущностно лирическая поэзия, просто оформленная в прозаические абзацы. И это углубляет эффект.

Замысел «Трудов и дней Свистонова» вполне мог бы стать отдельной «точкой» литературного мира, изолированным даже от романа. Он о писателе, который засасывает мир в свой творческий вакуум, пережёвывает его и превращает в материал для своих текстов, при этом живой источник как бы перестаёт существовать для Свистонова. Сам он при этом испытывает и наслаждение, и страдание, и понимает, что рушит мир, и продолжает писать. У меня при втором прочтении возникало ощущение, что происходит что-то ужасное, при этом благодаря мастерству Вагинова я не упал полностью в это ощущение, альтернативный план всегда сохранялся. Эта проблема совсем не однозначна. При этом замысел очень хорошо воплощён, художественно проработан. Есть много ярких деталей, они сверкают сами по себе, хотя произведение было бы крутым и без них. Например, персонаж по фамилии Куку, который в романе Свистонова стал Кукуреку.

«Бамбочада» сейчас показалась мне наиболее сумбурной. Впрочем, эта сумбурность как будто анонсирована уже названием и авторским пояснением к нему в самом начале. Пожалуй, цельного произведения из неё не вышло, несмотря на связи персонажей. Художественный эффект этого фрагментарного романа, однако, не пострадал. А при сумбурности основной части текста его финал смотрится очень цельным (и тоже классно проработанным художественно), хотя он и не стал бы таким же без того сумбура.

«Гарпагониада» сейчас мне показалась лучшим из четырёх произведений. В ней достигли наиболее высокого уровня и стиль, и приёмы Вагинова. И то содержание, которое в самом общем и несводимом к сюжету смысле писатель давал в предыдущих романах, здесь стало очень, как говорится, плотным. А тотальная грусть, которая, в общем, является магистралью всех романов, в «Гарпагониаде» звучит, может быть, и не пронзительнее, чем в «Козлиной песни» и «Бамбочаде», но гораздо мощнее и полифоничнее.

Увы, тексты Вагинова не вписываются в нынешний литпроцесс. Да и в современный ему не вписывались. И в тот, что между современным ему и нынешним. Роль критиков и литературоведов – вписывать творчество необычных писателей в контекст. Но Вагинова никто никуда толком не вписал. Сейчас он интересен лишь поклонникам Хармса с Введенским (я лично как раз через Хармса к нему пришёл) да их исследователям. Тотально грустно, что те вещи, которые подарил нам Константин Вагинов своим искусством, остаются нами невостребованными.