Бургомистр (быстро перебивая): Лучше замолчи.
Дон Гуан: Пятнадцать лет назад…
Бургомистр: Я, кажется, приказал тебе замолчать!..
Дон Гуан: Можете меня повесить, сеньор, но замолчать меня может заставить одна только смерть.
Бургомистр: Какой у тебя напыщенный слог!.. (Секретарю). Подожди за дверью.
Секретарь с поклоном исчезает.
(Негромко). Я тебя уничтожу, Гуан. Сотру в порошок. Заставлю пожалеть, что ты родился на свет.
Дон Гуан (негромко): И все это, конечно, только потому, что пятнадцать лет назад вашей супруге вдруг вздумалось обратить на меня внимание?..
Бургомистр молча смотрит на Дон Гуана.
Или потому, что вместо меня ей пришлось наставить вам рога с моим слугой?..
Бургомистр молчит. Короткая пауза.
А может быть, потому, что у меня до сих пор лежат письма, которые она мне писала?.. (Не спеша идет по сцене). «Приди и припади к своей Эльвире»! (Мрачно). Приди и припади. Вот уж, действительно, – слог!
Бургомистр (глухо): Мерзавец!.. Ее звали Анна.
Дон Гуан: Да, что вы говорите, ваша светлость… Анна… Знаете, все эти письма так похожи друг на друга, что не мудрено и ошибиться.
Бургомистр (негромко): Отдай мне их, Гуан.
Дон Гуан: Расстаться с такой драгоценностью? Ну, уж нет, ваша светлость. (Помолчав, глухо). Мне становится хорошо от одной мысли, что когда Всевышний на Страшном суде прочтет ей эти письма, ни один ангел не найдет в себе мужества попросить Творца хотя бы немного облегчить ее участь. (Сквозь зубы). Она была сущий дьявол, ваша дражайшая половина.
Пока он говорит, на сцене появляется Тень. Она медленно скользит по приемной, не обращает внимания ни на Дон Гуана, ни на Бургомистра, которые ее не видят, и затем исчезает – так же бесшумно, как появилась.
Бургомистр (глухо): Надеюсь, Гуан, Всевышний как-нибудь сумеет обойтись без твоих советов.
Дон Гуан (задумчиво): Ваша правда, ваша правда, сеньор… (Идет по сцене).
Короткая пауза.
(Внезапно остановившись и обернувшись к бургомистру, почти сердито). Но, быть может, я могу надеяться, что меня хотя бы выслушают?
Бургомистр презрительно молчит. Короткая пауза.
(Живо). Как! Вы полагаете, что я не могу рассчитывать даже на это?.. (Почти с изумлением). Черт возьми, черт возьми, сеньор! Ну, тогда, надеюсь, хотя бы вас?.. (Возвращаясь). Надеюсь, ваша светлость расскажет все без утайки? Как оно и было?.. Расскажет о своей падчерице, Франциске, которую вы хотели поскорее выгодно выдать замуж, чтобы поправить свои дела? О том, как ваша жена ненавидела свою дочь и как она пыталась соблазнить ее возлюбленного? Как вы преследовали нас с Франциской, пока не отправили меня в изгнание, а ее на кладбище?.. Мне кажется, вашей светлости будет, что рассказать небесам.
Бургомистр (негромко): И я расскажу, Гуан, видит Бог, я все расскажу… Расскажу, как ты явился как раз тогда, когда я, наконец, нашел для моей Франциски подходящую партию. Как ты расстроил все мои планы. Как забивал ей голову своими глупыми фантазиями и распевал под ее окнами нелепые серенады… Ты, думаешь, я забыл? (Поднявшись с кресла). Я все помню, Гуан. (Презрительно). Без гроша в кармане, не умеющий ничего, кроме как дерзить и своевольничать, – да, кто бы ни захлопнул перед тобой дверь своего дома?
Дон Гуан (тихо): Она любила меня, ваша светлость.
Бургомистр (повернувшись, идет по сцене стариковской походкой, заложив руки за спину, устало): Вскружил глупой девчонке голову, вот и вся любовь.
Дон Гуан (твердо, но по-прежнему тихо): Мы любили друг друга.
Бургомистр: Что ты заладил!.. Любили. Не любили… (Останавливается возле окна, глядя на улицу, спиной к Дон Гуану). Оставь эти сказки, Гуан. Ты бросил бы ее так же, как и всех тех, кто по глупости или по неопытности попал в твои руки. (Презрительно). Любили…
Дон Гуан (глухо): Вы правы, ваша светлость. Но, к несчастью, случилось так, что на этот раз она бросила меня. Вот почему я могу только повторить сегодня – мы любили друг друга.
Бургомистр (по-прежнему не поворачиваясь): Глупости! Что бы ты ей дал со своей любовью? Свой пустой дом? А в придачу такие же пустые карманы? Или, может быть, свое имя, которое склоняли на всех углах?
Дон Гуан: Что бы я ни дал ей, это было бы гораздо больше того, что дали ей вы. (Спокойно). Ведь это вы ее убили, ваша светлость.
Бургомистр медленно поворачивается к Дон Гуану.
Конечно же, ничего из ряда вон выходящего. Вы не подсыпали ей яду, и не подсылали подкупленных убийц, вы просто рассказали Франциске, что ее возлюбленный изменяет ей с ее собственной матерью. И этот рассказ убил ее.
Бургомистр: Мальчишка… Она умерла от воспаления легких.
Дон Гуан: Она умерла от горя, ваша светлость. Такая, знаете ли, банальная и немного смешная история. Сколько их случается на земле… (Чуть слышно). Боже мой, ах, если бы я только сумел уговорить ее тогда…(Оборвав себя, громко). Впрочем, я утешаюсь тем, что если небеса еще не совсем очерствели, имея дело с такими, как вы, то они приготовили ее душе самое лучшее место, какое только есть в Раю. (Опускается на стул).
Короткая пауза.
Бургомистр (искренне изумлен): Нет, ты просто спятил… Прошло пятнадцать лет!..
Дон Гуан: Всего пятнадцать лет, ваша светлость…
Бургомистр (идет к креслу): А, так это месть?.. Ты мне мстишь?.. (Садится в кресло, устало). Мне надо было сразу догадаться.
Короткая пауза. Глядя на Бургомистра, Дон Гуан начинает негромко смеяться.
(Раздраженно, почти кричит). Ну, что? Что? Что тут смешного?
Дон Гуан: Ну, посудите сами, ваша светлость. (Едва сдерживая смех). Кому может прийти в голову мстить своим собственным снам? (Со смехом). Нет, в самом деле!… Пусть даже таким отвратительным, как этот? (Смеется). О, Господи!.. (Смеется). Хорош бы я бы был, ей-Богу… (Смеется). Мстить сну!.. (Смеется).
Бургомистр: Поосторожнее, Гуан…
Дон Гуан продолжает беззвучно смеяться, опустив голову и закрыв лицо руками.
Я ведь тебе сказал – поосторожней… Не то и оглянуться не успеешь, как сон твой станет явью.
Дон Гуан (перестав смеяться, глухо): Оставьте, сеньор… Что, разве мы отвечаем еще и за свои сны?.. (Подняв голову). Да, уж, наверное, ничуть не больше, чем за то прошлое, из которого они приходят к нам и которое само-то, ей-Богу, – всего лишь сон. (С мрачной решимостью, хрипло). Вот если бы можно было вцепиться этому прошлому в глотку! Надавать пинков, показать кукиш, чтобы заставить его поджать хвост и прикусить язык!.. О, с каким бы удовольствием я бы это сделал! (Смолкает).
Бургомистр молчит. Пауза.
(Без выражения). Я не ошибся, ваша светлость? Мне вдруг почему-то показалось, что вам это желание тоже немного знакомо.
Бургомистр (устало): Ты дурак, Гуан… Если бы ты был немного умнее, то знал бы, что на свете есть вещи, о которых лучше не вспоминать. Иначе в один прекрасный день они сами вспомнят о тебе, и тогда тебе уже не поможет никто… (Взяв со стола колокольчик). Так не будешь подписывать?
Дон Гуан молчит. Помедлив, Бургомистр звонит и почти сразу в дверях возникает фигура Секретаря.
(Секретарю). Зови.
Секретарь с поклоном исчезает. Короткая пауза.
(Гуану, негромко). Лучше бы ты все-таки подписал.
Дон Гуан молчит.
Ну, да как знаешь.
В приемной появляется Доктор. Вошедший следом за ним Секретарь, молча указывает ему на Дон Гуана.
Доктор (говорит с сильным акцентом): Касподин больной… (Подходит к Дон Гуану).
В этот момент левые двери распахиваются и в приемную стремительно влетает еще один Доктор. На его голове – завитой парик с косичкой; пол-лица закрывают огромные очки.
Второй Доктор: Простите, простите за опоздание. (Быстро подходя к Дон Гуану). А, господин больной!.. Какой интересный случай… Дайте-ка ваш пульс. (Берет руку Дон Гуана).
Первый Доктор (подозрительно): Слючай, действительно, ошень любопытный… (Гуану). Сударь… (Берет другую руку Дон Гуана).
Короткая пауза.
Бургомистр (секретарю): У меня что? Двоится в глазах?
Второй Доктор: Пульс жестоковатый. Я бы даже не побоялся сказать – жесткий.
Первый Доктор: Ошень дерзкий пульс.
Бургомистр: Послушайте, господа… э, светила…
Первый Доктор (повернувшись к бургомистру): Касподин Любек, действительный шлен Берлинской академии наук. (Кланяется). Прибыл для освидетельствования этот больной.
Второй Доктор (с поклоном): Господин де Пурсоньяк. Действительный и почетный член Парижской академии наук. Прибыл по вашему распоряжению для освидетельствования больного.
Бургомистр (подходит, подозрительно глядя то на одного, то на другого): Другими словами, вас двое? (С сомнением). Помнится мне, я приглашал одного.
Доктор Пурсоньяк (быстро): Если ваша светлость жалуется на память, настоятельно рекомендую настой желтого цвета с липовым медом. Снимет, как рукой.
Бургомистр: После как-нибудь…
Доктор Пурсоньяк (настойчиво): Можно попробовать отвар из сливовых косточек. Помогает вспомнить даже то, чего никогда не было. А в крайнем случае, советую вам прибегнуть к помощи флеботомии, сиречь, кровопусканию, дабы разрядить сгустившиеся пары и дать мыслям свободно фунциклировать, так сказать, облегчая работу памяти вашей светлости…
Бургомистр: К черту флеботомию!.. Из-за нее, я уже позабыл, что хотел сказать. (Задумывается). Ага. Слушайте меня внимательно, господа эскулапы. Видите этого господина?.. Так вот, хочу вас по-хорошему предупредить, что, как это ни печально, но его здоровье из рук вон плохо.
Доктор Любек (рассматривая Дон Гуана): Ошень похоже на правду.
Бургомистр: Обратите внимание на этот блуждающий и не располагающий к приятности взгляд. Надеюсь, он свидетельствует о весьма обширном умственном расстройстве, порождающем разного рода опасные фантазии, сопровождаемые гневом, яростью и бешенством. Ну, а этот бледный кожный покров? Не мне вас учить, что он является безошибочным признаком какой-то скрытой мании, которая свила себе гнездо в глубине этой несчастной души… Словом, господа светила, вы и без меня видите, что дело из рук вон плохо.
Доктор Любек: Будьте спокойны. Касподин Любек знает свой дело. Я уже сейчас наблюдать голым глазом, что больной страдать острой формой ипохондрической меланхолии.
Доктор Пурсоньяк (снисходительно): Коллега, наверное, хотел сказать, меланхолической ипохондрии. Эта болезнь, скорее, более меланхолическая, чем ипохондрическая.
Бургомистр: Браво, господа гиппократы. (Направляясь к двери). С нетерпением буду ждать ваших результатов.
Бургомистр и Секретарь уходят.
Доктор Пурсоньяк (доктору Любеку, с вызовом): Так вы говорите – ипохондрическая, любезный? (Подходит к нему почти вплотную).
Доктор Любек (отодвигаясь): О, да! Ошень сильно ипохондрическая.
Доктор Пурсоньяк (подвигаясь еще ближе): Меланхолическая, коллега. Меланхолическая.
Доктор Любек (отодвигаясь): Вы иметь несчастье заблуждаться… Но я готов уступить вам, как тут у вас говорить, пальму.
Доктор Пурсоньяк: Пальму, как раз, можете оставить себе.
Доктор Любек: Я только хотеть сказать, что в свете рекомендаций касподина бургомистра, это уже не иметь существенное значение. Ипохондрическая или меланхолическая, но касподина больного надо немедленно придать, как у вас тут говорят, коспитализации… (Отодвигаясь от Пурсоньяка). Что это вы на меня так глядеть?
Доктор Пурсоньяк: Боюсь, доктор у меня для вас плохие новости. У вас на лице все признаки какой-то неизвестной науке болезни.
Доктор Любек: Какая глюпость!
Доктор Пурсоньяк (решительно): Я вас должен немедленно осмотреть.
Доктор Любек (отходя в сторону): Шерта с два. (Поспешно прячется за Дон Гуана). Я здоров.
Доктор Пурсоньяк: Когда больной говорит, что он здоров, значит дело плохо. (Наступает на доктора Любека).
Доктор Любек (отступая, нервничая): Да что же вы из-под меня, наконец, хотеть?
Доктор Пурсоньяк: Надо говорить «от меня», а не «из-под меня». К тому же вы произносите «ч» как «ш», а «з» как «с». Это плохой признак. (Наступает).
Доктор Любек: Это простительно, потому что я есть иностранец. (Отступая за Гуана). Говорю вам, я абсолютно здоров!
Доктор Пурсоньяк: Послушайте, коллега. Вы имеете наглость утверждать, что человек, который называет себя доктором Любеком, абсолютно здоров?
Доктор Любек: Отчего же не здоров?
Доктор Пурсоньяк: Да, оттого, черт возьми, что Любек – это город!
Дон Гуан, который до этого не без удовольствия слушал разговор врачей, негромко смеется.
Доктор Любек: Что такое? (Оскорблен). Любек есть фамилия моего папы!
Доктор Пурсоньяк (негромко): Ваш папа – город Любек?.. (Вплотную приближаясь к доктору Любеку, с сочувствием). Позвольте мне ваш пульс, коллега.
Доктор Любек (убирая за спину руку): Зачем пульс? Не надо пульс.
Доктор Пурсоньяк: Давайте, говорю вам. (Изловчившись, хватает доктора Любека за руку и слушает его пульс). Пульс у вас нагловатый, как английский флаг…(Наклонившись к доктору, почти шепотом). Знаете, что с вами будет, когда узнают, что в числе своих ближайших родственников, вы называете город Любек?
Доктор Любек (решительно): О! Я все понял… Я все понял. Вы хотеть заполучить мой гонорар!
Доктор Пурсоньяк: Когда вас посадят в сумасшедший дом, коллега, вы забудете не только слово «гонорар», но и все другие слова… Главного врача там называют за глаза Крысоловом. Он лечит больных горячими горчичными ваннами и перцем. Бедняжки чихают у него двадцать четыре часа в сутки. С утра до вечера и с вечера до утра. Шум стоит такой, что если кто еще и не сошел с ума, то обязательно сойдет!
Доктор Любек: Но я не хотеть в сумасшедший дом!
Доктор Пурсоньяк (удивлен): Человек, который называет себя сыном города Любека, не хотеть в сумасшедший дом? А вы большой оригинал, доктор.
Доктор Любек: Но я не есть сын города! Я есть сын своего отец!
Доктор Пурсоньяк: Вы думаете, что у кого-то будет охота в этом разбираться? Как только кто-нибудь серьезно задумается над тем, что вы называете себя Любеком, пусть даже доктором Любеком, вам не позавидует даже последний нищий.
Доктор Любек (в смятении): Main Got! Что же мне теперь делать?
Доктор Пурсоньяк (указывая на дверь, твердо): Бежать.
Доктор Любек: Бежать?.. О! Бежать! (Бежит к двери, но тут же возвращается назад). Но мой гонорар?
Доктор Пурсоньяк: Я чуть было не забыл вам рассказать, коллега, что кроме доктора Крысолова там есть еще и другие врачи. Доктор Подзатыльник. Доктор Кровопуск. И доктор Помолись. Они практикуют ледяные ванны, крысиный помет и прижигание пяток. Но в сравнении с потерей гонорара все это, конечно, совершенные пустяки.
Доктор Любек с криком убегает. Доктор Пурсоньяк устало садиться на один из стульев. Затем он снимает очки, бороду и парик. Швыряет их на стол. Теперь перед нами уже немолодая, но все еще красивая женщина с грустными глазами.
(Повернувшись к Дон Гуану, негромко). А вот и я, дорогой.
Дон Гуан (какое-то время вглядывается в лицо сидящей перед ним женщины, изумленно): Каталина?.. (Вскочив со стула). Невозможно… Это ты?
Каталина: Как видишь, дорогой.
Дон Гуан (подходит, протягивая Каталине руки): Каталина…
Каталина (протягивая к Дон Гуану руки, но сразу же опуская их): Надеюсь, я не очень переиграла?
Дон Гуан: Ах, Боже мой, Каталина!.. Нет, какое там!.. (Смеется). Ведь он поверил! А?.. Поверил. Ты просто чудо! (Смеется). Подумать только, сын города Любека!
Каталина: Немцы такой доверчивый народ.
Дон Гуан: У меня нет слов!.. (Тихо). Каталина…
Каталина: Ты еще не забыл, что когда-то я играла в благотворительных спектаклях? (Снимая халат и бросая его на стол, рядом с париком). К тому же тебе не надо рассказывать, на что бывает способна женщина, особенно, когда надо выручить попавшего в беду дурачка.
Дон Гуан: Так весь этот маскарад?..
Каталина (независимо): В память о наших редких свиданиях, дорогой.
Дон Гуан (тихо): Спасибо, баронесса.
Каталина: Ты скажешь мне спасибо как-нибудь в другой раз. (Подходит к Гуану). А сейчас тебе надо срочно убраться из города и, желательно, как можно дальше. На этот раз ты разозлил их не на шутку.
Дон Гуан: Постой. Бежать?.. Нет, это невозможно.
Каталина: Да, дорогой. Бежать. Исчезнуть. Скрыться, пока они не успокоятся и не забудут про тебя.
Дон Гуан: Боюсь, это будет очень не скоро, баронесса.
Каталина: А ты, наверное, ждал, что они скажут тебе «спасибо»?
Дон Гуан (удивлен и задет): В конце концов, я мог бы рассчитывать, ну, хотя бы на простое понимание!
Каталина: Так же, как и они, дорогой.
Дон Гуан (удивлен): Так же, как и они?
Каталина: А разве нет? (Садится). Послушай, дорогой. Еще вчера у них была прекрасная легенда о сластолюбивом юноше, рядом с которым любой из них выглядел просто ангелом. Но тут пришел ты и захотел отнять у них этого ужасного Гуана, вывернуть все шиворот-навыворот, поставить все вверх ногами… Ты ужасный эгоист, дорогой… Неужели ты до сих пор не знаешь, кто у них самый любимый герой во всей этой истории?.. Нет, дорогой, это не ты. Это они сами. Такие порядочные, честные, доверчивые, обиженные этим извергом Гуаном и теперь смиренно ожидающие от неба справедливого мщения… Ты просто плюнул им в лицо, дорогой.
Дон Гуан: И поэтому теперь они станут охотиться за мной, как в старые добрые времена?
Каталина: Да, дорогой.
Дон Гуан (задумчиво): А мне, в свою очередь, придется убегать, прятаться, переодеваться, ночевать в дрянных гостиницах, на несвежих простынях, а утром снова отправляться в путь, неизвестно куда, неизвестно зачем?.. Фальшивые паспорта. Наклеенные усы…(Мрачно). Нет, Каталина. Я уже давно не чувствую к этому никакой склонности… И потом, меня все равно поймают. Знаешь, у кого нет охоты к бегству, того ловят быстро.
Каталина: Тогда придумай что-нибудь еще. (Негромко и немного кокетливо). Ты ведь всегда был такой умный, Гуан.
Дон Гуан (посмеиваясь): Ах, Каталина… С годами начинаешь понимать, что наш ум, это только умение изворачиваться, лгать, выдавать желаемое за действительное, хитрить и расставлять ловушки. Это так утомительно, что мне уже давно хочется стать обыкновенным дураком… (Помолчав). Наверное, мне надо просто вернуться домой, а там – будь, что будет.
Каталина: Совсем нетрудно догадаться, что именно, дорогой. (С улыбкой, которая, возможно, понятна только Дон Гуану). Или ты уже забыл, что добродетель всегда торжествует?
Дон Гуан: Ах, баронесса! Да, разве такое можно забыть?.. Эта мысль особенно будет утешать меня, когда все эти добродетельные и чистые сердцем станут отплясывать вокруг моей виселицы.
Каталина (с нежностью глядя на Гуана, негромко): Боже мой, какой ты все еще дурачок, Гуан… Ну, какой же ты дурачок.
Дон Гуан (с ужасным акцентом): Я есть надеяться, што этот диагноз не есть окончательный, дохтор?
Каталина: Ты и представить себе не можешь, насколько этот диагноз окончательный.
Дон Гуан (с акцентом): Шерт побери! Какой неприятный цурюк! (Серьезно). Как же хорошо, что ты не разучилась смеяться. Я помню твой смех. Ах, как же ты заразительно смеялась тогда!..
Каталина: Это было очень давно, дорогой.
Дон Гуан: Но не настолько, чтобы оказаться забытым. (Помолчав). Я слышал, ты удачно вышла замуж. Это правда?
Каталина: О, да! И так же удачно развелась, чтобы выйти еще раз. (После небольшой паузы, без выражения). Если муж узнает о сегодняшнем представлении, я погибла.
Дон Гуан (понизив голос, выразительно глядя на Каталину): Но он не узнает, баронесса. Как правило, мужья редко догадываются о самом главном.
Каталина: По-моему, когда-то я уже слышала эту фразу. Лет этак двадцать с небольшим назад… Ты не помнишь, дорогой?
Дон Гуан: Это был не я.
Каталина: Ах ты, поросенок, поросенок…
Дон Гуан: Но баронесса! Это было четверть века назад! (Смиренно). Я раскаиваюсь.
Каталина: Вот так-то лучше.
Дон Гуан: Хотя, если посмотреть с другой стороны…
Каталина (перебивает): Ради Бога, Гуан! Попридержи свой ужасный язык. Могу себе представить, как ты распустил его в твоей злополучной книге.
Дон Гуан: Позвольте, баронесса! Если хотите знать, то там я, сдержан, остроумен, тонок, изящен, наблюдателен, находчив, проницателен, умен, черт возьми, даже глубокомыслен, справедлив, немного загадочен и в меру назидателен, – словом, совершенно такой же, как и в жизни.
Пока Дон Гуан говорит, Каталина, поднявшись со своего места, подходит и протягивает ему халат.
(Удивлен). Это мне?
Каталина: А как, интересно, ты собираешься отсюда уйти?
Дон Гуан (в притворном ужасе): Предстать перед тобой в таком виде? Никогда! (Надевает халат).
Каталина протягивает Гуану парик.
Шерт побери!.. (Нахлобучивает парик).
Каталина: А теперь иди. Иди… Нет, подожди… Я хотела спросить тебя… Только не подумай, что я чего-то боюсь… Скажи, дорогой, мне нашлось место в твоей книге?
Дон Гуан (подходя к Каталине, серьезно и тихо): Конечно же, нет, баронесса. Как такое могло прийти тебе в голову? В моей книге живут смешные и жалкие уродцы. Такие, как я сам. Как бургомистр или как мой зять… Потаскухи. Дуры. Куклы… Для тебя там нет места.
Каталина молчит. Короткая пауза.
(Тихо). Но зато тебе нашлось место в моей памяти и в моем сердце. Если, конечно, это еще что-то для тебя значит. (Мягко). Я часто вспоминаю тебя, Каталина.
Каталина (немного охрипшим голосом, без выражения): Вы прирожденный враль, господин Гуан.
Дон Гуан: Гораздо чаще, чем ты, можешь себе представить.
Каталина: Нескладный враль… Если ты что и вспоминаешь, дорогой, то не столько обо мне, сколько о самом себе рядом со мной, на твоей скрипучей постели.
Дон Гуан (укоризненно): Каталина…
Каталина: Господи, как же она скрипела, эта чертова кровать!
Дон Гуан: Если придерживаться фактов, то надо сказать, что кровать как раз была вполне сносная.
Каталина: Как она скрипела! Словно несмазанная телега!
Дон Гуан: Я бы сказал: поскрипывала.
Каталина: Скрипела на весь дом!
Дон Гуан: Но при этом, все-таки, довольно мелодично.
Каталина: Черта лысого! Мелодично…
Дон Гуан: Не Моцарт, конечно… (Смолкает, глядя на Каталину. После небольшой паузы, с трудом). Каталина…
Каталина: Что, дорогой?
Дон Гуан: Прости меня.
Каталина: За что, дорогой? (Подходя к Гуану). Я всегда знала, что ты появился ненадолго. Может быть на день, а может на неделю, на месяц. А потом исчезнешь опять… У тебя вечно был такой вид, словно ты хочешь непременно заглянуть по ту сторону всего. Как будто боишься упустить что-то важное, что никак не дается в руки, и все торопишься, чтобы не опоздать… (Посмеиваясь). Ты великий путешественник, дорогой. Путешествуешь сквозь книги, сквозь друзей, сквозь женщин. Всегда в пути. Только что был, и вот тебя уже нет… (Помолчав). Нашел что-нибудь?
Дон Гуан молчит.
Неужели, совсем ничего?
Дон Гуан: Раньше я бы сказал – «самого себя». Но сегодня мне кажется, что это не так уж и много. (Просто). Нет, баронесса. Ничего.
Каталина (дотрагиваясь до щеки Дон Гуана, тихо): Бедный, бедный Гуан… Иногда я проезжаю мимо твоего дома. Свет в твоем кабинете горит в последнее время что-то совсем невесело. Но ты ведь еще не потерял надежду, дорогой?
Дон Гуан (бодро): Ах, баронесса! В конце концов, надежда – это всего лишь единица измерения наших сил… (Негромко и тускло). Не знаю, баронесса.
Каталина: Бедный Гуан…
Дон Гуан: Бедная Каталина.
Каталина: Бедный Гуан.
Дон Гуан: Бедная Каталина.
Каталина: Но я совсем не бедная, дорогой. (Положив на плечи Дон Гуана руки). Ты, конечно, забыл наш первый танец? Впрочем, если ты помнишь, он оказался и последним… Ну, конечно, же ты забыл.
Дон Гуан: Нет, баронесса.
Каталина: Тогда ты должен помнить, что ты обещал мне перед тем, как исчезнуть. Ты обещал, что когда вернешься, мы будем танцевать всю ночь, – ну, и, возможно, всю оставшуюся жизнь… Помнишь, разбойник?
Дон Гуан: Да, баронесса.
Каталина (отходя от Дон Гуана, негромко): Тогда, дорогой, может быть, ты пригасишь меня на танец?
Дон Гуан: Здесь? Сейчас? (После небольшой паузы, с поклоном). Конечно, баронесса. Буду счастлив. (С сомнением). Вот только мои ноги. Они уже не слушаются меня, как прежде.
Каталина: Не желаю ничего слушать!..
Дон Гуан: Ну, раз так… (Галантно склонившись перед Каталиной и протягивая ей руку). Не соблаговолит ли госпожа баронесса принять мое приглашение и оказать мне великую честь?
Каталина (приседая и принимая руку Дон Гуана): Охотно, господин Гуан.
Танцуют.
Подумать только! Гуан! Я дождалась этого танца через двадцать лет!
Дон Гуан: Всего через каких-то двадцать лет, баронесса!
Танцуют.
Каталина: Получается, что ты не такой уж и враль, дорогой?
Дон Гуан: Как видишь.
Танцуют.
Каталина (тревожно): Если тебе вдруг понадобится моя помощь…
Дон Гуан: Я помню, Каталина.
Танцуют.
Каталина (неожиданно выскользнув из рук Гуана и отбежав в сторону): Иди, дорогой. Пора.
Дон Гуан (немного растерянно и не зная, что сказать): Я буду надеяться, что это был не последний наш танец, баронесса?
Каталина: Откуда нам это знать, дорогой. Иди.
Дон Гуан (медленно отступая к двери): Прощай, Каталина.
Каталина: Прощай, Гуан.
Дон Гуан (возле самой двери): Прощайте, баронесса.
Каталина: Прощайте, благородный дон.
Дон Гуан (из-за двери, почти неслышно): Прощай… (Исчезает).
Какое-то время Каталина стоит неподвижно, затем медленно идет к двери. Свет гаснет. Когда он загорается, перед нами вновь кабинет Дон Гуана.
Дон Гуан, в белом халате и в парике, появляется в сопровождении Сганарелля.
Опустившись в кресло, Дон Гуан вытягивает ноги. Сганарелль, присев, стаскивает с него сапоги.
Дон Гуан (раздраженно): Скажи, отчего у нас в городе везде такая ужасная грязь? Куда ни посмотришь, везде горы мусора, битые стекла, сточные канавы забиты черт знает чем. А из всех подворотен несет так, что приходится затыкать нос.
Сганарелль: Это с непривычки, сударь. С непривычки. (Относя сапоги к двери). Если не обращать внимания, то со временем легко можно привыкнуть.
Дон Гуан: Но запах, запах!
Сганарелль: Запашок, конечно, не спорю, есть.
Дон Гуан (сняв парик, швыряет его в угол): Я видел сегодня с десяток крыс, которые шныряли по городской площади. Что же тогда говорить об окраинах?
Сганарелль: Крыс у нас в последнее время действительно расплодилось, что твоих нищих. Место сытное, объедков хватает, так отчего же им не плодиться?
Дон Гуан: А знаешь, какое слово напрашивается на язык сразу после слова «крысы»?.. (Сердито). «Чума».
Сганарелль (испуганным шепотом): Побойтесь Бога, хозяин!.. Неровен час, накличете беду!
Дон Гуан (поднимаясь): Вот уж не думаю, чтобы она нуждалась в понуканиях какого-то Гуана… (Сбросив халат, швыряет его в сторону). Я хочу спать, Сганарелль. Постели мне сегодня на диване.
Сганарелль: Как будет угодно вашей милости. (Подобрав халат и парик, уходит через левую дверь).
Дон Гуан (негромко, почти про себя): Что-то у меня нынче какие-то странные предчувствия. (Озираясь). Так, словно, кто-то смотрит на тебя прямо сквозь стены… (Сердито). Тьфу!.. (Уходит через правую дверь).
На пороге появляется Лепорелло. Одновременно с ним возвращается Сганарелль, держа в руках свернутую постель.
Сганарелль (бросив постель на диван, ворчливо): Скажет же такое – «чума»! И как только язык повернулся!
Лепорелло: Ты о чем, болван?
Сганарелль: Хозяин сказал, нас всех ждет чума. (Принимается стелить постель). Вот и подумай, кто из нас болван.
Лепорелло: Во всяком случае, не я.
Сганарелль: Да и не я.
Лепорелло: Выходит, что хозяин.
Сганарелль: Я этого не говорил.
Лепорелло: Как же, не говорил? Я не глухой.
Сганарелль: Уйди, Лепорелло… Если придет чума, это уже не будет иметь никакого значения.
Лепорелло: Когда я расскажу хозяину, какого ты о нем мнения, тогда и посмотрим, имеет это какое-нибудь значение или нет!
Сганарелль (философски): Все это сущие пустяки по сравнению с чумой.
Лепорелло: Да, что ты заладил, как попугай, – чума, чума!… Бьюсь об заклад, что хозяин говорил иносказательно. В том смысле, чтобы придать своим словам побольше веса. А ты уже и уши развесил!
Сганарелль (закончив стелить): Уж не знаю, в каком таком смысле, он говорил, да, только чума, она и есть чума. Не пощадит никого.
Лепорелло: А вот это, к твоему сведению, уже называется «судьбой».
Сганарелль (принимается гасить свечи): Да хоть как.
Лунный свет медленно заливает сцену.
Лепорелло (усаживаясь в кресло у стола): Сразу видно, что твои родители не удосужились привить тебе правильные понятия. Иначе, ты бы знал, что на всякую вещь можно взглянуть трояко. Во-первых, как на вещь в себе. Во-вторых, как на судьбу. А в третьих, с точки зрения ее пользы.
В дверях появляется Дон Гуан. Он в ночной рубашке, на голове – колпак. Лепорелло продолжает говорить, не замечая его, между тем, как Сганарелль с поклоном исчезает.
Взять, хотя бы вот этот подсвечник… Если, допустим, от него загорится дом, так это судьба и тут уж ничего не попишешь. А если он просто стоит и светит, то всякий скажет, что в этом заключается его назначение с вытекающей отсюда пользой. Зато уж если посмотреть на него, так сказать, отрешенно, то окажется, что это просто-напросто кусок никому не нужного железа, да и ничего больше. (Обернувшись, видит Дон Гуана; поспешно вскочив, пытается улизнуть).
Дон Гуан: Стой, мерзавец!
Лепорелло замирает
Скажи-ка, если я отрежу тебе твой поганый язык, это будет судьба или что-нибудь еще?..
Лепорелло: Откуда мне знать, хозяин.
Дон Гуан: Сейчас узнаешь. Неси-ка ножницы.
Лепорелло (плаксиво): Хозяин!..
Дон Гуан: Неси, кому говорю!
Лепорелло: Ей-Богу, хозяин! В последний раз!..
Дон Гуан (садясь на диван): Смотри, у меня, Лепорелло. Ей-Богу, останешься без языка. (Ложится и накрывается одеялом).
Лепорелло (про себя): Проклятый Сганарелль… (Громко). Доброй ночи, хозяин.
Дон Гуан: Доброй ночи, господин Болтун.
Лепорелло: Приятных вам сновидений.
Дон Гуан: И тебе того же, господин Трещотка.
Лепорелло (тихо): Проклятый Сганарелль… (Идет к двери, но сразу же возвращается назад). Не хотелось бы огорчать вашу милость, да только наш Сганарелль в последнее время что-то уж больно распустился. (Понизив голос). Обозвал вас сегодня болваном.
Дон Гуан (равнодушно): Каков разбойник! (Зевая). Передай ему, что он, возможно, весьма недалек от истины. (Умолкает, завернувшись в одеяло).
Лепорелло (подождав): Спокойной ночи, хозяин.
Дон Гуан (из-под одеяла): Спокойной ночи, господин Ябеда.
Лепорелло (тихо) Проклятый Сганарелль… (Исчезает).
Лунный свет все ярче заливает комнату, отражается в стеклах шкафов, мерцает на развешанных на стене клинках.
Из глубины сцены появляется Тень. Она бесшумно пересекает кабинет, на мгновение задерживается возле письменного стола, затем, замедлив шаг, проходит мимо спящего Дон Гуан и, наконец, так же бесшумно исчезает.
Дон Гуан спит.
Из левой двери появляется фигура Вора. Пригнувшись, он осторожно крадется через залитую лунным светом сцену в сторону окна. Вот он остановился у стола, затем бесшумно пересек центр кабинета и застыл возле секретера. Слышно, как негромко звякнули в его руке отмычки.