В дни революции

– Да она сказала: «Перше булы городові, а теперь студенты» (прежде были городовые, а теперь студенты), – ответили мне милые юноши, усердно оберегавшие новый строй от всяческих покушений.

Я не выдержал и расхохотался, и немедленно отпустил торговку, не дав ей, к крайнему её удивлению, возможности даже высказать всё, что у неё накипело по поводу совершённой над нею несправедливости. И пришлось её уговаривать, чтобы она спокойно шла домой, и что к ней никаких претензий никто не имеет.

А сколько было попыток арестов инакомыслящих!

Какой-то испуг, боязнь контрреволюции, как бы овладел многими, и то и дело были указания на необходимость арестов тех или иных партийных противников. Но к счастью, Исполнительный Комитет в Киеве был достаточно осторожен и правом вне судебных арестов без обвинения старался не злоупотреблять.

Повторяю, я несказанно благодарен старому правительству за то, что оно выслало меня заграницу и дало возможность совершенно вытряхнуть из себя жандармское нутро, которое, конечно, было впитано и мною, благодаря жизни при полицейском строе старой России.

Но если я всей душой противился всяческим арестам, зато с не меньшей силой стремился к освобождению из тюрем и мест заключения.

Несколько дней пребывания на киевской гауптвахте перед самой революцией дало мне ясное представление о том, сколько в России сидит без дела воинов, – офицеров и солдат, – в ожидании окончания следствия и суда; и мне представилось, что если бы их всех выпустить, то ряды армии пополнились бы, и не сплошь преступные это элементы.

И я пошёл к генералу Ходоровичу с просьбой принять с своей стороны меры к освобождению всех подследственных. Кроме того, как мне было известно, в тюрьмах и острогах сидело достаточное количество военнослужащих, отбывавших каторжные работы за уклонение от службы, побеги, кое-какие дисциплинарные проступки, нарушение воинской вежливости и т. п. Мне казалось, что все эти преступления суть результаты старого режима, что отлучки и побеги иногда объяснялись нежеланием защищать ту родину и ту власть, которые душили и глушили свободу и совесть людей, и что, мол, теперь, когда страна стала свободной и когда у каждого должна быть только одна заботушка, как бы спасти и сохранить эту свободу, мне казалось своевременным распространить амнистию и на этих несчастных сидельцев. Я переговорил об этом с генералом Ходоровичем. Всё это он протелеграфировал генералу Брусилову, прося его решения.

В ожидании ответа я пошёл на гауптвахту и в крепость объявить сидящим там солдатам и офицерам о предпринятых уже в отношении их шагах, так как в нетерпеливом ожидании воли и для себя во время объявления воли всему народу, они могли сделать попытку насильственно вырваться из-под ареста. Восторгам не было конца, и они обещали ждать спокойно решения.

Во время этого посещения гауптвахты мне пришлось встретиться с первым «политическим арестованным нового строя».

Когда я пришёл на гауптвахту, товарищи по былому заключению говорят мне:

– У нас здесь есть политический.

– Где он? – спрашиваю я.

Мне показывают камеру. Оттуда выходит юноша-офицер.

Прямой, открытый взгляд сразу располагает в его пользу.

– Вы почему здесь? – спрашиваю я его.

– Меня посадил командир полка.

– За что?

– Командир полка поставил нам – офицерам – вопрос об отношении нашем к перевороту и потребовал, чтобы мы дали письменное объяснение. Я подал рапорт о том, что я отношусь к перевороту отрицательно и что стою за Николая II. Он приказал меня арестовать и отправить сюда, – объяснил юноша.

Это был офицер первого польского полка, формировавшегося тогда в Киеве. Меня несколько удивило такое отношение его, поляка, к бывшему царю. Но открытый взгляд, прямая, простая, без рисовки и афектации речь заставили меня внимательнее отнестись к нему.

– И так, Вы любите Николая II? – спрашиваю я его.

– Да, я хочу видеть его на престоле.

– И Вы будете стараться восстановить его на престоле?

– Да, непременно.

– Как же Вы думаете это делать?

– Если я только узнаю, что где-нибудь имеется заговор в пользу его, я немедленно примкну, – отвечает он без запинки.

– А если нигде не будет, сами-то Вы будете стараться составит такой заговор?

Юноша задумался.

– Да, – ответил он, после некоторого размышления.

– Ну, видите, мы находим, что восстановление Николая на престоле было бы вредно для нашей родины и народа, а потому я не могу отпустить вас. Вам надо немного посидеть, – сказал я ему и вышел, горячо пожав его честную руку. Я хотел расцеловать его за такой прямой ответ, опасный для него в наше тревожное время. Но удержался.

Через несколько дней мне говорят, что офицер хочет меня видеть.

Я пошёл к нему.

Опять старый разговор.

– Вы любите Николая II?

– Да.

– И Вы будете стараться восстановить его на престоле?

– Нет, – сказал он, потупив взор, и через несколько секунд прибавил, – Я считаю это дело безнадёжным.

– В таком случае Вы нам не опасны. Идите. Вы свободны. – и я немедленно отдал распоряжение об его освобождении.

Однако, командир полка не принял его и заставил перевестись в другой полк. Уже через несколько дней, во время одной из поездок на фронт, я встретил его на перроне одной из станций. Он ехал на фронт в новую часть.

Где-то теперь этот милый честный юноша, который не постеснялся представителю революционной власти в первые дни революции сказать о своей приверженности к только что свергнутому монарху, сказать в такое время, когда большинство стремилось не только скрыть эти свои чувства, а напротив манифестировать совсем другие и манифестировать так усердно, как будто они никогда не были монархистами.

Такова была одна из памятных встреч с «политическим».

Тем временем тюрьма гражданского ведомства заволновалась. Мне, как Военному Комиссару, сообщили, что заключённые хотят меня видеть. Я отправился немедленно.

Здесь, обходя камеры и беседуя с заключёнными, я увидел, какая масса каторжан, закованных в кандалы. И большинство из них осуждённые за побег с военной службы. Сурово старый режим расправлялся с беглецами, но это не уменьшало числа побегов: свыше двух миллионов дезертиров было внутри России к началу революции, и ошибаются все те, кто дезертирство ставят в вину только революции. Нет, революция это явление приняло уже как факт, и я должен сказать, что после революции был такой период, когда дезертирство сократилось, а прежние дезертиры являлись в ряды.

Наличность этих каторжан, которые были виновны, по моему мнению, в том, что не хотели защищать старую Русь, и которые говорили мне, что теперь они готовы стать грудью на защиту молодой свободной России, производила удручающее впечатление. А когда они просили меня расковать их, я сказал, что вместе с просьбой об их освобождении я буду просить Исполнительный Комитет снять с них теперь же кандалы.

Сказал я это и подумал: «Ведь, по существу, Исполнительный Комитет имеет в этом отношении не больше прав, чем и я; и я уверен, что он пойдёт на встречу моему желанию; зачем эта ненужная проволочка?»

И я решился. Я обратился к начальнику арестантского отделения и сказал ему, чтобы он немедленно расковал всех военных арестантов.

Велико было обаяние революционной власти в лице Военного Комиссара Исполнительного Комитета! Начальник сейчас согласился исполнить это моё далеко превышающее все полномочия распоряжения, и я с радостью объявил арестантам, что немедленно привезут кузнеца, и он снимет с них ненавистные кандалы.

Восторгам не было конца, и радостно билось и моё сердце, когда я видал эти умилённые лица арестантов.

А вскоре пришёл приказ Брусилова об освобождении всех осуждённых за побег и другие воинские преступления, равно как и о приостановлении преследования некоторых видов преступлений. Получилась частичная амнистия для одного округа.

Но вскоре правила эти были распространены и на армию, на все округа. Равным образом, Временное правительство отменило кандалы, и «моё превышение власти» было покрыто правительственным распоряжением.

Я ничего не сказал о том повышенном настроении, том возбуждении и радости и желании манифестировать свои чувства, которые царили всюду в первые дни революции.

Это был сплошной праздник. Толпа стремилась на улицу. Все приветствовали друг друга, как в Светлый Христов день. Красные бантики и розетки, – эти запретные в недавнее время эмблемы свободы и революции, – мелькали в чёрных пальто и жакетах, и красные ленты скоро исчезли из магазинов: трудно стало добыть их.

Само собою разумеется, что в это время не раз являлась мысль устроить всенародное празднование российской революции.

А пока что предположено было организовать смотр революционным войскам.

Нужно было некоторое время, чтобы организовать это так, чтобы вышло стройно и помпезно. Но буйные головы не ждали. И если генерал Ходорович отказал мне в разрешении объехать казармы и поговорить с солдатами, то это не значит, что казармы могли остаться закрытыми для агитации. Нет, туда постоянно ходили и там агитировали.

И вот, в один из первых дней революции, – если не ошибаюсь, 7 (20) марта, – генерал Ходорович созвал к себе всех начальников частей для обсуждения момента; пригласил также и меня, военного комиссара.

В назначенный час утром приезжаю я к нему.

Встревоженный и взволнованный встречает он меня и говорит:

– Константин Михайлович. Я только что получил известие, что в 147 дружине непорядки. Солдаты арестовали своего командира и вооружённые с красными знамёнами идут куда-то. Поезжайте, пожалуйста, успокойте их.

Конечно, мне не оставалось ничего делать, как сесть в автомобиль и мчаться к месту происшествия.

Приезжаю. На улице стоит вся дружина. Командир ополченской бригады с штабом обходит ряды, говорит с солдатами. По внешнему виду спокойно.

Оказывается, что накануне кем-то пущен слух, что сегодня должно состояться прохождение войск с красными знамёнами перед Исполнительным Комитетом. И войска, и в том числе и эта дружина, собирались на эту манифестацию. Так как распоряжения по гарнизону об этом не получено было, – его не было, – то командный состав протестовал. Вот и достаточное основание для конфликта.

Взобрался я на импровизированную трибуну, – груда камней, – и начал речь, сущность которой сводилась к тому, что Исполнительным Комитетом предполагается сделать смотр революционным войскам Киевского гарнизона, но что об этом будет объявлено своевременно, и что гораздо лучше, чтобы этот парад вышел, действительно парадом, а не случайным выступлением отдельных частей, вызванных неизвестно кем и неведомо для чего.

Долго пришлось уговаривать. Особенно трудно пришлось с той ротой, которая завтра должна была уходить на фронт, и таким образом не сможет принять участия в общем параде, который я обещал им на послезавтра.

– Мы хотим представиться Исполнительному Комитету перед уходом на фронт, – заявляли они мне.

Но после долгих переговоров удалось убедить и их не идти. И под звуки дружинного марша с красными знамёнами и песнями пошли они в казармы.

Так как мне стало ясно, что кто-то собственным почином вызвал на сегодня тревогу в войсках, мне пришлось принять меры к тому, чтобы уговаривать части не делать этих нестройных выступлений.

Я встретил после этого целый ряд воинских частей, направляющихся с флагами и песнями к Думе, и уговаривал их не идти сегодня, а отложить до послезавтра. И это всегда удавалось.

После долгих скитаний по городу, после целого ряда речей и обмена мнениями приехал я, наконец, к Командующему Войсками и успокоил его, что страшного ничего нет, что тут простое недоразумение и возбуждение вызвано безответственными и неведомыми агитаторами.

Тут же было решено, совместно с представителями Исполнительного Комитета, на послезавтра организовать торжественное шествие войск гарнизона перед Исполнительным Комитетом и Командующим Войсками.

Было составлено расписание, ритуал отдан в приказе по гарнизону, и в назначенный час перед балконом Думы, где стояли члены Исполнительного Комитета и Ходорович, проходили в стройном порядке части войск.

День выдался на славу удачный. Яркое солнце бросало свои живительные лучи.

Войска с развивающимися красными знамёнами с музыкой проходили мимо торжественно встречавших их представителей новой власти.

Каждая часть войск останавливалась. Её приветствовали с балкона краткими речами. Они отвечали не только кликами «Ура», но и ответными приветствиями по адресу новой власти и представителей свободной России.

Праздничная толпа покрывала все тротуары, запрудила улицу и площадь.

И необычно торжественно прошёл этот военный праздник революции, когда впервые войска дефилировали не только перед военной властью, но и перед гражданской, и где войска с народом слились в одном общем порыве, не как две враждебные стороны, а как родные братья.

По пути следования войск шпалерами стоял народ, и громкие клики «Ура» и приветствия раздавались далеко и долго слышались раскаты приветственных кликов после того, как часть продефилировали перед нами, и направлялась дальше…

Балкон Городской Думы, где помещался Исполнительный Комитет, был местом, перед которым целыми днями собирались толпы народа и составлялись импровизированные митинги. Толпа, по временам, требовала появления на балконе то того, то иного представителя Комитета и долгими несмолкаемыми криками приветствовала того, кто обращался к ней со словом.

Первые дни революции – был сплошной праздник и постоянное чествование тех, кого волна революции вынесла на видные позиции.

Но было бы долго и скучно описывать только одни празднества, ибо есть и будни революции, которые не менее интересны, чем праздники.

Перейдём к этим будням.

Исполнительные комитеты

Я указал, что одновременно с Исполнительным Комитетом общественных организаций сформировался и Исполнительный Комитет Совета рабочих депутатов, представители которого входили уже в состав нашего городского Исполнительного Комитета.

Образовался Совет рабочих депутатов из представителей рабочих разных заводов и фабрик г. Киева и ближайших окрестностей, а также из представителей партийных организаций. Так сконструированный приступил он к организационной работе, действуя в контакте с Исполнительным Комитетом.

Советов военных депутатов в первые дни революции ещё не было.

Но мы видели выше, что после долгих усилий и настояний удалось, наконец, добиться у генерала Ходоровича согласия на созыв представителей войск для выбора членов Исполнительного Комитета от офицеров и солдат.

Первым состоялось собрание офицеров. Было оно в штабе округа.

Я помню это собрание.

Вокруг длинного стола сидели избранные частями войск представители-офицеры и вели беседу на непривычные для них политические темы. Мне пришлось принять участие в этой беседе и в этом собрании.

Сразу наметились два течения. Одно, представленное очень незначительным числом лиц, стояло на том, что собраны они приказом по гарнизону для единственной цели: выбрать из своей среды представителей в городской Исполнительный Комитет. Они должны это сделать и затем разойтись, так как на том функции этого собрания прекращаются. Другое, представленное делегатом Интендантского управления и поддержанное огромным большинством собрания, доказывало, что мало того, что они должны выбрать своих представителей в общий Исполнительный Комитет, но им нужно ещё создать здесь же, не выходя из собрания, свой революционный орган – совет и комитет офицерских депутатов Киевского округа. Представителем интендантства даже был сделан особый доклад о конструкции этого органа о функциях и предстоящей ему работе.

После долгих и страстных дебатов, во время которых кое-кто из присутствующих выяснил свою политическую физиономию, были избраны два представителя в Исполнительный Комитет, а кроме того настоящий состав представителей был объявлен Советом офицерских депутатов с правом делать свои постановления по разным вопросам военной жизни, и постановления эти представлять Командующему Войсками на утверждение и для отдачи после этого в приказе. Тут же был избран Исполнительный Комитет Совета офицерских депутатов и составлено приветствие созываемому на следующий день собранию представителей солдат и пожелание совместной работы всем воинам гарнизона на общую пользу свободной родины.

Так началась жизнь Совета офицерских депутатов Киева и его Исполнительного Комитета.

Через день я был на собрании представителей солдат.

Оно было гораздо многочисленнее офицерского собрания. Если на офицерском собрании число участников исчислялось десятками, то здесь оно составляло сотни.

Меня поразило то вдумчивое отношение, которое проявили эти первые избранники солдат.

Дебатировался вопрос о том, кто имеет право присутствовать на настоящем собрании и принимать в нём участие.

Желающих быть на собрании было очень достаточно, и пространный зал казармы понтонного батальона едва вмещал всю массу стремившихся на первое открытое солдатское собрание с политической окраской.

Не все делегаты явились с письменными мандатами. Признано возможным ограничиться словесным заявлением и признать делегатами тех, кто заявит о своём избрании. Конечно, если число делегатов от данной части окажется больше предположенного сообразно численности её, – полномочия таковых должны быть взяты под сомнение и проверены.

Но, кажется, недоразумений в этом отношении не было: такова сила революционного порыва, зовущего к честному исполнению своего долга.

Второй вопрос о присутствующих.

Принципиально признано, что собрание открытое, и все могут присутствовать на нём, но по техническим соображениям, невозможности, вследствие тесноты зала отделить делегатов от публики, решено, что публика, не делегаты, должна оставить зал, дабы не вышло недоразумений при голосовании.

Одна маленькая деталь.

На собрании присутствовал солдат, член Исполнительного Комитета, избранный, как я говорил, на одном из летучих явочных митингов и принятый в Комитет условно до того момента, когда будут избраны легально эти члены от солдат. Он пришёл на собрание с красной повязкой члена Исполнительного Комитета и был тут же избран товарищем председателя. Когда состоялось решение, что посторонние в собрании не участвуют и даже не присутствуют, он заявил, что сам он не является делегатом какой-либо войсковой части и спросил, может ли он участвовать в собрании, как член Исполнительного Комитета.

Собрание, устами председателя и некоторых ораторов, выступавших по этому поводу, выразило ему чувства признательности, что он с первых дней революции активно проявил своё сочувствие ей и принял деятельное участие в работах Исполнительного Комитета, но тем не менее, будучи последовательным, собрание не может разрешить ему, как не имеющему мандата части, участвовать в собрании в качестве полноправного члена; но во внимание его заслуг, в отличие от всех других посторонних, ему разрешается присутствовать на собрании.

У него хватило такта немедленно сложить с себя полномочия товарища председателя собрания и отойти в сторону, воспользовавшись разрешением присутствовать на собрании в качестве гостя.

Так умело и тактично решались вопросы представительства и участия на этом первом избирательном собрании.

Целый день происходило это собрание. Много речей произнесено, много хороших слов сказано различными представителями войск, в которых представлялась вся вера в революцию и рождение новой свободной России, и я не забуду солдатского собрания, на котором проявлено было так много любви к родине.

Ранним утром на следующий день закончилось собрание. Были избраны члены в Исполнительный комитет. Кроме того, по примеру офицеров, решено настоящее собрание считать Советом солдатских депутатов, от которого избрать Исполнительный Комитет Совета солдатских депутатов.

Так сконструировался второй Совет, который вскоре же вошёл в полный контакт с Советом рабочих депутатов, с одной стороны, и Советом офицерских депутатов, с другой, составив вместе с ним общий Совет военных депутатов Киевского гарнизона, а потом, по пополнении его делегатами провинциальных гарнизонов, – Совет военных делегатов Киевского Военного Округа.

Говоря об Исполнительных Комитетах, принимавших в Киеве активное участие в революционной жизни края, нельзя обойти молчанием наличность ещё одного.

Я говорю о коалиционном Совете студенчества.

Эта организация, всплывшая наружу с первых же дней революции, составилась на основе представительства партийного студенчества и представляла из себя ту студенческую политическую организацию, которая в старой России жила и работала в подполье, тайно от взоров и устремлений жандармов и полиции.

Она не являлась представительством студенчества, избранным на основе прямого и равного избирательного права, и, конечно, не отражала студенчества во всей его полноте, но это была группа активных работников студенческой молодёжи, подошедших уже открыто к политической жизни страны. Коалиционный Совет студенчества добился права делегировать своих представителей в Городской Исполнительный Комитет.

И так, в виде руководящих органов революционной демократии, почти с первых же дней в Киеве мы имели:

Совет рабочих депутатов, с его Исполнительным Комитетом.

Совет военных депутатов, с его Исполнительным комитетом и подразделением на два Совета: Солдатских и Офицерских депутатов.

Коалиционный Совет студенчества, с его Исполнительным Комитетом.

И, наконец, Совет общественных организаций города Киева, с его Исполнительным Комитетом, признанным Временным Правительством органом этого правительства. В состав этого Комитета в качестве членов входили и представители трёх перечисленных выше Исполнительных Комитетов.