В дни революции

Силы сопротивления имеют свои пределы, и удачный натиск на всех фронтах привёл бы тому, что Центральные державы вынуждены были бы принять протянутую руку. И если, конечно, их нельзя было довести до того, чтобы им диктовать условия мира, – да это и не нужно, и не к этому стремится демократия, – то можно было заставить приступить к переговорам для заключения действительно демократического мира без победителей и побеждённых.

Началось наступление 18 июня (1 июля). Началось сильно и красиво, и натиск был велик. Нужно было давать подкрепления. И вот в это время, когда решались вопросы мира, когда делались последние героические усилия для того, чтобы сломить упорство долго готовившегося к этой войне противника, в это время я не мог послать ни одного солдата на подкрепление действующей и так нуждавшейся в подкреплениях армии. И в ряду причин, лишивших меня возможности выполнить свой долг гражданина в это ответственное перед народом и историей время, была «украинизация» войск, проводившаяся в это время явочным порядком и большою настойчивостью.

Чуть только я посылал в какой-либо запасный полк приказ о высылке маршевых рот на фронт в подкрепление тающих полков, как в жившем до того времени мирною жизнью и не думавшем об украинизации полку созывался митинг, поднималось украинское жёлто-голубое знамя и раздавался клич:

«Підем під украінським прапором» (пойдём под украинским знаменем).

И затем ни с места. Проходят недели, месяц, а роты не двигаются ни под красным, ни под жёлто-голубым знаменем.

И это в то время, когда именно на границе Украины идут бои, и самой Украине угрожает опасность быть занятой.

Так и не удалось мне двинуть подкрепления, и войска, истомлённые боем и за короткое время продвинувшиеся вперёд, но не могшие пойти дальше за недостатком сил, остановились.

Так было во второй половине июня (начало июля по н. с.), а через три недели они отступили, и началось повальное бегство с сдачей всех не только сейчас занятых позиций, но и более ранних.

Когда-нибудь история вскроет причины этого ужасного погрома. А пока любопытно указать на некоторые странные совпадения.

В ряду добивавшихся украинизирования были толпы дезертиров, объединившихся под видом формирования полка имени гетмана Полуботка.

Началось это «формирование» ещё в мае месяце. Но и к июлю не удалось их отправить на фронт.

И вот, когда в Петрограде было знаменитое июльское выступление большевиков (3–5 июля ст. ст.), в это самое время «полуботьковцы» в Киеве делают своё выступление 5 июля, тоже с целью захвата власти.

А через несколько дней начинается отступление войск под натиском сильного врага.

Соглашение Временного Правительства с Центральной Украинской Радой

В первые дни революции ко мне обратился один приятель украинец и от имени своего и своих товарищей, а также и жены высланного, с просьбой содействовать возвращению в Киев высланного ещё в начале войны в Сибирь, затем переведённого в Симбирск, и, наконец, ко времени революции оказавшегося в Москве, украинского деятеля, профессора Михаила Сергеевича Грушевского.

Я, конечно, пошёл навстречу этому желанию, и не только из любезности к моему приятелю и жене профессора, но и потому, что самую высылку в административном порядке считал незаконной и нецелесообразной. И я принял все меры к скорейшему освобождению от запрета и возвращению Грушевского в Киев.

С приездом его началась организационная работа на Украине.

Быстро сорганизовалась группа людей, составивших кружок для объединения возможно широких кругов украинцев вокруг идеи самоопределения украинского народа и для борьбы за автономию.

Эта группа лиц приняла название Центральной Украинской Рады и проявила колоссальную деятельность. Она развила широкую агитацию в народе, созывала съезды украинских работников, – то кооперативов, то крестьян, то рабочих, а то и войсковой съезды.

Отсюда черпала она силы, и представители всех украинских организаций после каждого съезда оставляли в недрах Рады след в виде многих представителей.

Работа Рады была обширна и почтенна.

Жаль только, что она как-то сумела сразу отмежеваться от всероссийской демократии, Советов рабочих и солдатских депутатов и Исполнительного Комитета, представлявших в своём лице значительные массы неукраинской демократии, составляющей, пожалуй, местами даже численное большинство в городах.

Рада сразу стала на какую-то исключительно националистическую позицию и заподозрила, конечно, без достаточных оснований, российскую революционную демократию в несочувствии принципу национального самоопределения и чуть ли не в стремлении продолжат русификаторскую политику печальной памяти царского правительства.

Укреплению такого взгляда способствовало движение в направлении украинизации войск и противодействие этому в данный момент со стороны российской демократии края, а также и то, что в ответ на домогательства некоторых групп украинцев-самостийников полного отделения российская революционная демократия, и в лице местных её органов и в лице Временного Правительства, – всегда отвечала одно и то же:

«Подождите Учредительного Собрания. Этот хозяин земли русской даст свой ответ. И каково будет его решение, так и будет».

Долгое время между Радой и Исполнительным Комитетом происходили как бы споры местничества, кому правит краем. И вместо того, чтобы подойти обеим сторонам просто и прямо и договориться о методах и путях совместной работы, обе стороны молчали и только были недовольны одна другой.

Если подозрительность Рады питалась настроением российской демократии отложить решение вопроса до Учредительного Собрания, то, с другой стороны, российская демократия чувствовала, что в украинском национальном движении рядом с украинской демократией работают и узкие националисты и даже шовинисты. А косвенным подтверждением этому явились такие надписи, появлявшиеся иногда на украинских знамёнах: «Хай живе вільна Украина без жидів и ляхів». (Да здравствует Свободная Украина без евреев и поляков.)

Такое разногласие между двумя руководящими органами продолжалось довольно долго.

Ни представители Исполнительного Комитета не шли в педагогический музей (штаб квартира Рады), ни представители Рады не шли во дворец (штаб квартира Исполнительного Комитета и всех Советов).

Наконец решено было избрать нейтральную почву для встречи двух сторон – плёс некогда широкого Днепра. Устроилась прогулка на пароходе, общий ужин на нём и общая беседа.

Так была сделана попытка сговориться.

Многого, конечно, от такого метода общения не получилось, но всё же, по-видимому, был положен мост.

Правда, голова Рады, главная пружина её, Грушевский, почему-то не нашёл возможным принять участие в этой прогулке, несомненно носившей политический или, вернее, дипломатический характер.

Но так или иначе, местные круги, украинские и неукраинские, смогли во время этой прогулки, если не сговориться, то хоть немного познакомиться, подойти друг к другу.

Послужило ли это прочному сближению и объединению двух демократий трудно сказать. Пожалуй, скорей нет, так как, например, во время выборов в городскую думу партийные товарищи, российские и украинские социалисты-революционеры, шли по двум различным спискам. Тоже и социал-демократы.

Тем не менее, время шло.

Украинская Рада перешла от культурной объединительной работы к созданию политической власти в крае.

Надо сказать, что для культурно-организационной работы у Украинской Рады была реальная база в виде широко развитой кооперации местами построенной на национальной основе.

Я помню второй всероссийский кооперативный съезд в Киеве в 1913 году. На нём резко обозначалось украинское течение в российской кооперации, и в шутку съезд этот называли борьбой Москвы с Киевом. И здесь, во время этого съезда, выяснилось, что в украинской деревне кооперация, привитая местами совсем не прогрессивными силами, имеет большое развитие, и в кооперативных силах объединительная работа Рады сможет найти точки опоры и поддержку.

Не то в области политического строительства.

Тем не менее, Рада приступила к организации краевой власти в лице Генерального Секретариата, представлявшего кабинет министров будущей Украины, каковой было желательно Раде провести теперь же.

Учитывая момент и не желая вести борьбу с захватными стремлениями некоторых из деятелей Украины, Временное Правительство решило вступить в переговоры с Радой для того, чтобы выяснить возможные пути соглашения и разрешить вопросы мирного сожительства разных народностей, населяющих территорию Украины.

Подпочва к этому была подготовлена знаменитой прогулкой в лунную ночь, о которой я рассказывал выше, так как и во время прогулки и в дальнейших переговорах после неё выяснялся вопрос о возможности вхождения в Раду представителей национальных меньшинств.

Именно в это время Временное Правительство решило командировать трёх министров, – Керенского, Церетелли и Терещенко, – для установления начал соглашения с Радой и проведения в жизнь этого соглашения.

Если не ошибаюсь, первое и второе июля (14–15) были днями, когда в Киеве происходили переговоры и состоялось, наконец, соглашение.

Прибывшие министры вели переговоры отдельно с российской демократией и её представителями, с другой – с Радой.

Трудная эта была задача, ибо вопрос приходилось решать в атмосфере недоверия, которым в отношении российской демократии пропитаны, если не все, то многие из представителей Рады.

Очень жаль, что переговоры велись отдельно, как бы с двумя тяжущимися сторонами, а не на общем собрании делегатов той и другой сторон, или, что ещё лучше, пленумов обеих сторон.

Но тем не менее, переговоры всё же привели к желанному концу, и состоялось соглашение, по которому в состав Рады входят в определённой пропорции (кажется 30 %), представители национальных меньшинств.

Что касается Генерального Секретариата, то в состав его тоже включены были представители меньшинств, и некоторые отрасли временно, до Учредит. Собрания, изъяты из круга непосредственного ведения Секретариата; к таким отраслям относятся, например, военное дело, и в соглашении указано, что секретаря по военным делам быть не должно, так как военное дело представлен заботам исключительно центральной власти.

Так, успехом увенчалась попытка соглашения, и временно наступил в этом отношении лад и покой.

Я указал выше в предыдущей главе на выступление так называемых «полуботьковцев» для захвата власти.

Следует отметить, что вероломное и неудавшееся выступление произошло через день-два после того, как состоялось указанное соглашение.

Чья-то тёмная рука хотела скомпрометировать одновременно и общероссийское и украинское дело…

Большевистская пропаганда среди солдат

Когда останавливаешься мыслью над вопросом, чем объяснить успех большевистской пропаганды, то кажется, что причина этого кроется не только в малой сознательности народных масс, трусливости многих и общем утомлении войной.

Нет, не только в этом.

Мне кажется, что главной причиной является дробность политических партий в России, стремление не к объединению, а, напротив, разъединению, разделению.

Возьмём хотя бы наши социалистические партии. Российские социалисты ещё до войны были разбиты на две большие группы (социал-демократы и социалисты-революционеры). Упомянем ещё отколовшуюся в первую пору революции от социалистов-революционеров группу народных социалистов. И каждая из этих партий имела два крыла: меньшевики и большевики среди социал-демократов, и минималисты и максималисты среди социалистов-революционеров. Кроме того, каждое из этих подразделений имело свои национальные группы, часто далеко отходившие от общего партийного центра.

Война внесла ещё новые подразделения. В каждой партии появились группы так называемых оборонцев или, как их презрительно называли, «социал-патриотов».

И хотя в настоящее время партия, скажем, социал-демократов официально разделяется на меньшевиков-оборонцев, меньшевиков-интернационалистов и большевиков, но, ведь, это разделение не вполне точно. Даже и среди большевиков имеются свои оборонцы: я знаю их. И разве выступление нынешнего верховного главнокомандующего, решающегося брать на себя ответственность за заключение сепаратного мира, прапорщика Крыленко на съезде Юго-Западного фронта не носило оборонческий характер?

А агитация большевиков перед последним выступлением для захвата власти? Ведь, для привлечения на свою сторону масс им надо было создать легенду о том, что Временное Коалиционное Правительство «хочет сдать Петроград». Это ли не оборонческая позиция?

Нужды нет, что они, защищая от сдачи Петроград, сдали всю Россию; но, ведь, выступали то они и пробирались к власти под флагом обороны.

Итак, мы видим, что среди политических партий, и без того раздробленных ещё до войны, во время войны разделение пошло дальше.

Вот в этом раздроблении, часто слишком искусственном, я и вижу одну из важных причин успеха большевистской пропаганды.

Когда произошла революция, и над страдавшей долго под гнётом старой власти Россией взошла заря свободы, единый порыв, единое чувство овладело всеми, и не было споров, распрей и раздоров. Все жили одной верой в лучшее будущее и надеялись на укрепление начал свободы и права на русской земле.

И в это время для большевистской пропаганды не было места, не находилось почвы.

Но вскоре по сконструировании Комитетов и переходе власти в руки общественных организаций началось расслоение, начались партийные группировки, часто слишком дробные и просто непонятные.

Но политическое сознание в широких народных массах и среди обывателей развито не было. Масса остановилась перед вопросом куда примкнуть, где правда?

И в своих исканиях обращались к политическим деятелям, стараясь при их посредстве самоопределиться и найти тот лозунг, который ведёт к правде жизни.

Вот тут большевики с своей агитацией в пользу мира, – эти новоявленные непротивленцы, – нашли благодарную почву.

В самом деле, усталость с одной стороны и животный инстинкт страха с другой – всё это влекло в сторону от войны. Но, ведь, просто отказаться от защиты молодой свободной отныне России как-то неловко. А большевики под этот отказ подводят идеологические и столь понятные устои: «Война, мол, не наша. Вы проливаете свою кровь в интересах буржуазии. И не только своей, но и буржуазии всех стран», и так далее, и так далее.

Ясно, что такие предпосылки, такое оправдание инстинкту самосохранения было на руку многим. И они самоопределялись в сторону большевизма, по элементарному закону механики: идти по линии наименьшего сопротивления.

Нужды нет, что они сохраняли себя только на сегодняшний день, забывая о завтрашнем. Но не даром говорится в писании: «Довлеет дневи злоба его».

Такова, мне кажется основная причина успеха большевиков, и он сказывался обольшевичением Советов и Комитетов.

Если первый Совет войск киевского гарнизона, избранный при общем подъёме, и дал довольно однородный состав и группу политических деятелей, преданных интересам революции и народа, то второй состав его, избиравшийся под флагом большевизма и украинизации штыка, в основе стоявшей рядом с большевизмом, был уже значительно понижен. Достаточно сказать, что та воинская часть, которая дала такого видного политического работника, социал-демократа меньшевика-интернационалиста, как до глубины души преданный революции солдат Таск, на вторых выборах вместо него прислала неграмотного солдата, конечно, не могущего разобраться во всей сложной ситуации момента и готового голосовать за очередным крикуном.

Но если указанные выше причины имели, по моему мнению, огромное влияние на развитие и распространение большевизма в рядах армии и среди рабочих, то в войсках и особенно на фронте делу большевиков, развивших, кстати сказать, большую агитационную энергию, помогла ещё волна добровольцев, ставших большевиками после первого марта, потому что им некуда было деваться, и потому что нужно было выместить злобу против нового строя и его деятелей.

Я говорю о полицейских и жандармах, выгнанных с своих мест и после этого всюду гонимых.

Им, этим несомненно обиженным новым порядком и революцией людям, конечно, нужно было завоёвывать позиции и становиться в ряды борцов за народное право под видом большевизма.

И нет ничего удивительного, что среди вожаков большевизма на фронте мы находим так много бывших городовых и жандармов.

Каждое сообщение об отказе, под влиянием большевистской пропаганды, идти на фронт заканчивалось обыкновенно так: «Председателем полкового совета был бывший жандарм», или «Главным руководителем солдатских масс оказался бывший городовой», или «Выданы главные виновники мятежа, среди них много городовых и жандармов».

И наиболее яркую позицию в смысле проповеди идей большевизма и призыва к каким-нибудь насильственным действиям занимали обыкновенно эти полицейские агенты старого строя.

Повторяю, большой ошибкой новой власти было расформирование общей полиции. Она послужила бы делу порядка и охранения личной безопасности граждан и не явилась бы, в качестве обиженных, ферментом, вызывающим брожение среди солдатских масс.

А, ведь, массы-то эти в общем мирные и к насильственным действиям не склонны.

Вспоминаю один маленький эпизод из недавнего прошлого. Я ехал из Киева в Бердичев. Как Командующий Войсками, ехал я в отдельном вагоне.

Ночью слышу, как на одной из маленьких станций толпа солдат шумно добивалась от проводника, чтобы тот пустил её в вагон. Тщетно он доказывал, что вагон этот служебный. Толпа домогалась. Особенно громко раздавался голос солдата, настойчиво доказывавшего их право войти именно в этот вагон.

Несколько минут продолжался этот спор с проводником, и крикун уже подстрекал толпу ломать двери вагона и не слушать проводника.

Вдруг я слышу вопрос:

– А скажи, пожалуйста, давно ты стал солдатом? Ведь, ты был урядником в таком-то местечке, – и он называет одно из ближайших местечек Киевской губернии.

– Каким урядником? – несколько смущённо, но всё же задорно отвечает крикун.

– Да таким, я знаю тебя. Что ты тут, полицейский, поднял крик.

Шум смолк. По-видимому, солдат-полицейский где-то стушевался. Толпа разошлась, не совершив насилия, к которому уже готовилась.

Спасителем положения оказался кондуктор, подошедший к вагону и признавший агитатора в серой шинели.

Повторяю: толпа всегда толпа, но по существу она мягкая.

Возьмём, например, солдат, судившихся по процессу гвардии гренадерского полка. Этот полк, под влиянием большевистской агитации, отказался выполнить боевой приказ и отошёл от позиций. Конечно, были приняты меры к ликвидации этого инцидента. Полк окружили войсками и дали время для того, чтобы он сложил оружие и выдал зачинщиков. Оружие было сдано, зачинщики выданы, и полк вышел покорно.

И вот, этих зачинщиков судили в Киеве.

Я был на этом процессе. Правда, не долго, но всё же следил внимательно. И нужно сказать, что лица солдат, в общем, производили благоприятное впечатление. Не было обычной наглости бодрящихся трусов.

Если не считать руководителя их, штабс-капитана Дзевалтовского, державшегося на суде вызывающе и как бы героем дня, все остальные подсудимые были скромны.

И любопытно. Как-то раз был с ними такой случай. Караульная рота 1-го запасного украинского полка, приведшая подсудимых из арестного помещения в суд, ушла, оставив их на произвол судьбы. И что же? По окончании судебного заседания все подсудимые солдаты, более 80 человек, стройными рядами по четыре, правда, с революционными песнями пошли по городу и, без конвоя и не сделав попытки побега, возвратились на гауптвахту и явились по начальству, не сделав, повторяю, попытки воспользоваться своей свободой и отсутствием стражи, оставившей их на произвол судьбы.

Распропагандированные большевиками полки, отказывавшиеся, обыкновенно, исполнять боевые приказы, надо правду сказать, легко приводились в повиновение и быстро складывали оружие и выдавали агитаторов. И всё это делалось без пролития капли крови. Это последнее обстоятельство ясно показывает, что здесь имели дело не с сознательными борцами за определённую выношенную идею, а с массой, возбуждённой агитацией, случайно подошедшей к настроению толпы.

Надо сказать, однако, как ни сильна была агитация большевиков, как ни много было у них добровольных сотрудников из числа бывших жандармов и полицейских, всё же она охватила далеко не все воинские части и не все комитеты. Так, комитет Юго-Западного фронта не был обольшевичен, и он не выступил на путь революционного авантюризма и никогда не поддерживал его.

Таковы итоги большевистской пропаганды в солдатской среде.

Обольшевичение рабочих происходило в Киеве у нас на глазах. И чем больше их пропаганда проникала в рабочую среду, тем настойчивее были требования рабочих о выдаче оружия. Последние месяц-полтора моего командования войсками округа проходили постоянно под знаком требования выдачи оружия рабочим для вооружения рабочей милиции и рабочих дружин под предлогом установления и охранения надлежащего порядка.

Не раз приходили ко мне депутации с требованием выдачи оружия, и каждый раз мне приходилось отказывать им в этом.

Совет рабочих депутатов первоначально не слишком ярко поддерживал эти требования отдельных групп рабочих, но, под конец, под давлением этих групп, да и пережив к тому же некоторую эволюцию в сторону большевизма, усилил свою энергию.

Как-то уже в сентябре, незадолго до отъезда в Петроград и оставления мною должности Командующего Войсками, мне сообщают, что на следующий день, – это было воскресенье, – предполагается нападение на склады оружия с целью захвата такового.

Я распорядился усилить караулы и выставить надёжные части.