Выписка
Мацунага Хисахидэ лениво потянулся с кресле. Взгляд его упал на часы. Не первый раз, между прочим, но большой разницы между первым и вторым разом – не было. Стрелки часов, казалось, пребывали все на том же месте. И двигаться не собирались. "Ну почему всегда так происходит? – подумал он. – Как середина рабочего дня, так время останавливается. А как – конец, так начинаются всякие проишествия: то с больными, то с персоналом. Уверен, что сегодня будет тоже самое".
– Можно?
– А? – Хисахидэ оторвал взгляд от часов. – Доктор Акети?
– Я могу с Вами поговорить? – вошедший довольно рослый, еще молодой мужчина с обесцвеченными волосами и в не очень отглаженном халате, выглядел расстроенным и обескураженным. – У меня возникли кое-какие сложности.
"Ну, да, – с каким-то злорадством подумал Мацунага. – Отработал всего ничего и уже жалуется. А что дальше будет? Заявление на стол, и, скорее в Токио, дяде Оде под крыло?"
– И что же это за сложности, доктор Акети? – голос Мацунаги в противоположность его мыслям был наредкость мягким и участливым. – Надеюсь, не личные?
– Нет. – доктор отрицательно покачал головой. – У меня возникли сложности с выпиской пациента.
– Ему стало хуже?
– М-м… Нет.
– А в чем тогда проблема?
– Он заявил, что не может выписаться в пятницу.
Какое-то время главный врач честно пытался осмыслить услышанное. Но, увы! Не смог.
– И в какой же день Ваш пациент желает выписаться? – осторожно осведомился он. – Если пятница его не устраивает?
– Он желает выписаться в воскресенье. Так как по его словам, воскресенье устраивает его больше.
– Да неужели? – Мацунага нахмурился. – А Вы разве не объяснили ему, что у нас не магазин, а специализированная клиника? Причем, государственная, а не частная? И он здесь не товары приобретает?
– Конечно, я ему говорил. – Акети испустил тяжелый вздох. – Но этот мальчишка совершенно невменяемый. Он ничего не желает слушать.
– А с его родителями Вы говорили?
– Вот с этим проблема. Они здесь практически не бывают.
– Надо полагать, они оба работают?
– Надо полагать – да.
– Надо полагать? Вы не знаете?
– Не знаю.
– Они не указали где работают?
– Они постоянно меняют работу. Меня это мало удивляет – кто будет терпеть таких… безответственных и совершенно ни к чему не пригодных людей! А этот мальчишка еще хуже своих родителей. Ведет себя так нагло… Просто недопустимо нагло и мерзко.
– Что ж, придется с ним поговорить. – теперь тяжело вздохнул Мацунага. – Пригласите его ко мне, доктор Акети.
Пациент доктора Акети явился достаточно быстро и на первый взгляд показался достаточно милым четырнадцатилетним мальчиком. Впрочем, сомнения в том, что он милый, тоже появились достаточно быстро: это хрупкое создание в темных очках и с ослепительно-светлыми (похоже тоже обесцвеченными) волосами, без подобающего случаю приветствия и без всякого приглашения уселось в кресло, да еще закинуло ногу за ногу.
– Вы хотите со мной поговорить? – спросило оно. – Доктор Акети сказал, что Вы хотите сообщить мне что-то очень важное.
– Может ты все же поздороваешься и сядешь более… прилично? – тихо и вкратчиво спросил Мацунага. Он был старше своего подчиненного, и в отличии от того особой впечатлительностью не отличался. – К тому же приходить на встречу в темных очках…
– У меня проблемы со зрением. – прервал его мальчишка.
– Да? – Мацунага откинулся назад, на спинку своего кресла. – А вот мне кажется, что у тебя куда больше проблем с воспитанием, чем со зрением. И доктор Акети говорил со мной как раз об этом.
Мальчишка наклонил голову к правому плечу.
– Его так заботит мое воспитание? – насмешливо спросил он.
– А ты считаешь свое поведение вполне подобающим? Доктор Акети говорит, что ты грубишь всем подряд и устраиваешь истерики по любому поводу. И без повода, между прочим, тоже.
– Что? – мальчишка подался вперед. – Когда это было? Какие еще истерики?
– Твои истерики.
– Неужели? Так может стоит вызвать сюда доктора Акети? Если он говорит это Вам, пусть скажет и мне.
– У доктора Акети и без того дел достаточно.
– То есть, вызывать его Вы не намерены?
– Да, не намерен. А вот тебе придется вспомнить о вежливости и объяснить свое поведение. Столь недопустимое и вызывающее по отношению к доктору Акети.
– И что же недопустимого Вы в нем находите?
– А вот это ты мне будешь объяснять, а никак не наоборот.
Мальчишка резко выпрямился.
– Значит, доктор Акети жалуется на меня… Одного?
– Да. Потому что другие ведут себя прилично.
– Ну, конечно, прилично. Ведь денег от них он тоже прилично получает. Тогда как моя мать ему ничего не дает.
От последнего замечания у Мацунаги перехватило дыхание.
– Ты обвиняешь доктора Акети в вымогательстве и взятках? – спросил он.
– Нет, не обвиняю. – мальчишка небрежно поправил очки. – Пусть себе берет на здоровье, у тех кто может ему их давать. Но у моей матери денег лишних не бывает.
– Ты присутствовал при том, как доктору Акети давали взятки? – ледяным тоном осведомился Мацунага.
– Ну, пару раз довелось. Вам сказать где и как? Или назвать имена? А может Вы сами предпочтете побеседовать об этом с доктором Акети?
– Я предпочту побеседовать с тобой. – Мацунага по прежнему не менял тона. – Мало того, что ты ведешь себя недопустимо нагло, так еще к тому же клевещешь на человека вдвое старше… И из почтенной семьи.
– Я говорю то что есть. – мальчишка поджал губы. – И думаю, будет лучше, если Вы предупредите доктора Акети. А то в последнее время он ведет себя наредкость неосторожно.
– Ты хочешь сказать, он требовал у тебя денег?
– Ну, – мальчишка усмехнулся. – Он на это намекал. И между прочим, намекал не только на это.
Мацунага Хисахидэ тоже усмехнулся. Но усмешка у него вышла натянутой. Он внимательно изучал своего собеседника и надо сказать – объект изучения ему совершенно не нравился. А когда под конец своей многозначительной фразы, мальчишка снял очки и посмотрел на него мечтательным и до странности отстораненным взглядом – врач вполне утвердился в своих чувствах и подозрениях.
– Ты ведь лжешь, не так ли? – устало спросил он.
– Вы можете это проверить? – мальчишка по прежнему улыбался, но глаза опустил.
– Ты хоть знаешь, что за клевету можно попасть под суд?
– Разумеется… Если доказать, что это клевета. Но ведь доктор Акети живет один и ни с кем не встречается.
– И на этом основании ты решил обвинить его в подобной мерзости?
– Пока – нет.
– Пока?
– Думаю, мы сможем договориться. Я ведь немного у Вас прошу.
– Ты просишь у меня?
– Да. Я прошу, чтобы меня выписали в воскресенье, а не в пятницу. Это немного, правда?
– И почему – в воскресенье?
– Потому что моя мать работает. А так как работа хорошая и она получила ее недавно, то ей вовсе незачем сразу брать отгул. Кто знает, как на это посмотрят.
– А ты не хочешь отправиться домой без сопровождения?
– Не хочу. Видите ли, господин Мацунага, мои родные переехали в другой район, а я его совсем не знаю. Да и денег при себе у меня нет.
– А твой отец тоже не может за тобой приехать?
– Конечно, не может. Последние два года он живет в Токио. – мальчишка зябко повел плечами, словно мерз. – Он уехал, как только меня положили в клинику.
– Значит, ты хочешь остаться здесь до воскресенья?
– Да.
– А ты не думаешь, что доктор Акети уже сообщил твоей матери, что тебя выписывают в пятницу?
– Нет, не думаю.
– Почему?
– Потому, что после разговора со мной, он сразу побежал к Вам. Доктор Акети очень несдержанный человек и меня терпеть не может.
– Это и не удивительно. Сомневаюсь, что тебя хоть кто-то может терпеть.
Мальчишка снова дернулся. Но совладал с собой.
– Так Вы согласны выписать меня в воскресенье? – тихо спросил он.
Мацунага поднялся с кресла.
Он вполне оценил своего собеседника и теперь заговорил с ним так, как говорил с очень немногими людьми. Причем, с людьми взрослыми.
– Тебя выпишут в воскресенье. – его голос звучал холодно и зло. – Но я соглашаюсь на это только ради твоей матери. Что же до шантажа – я его не потерплю. Если ты хоть что-то предпримешь против доктора Акети, когда выйдешь из клиники, или хоть слово скажешь – то я отправлю тебя под суд. И будь уверен, доказательства у меня будут. А теперь можешь идти.
– Спасибо, господин Мацунага.
– Уходи.
Изрядно побледневший мальчишка исчез за дверью. Мацунага опять опустился в кресло.
"Придется поговорить с Акети. – подумал он. – Похоже, он совершенно не умеет обращаться с детьми. Сначала демонстрирует им свою неприязнь, а когда они начинают злиться и пакостить – бежит жаловаться мне. Впрочем, современные детки доведут кого угодно. Двуличные, невоспитанные, к тому же продвинутые дальше некуда."
До конца работы оставалось еще много времени.
Но почему-то у него возникло предположение, что теперь уже до самого конца, больше ничего не произойдет. Ни с больными, ни с персоналом. И, разумеется, ни с ним самим.
Телефон
Тот день… Тот день Ханбей запомнил на всю жизнь, хотя никому о нем не рассказывал. Тогда он проснулся очень поздно. И пробуждение было очень неприятным: голова кружилась, во рту пересохло, а глаза слезились, стоило их только приоткрыть…
"Да что же это такое? – подумал он. – Не мог же я заболеть? Ведь вчера было все в порядке. Вот только… Только…"
Память быстро подсказала ему ответ. Вчера умалишенная (даже мысленно он называл ее именно так) держалась непривычно мягко и дружелюбно. Ему следовало сразу же насторожиться, но он так радовался предстоящим каникулам и присутствию Ойю, что ничего не желал замечать. И вот теперь приходилось расплачиваться за свое нежелание.
Ханбей прикрыл глаза. Неприятные ощущения постепенно проходили. Еще немного и он сможет встать. А потом… Что потом?
Ханбей прислушался. Телевизор уже был включен, на кухне так же что-то готовилось. Да, уж… Сегодня умалишенная проснулась раньше него и скорей всего уже подготовила очередную пакость. Хорошо еще, что Ойю отправилась ночевать к тетке. Иначе ей бы тоже перепало.
Ханбей встал. Первым делом он тщательно проверил свою одежду. Все было на месте и все было в порядке. Месяц назад, когда его угораздило задержаться в ванной дольше чем обычно, умалишенная достала шариковую ручку и расписала ему рубашку. Ханбей до сих пор помнил, как она истошно кричала, что никогда, ничего подобного не делала, а рубашку, конечно же, он испачкал сам – ей назло…
"Интересно, что на этот раз ей в голову прошло?" – подумал он. Ханбей оделся и продолжил свои поиски. Все вещи вроде были на месте… Все? Его взгляд остановился на столике, у окна. Вчера он оставил на нем свой сотовый. А сегодня… Сегодня его там не было. Осталась только подзарядка.
Ханбей поспешно сел. Он по прежнему ощущал слабость и головокружение, однако не смотря на это, мысли у него были ясными. На удивление ясными. Он несколько раз повторил свой номер. Восстановить его будет несложно. Другое дело – сам телефон…
Старая модель, вряд ли она стоит дорого. Во всяком случае Ойю может попросить такую сумму у тети, чтобы потратить ее на каникулах. А пока… Пока ему следовало заняться другим делом.
Ханбей отправился на кухню. Умалишенная уже была там, расставляла по полкам посуду, ту, что они использовали вчера.
– Ты поздно встал, – сказала она и уставилась на него напряженно и выжидающе. Ханбей улыбнулся.
– Я очень устал вчера, – сказал он. Умалишенная прикусила губу. Ее взгляд по прежнему оставался выжидающим, но Ханбей делал вид, что ничего не замечает. Пусть выжидает, сколько угодно, он все равно ничего не скажет ей о пропавшем телефоне. Ничего!
– Ты уже звонил Ойю? – спросила умалишенная.
– Да, – ответил Ханбей. – С ней все в порядке. Кстати, тетя просила, чтобы я к ним заехал.
– Вот как? – Да. Я же ей тоже не чужой.
Умалишенная молчала. Ханбей подошел к столу и взял в руки сахарницу. "Пустая, – отметил он про себя. – Надо же! Успела уже выбросить все, да как быстро!"
– Хочешь кофе? – после недолгого молчания наконец спросила она.
– Нет, спасибо. Я и так очень много его выпил… Вчера.
– Я пойду к себе, – запинаясь проговорила умалишенная.
– Да, мама.
Она вышла. Ханбей еще какое то время оставался на кухне, затем поспешил уйти. Сотовый умалишенной он благоразумно отключил перед уходом, ведь не дозвонившись ему, Ойю вполне могла позвонить ей. И тогда…
Тогда у той снова начался бы припадок: с криками и слезами. А этого, в любом случае, допустить было нельзя. Ведь после истории с рубашкой, все соседи, да что там, все его родственники уверены, что у него не все в порядке с головой. Разве что – Ойю… Но кто будет слушать Ойю?
Тот день он запомнил на всю жизнь, хотя никогда о нем не рассказывал. К тому же… Кому, кроме сестры, он мог о нем рассказать?