Read the book: «Династия Одуванчика. Книга 3. Пустующий трон», page 2

Стражники переглянулись и, кажется, пришли к одинаковому решению. Тот, у которого был свисток, подал серию отрывистых сигналов. Спустя несколько мгновений раздались тихие ответные свистки, означавшие, что подкрепление расходится по своим постам.

– Покажите локоть и запястья лекарю, – велела Вадьу. – Вы твердо выполняли распоряжения моего отца, и ваша верность уставу не останется незамеченной.

Приунывшие было стражники благодарно поклонились и отправились восвояси, оставив тана и пэкьу-тааса наедине.

– Ты ведь не должна здесь находиться, – заметила Гозтан, обращаясь к Вадьу.

Девочка удивленно замерла:

– Откуда… откуда ты знаешь?

Гозтан усмехнулась:

– Ты больше моего стремилась поскорее избавиться от этих стражников.

– Ничего подобного, просто не хотела, чтобы они навлекли позор на великую воительницу, которой я восхищаюсь, – возразила Вадьу.

– Вот как? И чем же, интересно, я прославилась в войнах с агонами? Каков мой главный подвиг?

Девочка замялась, после чего робко произнесла:

– Я наслышана о вас.

– У тебя почти получилось меня провести. Весьма находчиво с твоей стороны сыграть на моем тщеславии. Но я не бывала в Татене вот уже шесть лет, и ты никак не могла меня помнить. Почему солгала, что знаешь меня?

Принцесса молча поджала губы.

Гозтан угрожающе шагнула к ней:

– Шлем можно украсть. Вдруг я замаскировавшаяся рабыня, задумавшая недоброе?

Девочка не сдвинулась с места, но Гозтан заметила, что правая рука ее метнулась к костяному кинжалу на поясе. Затем Вадьу демонстративно убрала руку обратно. И ответила:

– Тогда ты не стала бы обезоруживать стражников, а просто убила бы их. Для тебя это проще простого.

Хладнокровие и сообразительность пэкьу-тааса впечатлили Гозтан. Ей стало понятно, почему пэкьу так любит свою малолетнюю дочь. Она сделала еще несколько шагов к Вадьу, и та напряглась всем телом. Но в последний момент Гозтан свернула в сторону, бросила булаву, отнятую у часового, и склонилась рядом с молодым гаринафином. Она ласково приподняла голову животного и положила ее себе на колени. Гаринафин – молодая самка, едва научившаяся летать, – сильно задрожала, из пасти у нее пошла пена.

– Что с Корвой? – встревожилась Вадьу.

– Дай мне всю тольусу, какая у тебя есть, живо.

Перепуганная Вадьу сунула руку в поясной мешочек, взяла пригоршню жгучих ягод и высыпала их в ладони Гозтан. Женщина понемногу скормила все Корве. Вскоре самка гаринафина успокоилась и закрыла глаза. Но даже во сне глаза животного лихорадочно двигались под веками.

– С ней все будет хорошо? – нетерпеливо спросила Вадьу.

– Она уснула, – ответила Гозтан. – От тольусы гаринафины видят сны, ну прямо как мы. Корва перегрелась, а тольуса помогает замедлить сердцебиение, расширяет сосуды и расслабляет мышцы, позволяя отдохнуть.

– Я знала, что ты ей поможешь, – сказала Вадьу. – Когда мы стали терять высоту, я перепугалась и решила приземлиться. Потом увидела, как ты смотришь на Корву, как будто понимая, что с ней не так, и сообразила…

– На таких молодых гаринафинах ездить нельзя! – резко выпалила Гозтан, повысив голос. – Они недостаточно выносливы для продолжительных полетов, и старшие звери нередко несут их во время долгих путешествий. Нужно время, чтобы они научились экономить воздух и управлять своим телом. Ты чуть не угробила бедняжку.

– Я не знала…

– Да я это уже поняла! Ну разве так можно? А эти загоны, в которых вы держите боевых гаринафинов… – Гозтан перевела дух и заставила себя успокоиться. Какой смысл поносить пэкьу перед дочерью, критикуя его методы воспитания крылатых зверей? – Я опытная наездница, возможно лучшая в войске твоего отца, хотя он давненько уже не нуждался в моих услугах. Не могу спокойно смотреть на плохое обращение с этими прекрасными животными.

– Корва не живет в загоне, – возразила Вадьу. – Я пытаюсь поладить с ней по старинке.

Гозтан прищурилась и провела рукой по гладким рогам гаринафина.

– Отметок нет… Ты что, украла ее? Тебе запретили на ней кататься, но ты воспротивилась?

Девочка закусила нижнюю губу и с вызовом вскинула подбородок:

– Корву подарил моему отцу тан Безветренного плоскогорья. Говорят, никто не мог сравниться с ее матерью в скорости…

– И ты решила проверить, унаследовала ли Корва способности матери? – Тон Гозтан чуть смягчился. – Но она пока что не выросла…

– Я знаю, что она еще слишком молода, чтобы развивать предельную скорость! Ты меня вообще слушаешь?! Или считаешь глупым ребенком? – выпалила Вадьу. Она аж глаза вытаращила, сердясь, что ее собеседница оказалась такой непонятливой.

Но Гозтан не повелась на это.

– Ладно, пэкьу-тааса, смотри сама. Поступай как знаешь. Мешать я тебе не буду.

Девочка перевела дух и призналась:

– Я первой положила на Корву глаз и умоляла отца подарить ее мне, но он хочет отдать ее моему брату. «Мне нужен боевой зверь», – сказала я. «Эта малышка слишком норовистая», – ответил он. «Я тоже!» – парировала я. «Кудьу более опытный наездник», – возразил папа. «Подумаешь, научился ездить на быках! Да я на любом, даже неукрощенном, дольше брата продержусь», – заявила я. «Кудьу старше, и ему вскоре понадобится боевой зверь», – отрезал отец, и на этом разговор был окончен. Но это же несправедливо! Мне никогда не дают то, чего я хочу, потому что я младше. Вот я и решила прокатиться на Корве, чтобы скрепить наши узы.

– Выходит, я была права, – рассмеялась Гозтан. – Ты воровка.

– Неправда! Гаринафины никому не принадлежат, пока не подружатся с наездниками.

– Да какая из тебя наездница, если ты даже ухаживать за животным не умеешь?

– Я… – на глазах у Вадьу выступили слезы, – я должна была узнать больше. Только не говори мне, что в моем возрасте ты всегда слушалась старших.

Гозтан вздохнула:

– С этим не поспоришь. – Ее голос еще больше смягчился. – У моей матери, прежнего тана, был огромный гаринафин, который отличался крайне скверным характером. Считалось, что на нем вообще невозможно ездить. Разумеется, мне захотелось попробовать, хотя его седло было настолько велико, что мне пришлось практически сесть на шпагат…

Предаваясь воспоминаниям, Гозтан ласково гладила Корву по голове и с нежностью глядела на подрагивающие веки юной самки гаринафина.

Она не заметила, как Вадьу изменилась в лице, слушая ее рассказ, и не увидела, как девочка медленно подняла с песка булаву. И уж совершенно точно Гозтан не была готова к тому, что пэкьу-тааса замахнется и ударит ее булавой по затылку.

Глава 2
Тайная экспедиция

Укьу-Гондэ, бухта Победы, пятый месяц двенадцатого года после прибытия чужеземных городов-кораблей (известный в Дара как первый год правления Четырех Безмятежных Морей)

Гозтан очнулась.

Перед глазами в воде плавали звезды.

Постепенно женщина поняла, что звезды находились вовсе не в воде, но сверкали в горячем воздухе. Искры трескучего костра светлячками взмывали в темное небо. В нос ударил аромат паленого кизяка и жареного мяса. В нем также чувствовались едкие нотки копченой тольусы, которую было принято есть только на пирах и празднествах.

Затылок болел так сильно, что Гозтан застонала.

До ее слуха внезапно донесся гипнотический напев:

 
– Меня послушайте, о воины льуку,
Тучны слова мои, как все стада пэкьу.
Пускай я здесь чужак, но много я видал
И красоту небес, как на ладони, брал¹.
 

Некоторые обороты не оставляли сомнений в том, что язык льуку не являлся для сказителя родным, да и произношение было характерным для чужеземца. Брать красоту, как на ладони? Что за нелепица? Но в рифмах присутствовали некая прелесть и грация, а благодаря причудливым интонациям рассказчика перед глазами отчетливо вставали яркие выразительные образы, которые позволяли слушателям наслаждаться: это было сродни тому, как если бы жареные дикие кабачки приправили изысканным соком тольусы.

Голос и акцент показались Гозтан знакомыми, но она не смогла понять, кто говорит. Женщина попробовала повернуть голову в ту сторону и поняла, что связана по рукам и ногам прочными веревками из жил. Она была пленницей.

– …Вы все наверняка слышали старую басню о пастухе-агоне, который подобрал зимой тщедушного щенка и выкормил его молоком пастушьих собак. Когда щенок вырос, оказалось, что это волк. Однажды пастух застал волка с новорожденным ягненком в зубах. «Почему ты отплатил за мою доброту таким вредноломством?» – спросил пастух. «Не могу ничего поделать, – отвечал волк. – Такова моя природа».

Рассказ прервался смехом и громкими выкриками.

– И поделом ему!

– Тупой агон!

– У агонов даже молоко сук пропитано предательством и, как ты выразился, «вредноломством»!

Перед затуманенным взором Гозтан возникло детское лицо: пэкьу-тааса, чьи волосы в отблесках костра казались золотыми.

– За что? – прохрипела Гозтан.

Она зажмурилась и снова открыла глаза, надеясь, что зрение вернется в полной мере. Затылок отозвался болью. Лишь бы только кости были целы.

– Кто ты на самом деле? – нагнувшись, прошептала Вадьу ей на ухо.

– …В моей стране есть поговорка со схожим смыслом, но дорогими словами. У нас говорят: «Крубен родит крубена, диран родит дирана, а дочь осьминога может разом расколоть восемь устричных раковин».

Снова хохот и крики.

– Еще кьоффира!

– Еще тольусы!

– А я бы и сырого осьминога съел!

– Старик, ты, верно, хотел сказать «другими словами», да язык у тебя с костями!

– Тише вы! Раб лучше вашего языком чешет. Вам всем не мешало бы у него поучиться.

Никто не обращал внимания ни на связанную пленницу у костра, ни на допрашивающую ее девочку.

Гозтан не понимала, почему Вадьу задает ей вопрос, на который уже знает ответ. Несмотря на пульсирующую боль, ее мозг быстро заработал. Девочка почему-то была уверена, что Гозтан не та, за кого себя выдает, и представляет собой угрозу. Гозтан нужно было сменить тактику, пока не выяснятся причины столь странного поведения.

– А ты, видать, сильна. В одиночку меня сюда дотащила.

– Хотела, но ты оказалась для меня тяжеловата. – Девочка смущенно отвела взгляд. – Пришлось позвать на помощь нескольких наро. Мое появление стало для них неожиданностью, но я сказала, что отец якобы послал меня засвидетельствовать их отвагу. Они обрадовались, узнав, что по пути я захватила лазутчицу.

– А если твои помощники расскажут твоему отцу про Корву?

Вадьу усмехнулась:

– Рано утром они все уплывут на поиски северо-западного пути в Дара. С отцом увидятся в лучшем случае через несколько лет, а то и вовсе никогда.

Гозтан вытянула затекшую шею, чтобы посмотреть на море. В свете костра она различала на берегу громадные плоты – целую флотилию. Эти плоты были новым изобретением пэкьу. Их изготавливали, связывая вместе несколько традиционных округлых лодок из обтянутых шкурами костей и прикрепляя их к костяному каркасу с несколькими воздушными пузырями. Благодаря этим новым морским плотам льуку перестали зависеть от искусных кораблестроителей дара. Их грузоподъемность была значительно ниже, чем у городов-кораблей, и не позволяла переправлять через море войска, но для исследовательских экспедиций такие плоты вполне годились.

Гозтан наконец поняла, по какой причине область вокруг бухты нуждалась в охране и почему часовые отказывались ее пропускать. Пэкьу Тенрьо много лет был одержим навязчивой идеей отыскать путь в Дара, на родину городов-кораблей, чтобы захватить эту страну. Но далекие острова казались недостижимыми, а устрашающая Стена Бурь, описанная пленниками-чужеземцами, виделась непреодолимой преградой. Множество экспедиций отправлялись на поиски Дара, но большинство лодок никогда не возвращались, а команда одной из тех, что вернулась, была настолько ошеломлена увиденным в странствиях, что отчаянно уговаривала Тенрьо бросить свою безумную затею. Пэкьу приказал казнить их, дабы они не подрывали боевой дух льуку.

Время от времени могучее океаническое течение приносило к берегам останки неудавшихся экспедиций, и пэкьу заметил, что его начинание, которое постепенно начали считать настоящей авантюрой, пользуется в народе все меньшей поддержкой. Возможно, поэтому нынешнюю экспедицию, в отличие от предыдущих, держали в тайне, чтобы амбициозные таны и строптивые старейшины, чьи дети погибли в прошлых морских походах, не взбунтовались.

Гозтан огляделась, но не увидела юную самку гаринафина.

– Где Корва?

– Еще спит. Отсюда недалеко до загонов, поэтому она в безопасности. Не хочется оставлять ее одну, но сейчас гораздо важнее, чтобы шпионы вроде тебя не помешали отважным наро.

– Найди кого-нибудь из ветеранов, что сражались вместе со мной…

– Ха, этот номер у тебя не пройдет. Напрасно надеешься меня провести. Здесь все молодые: нет никого, кто участвовал в сражениях с варварами-дара и захватывал города-корабли. Ты ведь на это и рассчитывала, да? Прикинулась героиней из малоизвестного племени, которая почти не бывает в Татене, зная, что никто с точностью не опознает в тебе обманщицу.

«Ну разумеется, – подумала Гозтан, – только молодежь настолько глупа, чтобы добровольно отправиться на поиски далеких островов в бескрайнем море. Это столь же безумная затея, как спрыгнуть со спины гаринафина над степью и надеяться, что приземлишься в воду».

– Тогда сходи к Большому шатру…

– Мне не пять лет! Если я позову кого-нибудь из давних соратников отца, они сразу наткнутся на Корву…

– Так проведи их кружным путем, с другой стороны бухты…

– Ну да, чтобы ты успела тем временем сбежать и совершить задуманные злодеяния. Ничего, я выясню, в чем заключаются твои коварные планы.

Гозтан одновременно было и смешно, и так досадно, что хотелось кричать. Когда дети что-нибудь вобьют себе в голову, их невозможно переубедить.

– И что ты собираешься со мной делать?

Вадьу двумя пальцами указала на свои глаза, а затем на Гозтан. Вид у девочки был свирепый.

– И долго ты будешь меня сторожить?

– Пока флотилия не поднимет паруса, а Корва не отдохнет. Тогда… Тогда я возьму Корву и отведу тебя обратно в Татен. Меня не накажут, когда узнают, что я задержала опасную шпионку. Может, отец даже подарит мне Корву. Лучшего и придумать невозможно.

– …Сегодня пэкьу приказал мне рассказать о своем путешествии, чтобы во сне вы увидели путь кита. Я чужак и не могу общаться с вашими богами напрямик, как вы, но, быть может, боги изучат ваши сны и подскажут безопасную дорогу через открытое море. Позвольте же развлечь вас историями – как истинными, так и вероятными. Нет, я не скажу, которые из них какие, но знайте, что все они правдивы…

На этот раз слова рассказчика сопровождались лишь редкими смешками, которые быстро стихли. Публика умолкла. Певучие интонации сказителя зачаровывали толпу; люди гадали, а вдруг одна из историй, подобно яркой падающей звезде, действительно озарит темное море и направит их через неведомые просторы.

Девочке нельзя было отказать в отваге. План она, правда, придумала сумасшедший, однако он вполне мог сработать – если бы Гозтан и в самом деле была шпионкой.

Но стоит Вадьу привести Гозтан утром в Татен, как пэкьу настолько осерчает, что его пэкьу-тааса еще долго не сможет присесть на пятую точку, а о том, чтобы летать на гаринафинах, и говорить нечего. Как же приятно будет посмотреть на удивленное лицо Вадьу…

…Вот только если Вадьу продержит ее в плену всю ночь, то Гозтан пропустит встречу с пэкьу Тенрьо, которая должна состояться с первыми лучами солнца. И уж, конечно, Тенрьо не сочтет причину ее опоздания уважительной. Пэкьу не одобряет танов, не способных самостоятельно решить свои мелкие проблемы без его помощи; тан, которому не удалось сбежать от десятилетней девочки, наверняка заслужит его презрение, а вождь, которому не хватило находчивости, чтобы не выставить на посмешище любимую дочь Тенрьо, а заодно и его самого, несомненно, навлечет на себя гнев правителя. Гозтан могла навсегда попрощаться с надеждами получить для Пяти племен Рога разрешение пасти скот на берегах Чаши Алуро.

– …Путь кита неистовый и бурный, а чудеса, которые можно встретить на нем, несметны, как звезды на небосводе. Однажды, когда мы проходили по теплому течению, начался штиль, наши паруса затрепыхались и повисли. Оставалось только дрейфовать, позволяя океаническому течению нести нас вдаль от Дара, словно семена одуванчика по ветру. По правому борту проплыла стая дельфинов. Мы слышали, как эти дышащие воздухом морские животные переговариваются на своем веселом свистящем языке, и это немного развеяло скуку.

«Акула! Акула!» – вдруг закричал зоркий впередсмотрящий.

Мы помчались к планширу и увидели, что он прав. Одинокая рыбина выделялась среди прыгающих и пляшущих дельфинов, словно крыса среди мышей. Вместо гладкого, похожего на бутылочное горлышко носа у нее была широкая зубастая ухмылка, а вместо пары горизонтальных лопастей, способных изгибаться подобно человеческим ногам, – кривой вертикальный хвост, извивавшийся, как хвостовой плавник. Вместо отверстия на голове, из которого у дельфинов выходил влажный пар, рядом со щеками акулы находились жабры, пропускавшие через себя соленую воду…

Боль и головокружение почти прошли, и Гозтан нашла силы повернуться к Вадьу, не чувствуя при этом тошноту. Нужно было убедить девочку отпустить ее.

– А что, если ты ошибаешься и я действительно та, за кого себя выдаю? Почему ты так уверена, что я шпионка?

– Ну-ка, повтори еще раз свою родословную, – надменно приказала Вадьу.

– Я Гозтан Рьото, дочь Дайу Рьото, сына Пэфира Вагапэ. Я служу пэкьу в качестве тана…

– Лжешь! – перебила ее Вадьу. – Ты меня почти провела. Почти. Но ты как тот волчонок из басни. Тебе не скрыть свою природу.

Женщина пришла в недоумение.

– Ты ошиба…

– А помнишь, когда Корва уснула, ты сказала, что твоя мать якобы была таном до тебя?

– Да, так оно и есть.

– А теперь в родословной ты называешь не ее, а отца, – ликующе заявила Вадьу. – Либо ты плохо подготовившаяся самозванка, либо узурпаторша. Мой отец не потерпит узурпаторов на месте его верных танов.

– …Мы ожидали, что сейчас начнется кровопролитие, что дельфины всем скопом набросятся на рыбу-убийцу, давнего врага китообразных. Но драки не было, никто не обижал незваную гостью. Громадная серая акула, в два раза крупнее самого большого дельфина, вела себя как член стаи. Она не могла грациозно прыгать, подобно дельфинам, но ныряла и помогала себе мощными движениями хвоста, чтобы выбросить тело из воды, подражая своему неродному семейству. Когда она падала обратно в океан, дельфины радостно свистели и одобрительно пищали: они хвалили акулу, как будто та была их избалованным ребенком…

Гозтан не сдержала смешок. Учитывая, каким образом сам пэкьу Тенрьо пришел к власти, его нетерпимость к узурпаторам выглядела откровенно нелепой. Но она сомневалась, что познания пэкьу-тааса об окружающем мире достаточно велики, чтобы понять причину ее «лжи».

– Прекрати! Что я такого смешного сказала?

– Ты и в самом деле ошибаешься. Сейчас попробую объяснить. Эх, даже и не знаю, с чего начать…

Тут слова застряли у нее в горле, потому что Гозтан наконец-то заметила жестикулирующую фигуру рассказчика у костра и поняла, почему его голос показался ей таким знакомым.

Глава 3
Послание на черепашьем панцире

Укьу-Гондэ, год прибытия чужеземных городов-кораблей (известный в Дара как первый год правления Праведной Силы, когда император Эриши взошел на трон после смерти императора Мапидэрэ)

Мать Гозтан, Тенлек Рьото, вождь Третьего племени Рога, была одним из первых танов пэкьу Толурору Роатана, присягнувших на верность Тенрьо, когда лишенный привилегий сын убил отца, узурпировав титул пэкьу. В детстве Гозтан с восхищением следила за тем, как Тенрьо объединил разрозненные равнинные племена льуку в этакий божественный молот, навершием которого был он сам, и ударил им по ненавистным агонам, заставив подчиниться древнего врага и угнетателя. Повзрослев, Гозтан вступила в армию в качестве наездницы гаринафинов. Она изучила хладнокровные тактические приемы Тенрьо, копировала его пыл и страсть, убив столько врагов, что на шлеме девушки уже не осталось места для крестообразных отметок, каждая из которых означала поверженного агона.

Третье племя Рога процветало. Пусть самой Гозтан было еще рано иметь детей, она с радостью наблюдала, как матери становятся более дородными и красивыми от мяса и молока захваченных ею шерстистых коров и шишкорогих овец, а дети растут под присмотром рабов-агонов. Ее собственные родители были еще молоды и полны сил, но Гозтан вздохнула с облегчением, когда в племени перестали соблюдать закон, согласно которому слабым старикам приходилось уходить в зимнюю вьюгу, навсегда прощаясь со своими семьями. Да, это означало, что от голода теперь гибли старые агоны, но такова уж жизнь в степи.

– Ты сильнее своих братьев и сестер, – с гордостью говорила Тенлек, глядя на старшую дочь. – Ты совсем как я.

А потом, в тот самый год, когда Гозтан достигла брачного возраста, из-за моря прибыли незнакомцы на чудовищных городах-кораблях.

По указу пэкьу Тенрьо льуку встретили их со сдержанным радушием, но чужаки сразу проявили свою звериную сущность и перебили не один десяток льуку своим удивительным металлическим оружием.

Варвары-дара оказались сильными. Они убивали на расстоянии маленькими копьями, которые выпускали из приспособлений в виде полумесяца, что были точнее пращей и рогаток льуку; они одевались в легкую, как облако, одежду, яркую и гораздо более приятную телу, чем шкуры и кожа, которые носили соотечественники Гозтан. Их города-корабли с гигантскими вертикальными парусами, укрощавшими ветер не хуже крыльев гаринафинов, уверенно держались на высоких волнах, с какими не могли совладать лодки льуку. Кроме того, чужаки были неуязвимы к бушевавшим среди степного народа новым неизвестным болезням.

Их пэкьу, некий адмирал Крита, объявил, что собирается поработить льуку и заковать их всех в кандалы, из которых они не выберутся до седьмого колена. Люди в ужасе и смятении молились Все-Отцу и Пра-Матери, недоумевая, как те допустили, чтобы на их смертных детей опустилась такая тьма.

Вместо того чтобы отправить воинов на гаринафинах на смертный бой с варварами, пэкьу Тенрьо созвал женщин, танов и наро, и потребовал, чтобы те добровольно согласились ублажать мужчин, именовавших себя властителями Дара. Подобная слабость пэкьу заставила вскипеть многих танов, включая и мать Гозтан. Но сама Гозтан, помня, как Тенрьо раз за разом обводил своих врагов вокруг пальца, вызвалась одной из первых, нисколько не сомневаясь, что у пэкьу имеется на сей счет некий хитроумный план.

Накануне того дня, когда воительницам предстояло отправиться на города-корабли, пэкьу устроил для них пир и попросил держать глаза и уши востро, хорошенько изучить обычаи Дара, но самим при этом как можно меньше рассказывать чужакам об укладе жизни льуку.

– Впереди долгая зима, – сказал пэкьу. – Хитрая волчица поджимает хвост и пьет предложенное молоко, притворяясь домашней собакой, пока ее истинная природа прячется глубоко, как костяной кинжал в ножнах.

Гозтан стойко терпела омерзительные ласки и похотливые взгляды варваров, полностью вжившись в роль униженной рабыни, и в конце концов сумела завоевать доверие Датамы, капитана одного из городов-кораблей, которому была подарена. Она приносила ему еду, мыла его, спала с ним. Слово за словом, фразу за фразой девушка освоила его язык; день за днем она изучала его боевые навыки и ход его мыслей; квадрат за квадратом, палуба за палубой она запоминала планировку города-корабля и расположение оружейных и кладовых.

Однажды ранней весной капитан Датама, разжиревший на богатых харчах льуку и обленившийся от безделья, решил прогуляться на свежем воздухе, хотя обычно не сходил с корабля. Он послал за мужчинами льуку, чтобы те несли его и его любовницу из числа местных – которую он прозвал Покорностью, ибо не считал нужным запоминать ее «варварское» имя, – на громадных носилках из китовых ребер, оплетенных водорослями. На носилки были уложены привезенные из Дара шелковые подушки, набитые мягкой шерстью ягнят.

Датама, который не мог похвастаться силой и красотой – хилое нескладное тело, писклявый голос и лицо, похожее на мордочку полевой мыши, – окружил себя всевозможными удобствами: на носилки были погружены два больших кувшина с вином, восемь корзин с продовольствием, охлажденные в море камни для смягчения симптомов геморроя, ведерко душистой цветочной воды, которой Гозтан должна была обрызгивать капитана, когда тот притомится от жары… Воины льуку напрягались и пыхтели, бегом перемещая носилки вверх и вниз по песчаным прибрежным дюнам, в то время как солдаты-дара лениво брели следом в компании прислуги, развлекая друг друга анекдотами, предположительно высмеивающими глупость степного народа, и вслух рассуждая о том, какие же прошлые грехи обрекли льуку на столь жалкое существование. К счастью, воины льуку не понимали языка дара, и оскорбления отскакивали от них, как вода от спины крачки, попавшей в прилив.

А вот Гозтан аж пылала от гнева. Она привыкла считать, что отличается невозмутимым нравом, но ее покрывшееся коростой сердце вновь обливалось кровью, когда она видела, как властители Дара используют ее соотечественников в качестве вьючных животных. Молодой женщине стоило немалых сил кокетливо улыбаться, подливая Датаме выдержанного вина, так, как этот злодей ее учил.

Внезапно один из носильщиков оступился, и носилки накренились, едва не сбросив уродливого капитана. Он избежал постыдного падения, схватившись за руку Гозтан, а вот один из кувшинов постигла печальная участь, и все содержимое его расплескалось на роскошную шелковую мантию Датамы.

Тот в ярости остановил процессию и приказал выпороть всех носильщиков. С каждой кровавой полосой на спине в глазах склонившихся мужчин-льуку разгоралось яростное пламя. Солдаты-дара пристально наблюдали со стороны, обнажив мечи. Они были бы вовсе не прочь устроить резню, если бы кто-нибудь из местных дал им повод. Гозтан отчаянно умоляла любовника проявить к носильщикам милосердие, но капитан влепил ей пощечину. Она с трудом удержалась, чтобы не придушить его на месте.

«Волки хитры, – напомнила она себе сквозь ослепляющую ярость. – Я должна быть хитроумной волчицей».

– Знамение! Знамение! – вдруг завопил кто-то в нескольких шагах от носилок.

Все обернулись.

Кричал долговязый жилистый дара, одетый наполовину в пеньковые обноски, наполовину в грубо сшитые шкуры на манер слуг-варваров. За время долгого морского путешествия одежда многих моряков пришла в негодность, а изготавливать ее по местным образцам они так и не научились (а может, вовсе не хотели учиться). Гозтан этот человек был не знаком. Это значило, что он, скорее всего, был простым матросом, а не личным слугой Датамы. На загорелом лице дара выделялись большие умные глаза, а его руки от кистей до плеч были сплошь покрыты шрамами. Гозтан подумала, что с лохматой бородкой он напоминает ей смирного барана, который только и выжидает удобного случая. Моряк стоял на коленях в песке и держал в руках черепаший панцирь, словно это было самое дорогое в мире сокровище.

– Ога Кидосу, – произнес Датама, – что ты несешь? О каком еще знамении толкуешь?

Солдаты на время прекратили хлестать носильщиков плетками и с интересом следили за развитием событий. Черепаший панцирь был размером с небольшой кокос. Ога обеими руками поднял его над головой.

– Взгляните сами, капитан: это благое предзнаменование!

Датама неуклюже слез с носилок, вразвалочку подошел к Оге и забрал у него панцирь. Панцирь принадлежал молодой черепахе, но та умерла уже так давно, что кости внутри истлели. Помимо естественных спаек между пластинами, и спинную, и брюшную части панциря покрывали какие-то причудливые письмена.

Спина была испещрена неровными фигурами, обведенными белым. В них капитан мгновенно узнал карту островов Дара. А со стороны брюха были изображены пять человеческих фигур. Взрослый мужчина, державший на руках новорожденного младенца, женщина и двое юношей с длинными копьями. От поднятой руки женщины тянулась веревка, привязанная к подвешенной, но не по центру, горизонтальной балке. С короткого края балки свисала рыба, а с длинного – гирька в форме колокольчика. Это были весы, какими в Дара пользовались все, от торговцев рыбой до ювелиров. Судя по прическам и одежде, все пятеро людей принадлежали к народу дара.

Изображения были как бы выдавлены на панцире, а не вырезаны ножом – отсутствовали характерные резкие изгибы и углы. Действительно, когда капитан провел пальцем по отметинам, те оказались гладкими, словно бы рисунок был создан на панцире самой природой.

– Где ты это взял? – спросил Датама.

– О панцирь запнулся недотепа-носильщик. Я заметил и подобрал его. Думал, это камень или раковина, но, как только увидел рисунок, сразу понял, что это знак от Луто, послание, переданное его пави.

Взгляд Датамы метался между панцирем и коленопреклоненной фигурой Оги Кидосу. Рассказ матроса звучал нелепо. Капитан был уверен, что такие отметины не могли появиться естественным образом. Очевидно, Ога, неграмотный крестьянин-рыбак, решил подсунуть ему поддельную «сверхъестественную» диковинку в надежде на награду. Датама уже собрался приказать выпороть его за обман, но вдруг заметил, с каким любопытством и трепетом взирают на панцирь солдаты-дара.

– Адмирал предвидел такие знамения, – прошептал один солдат своему товарищу.

– Я слышал, капитан Тало проводил ритуалы очищения, чтобы обратиться к богам за советом, – прошептал другой.

«Знамения».

Датама был отнюдь не глуп, а потому решил обдумать ситуацию с политической точки зрения. Жестокое отношение адмирала Криты к туземцам было не по душе даже его подчиненным, особенно ученым-моралистам, которых взяли в экспедицию, чтобы убедить бессмертных вернуться в Дара во славу императора Мапидэрэ. Многие ученые критиковали политику Криты, считая ее бесчеловечной и противоречащей учению Единственного Истинного Мудреца. Они при каждом удобном случае осыпали его изящными цитатами на классическом ано, настаивая, что к туземцам следует относиться со снисхождением. Адмирал считал этих наивных мудрецов дураками, чьи головы набиты бессмысленными идеалами вроде «взаимоуважения» и «всеобщего человеколюбия». Они не понимали, что для успеха экспедиции во враждебные земли требовался суровый военный подход.

Моралисты так утомили Криту, что он готов был заживо закопать их в землю, как поступал император Мапидэрэ с их чересчур смелыми на язык коллегами в Дара. Но простые солдаты и матросы высоко почитали этих ученых мужей. Казнь мудрецов стала бы недвусмысленным сигналом о том, что военное командование отказалось от выполнения основной задачи экспедиции – поисков бессмертных и их доставке в Дара, к императору Мапидэрэ. Стоит лишь солдатам понять, что Крита и другие командиры не собираются возвращаться, как они наверняка поднимут бунт. Поэтому военной верхушке оставалось лишь терпеть болтовню ученых, чтобы не подвергнуть сомнению собственный авторитет.