Read the book: «Приют гнева и снов»

Font:

* * *

Моим родителям

Пролог

Покосившийся и осевший особняк Эштон-хаус напоминает согбенного годами сумасшедшего. Как я могла знать в тот первый день, что его обитатели так же уродливы, как эти бесформенные бревна, так же убоги, искалечены и больны – разумом и духом? Возможно, это они заразили меня. Или безумие сочилось прямо из болота, окутанного ядовитыми испарениями, растворялось в самом воздухе, которым мы дышали, – и никто из нас не смог скрыться. Никто.

Глава 1

Заросли боярышника укроют меня, под защитой их беспощадных шипов я дождусь рассвета. Звезды скрылись за облаками, и я осталась совсем одна посреди болота, со всеми его канавками и ручейками, стоячей водой и жадной до человеческой плоти трясиной.

Конечно, болото может поглотить меня. Мне плохо, я ослабла от голода, и здесь холодно, так холодно, но, может быть, оно все же пощадит меня. В конце концов, мы с ним старые друзья. Оно хорошо меня знает. Ночной холод пробирает до костей. Волны озноба пробегают по телу снова и снова. Так хочется домой, но дома больше нет – только не для меня.

В деревьях словно призрак мелькает фигура, она все ближе. Этот человек пришел убить меня, или даже хуже. Дышать. Надо дышать. Он пройдет мимо, если я замру и не издам ни звука, и буду держать рот открытым, чтобы он не услышал, как стучат мои зубы.

Он оглядывается направо и налево. И наконец смотрит прямо перед собой – на меня.

Он улыбается.

Я вскакиваю и бросаюсь бежать. Везде вода, вода и тьма.

Он почти добрался до меня, он скользит и едет на неверной болотистой почве, его руки распростерты, как у пугала. Упади, пожалуйста, упади. Пусть болото заберет тебя, утянет тебя на дно, скроет твое лицо. Пусть болото заберет тебя и спасет меня.

Чавкающий звук шагов. Болото старается, засасывает его ботинки, ноги, но этого мало. Грязные белые руки тянутся ко мне, пальцы цепляются за мое платье.

Вода заливает уши, рот.

Я не могу дышать, и вода…

Громкие голоса, вспышка света – и болота больше нет. Надо мной нависает тень. Прежде чем я успеваю закричать, она переворачивает меня на живот, как мертвую рыбу на разделочной доске, и вонзает в мое тело иглу. Теперь кричать нет никакого смысла, потому что я знаю, где нахожусь – в приюте, и здесь нет ни болота, ни моего убийцы.

Сердце замедляет бешеный ритм. Все звуки стихают, и благословенный сон обволакивает меня, увлекая в небытие.

Уже утро. Я стою на цыпочках, прижавшись лицом к холодной металлической решетке, и слежу за рощей вдалеке – наверное, это боярышник, в тени за ней лежит болото, где тела любовников тесно сплелись, а мертвецы гниют в воде.

Если вглядываться достаточно пристально, иногда мне удается представить себя на свободе, за пределами этих стен, на свежем воздухе – и вот тогда стопами можно почти ощутить прикосновение травы, а на кожу ложится холодное дыхание ветра. Но только не сегодня. Сегодня мне ни на чем не сосредоточиться – в соседней палате шумят сумасшедшие. Я оборачиваюсь и кричу им в стену:

– Замолчите! Замолчите!

Когда я возвращаюсь к деревьям, их уже не разглядеть – их укрыло завесой пришедшего с моря тумана. Мои каблуки опускаются на пол, и пейзаж исчезает, уступая место прямоугольнику неба. Конечно, я люблю небо, как и все, но так хотелось бы опустить окна чуть пониже – тогда получилось бы разглядеть и мир за их пределами.

О такой роскоши можно только мечтать. Может, однажды меня переведут в другую комнату, где окна шире и больше света? Хотя даже если я попрошу об этом, никуда меня не переведут – пусть у них и есть свободная палата. Наверняка ее отдадут кому-нибудь послушному, прилежному.

Металлическая решетка не позволяет мне сбежать, хотя искренне не понимаю, к чему все эти усилия. Окно слишком узкое, и даже такой худышке, как я, в него не протиснуться, да и потом оно едва открывается – мешает железная щеколда. И кому вообще может прийти в голову спрыгнуть отсюда? До земли далеко. А приземлиться можно только в вымощенный камнем внутренний двор, переломав себе все кости. Колени подгибаются от одной мысли об этом.

Из-за соседней двери доносится невыносимый скрежет – и грохот. Лучше бы санитары сняли решетку с окна в той палате. Оно больше моего, и там все достаточно безумны, чтобы повыпрыгивать из окна один за другим. Во дворе скопится целая груда переломанных тел.

И тогда я наконец обрету покой.

Бледные лучи солнца проникают через решетку и вычерчивают ромбовидный узор на полу. Я успеваю полюбоваться им считаные секунды перед тем, как он исчезает. Свет никогда не задерживается около меня – наверняка его пугает тьма во мне.

Смотрители говорят, что я потеряла разум пять лет назад. И говорят это так, будто срок невероятно велик. «Всего пять лет? – переспрашиваю я. – Куда же делись остальные двадцать два года?» Они пожимают плечами. Они не знают, и я тоже. Двадцать два года исчезли, будто их и не было. Если бы не воспоминания о болоте, можно было бы подумать, что я появилась на свет здесь безумной от рождения, но болото – было. И его утрата оставила полую боль в моей груди. Она всегда со мной и не думает отступать.

Глава 2

Небо бледнеет и хмурится, прежде чем я слышу звук поворачиваемого в замке ключа. Из-за двери появляется санитарка в синем платье с накрахмаленным белым передником. У нее квадратное лицо и двойной подбородок. И шея такая же широкая, как и голова, а кожа напоминает вареную грудинку.

– К тебе доктор, – говорит она.

Это не тот же доктор, что и всегда. Внутри у меня все сжимается. Не могу сказать, что мне нравится доктор Уомак. Иначе я бы не попыталась его убить, уж точно не душила бы его, как в тот раз.

Но Уомак хитрый и скользкий, с поникшими напомаженными усами, а этот новый доктор гладко выбрит и кажется моложе. У него добрые глаза, вокруг них появляются морщинки, когда он улыбается.

– Доброе утро, Мэри, – обращается ко мне он.

Надо сказать ему, что меня зовут не Мэри, а Мод. Хотя в бумагах я значусь как Мэри, потому все меня так и зовут, так что, может, это как раз я ошибаюсь. Да ради всего святого, должна ведь я знать такие вещи! Должна же я быть уверена в собственном имени.

Он придвигает себе стул.

– Меня зовут доктор Диммонд, – говорит он. – Вы помните, почему оказались здесь, Мэри?

Как же раздражает, что он зовет меня чужим именем.

– Помните, как заболели? Что вызвало вашу болезнь?

– Нет.

Он смотрит в мои бумаги, переворачивает страницу, еще одну, хмурится. Его глаза бегают из стороны в сторону, пока он читает. Он поворачивается к Подбородку.

– Здесь всегда применяют такой уровень седации?

– К этой пациентке – да, – произносит она с придыханием. Я ей не нравлюсь. Никому из них я не нравлюсь, потому что пыталась убить Уомака, а может, потому что мне это не удалось.

– Тогда остается только удивляться, как пациентка стоит без посторонней помощи, про память я уже молчу.

– У этой кошмары начнутся, доктор, если мы не дадим ей достаточно лекарств.

– Ясно. – Доктор поворачивается ко мне. – Что ж, уменьшим дозу и посмотрим, что из этого выйдет. – Он достает из кармана книгу и протягивает мне. Это тетрадь с цветами на обложке. Она новая и чистая, и никто в ней еще не писал. – Я бы хотел, чтобы вы записали все, что помните о своем прошлом, – абсолютно все. Может пригодиться даже самая незначительная деталь.

Он и понятия не имеет, как легко мысли вылетают у меня из головы, но я все равно киваю.

– Держите тетрадь при себе, чтобы она всегда была под рукой на случай, если вдруг что-то вспомнится.

И передает мне наточенный карандаш. Мне не удается скрыть удивление – обычно острые предметы под запретом. Я перевожу взгляд на Подбородок. Она тоже это заметила, но ничего не говорит из страха возразить доктору. Я прикрываю карандаш тетрадью, пряча подальше от чужих глаз. Может, она и забудет о нем.

Доктор хмурится.

– Вы умеете писать?

– Мой отец был учителем.

– Вы помните своего отца? – вырывается у него.

– Нет. – Не знаю, почему это сказала. Откуда вообще взялись эти слова? – Может быть, это неправда.

Он поджимает губы.

– И все же хотел бы узнать, что вы помните о прошлом, будь то правда или нет.

– Я не могу ничего вспомнить.

Он обводит комнату взглядом и слабо улыбается.

– На вашем месте я бы не был так в этом уверен. – Он еще раз смотрит вокруг себя и перестает улыбаться. – Можете лечь и закрыть глаза?

Я делаю, как он говорит. Эти врачи всегда выдумывают какие-нибудь уловки, чтобы заставить меня признаться в преступлениях, о которых я ничего не помню. Что бы я ни совершила, все это уже в прошлом. Его уже поглотила тьма, порожденная гниющими в моей голове секретами. Ничего им не удастся найти, как бы они ни старались. Даже лучшим врачам не под силу найти то, чего уже нет.

– Расслабьтесь, Мэри, и разожмите руки.

– Мод, – говорю я. – Меня зовут Мод.

Слышно, как ручка скребет по бумаге.

– Ну вот, уже неплохое начало, – произносит он. И я думаю, как же это просто. Будто семечки щелкать. – Дышите глубоко. Расслабьтесь.

Мои пальцы оцепенели и отказываются слушаться. Я медленно разжимаю их.

– Представьте, что вы в безопасном и красивом месте, и постарайтесь вообразить его.

Боярышник. Боярышник и стоячая вода в кромешной ночи.

– Представьте, что гуляете там, вы в безопасности.

Гуляю? По болоту? Ночью?

– Все спокойно, – говорит он. – Ничто не может вам навредить.

Кто-то кричит в коридоре. От шагов дрожит пол. Вибрация доходит и до моей кровати.

– Где вы сейчас? – спрашивает врач.

– В моей комнате. – Я открываю глаза.

Он кивает и делает запись в моих бумагах.

– Интересно. Ничего не получилось вспомнить? Совсем?

– Нет.

– А увидеть безопасное место?

– Нет.

Он кивает и продолжает писать.

– Ничего страшного. Гипноз выявит больше.

– Гипноз?

– Возможно, вы слышали о месмеризме.

Я сажусь на кровати.

– Месмеризм? Как в мюзик-холлах?¹– Он хочет сделать из меня идиотку, посмешище. – Вы хотите посмеяться надо мной? Нет.

Он поднимает руку.

– Никто не будет смеяться. На протяжении всего сеанса вы будете находиться в состоянии покоя и только мысленно вернетесь в прошлое. – Он улыбается. – Гипноз позволит нам пробудить ваше подсознание и добраться до давно забытых воспоминаний. – Он смотрит в сторону, закрывая свой блокнот. – Я освобожу ваше прошлое.

– Но что, если я не хочу выпускать его на свободу?

– Вам нечего бояться. – У него открытый, честный и теплый взгляд. Глупо это, наверное, доверять красивым глазам. В конце концов, однажды они меня уже предали.

– Во Франции врачам удалось добиться великолепных результатов благодаря гипнозу при лечении истерии, – сообщает он. – Думаю, он поможет и нам в случае с вашей болезнью.

– Моей болезнью?

– Травматическая амнезия. – Он наклоняется ко мне, луч света в виде ромбика падает на его лоб, словно бриллиант, словно третий глаз открывается прямо в центре. – Иногда после катастрофы… – Его голос смягчается. – После пугающего или какого-то печального события… – Он думает, что мне надо пояснить значение слова «катастрофа». – …Наш разум выбирает забвение. И прячет все связанные с ним воспоминания как можно дальше. Таким образом мы защищаем себя, это наша стратегия выживания. Но жить в состоянии постоянного страха никому не захочется, правда?

Не хочу говорить ему, что мне страшно и всегда было страшно, сколько я себя помню.

– Я всегда была больна, – говорю я ему вместо этого.

– Нет. – От его улыбки мне хочется плакать. – Нет, не всегда. Когда-то вы чувствовали себя хорошо.

Значит, было время до безумия, и этот доктор Диамант хочет вернуть меня в него.

Не уверена, что это хорошая идея. Совсем не уверена.

Тетрадь остается у меня. Поверить не могу. Все остальное принадлежит лечебнице – даже одежда на моих плечах, но карандаш и тетрадь – мои. Я раскрываю ее и пролистываю страницы. Она пахнет свежестью и новизной, страницы не пропитаны вонью лечебницы. Я оглядываюсь в поисках безопасного места, чтобы спрятать ее. В этой комнате много таких укромных мест. За столом есть как раз подходящего размера выемка между половицами и стеной. Цветочная тетрадь идеально туда помещается.

Подбородок приносит мои лекарства после ужина. Это половина того, что я принимаю обычно.

– Глаз с тебя не спущу. – Ее лицо приближается к моему. – Только попробуй выкинуть что-нибудь, и доктор Уомак с тобой разберется.

Я смотрю ей в глаза, пока она не отводит взгляд.

А когда гасят свет, сворачиваюсь в кровати и думаю об отце. Он был учителем, я сказала. Откуда такая уверенность? У меня нет воспоминаний ни о каком учителе, ни даже об отце. Ни картинки, ни лица, тела, голоса или запаха. В моей голове даже нет той пустоты, которую должен занимать отец. У него такие же темные волосы, как и у меня? У меня его глаза, его нос? Может быть, у него такие же усы, как у Уомака, или морщинки вокруг глаз, как у Диаманта. Как так вышло, что я полностью забыла собственного отца? И наверняка он тоже забыл обо мне, иначе он точно пришел бы и забрал меня отсюда. Он бы пришел и забрал меня домой.

Я погружаюсь в сон, продолжая мысленно искать этого человека, который, возможно, любил меня, заботился обо мне, но не нахожу его. В моих мыслях осталось место только для болота. Все как обычно.

Глава 3

Прошла неделя после встречи с новым доктором. Я все еще жду, что начну чувствовать себя иначе, голова прояснится, как после сна, но усталость никуда не уходит и в голове стоит слабое жужжание. Возможно, это мухи роятся над разлагающейся плотью, кишащей личинками. Плотью трупа, который вытащили из болота.

Как же истрепались локти и манжеты моего платья, да еще и испачкались. Я оттягиваю рукав и проталкиваю в него карандаш. Он прохладный и твердый, и его острый грифель царапает кожу при движении. Его присутствие успокаивает, я чувствую себя под защитой.

Кто-то со смехом бегает вверх и вниз по лестнице. Казалось бы, санитары должны остановить эту женщину, но нет. Наверное, все они оглохли. Если бы моя дверь не была заперта, я бы положила конец этому бреду.

– Заткнись! – кричу я наконец. Конечно, за всем этим грохотом она меня не слышит.

И кто-то принимается бить в церковный колокол. Этот зловещий «бом-бом-бом». Только его не хватало. Мне и так сложно думать, а тут еще и этот нестихающий звон. Я жду, когда он смолкнет – безуспешно. Звон продолжается все утро.

Может, кому-то удалось сбежать. Повезло же. О, как этому человеку повезло! Как бы мне хотелось сейчас бежать по хрустящему насту, на свежем воздухе, спасаться бегством отсюда – и бежать, бежать. Как бы мне хотелось оказаться этим беглецом.

Санитарка со сморщенным, как сушеная слива, лицом приносит мне обед – миску чего-то зеленого, ломоть хлеба и чашку воды. Миска и чашка сделаны из олова. Нам не полагается ничего с острыми краями или легко бьющегося. Она ставит их на стол возле двери. Стол шатается. Вода выплескивается через край и оставляет пятно. Она делает вид, что ничего не замечает, и уходит, закрывая за собой дверь.

Стол всегда шатается, когда на него что-нибудь ставят, потому что одна ножка короче остальных. Наверное, ее обглодали мыши или крысы, а может – сумасшедшие.

Я подхожу к двери и проверяю, заперта ли она, но ключ тут же поворачивается в замке. Что ж, сегодня сбежать не удастся. Пожалуй, так даже лучше. Все равно далеко бы я не ушла с такой кашей в голове. Я заглядываю в миску. Зеленой жижей оказывается сельдерей – в вязком вареве плавают тушеные и жилистые стебли и листья.

Мою комнату пеленой заволакивает темнота. По шее пробегает леденящий холодок. Так пахнет болото. Оно пахнет им – вонью и гнилью.

Кто-то дышит, дышит прямо за моей спиной. Это неровное дыхание принадлежит не мне. Меня бьет дрожь, я чувствую, как по коже бегут мурашки и поднимаются волоски.
Пол под ногами превращается в грязь, траву и зловонную воду.
Я снова на болоте, бегу в темноте. Мои туфли оскальзываются и едут в грязи и мокрых листьях. Он близко. Его шаги шлепают по воде прямо за моей спиной – уже так близко.
Он хватает меня за волосы. Я вытягиваю руки, но ухватиться не за что, ничто меня не спасет. Я падаю на спину. Голову заполняет боль, резкая и жгучая.
Перед глазами плывут деревья, кочки и канавы. Он тащит меня за волосы, выдирая их из скальпа. Мои крики беззвучны, их поглощает болото.
Есть только он, его тяжелое дыхание и ярость.

Миска выскальзывает из рук, падает и ударяется об пол. Я смотрю на этот беспорядок и вздрагиваю. Куда делось болото? Водоросли? Я все еще чувствую запах грязи и стоячей воды.

Нет-нет, это запах похлебки. Она повсюду: стена, пол, ножки стола – все в зеленых пятнах. Вокруг валяются кусочки лука, сельдерея и картофеля. Я собираю слизь дрожащими руками в миску, затем ставлю ее обратно на стол, вытираю руки о края емкости. Может, никто и не заметит? Почти все уже утекло под половицы. Запах варева теперь повсюду, но в моей комнате всегда пахнет. Не думаю, что смотрители заметят разницу.

Я съедаю ломоть хлеба.

За стеной начинают шуметь больные. До меня доносится шарканье их шагов. Та одержимая все еще смеется, топая вверх и вниз по лестнице, а теперь еще и колокол. Бом-бом-бом.

– Можете попросить их перестать звонить в колокол? – спрашиваю я у Подбородка и Сливы, когда они заходят ко мне после обеда.

Подбородки хмурятся.

– Какой колокол?

– Как это «какой»? Вы оглохли?

– Конечно, мы передадим. – Слива сжимает мой локоть. – Тебя ждет доктор.

– Нет, я не готова. – Мне очень хочется выйти из комнаты, но я опасаюсь нового доктора и его добрых глаз. А вдруг гипноз действительно откроет мне правду и я узнаю, что за яд кроется в недрах моего безумия?

Но женщины говорят между собой и, наверное, не слышат меня.

– Так он остановился на этом новом лечении? – спрашивает Слива, когда они выводят меня в коридор.

Подбородок ворчит:

– Начальству это ох как не по душе, чего уж там.

– Ну это же все чепуха? – Слива бросает на меня взгляд и снова отводит его. – Весь этот гипноз, а?

– Вы говорите о докторе Диаманте? – спрашиваю я.

Подбородок поворачивается ко мне. Ее горячее дыхание обжигает шею.

– Диммонд. Его зовут доктор Диммонд, – медленно проговаривает она каждый слог. – Диммонд.

– Да оставь ее, – говорит Слива.

Подбородок отворачивается.

Меня не волнует, что на самом деле его зовут Диммонд. Я буду называть его Диамантом из-за третьего глаза во лбу, наверняка это знак. К тому же диамант – это бриллиант, что-то чистое, светлое и незапятнанное. Надеюсь, что он именно такой.

Санитарки ведут меня на первый этаж, но мы сворачиваем влево, а не вправо, и движемся дальше по коридору, куда больных не пускают.

– И почему выбрали эту из всех них? – спрашивает Подбородок, и я ловлю себя на том же вопросе. Действительно, почему Диамант выбрал меня? А не кого-нибудь из других, действительно сумасшедших пациентов, как та с маниакальным смехом, или которые считают, что их жгут живьем или что они дружат с королем. Почему он не выбрал кого-то из них?

– Он берет у которых память отшибло, – отвечает Слива. – Так говорят.

Я рада, что его выбор пал на меня, рада хоть ненадолго выйти из своей тюремной камеры, но во всех этих развлечениях с гипнозом участвовать точно не собираюсь. Уж без этого я точно обойдусь, и так проблем хватает.

Мы останавливаемся перед дверью, на которой золотыми буквами выведено имя Диаманта – краска совсем свежая и блестящая.

– А, Мод! – восклицает он. – Наконец-то. – Меня так давно не называли моим настоящим именем. – Входите.

Я и забыла, как он выглядит. У него карие, а не голубые глаза, и он старше, чем мне показалось сначала, это взрослый мужчина. Возможно, он кажется моложе из-за отсутствия усов.

Слива уходит, но Двойной Подбородок усаживается на стул возле стены и кладет руки на колени. Видимо, остается, чтобы защищать от меня Диаманта.

У него уютно. В камине горит огонь и угли переливаются красно-оранжевым светом. На окне стоит решетка, как и в моей комнате, но оно гораздо больше и выходит в сад, на прекрасные деревья и часовню. Как бы мне хотелось иметь такую комнату, такое окно, такой вид.

На полках и в шкафах расставлены всякие диковинки – в основном бессчетные бутылочки странных форм.

Он указывает в тот угол, где на стене висит потрепанная бежевая занавеска. Перед ней – стул и камера на высоких ножках.

– Я сфотографирую вас. – Он подводит меня к аппарату. – Смотрите прямо сюда, – говорит он и исчезает под черной накидкой. Лампочка вспыхивает, и камера взрывается. От неожиданности я подпрыгиваю, хотя и пыталась подготовиться к этому моменту.

Мое сердце колотится, когда из-под накидки появляется взъерошенный Диамант.

После снимка я пересаживаюсь на стул через стол от него. Это хороший стул, с изогнутой спинкой и подлокотниками. Я провожу руками по гладкому дереву, отполированному за годы использования.

На шкафчике стоит поднос с чаем. Чайник расписан желтыми розами, как раз под стать фарфоровым чашкам, блюдцам и серебристым ложечкам.

Диамант разливает чай. В каждую чашку он кладет по два кусочка сахара, размешивает и протягивает одну чашку с блюдцем мне, а другую – Подбородку.

Ее глаза округляются так, будто она никогда в жизни чашки чая не видела.

– Спасибо, доктор.

Уже то, что я сижу здесь, в моих руках чашка чая с блюдцем из просвечивающего фарфора, пробуждает воспоминания о ком-то или о чем-то. О той «мне» из прошлого, которая пила чай из чашки с блюдцем, как любой другой обычный здоровый человек. Об иной мне. Об иной жизни, задолго до произошедшего, о той жизни, которую я не могу вспомнить.

Я выпиваю все до последней капли. Не помню, когда в последний раз пила чай – несколько месяцев назад, а может, и лет. Теперь мне дают только воду или едва теплое молоко. Наверное, наказывают.

Диамант смотрит на меня через стол.

– На этой фотографии – вы до лечения гипнозом. Когда мы закончим курс, сделаем еще один снимок, чтобы увидеть разницу. – Кажется, он слишком уверен, что вообще какая-то разница будет. – Я подумал, – продолжает он, – ничто не мешает…

Подбородок сдвинулась на краешек стула. Но ведь это так неудобно сидеть на самом краю деревянного стула. Я тоже сдвигаюсь, чтобы понять, каково ей. Нет, определенно неудобно. Сдвигаюсь обратно.

Все это время Диамант что-то говорил, а я прослушала.

– Вы бы этого хотели? – спрашивает он.

– Чего бы хотела?

Подбородок цокает.

– Общаться с остальными и может даже завести друзей.

Друзей? Здесь?

Диамант записывает что-то в своих бумагах и поднимает взгляд.

– Мод, вы сами попросили, чтобы вас отселили от других пациентов?

Пока я обдумываю ответ, Подбородок заводит свою старую песню.

– А так эта у нас склонна к насилию. На доктора Уомака вот напала, – самодовольно кивает она всеми своими подбородками.

Брови Диаманта ползут вверх.

– А на других пациентов она когда-нибудь нападала?

Подбородок хмурится.

– Нет, но…

– Так почему же ее не выпускают в общий двор?

– Она частный пациент. – Подбородок украдкой бросает на меня лукавый взгляд. – Было сказано, что ей полагается отдельная комната.

– Вот как? – Диамант снова хмурится, пролистывая мои записи. – И кто же за это платит? Семья Мод?

– Ее наниматель. – Она шмыгает носом. – Как по мне, так это он шибко расщедрился. Девчонке очень повезло.

О да, как же мне повезло. Бьюсь об заклад, ей бы понравилось оказаться здесь под замком, не дышать свежим воздухом, не чувствовать ни дуновения ветра на лице, ни шороха травы под ногами, ни прикосновения дождевых капель. О благословенный дождь!

Диамант продолжает хмурится.

– И за все это время ни посетителей, ни писем?

Подбородок отрицательно трясет головой.

– Нет, – вздыхает она. – Не у таковских, как эта.

– Вы знаете имя ее нанимателя? – спрашивает Диамант будто бы невзначай, но его ручка уже занесена над блокнотом.

Подбородок скрещивает руки на груди.

– А вы лучше спросите доктора Уомака. Это он привез ее сюда.

– Ах вот как! – восклицает Диамант.

1.Имеется в виду медицинская система XVIII века, сводившаяся к тому, что причины болезней кроются в нарушении магнитного равновесия в организме. Учение венского врача Франца Месмера дало начало теории гипноза, однако позже выродилось в спиритизм, оккультизм и, по сути, лженауку. В Великобритании рубежа XIX–XX веков месмеризм и вовсе превратился в увеселительный номер: в мюзик-холлах им развлекали публику наравне с электрическими экспериментами, фокусами и чревовещанием. Например, вызывали добровольца из зала, погружали в состояние гипноза и заставляли потешать зрителей какими-нибудь трюками (здесь и далее прим. переводчика).