Иерусалим: Один город, три религии

Глава 3
Город Давидов

Иевусеи были убеждены, что Давиду никогда не завоевать их город. Возможно, Иерусалим в те времена и не был самым почитаемым или могущественным из всех городов-государств Ханаана, но в сравнении с новообразованным царством Давида он был достаточно древним, имел мощные укрепления и с годами снискал славу неприступного. Когда войско Давида подступило к подножию горы Офель, иевусеи с городских стен принялись осыпать Давида насмешками и язвительно выкрикивать: «Ты не войдешь сюда; тебя отгонят слепые и хромые» (2 Цар 5:6). Не исключено, что они действительно вывели на городские стены слепых и хромых горожан, как было в обычае у хеттов, – чтобы показать врагам, чем грозит им попытка прорваться в крепость^[13]. Но Давид не устрашился. Он пообещал, что первый, кто поразит иевусея, станет командиром над его армией. Сделать это удалось старому товарищу Давида Иоаву, сыну Цруи (Саруи). Возможно, Иоав пробрался в цитадель через «шахту Уоррена», водоводу, по которому вода поступала в город из источника Гихон (2 Цар 5:8; 1 Пар 11:4–7)^[14]. Нам не известно в точности, каким образом Давид сумел взять Иерусалим: библейские тексты на этот счет отрывочны и туманны. Однако приход Давида стал переломным моментом в истории города, событием, отзвуки которого слышны и по сей день. Иерусалим, до того момента игравший в Ханаане лишь второстепенную роль, оказался вовлечен в орбиту традиции, развившейся затем в исторический монотеизм иудеев, христиан и мусульман, и в результате стал одним из самых священных – и самых конфликтных – мест на земле.

Давид не мог этого предвидеть. Завоевав примерно в 1000 г. до н. э. Иерусалим, он, видимо, просто был рад, что устранил недружественный анклав в самом сердце своего объединенного царства и нашел себе подходящую столицу. Союз Израиля и Иудеи не был прочным. Жители северной, израильской части считали ее отдельным государством и, наверное, испытывали смешанные чувства по поводу подчинения Давиду, бывшему предателю. Править, как и прежде, из Хеврона было неразумно, это слишком явно подчеркивало бы связь Давида с его собственным царством – Иудеей. Иерусалим же был нейтральной территорией: он никогда не принадлежал ни Израилю, ни Иудее и не был связан ни с какими старыми племенными традициями. А поскольку город был взят собственным войском Давида, он, в соответствии с обычаями, существовавшими тогда на Ближнем Востоке, сделался личной собственностью царя и был переименован в Ир Давид – «город Давидов» (2 Цар 5:9)^[15]. Таким образом, Иерусалим остался нейтральным, не принадлежащим ни Иудее, ни Израилю. Новая столица обладала и важными стратегическими преимуществами. Она была отлично укреплена и находилась ближе к географическому центру царства, чем Хеврон. Расположение на возвышенности защищало Иерусалим от внезапного нападения филистимлян, племен из Синая и Негева, а также аммонитян и моавитян, основавших свои царства на восточном берегу Иордана. Получив свою столицу, Давид стал полновластным правителем самого крупного объединенного царства, когда-либо существовавшего в Ханаане.

Как же выглядела столица Давида? По сегодняшним меркам она была крошечной – около 15 акров, основная часть которых, как и в других городах региона, была занята цитаделью, дворцом и домами приближенных царя, военных и гражданских. В общей сложности город мог вместить не более двух тысяч жителей. Кстати, в Библии не говорится, что Давид взял город: напротив, подчеркивается, что он захватил «крепость Сион», а потом поселился «в крепости» (2 Цар 5:8; 1 Пар 11:5). В Книге Иисуса Навина есть место, где Иерусалим назван «южной стороной Иевуса», как если бы автор считал город Иерусалим и крепость Сион разными объектами. (Нав 15:8). Может быть, Давид захватил только иевусейскую цитадель – совершил нечто вроде военного переворота? Действительно, Библия не упоминает ни о массовом истреблении жителей Иерусалима, подобном тем, что описаны в Книге Иисуса Навина, ни об их изгнании и поселении вместо них последователей Яхве. Все это позволяет предположить, что завоевание Иерусалима Давидом было не более чем «дворцовым переворотом», в ходе которого Давид с горсткой сподвижников сверг иевусейского царя и его ближайшее окружение, оставив нетронутыми сам город и его население. Конечно, это чисто умозрительная гипотеза, однако, как мы уже видели, при первом упоминании в Библии города Иерусалима автор говорит, что иевусеи и иудеи живут там бок о бок «даже до сего дня» (Нав 15:63).

Так что Давид, прославившийся массовым истреблением филистимлян и эдомитов, вполне мог оказаться для жителей Иерусалима справедливым и милосердным завоевателем, который не только не притеснял их, но и активно с ними сотрудничал, приближая к себе некоторых из них. Иисус Навин разрушал алтари иевусеев и растаптывал их святыни. Про Давида же нигде не говорится, чтобы он как-либо препятствовал отправлению местных религиозных культов. В действительности – дальше мы это увидим – верования и обрядность иевусеев в Иерусалиме влились в культ Яхве. Яхвист видит в Давиде нового Авраама: он убежден, что царство Давида стало исполнением древнего обещания, данного Богом, – потомки Авраама стали-таки могущественным народом и унаследовали землю Ханаана (Clements, 1967). Но Давид похож на Авраама и уважительным отношением к вере народа, на землю которого пришел.

Город Давидов, таким образом, стал местом плодотворного взаимодействия иевусейской и израильской традиций. Так, «Орна иевусеянин» – возможно, последний иевусейский царь – продолжал владеть земельным участком за пределами городских стен на гребне горы Сион. Давид сохранил и иевусейских чиновников. К тому времени в городах-государствах Ханаана уже несколько сотен лет существовала развитая бюрократия – политическая и финансовая, – тогда как иудеи и израильтяне из нагорных районов не имели ни опыта, ни знаний, необходимых для управления городом-государством. В подавляющем большинстве они, скорее всего, были неграмотны. Поэтому для Давида имело прямой смысл сохранить старую административную систему вместе с чиновниками, которые могли обеспечить ему нормальное функционирование города и хорошие отношения с новыми подданными. В целом поведение Давида в Иерусалиме показывает, что евреи тогда еще не считали своим священным долгом держаться обособленно от прежних обитателей страны – это станет нормой лишь после возвращения из вавилонского пленения. За то время, пока Ханааном правили египтяне, местные народы, по-видимому, переняли у них методы управления: судя по описанию Библии, двор Давида, а после и Соломона, был устроен в точности так же, как египетский. Там существовали должности великого визиря, секретаря по иностранным делам, дееписателя, который ведал внутренними делами, и «друга царя». Таким образом, система, действовавшая в эль-амарнский период, сохранилась до времен сына Давида царя Соломона. Некоторые чиновники Соломона носили несемитские имена (3 Цар 4:3), и нет почти никакого сомнения, что Давид взял себе регулярную армию иевусеев. Именно таково происхождение упоминаемых в Библии «хелефеев и фелефеев», т. е. критян и филистимлян – наемников, составлявших личную гвардию царя. Так что Иерусалим остался иевусейским городом – приход Давида практически не изменил его лицо. Новое название «Ир Давид» так и не прижилось, люди продолжали употреблять старые названия – Иерусалим и Сион.

И даже царская династия Давида вполне могла иметь примесь иевусейской крови, – ведь не исключено, что Давид на самом деле взял себе жену из иевусеев. Позднее у евреев появились законы, строго запрещающие им браки с представителями других народов, но ни Давида, ни Соломона смешанный брак совершенно не смущал. Давид соблазнил Бат-Шеву (Вирсавию), жену «Урии хеттеянина», одного из своих иевусейских военачальников (вспомним, что иевусеи, как считается, были близко родственны хеттам). Чтобы жениться на Вирсавии, Давид погубил Урию, послав его в битве против аммонитян на особенно опасный участок. Имя Бат-Шева – по-видимому, языческое, первоначально оно могло означать «дочь семи богов»: в аккадских клинописных текстах упоминается семерка богов – сиббити, – что в иврите должно было превратиться в «шева» – «семь» (Mendenhall, p. 45). Сын Давида и Вирсавии был, таким образом, наполовину иевусеем. При рождении ему было дано хорошее израильское имя Иедидия («возлюбленный Яхве») в знак того, что он выбран наследником Давида. Однако родители назвали сына Соломоном – по всей вероятности, в честь Шалема, древнего божества Иерусалима. Хронист, правда, связывает это имя с древнееврейским словом «шалом» – «мир»: он излагает предсказание, согласно которому Соломон, в отличие от отца, «будет человек мирный» (1 Пар 22:9; ср. Ahlström, 1993, pp. 504–05).

Иевусеями могли быть и другие известные жители Иерусалима, занявшие впоследствии важное место в иудейской традиции. Один из них – пророк Натан (Нафан). Библия подробно рассказывает о происхождении каждого пророка, но Натан – исключение: не указано даже имя его отца (Ahlström, 1961; Clements, 1965, p. 58). Возможно, Натан был советником иевусейского царя, и если так, то он оказался очень полезен Давиду как посредник в отношениях с его новыми иевусейскими подданными. Натан сурово укорял Давида после гибели Урии, но не за попрание нравственных заповедей Моисея, а за вопиющее злоупотребление властью, которое никак не подобало ближневосточному монарху, поклявшемуся установить справедливость в своем царстве. Не исключено, кроме того, что убийство Урии серьезно осложнило отношения Давида с иевусейским населением. Можно предположить, что из иевусеев происходил и первосвященник Иерусалима Цадок (Садок), хотя в прошлом это яростно оспаривалось (Rowley, 1967, p. 73; Clements, 1965, pp. 42–43; de Vaux, 1961, pp. 114, 311). Позднее, как мы увидим, все священники Израиля должны были доказать, что ведут свой род от Цадока, поскольку к тому времени он уже стал символом иудейской аутентичности. И все же его имя – иевусейского происхождения. В 1-й книге Паралипоменон приводится безупречная родословная Цадока, восходящая к Аарону, – правда, в ней на пять поколений больше, чем должно было пройти от Аарона до Давида (1 Пар 6). Может статься, Хронист добавил в родословную первосвященника его иевусейских предков. Смещение верховного служителя Бога Всевышнего наверняка оттолкнуло бы местное население. Чтобы удовлетворить израильтян, Давид назначил второго священника – Эвиатара (Авиафара), потомка старинного священнического рода из Шило. Эвиатар служил наравне с Цадоком – правда, он недолго продержался после смерти Давида, и первосвященником Иерусалима стал Цадок. И все же два священнослужителя, израильский и иевусейский, в добром согласии совершающие обряды, олицетворяли мирное сосуществование двух народов, к которому стремился Давид. Ему нужны были символы, способные объединить его разнородное государство, удержать вместе несхожие друг с другом части страны. Одному из своих сыновей Давид дал имя Беелиада (Веелиада), демонстрируя тем свои симпатии к местным традициям, и многие старинные обряды иевусеев на горе Сион гармонично влились в Иерусалиме в принесенный израильтянами культ Яхве.

Одним из первых действий Давида после воцарения в Иерусалиме стало перенесение в новую столицу Ковчега Завета, который все еще хранился в Кирьят-Йеариме на западной границе царства. Это было продиктованное свыше, хотя и рискованное решение. Присутствие в городе Ковчега – самой важной святыни израильтян – должно было узаконить власть Давида в глазах жителей северного царства, до сих пор испытывавших неприязнь к новому царю. К тому же Ковчег превращал Иерусалим, не обладавший религиозным значением для последователей Яхве, в святое место. Однако первая попытка Давида перевезти в Иерусалим Ковчег Завета окончилась трагедией. Не человеческое это дело – по собственной инициативе устанавливать святые места: святость места должна была проявиться. В прошлом Яхве часто представлялся народу Израиля «легким на подъем», и все же его не следовало перемещать просто по прихоти царя. Священный объект всегда таит в себе опасность, и приближаться к нему должны только те, кто принял необходимые меры предосторожности. Это стало очевидно во время первой попытки Давида: к Ковчегу случайно прикоснулся один из сопровождавших его людей, некий Оза, желая поддержать, чтобы он не свалился с покачнувшейся телеги, – и тут же упал замертво. Ковчег символизировал присутствие Яхве, и случившееся показало, что Давид пытается принести в свою столицу грозную непредсказуемую силу, а не просто древний почитаемый предмет. Если Яхве и «поселится» на Сионе, то лишь по своей и только своей воле.

Три месяца спустя Давид решился повторить попытку. На сей раз Яхве был благосклонен и позволил беспрепятственно внести Ковчег в Иерусалим. Давид, одетый, подобно священнику, в одну лишь льняную рубаху, «скакал и плясал» перед Ковчегом. То и дело он останавливал процессию, чтобы принести в жертву тельца и овна. Наконец, Ковчег был торжественно, с великими почестями и ликованием, внесен в подготовленный для него шатер-храм вблизи источника Гихон (2 Цар 6). Соблаговолив поселиться в Граде Давида, Яхве недвусмысленно дал понять, что воистину избрал Давида царем Израиля. Таким образом, его выбор Сиона в качестве постоянного обиталища был неразрывно связан с тем, что он выбрал Дом Давидов. Это стало ясно, когда Давид решил воздвигнуть в Иерусалиме храм Яхве. Царь поделился своей идеей с пророком Натаном, и тот горячо одобрил ее. Ближневосточный монарх обязан был построить дом для Бога, своего покровителя. Но у Яхве были другие планы: он сказал Натану, что всегда вел жизнь странника и привык обитать в шатре. Ему не нужен дом для себя, вместо того он возведет дом для Давида – династию, которая будет царствовать вовеки (2 Цар 7:6–16).

Возможно, Натан по некотором размышлении решил, что Давиду не стоит пока развенчивать Бога Всевышнего, возводя в иевусейском Иерусалиме храм чужого бога. А Давид, наверное, для того и выбрал место за пределами городских стен возле источника Гихон, чтобы не задеть религиозные чувства иевусеев. Вполне вероятно также, что племенам Израиля и Иудеи претила сама идея храма: им был дорог образ Яхве-кочевника, и они не желали, чтобы их бог, подобно другим богам Ханаана, оказался привязан к одному-единственному святилищу, – или опасались той власти, которую храм дал бы Давиду. Библейских авторов, по-видимому, смущало, что Давид, бывший для них идеалом правителя, не возвел храма для своего Бога, – быть может, эпизод с отказом Яхве от храма появился именно по этой причине. Хронист полагал, что Давид не удостоился чести возвести храм, потому что всю жизнь воевал и пролил слишком много крови, а Соломон удостоился ее, поскольку был мирным человеком (1 Пар 28:2–7). Мы уже отмечали, что в городах древнего мира строительству придавался религиозный смысл. Давид сумел построить ряд других сооружений, как и подобало царю. Он выстроил себе дворец из кедра, специально доставленного из Ливана, и заново обустроил «Милло» – похоже, библейские авторы не понимали, о чем речь; предположительно это название относилось к старым террасам на Офеле (см. главу 1). Также была возведена Башня Давида – новая цитадель. Население Иерусалима росло. Чтобы город мог вместить всех чиновников, ремесленников и военных, необходимых набирающей мощь империи, Давид расширил его, для чего потребовалось в одном месте снести стену. Судьба Давида перекликается с судьбой пророка Моисея, который вывел народ Яхве из Египта и умер на пороге Земли Обетованной. Давид привел народ Яхве в Иерусалим, но судьба не дала ему построить храм, которому суждено было сделать иевусейский город величайшей святыней иудейского мира.

Зато Давид подготовил место для будущего Храма Соломона, приобретя участок земли у Орны, который, возможно, был последним иевусейским царем. Библейские авторы рассказывают, что Давид совершил грех, приказав провести перепись жителей, – переписи во все времена вызывали недовольство, поскольку предваряли учреждение налогов и трудовой повинности. Разгневанный Бог наслал на царство моровую язву, и в три дня от страшной болезни погибло семьдесят тысяч человек. Затем Давиду явилось видение «ангела» Яхве, который стоял возле гумна Орны и простирал руку на раскинувший внизу город. Придворный пророк истолковал это так: Давид сможет остановить болезнь, только возведя алтарь Яхве на месте, фигурировавшем в видении. Библейские авторы показывают, как Давид и Орна совместными усилиями пытаются побороть кризис. Этот эпизод напоминает рассказ о приобретении Авраамом пещеры Махпела у Ефрона (Эфрона) хеттеянина (Быт 23). Орна, подобно Ефрону, хочет подарить Давиду землю, не взяв с него ни шекеля, но Давид, который мог бы просто присвоить участок, проявляет достойное восхищения благородство и уважение к своему предшественнику и настаивает на том, чтобы выплатить полную цену (2 Цар 24). Многие современные ученые склоняются к мысли, что этот участок мог быть одним из святых мест иевусейского Иерусалима, – в древнем Ханаане гумна часто использовались для проведения народных собраний, пророческих гаданий, а также обрядов плодородия, относившихся к культу Баала. А гумно, расположенное, как гумно Орны, на видном месте, при входе в город, прекрасно подходило для отправления этого культа (Mazar, p. 52; Clements, 1965, pp. 61–62; Ahlström, 1993, p. 471; Kraus, p. 186). Правда, библейские авторы ни о чем подобном не упоминают – предположение о том, что Храм построен на языческой «высоте» (бама), должно было немало их смущать, – но такая преемственность была очень характерна для древнего мира. Орна не выказывает никаких признаков недовольства, напротив, он готов «поделиться» святым местом с Давидом и даже изъявляет желание заплатить за первое жертвоприношение на новом алтаре. Священное не считалось чем-то, чем вообще могут владеть люди, и не вызывало собственнических чувств. Явление ангела означало, что место принадлежит богам, и в следующем поколении дети Давида и Орны будут вместе возносить молитвы на горе Сион.

Как утверждается, Давид подготовил строительные материалы для нового храма, послав за кедровым и можжевеловым деревом в Тир, к тамошнему царю и своему союзнику Хираму. Мысль о том, что Давид не принимал участия в строительстве Храма, была особенно невыносимой для Хрониста. Согласно его рассказу, Яхве раскрыл Давиду план устройства будущего святилища до мельчайших подробностей, а Давид затем передал эти божественные предписания своему сыну Соломону (1 Пар 28:11–19). Тем самым, Храм мог быть построен так, как указано «в письмени от Господа, как Он вразумил меня (т. е. Давида) на все дела постройки» (1 Пар 19). Царь не мог выбирать место для храма – место должно было само проявить себя в качестве одного из «центров» мира. Вот почему храмы часто строились там, где раньше уже существовали святилища, – в таких местах заведомо имелся доступ к божественной сфере. Точно так же и от зодчих не ожидали оригинальности при создании нового храма. Храм должен был быть символом, а в древнем мире к этому относились очень серьезно: символизм лежал в основе религий того времени. Храму полагалось в точности воспроизводить небесное обиталище бога; именно сходство связывало божественный архетип с его земным отражением, делая то и другое в определенном смысле единой сущностью. Только близкое подобие позволяло надеяться, что божество станет обитать в своем земном святилище так же, как обитало на небе. Следовательно, план храма нужно было получить в откровении – как и произошло с Давидом. Это позволяло точно воспроизвести на земле размеры и обстановку дома божества в верхнем мире.

Но за всем этим стояли и важные политические соображения. Водворяя в Иерусалиме Ковчег, Давид постепенно «осваивал» город. Сначала он перевез главную святыню своего народа к подножью горы Офель, затем, приобретя гумно Орны, начал подготовку будущего воцарения Яхве в собственном храме на горе Сион. При Соломоне Яхве предстояло сделаться Богом Всевышним Иерусалима. Точно так же, шаг за шагом, выстраивал Давид и свою маленькую империю. Сначала он покорил филистимлян – в действительности победоносное сражение в долине Рефаим к юго-западу от Иерусалима могло произойти еще до того, как Давид захватил сам город. В какой-то момент к царству должны были присоединиться другие города-государства Ханаана, хотя в Библии об этом не сказано. Вероятно, они получили вассальный статус. И, наконец, Давид покорил соседние царства Моав и Эдом, а также обширную территорию, принадлежавшую Сирии. Царство Давида сохранилось в памяти еврейского народа как самое могущественное за всю его историю. Правда, в других ближневосточных источниках соответствующего периода упоминаний об этом царстве нет, что позволяет некоторым специалистам считать его плодом фантазии, не имеющим, подобно рассказам о патриархах, реальной исторической основы. Однако в целом в ученом мире господствует та точка зрения, что Объединенное Израильско-Иудейское царство действительно существовало. В библейских текстах упоминается много деталей, которые слишком хорошо согласуются с известными нам фактами политической, экономической и коммерческой жизни региона в то время, чтобы быть чистым вымыслом. Месопотамия и Египет, переживавшие тогда упадок, были заняты внутренними проблемами, так что им, возможно, было не до контактов с государством Давида. Далее, в Библии это царство предстает далеко не идеальным. Наряду с лучезарными картинами благоденствия авторы показывают нам страну, раздираемую жестокими противоречиями, несущую непомерные расходы и прямым ходом движущуюся навстречу кризису.

Сам Давид, хоть и стал после смерти считаться великим героем, при жизни был любим далеко не всеми. Его сын Авессалом поднял против него мятеж, поставил себе памятник у источника Эйн-Рогель, в культовом месте, связанном с иевусейской монархией, и был провозглашен в Хевроне царем Израиля и Иудеи. Ситуация стала настолько критической, что Давиду пришлось бежать из Иерусалима, и он смог подавить мятеж лишь благодаря превосходящей военной силе. Союз между Израилем и Иудеей также был довольно шатким, поскольку Давид, похоже, выказывал явное благоволение своему царству, Иудее. После мятежа Авессалома весь Израиль откололся от объединенного царства, и Давид опять сумел восстановить свою власть, только прибегнув к военной силе. В самом конце жизни Давида в Иерусалиме произошел раскол между израильтянами и иевусеями. Когда Давид лежал при смерти, старший из его оставшихся сыновей, Адония, короновался у источника Эйн Рогель, опираясь на поддержку хевронской «старой гвардии», в частности, военачальника Иоава и первосвященника Эвиатара. Противники Адонии, которых, по-видимому, можно назвать иевусейской партией, обратились за поддержкой к Давиду. Затем Натан, Цадок и Бат-Шева в сопровождении старого иевусейского войска «хелефеев и фелефеев» по приказу Давида доставили Соломона к святилищу Яхве у источника Гихон и торжественно его короновали. Адония поспешил сдаться; позднее он был казнен вместе с Иоавом, а Эвиатар лишился священнического сана. Так что после смерти Давида иевусейская партия, можно сказать, окончательно восторжествовала в Иерусалиме над «приезжими».

При царе Давиде Иерусалим из второстепенного ханаанского города-государства превратился в столицу империи. При Соломоне, правление которого началось около 970 г. до н. э., он сделался значимым региональным центром и вдвое увеличился в размерах. У Соломона был огромный гарем, состоявший из дочерей союзных и вассальных правителей. Кроме того, он удостоился редкой чести породниться с египетским фараоном, взяв за себя его дочь. Царство располагало мощным колесничным войском – тогда это было новейшее военное достижение – и флотом, который базировался на берегу Акабского залива в Эцион-Гевере (Ецион-Гавере). При этом Соломон торговал боевыми колесницами и конями с Киликией («Кувой») и Египтом. В Библии рассказывается, что Соломона посетила царица Савская, привлеченная молвой о его мудрости (Сава, или Сабея находилась на юге Аравийского полуострова, на территории современного Йемена). Возможно, эпизод отражает возросшее региональное влияние царства Соломона: если царь начал торговать на Красном море, это способно было подорвать экономику Сабеи. Соломон сделался легендарной фигурой, молва превозносила его богатство и мудрость. Как и подобает великому правителю, он занялся грандиозным строительством. При нем были восстановлены старинные города-крепости Хацор, Мегиддо и Арад.

Иерусалим стал многонациональным городом и местом самого грандиозного строительства, осуществленного сыном Давида. Соломон расширил город на север и выстроил царский акрополь на вершине горы Сион, на месте бывшего участка иевусея Орны. Насколько можно судить по библейским источникам, акрополь был спланирован аналогично другим таким комплексам X в. до н. э., обнаруженным при раскопках в Сирии и северо-западной Месопотамии. Ансамбль состоял из тщательно продуманного Храма Яхве и царского дворца, на строительство которого, что существенно, ушло в полтора с лишним раза больше времени, чем на строительство Храма^[16]. Были и другие здания: «дом из ливанского дерева» не вполне ясного назначения с колоннами из кедра; сокровищница; судилище с великолепным престолом из слоновой кости; отдельный дворец для дочери фараона, самой знатной из царских жен.

Ни одна из этих построек не сохранилась. Все, что нам известно о важнейшей из них – Храме, – почерпнуто исключительно у библейских авторов, которые любовно описали каждую деталь, сохраненную людской памятью даже спустя долгое время после разрушения святыни. Храм был посвящен Яхве и предназначался для размещения Ковчега Завета. В нем, в отличие от большинства других храмов Ближнего Востока, в Храме отсутствовала статуя сидящего на почетном месте божества, которая должна была символизировать его присутствие, – ведь Яхве со времени своего явления Моисею из горящего куста наложил запрет на собственные изображения. Но во всех остальных отношениях Храм соответствовал принятой ханаанско-сирийской модели. Он был построен – а может быть, и спроектирован – зодчими из Тира и, видимо, представлял собой типичный образец сирийской имперской архитектуры (Ussishkin). Миряне не заходили в помещения храма, жертвоприношения совершались в наружном дворе. Собственно Храм был совсем небольшим и состоял из трех частей. В восточном торце находился притвор – Улам, середину занимало святилище – Хехал, а в дальнем конце на возвышении, куда вели несколько ступеней, помещалась Святая Святых – Двир (давир). В Двире, за завесой из яхонтовой, багряной и пурпуровой льняной ткани, хранился Ковчег Завета (3 Цар 6; 2 Пар 3). По описанию внутреннего убранства и храмовой утвари видно, что Храм Соломона полностью согласовывался с духовными традициями древнего Ближнего Востока. Помимо Ковчега Завета, в нем не было никаких предметов, явным образом символизировавших Исход. Зато, как говорит Библия, в Хехале стояли два огромных золотых светильника, золотой стол для хлебов предложения и кедровый жертвенник для воскурения фимиама, покрытый листовым золотом. Там также находился медный змей – позже утверждалось, что тот самый, с помощью которого Моисей исцелял народ, но, похоже, все-таки связанный с древним иевусейским культом (Чис 21:8–9; 4 Цар 18:4). При входе в притвор помещались два отдельно стоящих высоких столба с загадочными именами – Яхин (Иахин) и Боаз (Воаз)^[17], – а снаружи, на открытом дворе находились внушительных размеров главный алтарь всесожжения и литое медное «море» – громадная чаша, поддерживаемая двенадцатью медными фигурами быков, которая символизировала Йам – первобытное море. Снаружи и внутри стены Храма покрывали резные изображения херувимов, пальмовых деревьев и распускающихся цветов (3 Цар 6; 2 Пар 3). Сирийские мотивы очевидны: «Медное море» ассоциировалось с битвой между Баалом и Йам-Нахаром, быки были распространенным символом божественности и плодородия, а столбы Яхин и Боаз, возможно, представляли собой ханаанские обелиски – мацевот. Рассказывая о строительстве Храма, библейские авторы указывают месяцы по ханаанскому, а не по еврейскому календарю. Не исключено, что перенесение Ковчега в Храм «в месяце Афаниме» (сентябрь / октябрь) было приурочено к осеннему празднику в честь Баала, его победы над богом смерти Мотом и воцарения на горе Цафон. В израильской традиции этот первоначально земледельческий праздник позднее получил название Суккот (Кущи) и, как мы увидим, новую интерпретацию, связывающую его с Исходом.

И все же Храм, изобилующий явно «языческой» символикой, превратился в самое горячо почитаемое место во всем Израиле. Впоследствии некоторые пророки и религиозные реформаторы осуждали его и призывали народ вернуться к чистой религии Исхода, но когда Навуходоносор разрушил Храм Соломона, большинство народа Израиля восприняло это как крушение своего мира. По всей видимости, не следует удивляться, что древние евреи считали символы ханаанской и сирийской мифологии вполне совместимыми с религией Ковчега и Исхода. Как мы уже видели, в легендах об Исходе присутствуют те же мотивы, что и в древних мифах о Баале и Мардуке, хотя и в несколько ином ключе. Если рассматривать Исход как просто историческое событие, «факт», то победа Баала над владыкой морей Йамом – это фантазия, т. е. «вымысел». Но если вместо того обратиться к внутреннему смыслу повествования об Исходе, к содержащейся в нем вневременной истине, то станет ясно, что «Медное море» во внутреннем дворе Храма Соломона не было таким уж неуместным. Ведь оно тоже символизировало вечную борьбу с силами тьмы и обряд инициации. Точно так же, как евреи постоянно напоминают себе, что каждое поколение должно считать себя освободившимся от египетского рабства, присутствие Йама не давало забыть, что силы хаоса окончательно не побеждены. «Медное море» в преддверии Храма, вместилища божественного Присутствия, служило напоминанием об этом вечном вызове, а также о священной созидательной силе, которая одна лишь способна противостоять хаосу и, похоже, вдохновляется только на борьбу с ним.

В псалмах, относящихся к иерусалимскому культу Яхве, Храм ассоциируется с горой Сион. После того, как в нем был установлен Ковчег Завета, гора Сион сделалась в глазах древних израильтян «стержнем», соединяющим небеса и землю, а корнями уходящим в нижний мир, воплощенный в первобытном море. Храм, как Священная гора, стал символом реальности, обеспечивающей существование космоса, тем мостом, который, подобно лестнице Иакова, связывает хрупкий мир повседневной жизни с питающим его источником бытия. Поскольку он был возведен в месте, уже являвшем людям свою святость, верующие могли уповать на соприкосновение с божественной силой. Входя в священные пределы, они вступали в иное измерение, существующее, как они верили, одновременно с земным бытием и гарантирующее его незыблемость. Гора Сион, таким образом, стала местом, в корне отличным от окружающей местности: на иврите слово «святой» – кадош – имеет также значение «другой», «отдельный». Сама планировка Храма с его тремя уровнями святости, высшим из которых был Двир – Святая Святых, – символизировала трансцендентность священного. Доступ в Двир был разрешен только священнослужителям; Двир стоял тихим, пустым и недоступным. Но он заключал в себе Ковчег Завета и божественное Присутствие, а потому безмолвно свидетельствовал о том, что священное способно войти в мир людей, – был сразу и неотъемлемой частью этого мира, и элементом иной реальности.