Маранта

Глава 21. Не дам его съесть!

"Дался же ему этот атаман! Что в нём хорошего? То пропадёт невесть куда, то невесть откуда появится и вечно всё перебаламутит!"

Ванька был занят своим привычным делом, то-есть лежал на заросшем ромашками пригорке и лениво наблюдал за смешанным стадом, пасущимся неподалёку. Всё было хорошо, но всё было плохо! Никто Ваньку не дёргал, это было хорошо. Никто не нападал на тайное убежище разбойников, скрытое среди, поросших лесом, холмов. Это тоже было хорошо. Зиг ушёл с атаманом в какой-то непонятный поход. Это было плохо! Без Зига, Ваньку одолевала смертная тоска, поговорить было совершенно не с кем, не с кем поделиться радостями и горестями. Конечно, Зиг не просиживал с Ванькой целыми днями. Он приходил, когда ему вздумается, чаще в полдень, они разговаривали час или два, а потом Зиг исчезал по своим зиговским делам и мог не появиться до следующего дня. Но тогда Ванька знал, что приятель непременно вернётся, и они снова посудачат о том, о сём, а вечером, когда стадо будет разведено по дворам, они пойдут покуролесить в соседнюю рощу, где Зиг уже давно, но без особого успеха, пытался обучить Ваньку боевым приёмам, необходимым разбойнику.

Правда, в последнее время они ходили не в рощу, а в эти замечательные палатки, что устроили привезённые из города бабы. Но это тоже было здорово, получше рощи, поинтересней их разговоров! А теперь Зиг ушёл и они ещё долго не увидятся, а без него Ваньку не тянуло ни в рощу, ни в палатки. Да, там, похоже, всё затихло, и делать вроде пока больше нечего. Эх, до чего же тоскливо! Оставалось только валяться здесь и ворчать про себя на атамана, ведь даже в отсутствии Зига, Ванька не смел делать это вслух.

Его мрачные размышления прервал звук лёгких шагов по тропинке неподалёку. Ванька обернулся и увидел Ивонну, которая направлялась к ручью с полной корзинкой белья. На девушке был простой лёгкий сарафан, выгодно подчёркивающий пышные и одновременно изящные формы, а свои длинные волосы она заплела в толстую косу, которая теперь свисала из-под белого платка, почти до щиколоток. Она была босиком, но шла лёгкой, уверенной походкой, словно делала это всю жизнь, а не была женой высокопоставленного государственного деятеля.

"Вот ведь! – подумал Ванька, невольно залюбовавшись той, которую недавно видел в качестве ненасытной и страстной вакханки. – А мы-то думали, что они городские неженки, аристократки! А вон оно как, оказывается!"

И в самом деле, женщины, которых Золас привёл тогда в лагерь, поначалу дичились и держались особняком, а сейчас стали своими и были приняты разбойничьим сообществом, как полноправные члены банды. Вот тут-то и выяснилось, что они могут не только страстно и умело любить, но и отлично справляются по хозяйству. Например, малютка Ния не чуралась ремесла своего отца и теперь перечинила сапоги и башмаки всему лагерю, Ивонна шила, как настоящая швея и стирала за всех, кто был занят другими делами, а царственная Галанта готовила так, что пальчики оближешь! Остальные помогали, чем могли, кто за детьми смотрел, кто возился на огороде, а две или три оказались искусными врачевательницами.

Последнее было, пожалуй, самым ценным, ведь шкуры разбойникам и охотникам приходилось без конца штопать. Кроме того, в лагере было двое больных, которым требовался постоянный уход. Точнее, постоянный уход требовался только трактирщику Теренцию. Он пришёл в себя в тот же день, когда Золас отправился в путь, но был ещё, очень слаб, и пока не говорил. А вот толстяк Порфирий всех уже достал своими жалобами и капризами! Ногу ему зажали в лубки, а самого окружили заботой, но бывшему лавочнику всего было мало, и он брюзжал день и ночь.

Дело кончилось тем, что лежавший в том же лазарете охотник, которого помял медведь, пообещал ему сломать вторую ногу, а не уймётся, так и обе руки! Тогда Порфирий замолк, но продолжал потихонечку постанывать и горестно вздыхать по любому поводу или без повода.

Ванькины размышления прервал пронзительный крик, донёсшийся со стороны ручья. Пастушок вскочил, словно подброшенный мощной пружиной. Сознание ещё не успело отреагировать, а ноги уже несли его туда со всей возможной скоростью. В голове билась только одна, никчёмная сейчас, мысль о том, что он едва ли не в первый раз слышит голос Ивонны!

То, что Ванька увидел, вихрем вылетев к ручью, заставило его замереть от удивления и страха! На тропинке в двух шагах от берега, лежала, опираясь на руку, а другую, выставив перед собой, до смерти перепуганная Ивонна, а над ней стояло существо, которого Ванька не только никогда не видел, но и не мог себе представить, что такие твари есть на земле! Размером оно было с корову, а телом напоминало, скорее, ящерицу, но не на растопыренных, а на высоких ногах, снабжённых, то ли расчетверёнными копытами, то ли здоровенными когтями. Голова чудища представляла собой нечто среднее между крысиной и волчьей, но при этом ушей у твари не было совсем, вместо них на лысом черепе виднелись две дырки. Кожа существа не имела ни малейших признаков растительности и была тёмно-серого цвета, как базальтовый булыжник. Сзади мотался из стороны в сторону голый длинный хвост, напоминающий крысиный, но более подвижный и цепкий. Тварь увлечённо трепала ивоннину корзинку, из которой в разные стороны вылетали тряпки. По-видимому, только благодаря этой корзинке, девушка была до сих пор жива!

Ванька понял, что дело плохо! Единственным его оружием был коротенький ножик, которым он вырезал свистульки и чижиков для немногочисленной детворы, обитающей в лагере. Его пастуший посох остался там, на пригорке, да и чем могла помочь против такого чудовища тонкая палка с крюком на конце? Оставалось одно!

Понимая, что делает нечто совсем безумное, Ванька бросился вперёд и схватил девушку на руки, как раз в тот момент, когда чудовище выплюнуло корзинку, и уставилась на свою жертву маленькими злыми глазками. Вообще-то, юный пастушок был не мастер бегать, и среди тех, кто его знал, слыл увальнем, но сейчас… ветер запел в его ушах, а окружающие предметы размазались, словно были из сырой глины, такую скорость развили его, обычно ленивые, ноги!

Он бежал, как не бегал никогда в жизни, но импровизированные, сделанные из жердей, ворота лагеря приближались медленно, слишком медленно! Вот уже стала видна фигурка часового, с удивлением уставившегося в их сторону, но мощные челюсти щёлкали над самым ванькиным затылком и он каждую секунду ждал, что на его шее вот-вот сомкнутся острые зубы!

Грозный вопль распорол воздух, словно протрубил десяток боевых труб, и сразу вслед за этим раздался звук удара, какой происходит от тарана, бьющего в крепостные ворота! Ванька ещё бежал, но уже на бегу почувствовал, что погони за ним больше нет, и опасность миновала! Тогда он встал, с трудом переводя дух, и обернувшись, увидел, что произошло за его спиной.

Огромный рыжий бык, добряк и увалень, (совсем, как Ванька), безобидный супруг двух единственных, имеющихся в лагере, коров, сорвался со своего мирного пастбища и, словно ураган, налетел на преследователя своего пастуха! Удар его тяжёлой, как наковальня, головы, отбросил монстра шагов на десять, но этого быку показалось мало, и он принялся снова и снова поддевать поверженное чудовище рогами, подкидывать его в воздух и топтать каменными копытами!

Тварь извивалась, пронзительно верещала и всё старалась достать своего обидчика, острыми, как бритвы, зубами, но участь её была решена – по-видимому, уже первый удар перебил ей хребет, и она была не способна встать на ноги.

От пережитого напряжения Ванька сел прямо на тропинку, продолжая держать Ивонну на руках, но чувствуя, что сейчас он не в силах сдвинуться с места. Мимо него к месту сражения бежали люди, и первым летел громадный и косматый дружок Нии, со своей, окованной железом, шипастой дубиной. Удар этого оружия превратил голову монстра в блин, и на этом мучения твари закончились. Рыжий бык понял, что здесь ему больше делать нечего, махнул хвостом и отправился к своим коровам.

"Теперь я точно не дам его съесть!" – подумал Ванька и вдруг заметил, что Ивонна вовсе не в обмороке. Девушка смотрела на него распахнутыми серыми глазами, которые сейчас напомнили Ваньке два лесных озера. Вдруг, она крепко обняла его и прижалась к нему всем телом. Он услышал биение её сердца, и от этого почему-то его собственное сердце заколотилось, как сумасшедшее, а ещё, ему на плечо сквозь широкий вырез рубашки закапало, что-то мокрое и горячее! И тогда, его вдруг затопила волна непонятного, неведомого раньше, счастья!

Глава 22. По оврагам

Тот, кто ходил по оврагам, знает, какое это, ни с чем несравнимое, удовольствие. За день проходишь вдесятеро меньше чем по ровной поверхности, а устаёшь в сто раз больше. Несколько дней назад они вышли из леса, как и сказал Золас, через пару шагов от того вяза, где встретили монстра, свалившегося на атамана из ветвей. Там они сделали последний "нормальный" привал на небольшой поляне, поросшей мягкой травой, искупались в крошечном озерке с очень чистой водой и пошли дальше.

Вот тогда-то и начался для них настоящий кошмар! Земля в этих краях выглядела так, будто её распороли гигантскими когтями. Овраги располагались, то параллельно, то пересекали друг друга. Иногда они были прямыми и неглубокими, но чаще причудливо извивались, словно обладатель этих немыслимых когтей бился в агонии. На вопрос, что же могло так изувечить землю, Золас пожал плечами и рассказал, что слышал давным-давно от стариков, будто здесь произошла грандиозная битва между армиями, применившими оружие способное вызвать молнии. Вот овраги и были следами от этих молний. Зигу в это верилось с трудом, но он привык доверять атаману и не ставить его слова под сомнение.

Итак, их дни проходили теперь в карабканье по склонам. Иногда эти склоны были достаточно пологими, чтобы спуститься и подняться по ним, цепляясь за торчащие из земли корни, но чаще приходилось применять верёвки, которыми все трое стёрли себе ладони в кровь. Но хуже чем подъёмы и спуски было преодоление дна, каждого оврага, где их ждали постоянные сюрпризы. Добро, если это был ручей, в котором можно было умыть запылённое лицо и остудить горящие руки. Чаще всего встречались камни, перелезая через которые, рискуешь переломать ноги. Но было кое-что и похуже – сплошные заросли колючих кустов, через которые приходилось прорубаться. Да там ещё обитали гадюки! Атаман несколько раз говорил Маранте, чтобы она надела сапоги, но упрямая дева только отмахивалась, мол, ей удобнее карабкаться по склонам без обуви. Когда они с Золасом, с помощью подъёмного устройства, вышли из столичного города, она первым делом забросила подальше свои чудовищные башмаки на деревянной подошве. Потом в лагере разбойников ей подобрали удобные замшевые сапожки, пришедшиеся точно по размеру, но Маранта предпочитала всю дорогу нести их на плече. На вопрос, зачем она это делает, только отмахивалась: "Жарко!", или – "Берегу, порвутся, где потом другие взять?"

Но однажды, когда они сделали привал на дне очередного оврага, которое оказалось, для разнообразия, на удивление ровным, Маранта призналась:

– Из всего, что произошло со мной в последнее время, я поняла, что слишком разнежила себя, пока служила в Гвардии. Если хочешь, чтобы твои руки и ноги не боялись холода, мозолей и острых камней, добивайся, чтобы они были твёрдыми и привычными к работе. Расхаживая в мягких сапожках этого сделать, не получится. Вы не подумайте, они мне нравятся, но я надену их, когда будет в том необходимость, а пока погуляю так, босиком!

Мужчины от этих слов только переглянулись и пожали плечами. Если эта смертоносная леди говорит, что она себя "разнежила", то какова же она будет, когда достаточно "огрубеет"?

С тех пор прошла ещё пара дней, и теперь Золаса занимали не загорелые ноги Маранты, которые, несмотря на суровое с ними обращение, оставались маленькими и изящными, а то, как на них смотрел малыш Зигель.

Атаман давно заметил, что парень бросает исподтишка голодные взгляды на его новую подругу, но до сих пор не придавал этому слишком большого значения. Понятно, что она ему нравится. В его возрасте вообще мужчинам, как правило, нравятся все женщины от пятнадцати до пятидесяти лет, и недавние события в лагере, тому наглядное доказательство.

Золас собственно взял с собой Зига для того, чтобы у него немного выветрился из головы любовный дурман, а то так можно напрочь забыть обо всех остальных мужских обязанностях. Но теперь он понял, что сделал ошибку. Молодой самец, вкусивший райский плод, да не просто вкусивший, а впившийся в него всеми зубами, теперь будет ждать, и требовать от жизни продолжения праздника, и это ожидание не должно затягиваться слишком долго, иначе он начнёт вести себя непредсказуемо, будет неспособен полностью контролировать свои действия и решения.

Нда, но делиться с парнем подружкой, Золас не собирался. Он был не против того, что происходило во "Дворце наслаждений", сам не раз проделывал такое и кое-что похлеще, но к Маранте он испытывал особое чувство и не ставил её в один ряд со своими прежними привязанностями.

Эх, надо было оставить в лагере, либо её, либо этого пацана! Развлекался бы себе дальше с развесёлыми девами, наделёнными богатой и ненасытной фантазией. А теперь, что ж, пусть потерпит! Вот заодно и посмотрим, какой он верный и преданный.

К полудню этого дня их ожидала добрая весть – овраги кончились. Правда дорога стала ненамного легче – дальше начинались развалины огромного города, сплошь заросшие деревьями и кустарником. Здесь недолго было переломать ноги. Ровные участки дорог были редкими, по большей части, железобетонные плиты, вывернутые, какой-то невероятной силой, словно нарочно, торчали из земли под крутым углом, образуя искусственные препятствия. Дома выглядели не лучше. От некоторых из них остались только стены, все внутренние перекрытия были обрушены, и сквозь пустые окна можно было видеть небо. Другие лежали в руинах, которые обещали в будущем превратиться в зелёные холмы. Третьи выглядели целыми, но Золас сказал, что там особенно опасно: старая арматура проржавела настолько, что строение может обрушиться в любой момент и похоронить под собой неудачливого искателя приключений.

– Место, куда я вас веду, – объяснял атаман, – отличается от всех строений города. Сработано на века и должно было служить своим хозяевам столетия, но в итоге стало их могилой, что частенько бывает при слишком больших амбициях.

– Что же это за место такое? – спросила Маранта, перепрыгивая через очередную трещину, размером с небольшую пропасть.

– Дворец правосудия.

– Дворец?

– Да, хоть больше это сооружение смахивает на крепость. Это, по-видимому, и помогло ему устоять, когда на город обрушился погодный шквал.

– Какой ещё погодный шквал? – поинтересовался Зиг.

– Страшное оружие способное сметать всё на своём пути. Когда-то люди забрасывали друг-друга особыми бомбами, после которых на земле невозможно было жить. Но оказалось, что это слишком опасно и расточительно. Опасно, потому, что действие такой бомбы могло отразиться на том, кто её применил, а расточительно, потому что никакого толку не было от завоёванных земель, если они отравлены на несколько веков вперёд. Вот тогда и придумали способ убивать врага с помощью сил природы, разрушая его города, но, не повреждая землю. Овраги, которые мы прошли, сделаны молниями, а здесь поработали ураганы и ещё что-то, о чём остались очень противоречивые сведения.

– Что же это такое?

– Нечто, убивающее людей в огромных количествах, но не оставляющее на теле ни царапины. Один старик, который был когда-то учёным, но во времена моей молодости уже впал в маразм, долго и путано объяснял мне что-то о резких скачках, какого-то давления, которое есть и в людях, и в воздухе, но я тогда ничего не понял. Важно то, что жители этого города погибли за несколько мгновений и совершенно безболезненно, пока разъярённая стихия кромсала их дома. Здесь повсюду можно найти человеческие кости. Кстати, мы пришли.

Золас указал на нечто странное – посреди обширного, но какого-то бугристого поля лежало нечто, напоминающее крышу здания, вросшую по краям в дёрн.

– Что, это и есть твой "дворец"? – недоумённо спросила Маранта.

– Да, – ответил Золас серьёзно, – но то, что мы видим, это, конечно не весь дворец, а лишь его самая верхняя часть. Уж не знаю, каким образом, но во время катастрофы, весь комплекс, состоящий из нескольких зданий, просел так, что оказался ниже уровня земли, а затем был занесён мусором, грязью, наносной почвой, и в итоге оказался погребённым по эту самую крышу. Через неё, кстати, мы можем попасть внутрь, и это единственный путь, который мне удалось обнаружить. Не будем терять времени. Там сбоку имеется слуховое окно, оно-то и послужит нам дверью!

Глава 23. Последнее дежурство Ганса

В эту ночь, весна, совсем недавно сменившая гнев на милость, снова за что-то обиделась на людей и подарила миру заморозок. Спросите, кому при этом досталось больше всех? Ну, конечно же, ему, Гансу, а кому же ещё? Нет бы этой холодрыге, приключиться вчера или завтра, да куда уж там! Как же судьбе было его не приморозить? Обязательно надо сделать так, чтобы этот колотун выпал именно на его дежурство. Мало того, что ему поручили охранять решётку городской канализации, что само по себе весьма неприятное дело, так ещё и стой здесь под открытым небом, с которого сеется то мелкий дождь, то снежная крупа. Ни тебе сторожки, ни какого-никакого навеса!

А всё эта сволочь, капитан Мохель! Не проявил, дескать, Ганс должного рвения в поимке бандита Золаса. А сам-то он, что проявил? Ведь они были там вместе и вместе плюхнулись в одну и ту же грязь, вышибленные из сёдел взрывом бомбы, а вот, поди ж ты! Лизоблюд и стукач Мохель получает раз в неделю повышение, а он, Ганс, охраняет ночью канаву с дерьмом. Ну, кто через неё ночью в город полезет? Какие контрабандисты? На чёрную ледяную воду и смотреть-то страшно, а уж как подумаешь, что там плавает… брр!

Ганс поёжился и отвернулся, стараясь представить горячую печку, миску бобов и кружку подогретого пунша. Ничего! Вот закончится дежурство, и он пойдёт в кабак! Но и тут печальные мысли омрачили эти светлые мечты. Самый лучший в городе трактир стоит сейчас заколоченный. Подумать только, славный малый и добряк, Теренций, оказался в сговоре с государственным преступником и помог ему бежать из тюрьмы! Или это Золас помог Теренцию? Говорили разное, но суть была одна – больше Ганс не попробует превосходного эля в его заведении, которое, несмотря на многолюдность, всегда было чистым и опрятным. Придётся довольствоваться грязной дырой, что расположена в двух шагах отсюда. Там подают дешёвое, кислое пойло и собирается такое отребье, что даже неприхотливому Гансу бывает тошно сидеть рядом с этим сбродом.

Эх, Теренций! Где твои халявные кружечки за честный рассказ о его, Ганса, службе? Одна осталась от тебя память – когда трактирщика уволокли на допрос, в его заведении делали обыск, а Ганс тогда стоял у дверей; так вот, пока сыскари переворачивали всё вверх дном, он увидел корзинку, валяющуюся в углу, и подтянул её кончиком ножен к себе поближе. Из корзинки торчал край цветной ткани, то ли платок, то ли скатерть, в общем пока в сторону Ганса никто не смотрел, он вытянул эту штуку и быстро спрятал её себе под кирасу. Теперь у него были самые красивые портянки в легионе! Спасибо, Теренций, счастливых тебе дней в разбойниках!

Размышления Ганса прервал звук, донёсшийся со стороны стока канализации. Ему показалось, что там, что-то явно плеснуло, будто рыба хвостом по воде ударила. Не может быть, этой зловонной жижей брезговали даже лягушки! Стражник сжал замёрзшими пальцами рукоять тесака, (тупое, ржавое оружие с болтающейся гардой, продукт начальнической экономии!), шагнул к покосившейся деревянной ограде зачем-то поставленной по бокам канавы и наклонился, вглядываясь в чёрную воду. Неужели и впрямь контрабандисты лезут? Или показалось?

Нет, не показалось – из воды торчал, какой-то предмет и Ганс наклонился, чтобы получше рассмотреть его. Предмет напоминал кончик косы, которая в таком случае должна была лежать на дне неглубокой канавы. Что за ерунда? Откуда здесь коса? Кому в голову могла прийти мысль бросить сюда косу и зачем?

В это время, то, что стражник посчитал косой, шевельнулось, хоть вода в канаве была совершенно неподвижна. Ганс ещё больше вытянул шею, вглядываясь в странный предмет и подумывая, где бы достать палку, чтобы потыкать в эту хрень?

Вдруг, что-то большое и бесформенное взметнулось перед его глазами и их залило потоками зловонной ледяной воды! Стражник почувствовал удар, от которого мир закружился у него перед глазами бешеным волчком! Он попытался вытащить свой тесак, но руки не слушались, попытался позвать на помощь, но из раскрытого рта не вырвалось ни звука. Он вообще не ощущал своё тело, как будто его не было вовсе, зато в области шеи вдруг возникла жгучая, нестерпимая боль! Что же происходит? Откуда эта боль и где же его тело? А, вот оно! Стоит у ветхой ограды канавы и держится за рукоять тесака. А почему у этого тела нет головы? Подождите, это что же получается? Это значит что он?..

Отсечённая, словно бритвой, голова красноносого Ганса, лежала в пяти шагах от стока городской канализации, который он должен был охранять. Её глаза моргнули ещё раз-другой и застыли, с недоумением глядя на то, как его тело опрокидывается навзничь, заливая потоками крови скудную городскую траву, а из канавы, проломив ограду, вылезает нечто странное и бесформенное. Но этого невезучему стражнику уже не удалось увидеть. Его взор замутился и погас…

......................................................................................................................

Зато он вдруг понял, что находится в помещении похожем на трактир Теренция, только намного больше, что он сидит за столом, на котором красуются здоровенный окорок и жареный гусь. А ещё, за тем же столом сидит много народу, и все эти люди живо беседуют, смеются и угощаются превосходной снедью, но почему-то он ничего из их разговора не слышал. Звуков вообще не было, словно он оглох на оба уха. Ганс вгляделся и увидел, что здесь много старых знакомых, а те в свою очередь, заметили его и поприветствовали. И вдруг он понял, что все, кого он видит перед собой, это те, кого он знал когда-то, с кем дружил и нёс тяготы королевской службы, все они… мёртвые. Некоторые умерли давно, а некоторые совсем недавно, во время заварухи во дворце. Но как же так получается, что он их видит? В это время кто-то поставил передним ведёрную кружку, над которой поднималась пышная шапка пены.

Ганса крепко, по-дружески, хлопнули по плечу, он обернулся и увидел Петера, славного парня и хорошего товарища, который позапрошлой зимой после дежурства перебрал в трактире, свалился в сугроб и замёрз до смерти. Ганс хотел было поздороваться, но не смог произнести ни звука, что-то мешало в горле, которое ещё к тому же болело, как при хорошей простуде. Петер приложил палец к губам и недвусмысленно показал на кружку. Ганс понял намёк, взял этот сосуд обеими руками и сделал большой глоток. Пиво огненной лавой пролилось ему в горло и от этого внутри, как будто заполыхал огонь! Боль ушла, а вслед за ней ушла печаль и прихватила с собой все обиды, о которых стражник и думать забыл, но, оказывается, носил их с собой всю жизнь, как ненужный балласт. И тогда он обрёл голос и повернулся к Петеру, чтобы что-то сказать ему, и обрёл слух и услышал шум множества голосов, треск камина и звон посуды. Ему в нос вдруг ударили запахи, от которых закружилась голова. В этот миг Ганс забыл всё земное и почувствовал себя наверху блаженства!