– Да… Только поздняя.
– Пока жив – ничего не поздно, – отец смотрел теперь теплее, отчего глаза его стали почти такими же живыми и ясными, какими их помнил Алексей. – Давай Серёньку сюды.
– Да нету его – бабы снарядили по магазинам, он же на своей машине.
– Как… на своей машине? Эх-ма… Он же… – дед свесил руку с тахты, чтобы отмерить от пола и показать, как мал его правнук Серёнька. – Сколько же ему теперя?
– Двадцать, дед, – улыбнулся Алексей, не сдержав теплоты и гордости за сына, отчего вздохнул и уставился в пол, где пред его взором замельтешили картинки воспоминаний.
– О-о… – ответил дед и умолк. Потом, спохватившись, заёрзался, закряхтел, дрожащей рукой неловко потянулся к тумбочке. – Вот, смотри, что нашлось в старых бумагах.
Он протянул сыну пухлый конверт, набитый истрепанными, надорванными по уголкам фотографиями.
Алексей вынул первую – мама, молодая совсем. Дальше – отцовы детские фотографии, потом его фронтовые снимки, их с мамой свадьба, а вот он – малыш Алёшка лежит голёхонький на ковре. А вот их новый дом в Турнаево, а вот они купили цветной телевизор, потом отец на «Москвиче», потом новые времена – кооператив, не пригодившийся приватизационный чек, его, Алексеевы фото, присланные с войны, потом ещё и ещё. На своей свадебной фотографии Алексей замер, сглотнул неловко громко и отложил пакет обратно на тумбочку, тяжело вздохнул, растёр лицо ладонями.
– Всякое было, – ответил он уклончиво на немой вопрос отца, заблестевший во влажных его глазах. – Что прожито – то прожито. Как говорит мой сорокалетний сынок – «Смотри вперёд, батя».
– Вперёд… – повторил отец, отвел взгляд и стал пристально разглядывать иконы, будто стараясь предугадать в их ликах свое грядущее, которое впереди. – И ты смотришь вперёд?
Алексей усмехнулся, поправил отцово одеяло и вздохнул.
– Еще смотрю, но… шея сама назад поворачивается. В прошлое…
Они оба усмехнулись шутке и вернулись к разглядыванию икон, в коих каждый видел сво